Текст книги "Дальняя командировка"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Прихватив с собой пару сотрудников из опорного пункта, он сам пошел по домам, чтобы довершить начатое дело.

Кто ж откажется открывать дверь милиции? Тем более ему, участковому уполномоченному, которого знает весь район! И открывали на требовательный стук. Ибо уже какими-то путями узнавали, что творится в клубе и как там свирепствует областной ОМОН. Но те – чужие, а этот все-таки свой.

Претензии майора не отличались разнообразием. Он заявлял в присутствии явившихся с ним милиционеров, тоже известных в округе, что дочь указанного гражданина замечена в занятиях проституцией. И никакие крики и мольбы перепуганной девушки не могли поколебать жесткой уверенности участкового. Тут же составлялся акт, выписывалась квитанция, по которой преступница должна будет завтра явиться в опорный пункт, чтобы заплатить положенный штраф и получить официальное предупреждение об уголовной ответственности за свои деяния.

В отдельных домах штраф платили сразу, майор не возражал и степенным, уверенным шагом шел к дому своей следующей жертвы – уж он-то знал, где предпочтут заплатить ему без разговоров, нежели подвергать себя и свое дитя несмываемому позору…

Да оно, с одной стороны, и можно было бы понять. Именно к егерю иной раз наезжают всякие важные господа из области, а то и из самой Москвы, что позволяет этому Воробью, будь он трижды неладен, смотреть на окружающих и тем более на власть свысока, не испытывая к последней должного уважения.

Его двадцатилетнюю дочь – рослую красавицу Нинку – хорошо знал Сенькин. Всем она нравилась майору, все он принимал бы в ней, кроме одного проклятого качества, – подобно своему папаше, смотрела она на Сенькина свысока, как на ничтожное насекомое. Либо на пустое место. Вот ее-то и собирался теперь основательно прижучить Федот Егорович. А что? Забрать ее с собой, задержать временно, ну а там, в опорном пункте, вполне можно и договориться. Ежели она будет не против. А как она может быть против, если в его власти в таком свете выставить ее на всеобщее обозрение, что любая на все согласится, лишь бы дурной славы избежать. Какие у него аргументы? Да все те же.

Осечка вышла. Когда Сенькин постучал в дверь и потребовал, чтобы ему срочно открыли, голос егеря из– за двери сердито спросил:

– По какому делу?

– Претензии имеются, Тихон. К твоей Нинке!

– Слышь, Сенькин, а ты по какому праву законы нарушаешь? Я имею полное законное основание не открывать тебе дверь в ночное время. А если у тебя срочное дело, являйся утром, как положено, тогда и обсудим.

– Ты мне немедленно откроешь, законник, понимаешь, твою мать! Не то прикажу двери взломать за неподчинение!

– А ты ступай отсюда в клуб, Сенькин, где твои мерзавцы безобразят. Иди-иди, а то без тебя закончится! И тебе ничего не достанется! А дверь я тебе не открою. Ступай отсель!

– Так! – грозно заявил майор. – Ломайте, ребята!

В дверь тяжело ударили, – видно, хотели вынести ее плечами.

– Стойте! – закричал егерь. – Слушай меня, Сенькин. И вы тоже слушайте. Вот передо мной две двустволки. Двенадцатый и шестнадцатый калибр. И обе заряжены жаканами и картечью. Предупреждаю, тот, кто посмеет взломать дверь и войти незаконным образом в частное владение, немедленно получит заряд в брюхо. Их у меня четыре, а вас трое, я видел. И гляди мне, Сенькин, ты теперь не только погонами своими рискуешь, но и всей твоей холуйской жизнью.

За дверью стояла тишина – наверняка раздумывали. И егерь закончил свой монолог:

– А вы, ребятки, не слушайте этого олуха, имейте собственные головы на плечах. Я так думаю, что вам еще придется хорошо ответить за те безобразия, которые нынче творятся в городе. Ну а теперь давайте пробуйте взломать, коли есть охота и жизнью не дорожите!

И егерь защелкал, взводя курки ружей. За дверью услышали. Потоптались и пошли по ступенькам вниз. Через прикрытое шторой окно он увидел, как трое ментов удалились в сторону калитки и ушли со двора, не закрыв ее за собой.

Нинка сдавленно рыдала в углу. Тихон Платонович положил действительно заряженные ружья на стол, подошел к ней, ласково погладил по волосам и пробормотал:

– Да нешто ты могла подумать, будто я тебя выдам на позор этим извергам, доча?

И девушка зарыдала уже в голос. Егерь не стал разряжать ружья, пусть еще полежат наготове, мало ли что…

Он сидел рядом со взрослой уже дочерью, рыдающей словно ребенок, опустив голову, а перед глазами его разворачивалась та картина, о которой уже успела рассказать ему Нинка, размазывая слезы по лицу. Про то, как она ухитрилась сбежать, переползти через сцену за кулисы и выпрыгнула там из высокого окна на улицу, оставив свое пальто на вешалке, про то, как черные омоновцы били палками людей, как выволакивали их, словно преступников, на улицу, где бросали в автомобили. Еще Светку ей было очень жалко, подружку. Она с Мишкой, женихом своим, оказалась зажатой в той толпе, и их, наверное, тоже увезли…

Все вспомнил Тихон Платонович. Потом поднялся и, вытащив с полки тетрадь в клеточку, вырвал из середки двойной лист, прихватил авторучку и ушел на кухню, к настольной лампе. Там он уселся за стол, положил перед собой бумагу, надел очки, призадумался и стал выводить чуть подрагивающей от непривычного дела и напряжения рукой: «Дорогой и уважаемый Вячеслав Иванович! Пишет Вам, возможно, забытый Вами егерь Воробьев, у которого Вы с друзьями гостили на охоте и рыбалке в одна тысяча девятьсот девяносто девятом году, аккурат в это позднее осеннее время. А обращаюсь я к Вам как к последней моей надежде. Потому как у нас у всех тут сейчас такое состояние жизни, будто гора на головы обрушилась… »

Глава третья. «ГОРОДОК НА КАМЕ, НЕ ДОЙТИ НОГАМИ…»

1

– Здравствуйте, Вячеслав Иванович, – услышал Грязное тихий голос. – Вас позволила себе побеспокоить Любовь Андреевна Тимофеева, возможно, вы слышали обо мне. Нет?

– Простите… – чувствуя отчего-то неудобство перед этим слабым голосом, стал оправдываться заместитель начальника ГУУРа. – Как-то сразу не приходит…

– Ничего страшного. Вы ж с правозащитными организациями, насколько нам известно, постоянных дел не имеете, генерал.

Грязнову показалось, что собеседница улыбается. И тут его осенило: ну конечно!

Нет, лично знакомы они не были, но Вячеслав Иванович и слышал, и читал ее выступления в газетах, и по телевизору видел эту маленькую и бесстрашную женщину, которая, кажется, провела в лагерях еще при Брежневе что-то около восьми лет – за бурную диссидентскую деятельность. В принципе, если только в том не было острой необходимости, Грязнов предпочитал не иметь личных дел с бывшими диссидентами. Но, как говорится, видимо, нашлась серьезная причина, если она обращается к нему по прямому телефону, а не через помощника.

– Извините, я вспомнил вас. Рад слышать. Какие проблемы и чем могу помочь?

– Вот видите, как хорошо, что вы сразу меня поняли. Я исключительно по делу. Не могли б вы выделить для меня хотя бы полчасика? Тут, кстати, и для вас лично у меня есть весточка.

– Откуда?

– Это отдельный рассказ, и я не хотела бы утомлять вас по телефону. Так когда я могла бы рассчитывать?

– А вы прямо сейчас подъезжайте ко мне. Пропуск я выпишу. А я передвину несколько дел на более позднее время, и мы сможем без помех пообщаться.

– Спасибо, я еду…

Не такая уж она была и старушка, как могло показаться по телефону. Довольно бойкая и сухая дама лет шестидесяти, с вызывающим, гордым взглядом и седой гривой волос, она вошла твердым, почти солдатским шагом и уставилась на генерала пронзительными черными глазами.

Сколько ж ей было лет, когда ее осудили? Совсем молодая, наверное. И понял Вячеслав Иванович, что такую женщину никакие психушки не способны сломить, и почувствовал к ней изрядное уважение. Он попросил принести им чай с лимоном – так захотела она, пригласил за стол для заседаний, сел напротив, чтобы не чувствовала себя в официальной обстановке, и уставился вопросительно.

Любовь Андреевна покопалась в своей сумочке, достала помятый, запечатанный конверт и, протянув Грязнову, извинилась за его внешний вид.

– А есть причина для извинений? – улыбнулся Грязнов.

– Еще какая! Я ж его тут, – она показала себе за пазуху, – увозила. Там эти сукины дети, извините за резкость, хотя они достойны гораздо более сильных эпитетов, готовы были раздеть нас для обыска – не везем ли мы, видите ли, чего-то запретного! Это нас! Представляете?

– Не очень, – вздохнул Грязнов, – но искренне вам верю. Я могу посмотреть, что в конверте?

– Ради этого, собственно, я к вам и приехала. И прокомментировать события, если вы попросите. Читайте, а я с удовольствием попью вашего чайку…

Он прочитал письмо егеря Воробьева, обращенное к нему как к последней помощи в этой жизни. И стало ему горько… До такой степени, что он не мог поднять глаз на женщину. А та, словно понимая его состояние, не торопила, давая время обдумать информацию.

– А теперь вы, пожалуйста… – сказал он и, обернувшись, пошарил глазами по своему письменному столу. – Вы не будете возражать, если мы… если я закурю? У нас, вообще говоря, не курят, но иной раз так вдруг возьмет…

А я, кажется, видел вас однажды с сигаретой в руке – по телевизору.

– Я курю, могу и вас угостить, – с готовностью потянулась она к сумочке.

– Буду вам признателен, – кивнул Грязное и, поднявшись, отыскал на стеллаже идеально чистую хрустальную пепельницу, которую подвинул к Тимофеевой. Закурили, и она начала негромко рассказывать.

Ситуация была проста до изумления. В правозащитный фонд позвонила одна женщина – депутат областного Законодательного собрания – и рассказала о тех безобразиях, которые творятся в их области и в районном городке Воздвиженске. Поверить в то, о чем она рассказывала, было невозможно. Но факт есть факт. Новый звонок через день-другой подтвердил, что события происходят из ряда вон и не поддаются никакой логике. Бесконечные зачистки, избиения ни в чем не повинных людей, особенно молодежи, жуткие групповые насилия над женщинами и девушками там стали нормой. Протестующие немедленно арестовываются, и их буквально под пытками заставляют сознаваться в преступлениях, которые те отродясь не совершали. Короче, городок накрыла черная волна беспредела – Полнейшего милицейского произвола. А что же власти? А им нет дела до того, что происходит в провинции. Губернатор готовится к последним в этом году прямым выборам, и ему, естественно, требуется послушное и беспрекословно выполняющее его команды стадо. Та же задача стоит и перед мэром Воздвиженска, в чем ему активно помогают милиция, прокуратура и районная судебная власть. Жаловаться некому. Дошли до того, что в последние дни – после той кровавой катавасии, которую правоохранители устроили в районе, – людям отказывают в продаже билетов на самолеты, поезда и автобусы. Частные машины обыскивают, изымают все, что представляет личный интерес для сотрудников ДПС, водителей штрафуют и заворачивают обратно. То есть, другими словами, район буквально на осадном положении.

– Да-да, – кивал Грязное, – он пишет…

– На почте – представляете? – изымаются все письма и телеграммы, перлюстрируются и неугодные отправляются в корзинки для мусора. Люди могут звонить лишь по собственным мобильникам, если их еще не изъяли у хозяев…

– Неужели все до такой степени серьезно?

– Более чем… Нашу группу – еще двух женщин, прилетевших со мной, – вообще не хотели выпускать за пределы аэропорта. Мы устроили им форменный скандал, потребовали личного присутствия губернатора, которому мы все выскажем в лицо, после чего улетим – прямо на прием к президенту страны. Это испугало. Но за нами постоянно катались две машины с наблюдателями. Я даже не хочу описывать вам, Вячеслав Иванович, с какими трудами и хитростями мы, разделившись, каждая сама по себе, сумели проникнуть в этот Воздвиженск. А в первый день нас просто прятали у себя жители, чтобы представители власти не смогли арестовать и засадить в каталажку. А чего мы только не наслушались от людей, боже мой! – Любовь Андреевна, обхватив голову руками, качала ею. – Мы хотели записать, но поняли, что нам не позволят вывезти эту информацию. Вот только письмо и сумела спрятать, хотя эти мерзавцы уже руками ко мне лезли… Знаете, зачем я вам это рассказываю?

–Догадываюсь…

– Вряд ли! – отрезала она. – Вы что думаете, если в центральную печать до сих пор не просочились сведения об этой провинциальной трагедии, извините за высокий слог, то люди так ни о чем и не догадываются? Нет! Слухи сильней любой власти. И чего не хотят замечать у нас наверху, то скоро станет достоянием всей России. И не только! Есть и мировая общественность! Если ваш министр, который наверняка в курсе происходящего, не пожелает принять немедленные меры, мы способны его заставить это сделать! А чтобы у вас не возникло мысли, будто затевается какая-то провокация, я хочу оставить некоторые материалы, они, по-моему, смогут вызвать несомненный интерес. Это копии заявлений пострадавших и свидетелей еще первой стычки с милицией, которые мне были переданы уже здесь, в Москве, но, я уверена, местные органы не дадут хода этим документам. Ну а про слезные жалобы избитых и изнасилованных людей я уже вообще не говорю. Люди смертельно боятся, это помимо стыда и позора на свои головы, отказываются писать, а кто пишет, уже давно ни во что не верит. Формально, возможно, какую-то часть заявлений там и зарегистрировали, но рассматривать их никто не желает. То есть большего самочинства, дремучего самодурства даже представить себе невозможно!

Тимофеева раскраснелась, глаза ее пылали. Точнее, сверлили Грязнова как зрачки пистолетных стволов.

– Я бы, скорее всего, не пришла к вам, – сказала Тимофеева неожиданно усталым голосом, – если бы не Тихон Платонович… Он был так уверен в том, что вы им всем поможете, ну как… Не знаю, я, конечно, преувеличиваю, но он сказал это таким тоном, будто обращался за помощью к Господу Богу. Я понимаю, не самое удачное сравнение, но ведь другого у меня там как-то и не возникло, понимаете?

Грязное задумчиво и хмуро кивнул.

– И как же мы могли отказать ему? Вот поэтому… извините, если не по адресу…

– Ну что вы! А какой же еще нужен адрес?!

– Мало ли…

– Значит, городок на Каме… Не дойти ногами…

– Не достать руками… Это из фильма про детство Горького, помните?

– Ну а как же? Я там пять лет назад с друзьями отдыхал. Далеко-о-о… И вот на тебе! – тихий городок… Спасибо, что не сочли за труд… и это… поверили.

– Не стоит благодарности. Свою миссию по отношению к вам я выполнила. Вы поступайте как знаете, как сочтете нужным, а я, – она усмехнулась, – пойду все– таки своим путем. У нас сегодня в Доме журналистов пресс-конференция. Будет телевидение. Если захотите узнать подробности, в вечерних новостях наверняка покажут – по четвертому каналу. За остальные не ручаюсь, такова уж наша судьбинушка… Оставить сигаретку?

– Нет, спасибо. Вы мне лучше свои телефоны оставьте. Чтобы я мог позвонить… посоветоваться.

– С удовольствием, – ответила она, передавая ему свою визитную карточку и поднимаясь.

Грязнов проводил женщину до двери, с поклоном пожал ей руку, усмехнулся, представляя, как собирались обыскивать эту гордую дамочку, размером с воробья, здоровенные омоновцы. Цирк, хоть стой, хоть падай! И это мужики?!

Он вернулся к столу и взял письмо, написанное лиловыми чернилами на четырех тетрадных страницах в клеточку, чтобы уже не второпях, а внимательно еще раз перечитать жалобу, вопль, исторгнутый из глубины сердца пожилого егеря, не отдавшего ментам на поругание свою дочь. И ее вспомнил Вячеслав Иванович – красивая деваха, кровь с молоком, рождает же еще таких русская земля…

Впрочем, и зверей в милицейском обличье она тоже рождает…

Отложив письмо в сторону, Грязнов поднял трубку и набрал номер своего племянника – Дениса Андреевича, директора частного сыскного агентства «Глория».

– Племяш, – сказал он, – не сочти за труд, навести сегодня своего дядьку. Есть о чем всерьез потолковать…

2

Александр Борисович Турецкий, когда была возможность и позволяло время, смотрел все основные вечерние информационные программы. Зная даже и нескрываемую нынче от публики ангажированность как телеканалов, так и самих журналистов, он смотрел все передачи подряд, а потом, сравнивая разные точки зрения и способы подачи материалов, выдвигал для себя собственные версии тех или иных событий.

Так получилось и с событиями в Воздвиженске. То ничего не было, ни малейшей информации, а то вдруг словно из ведра вылили на головы столько, что впору было изумиться. Впрочем, трактовки событий мало чем отличались одна от другой, значит, сами факты говорили уже сами за себя и не требовали дополнительных объяснений.

Но говорили, как заметил Турецкий, пока только одни правозащитники. Вернее, женщины из Фонда движения за права человека, побывавшие, по их словам, на месте, в глухой провинции, где-то у черта на куличках, в городке, который и на карте-то вряд ли сыщешь.

Поначалу Александр Борисович как-то не задавался вопросом, почему именно правозащитники поднимают шум на центральном телевидении, а не сами пострадавшие, которых – по информации мадам Тимофеевой и ее коллег – в городе было немало.

Правозащитное движение – это, конечно, правильно, так и должно быть в цивилизованном государстве, но беда была в том, что, судя по изложенным фактам, никакой цивилизацией там, в глухомани, и не пахло. Возмущения высказано много, но… что-то, чувствовал Турецкий, здесь не сходилось. Заданность какая-то ощущалась. Ну типа как для демонстрации протеста – сейчас немало таких «громких» акций – участников привозят в комфортабельных автобусах, и каждый из них за свое участие получает бутылку водки.

В этой связи вспомнился довольно старый анекдот – хрущевских еще времен.

В Москве, на Новинском бульваре, беснуется толпа молодежи и студентов, швыряя в здание американского посольства пузырьки с чернилами. Те, естественно, разбиваются, и разноцветные потеки безобразят желтую плоскость стены. Крики, лозунги и так далее. Американские охранники – из морской пехоты – спрятались от «народного гнева» во дворе посольства и носов не кажут. А наш милиционер спокойно себе покуривает и поглядывает на часы. Случайный прохожий его спрашивает:

«Что здесь происходит?»

«Стихийная демонстрация протеста против политики американского империализма в странах латиноамериканского континента».

«А эти… чернила у них откуда?»

«Выдали, наверное, под расписку. А потом наши будут мыть стены, – нравоучительно добавил милиционер. – Не может быть при социализме безработицы».

«И долго он будет продолжаться, этот стихийный протест?»

«Еще семнадцать минут», – глядя на часы, серьезно уточнил страж порядка.

Чем-то происходящее в российской глубинке напоминало Турецкому анекдот из этой серии…

Но, имея уже укоренившуюся привычку, никаких вопросов не оставлять нерешенными либо хотя бы не проясненными до самой их сути, он выключил телевизор, где начались очередные сериалы, и позвонил Вячеславу Ивановичу домой. Раз милиционеры безобразят, значит, это по Славкиной части.

И потом, какая-то подспудная мысль подсказывала ему, что эти события могут неожиданным образом коснуться и его. Интуиция подсказывала. А Александр Борисович верил своей интуиции.

– Ты телевизор сегодня смотрел? – без предисловий начал Турецкий.

– Это ты про Воздвиженск, что ли? – с ходу понял Грязнов. – И видел, и в курсе. Не совсем, конечно, но кое-какой информацией владею. Грязная история, Саня. И кажется, меня в нее втянут.

– Это каким же боком?

– А вот расскажу…

И Вячеслав Иванович поведал другу о посещении правозащитницы Тимофеевой, письме егеря и оставленных ею материалах.

– Естественно, – заканчивая свой рассказ, сказал Грязнов, – я не собираюсь на слово верить каждому изложенному факту. Тут наверняка присутствуют и внутренние местные предвыборные игры, и борьба интересов, и криминальные разборки. Поэтому без тщательной проверки я и пальцем о палец не ударю. А вот когда эмоции обернутся совершенно конкретными доказательствами, вот тогда мы посмотрим. А вообще вещь, конечно, возмутительная.

– И как же ты собираешься это делать?

– А я Дениску уговорил смотаться туда. Наверное, они с Филей Агеевым полетят. Либо поедут, пока непонятно. Ситуация там непредсказуемая. А еще, я знаю, там множество пострадавших от действий милиции, и, значит, им потребуется толковый защитник. Я думаю, Дениска с Юрой нашим сумеет договориться. А гонорар? Да что ж мы, не найдем выхода? Там, я знаю, и крутые бизнесмены пострадали, они не станут жаться. Не должны… Слушай, Саня, а чего это тебя-то так заинтересовало?

– Еще и сам не знаю. А зачем тебе такой расклад? Денис с Филей? Один – голова, а второй – оперативная поддержка?

– Я так прикинул. Денис хорошо владеет мимикрией, а на Агеева никто там пристального внимания не обратит – габариты у него несерьезные.

– Что-то мне, Славка, твой тон не нравится. Ты грустный сегодня или сердитый?

– Скорей, расстроенный. Я ж тебе всего не рассказываю. Если, кстати, потребуются детали, могу дать телефоны Тимофеевой. Она, похоже, приличная тетка. Да и письмо Платоныча посмотреть не грех.

– Я тебя не узнаю, Вячеслав, – натянуто засмеялся Турецкий. – Ты – и правозащитники! Что общего?

– Да вот так уж получается… Ну будешь звонить? Можешь на меня сослаться.

– Пожалуй, не надо. Всему свое время. Ладно, старина, давай до завтра…

А утро показало, что интуиция у Турецкого все-таки имеет место быть. И достаточно острая.

– Александр Борисович, – послышался в трубке ласковый голос Меркулова, – если не сильно занят, загляни, есть для тебя кое-какая информация.

«Начинается, – сказал себе Турецкий и отправился к заместителю генерального прокурора. – Всегда одно: если не занят! А как может быть не занят первый помощник генерального прокурора? Одной переписки уйма, не говоря о документах государственного значения…»

Но пока шел коридором, в голову не успела прийти мысль, что вызов связан каким-то образом со вчерашними событиями. Точнее, не вчерашними, они уже давно произошли, а сейчас просто докатилась волна до столицы. А Константин Дмитриевич начал именно с этого:

– Телевизор смотрел? Новости видел?

– Ну? – сразу насупился Турецкий.

– Не нукай, а садись и слушай. Значит, так. Живописать, что там творят наши доблестные правоохранительные чины, я тебе не намерен, сам с ними разберешься.

– Ага! Вот так, значит? – воскликнул Турецкий.

– Заметь, именно! В подробности не вдаюсь, поскольку и сам слабо владею материалом. Но есть общие контуры, так сказать. Я только что беседовал с прокурором федерального округа, потребовал от него объяснений…

– Ты?! – изумился Турецкий.

– А что такого? – нахмурился Костя. – Генеральный дал распоряжение. А ему, как я понимаю, сам президент. Похоже, и до Кремля уже докатилась волна недовольства и протеста. Или эти, хельсинкские дамочки постарались донести. Короче, реакция была самая жесткая. Сам бы я, может, и не ставил бы так вопрос, не разобравшись предварительно. Но понимаешь, Саня, у меня после беседы с прокурором сложилось впечатление, что он и сам там не совсем в курсе. Либо нарочно темнит, отделываясь общими фразами. Вот посмотри…

Меркулов прекратил крутить очки в руках, нацепил их на кончик носа и, глядя поверх стекол, стал листать блокнот со своими заметками, лежащий перед ним.

– Слушай… В указанном районе, это в Воздвиженске, век бы не слышал такого названия, в последнее время – примерно в пределах недели-полутора – были неоднократно зафиксированы факты нападений на сотрудников милиции, находившихся, надо понимать, при исполнении служебных обязанностей. Вплоть до изъятия у них табельного оружия. Которое потом, естественно, вернули. В этой связи, а также на фоне резкого ухудшения криминогенной обстановки в районе была спланирована и проведена с помощью областного ОМОНа операция по выявлению злостных нарушителей порядка и вообще преступников. У них там имеется какая-то организованная группировка. Так вот, за время двух– или трехдневной зачистки, будем называть вещи своими именами, задержано и отправлено в изоляторы временного содержания до десяти членов этой ОПГ, на счету которых только за последнее время три крупных поджога и взрывы иномарок, принадлежавших местным бизнесменам. Некоторые уже сознались, с другими ведется работа. Далее. Оштрафованы и подвержены разным административным взысканиям порядка полусотни местных проституток. Задержаны и дают признательные показания, – Костя взглянул в блокнот, – двадцать четыре распространителя наркотиков. Взят под стражу местный барыга армянского разлива, следственные мероприятия в отношении которого также проводятся. И это они там, у себя, называют только вершиной айсберга. И назвали свои действия они оперативно-профилактическими мероприятиями по выявлению… и так далее.

– Ну и что? Если нет превышения, их надо премировать. Да вот только вчера я слышал по телевизору обратное. Никакие не «мероприятия», а открытый произвол. Избиения, насилие и еще черт знает что. А с этим, президентским «сюрпризом», с полномочным представителем, тебе не удалось побеседовать?

– Ты будешь смеяться, но он сегодня мне сам позвонил. Видно, кто-то из Кремля уже сообщил ему о задании президента. И он попытался меня уверить, что немедленно сам выезжает в этот злополучный район, чтобы разбираться на месте и категорическим образом наказать всех виновных. Ну ты уже знаешь этих любителей сотрясать воздух. Подвожу итог.

– Погоди, не торопись, ты, кажется, и это дело готов повесить на мою шею? Есть же у нас опытные следователи! Почему всякий раз на амбразуру кидают меня? Я пожалуюсь президенту.

– Сколько угодно. Он, кстати, по-моему, сам и предложил твою кандидатуру – как человека жесткого и бескомпромиссного. А потом, ты все-таки умеешь ладить с правозащитниками. А их сейчас набежит туда чертова туча. А через неделю, я слышал, к нам в страну приезжает делегация от Совета Европы, Хельсинкской группы и еще каких-то важных правозащитных организаций, которые – это уже известно – станут портить кровь нашему президенту. И на последней сессии ОБСЕ нас полоскали. А у него, как ты понимаешь, ни одного стоящего аргумента. Политика, Саня! Кому ж и доверить?

– Опять политика, – пробурчал Турецкий.

– Я полагаю, на этой волне ты вполне можешь рассчитывать на самую действенную помощь и поддержку своего друга Вячеслава. Я поговорю с ним, если хочешь.

– Хочу. Мне надоело каждый раз обещать ему, что это в последний раз. У него, кстати, письмо есть оттуда. От какого-то его приятеля, где тот подробно описывает, что там творится.

– Ну вот видишь, а я и не знал. Так у вас уже есть договоренность?

– Костя, не надо меня ловить на фу-фу. Кого я могу из своих взять?

– Володьку Поремского. Вы же с ним сработались.

– А еще?

– Пусть Вячеслав возьмет помощников. Словом, иди собирайся, – с улыбкой поторопил он. – Может, имеет смысл поговорить с Тимофеевой, которая уже была там и в курсе обстановки? Во всяком случае, вчера она показала свою осведомленность.

– Это все?

– А тебе мало? Ты же будешь действовать по указанию президента, пусть только попробуют ослушаться!

– Ох, Костя, святая душа! Вот за что я тебя люблю и уважаю, так это за твою дремучую наивность.

– Но-но, ты не очень! – деланно нахмурился Меркулов. – Уважает он… Ишь ты… Вали отсюда, не мешай работать!

Коронная фраза была произнесена, Турецкий засмеялся и отправился к себе.

Вернувшись в свой кабинет, сразу позвонил Вячеславу.

Информация не заняла долгого времени. Грязнов, похоже, и не расстроился. Можно было подумать, что он даже обрадовался, и тут же стал объяснять причины, по которым он готов, так уж и быть, принять предложение Генеральной прокуратуры.

– Саня, если бы ты только знал, какая там рыбалка! – с задумчивой нежностью воскликнул он.

– Ты с ума сошел, какая рыбалка? Нам там вообще дышать не дадут!

– Э-э, старик, мы уже битые, нас на мякине не словишь. Я когда был у них в прошлый раз, ну в прошлом еще столетии, помню, сижу с удочкой на высоком берегу. Водичка бежит мимо. Дерг, дерг – одна мелочишка. А тут Платоныч подходит, смотрит на меня, смеется. «Этак, – говорит, – без ушицы останемся». И достает он, Саня, бредешок. Мне протягивает один конец, велит идти по бережку, а сам забирается в воду чуть не по грудь. Всего и прошли-то метров сто, наверное, не больше. Выбираем сеточку, а в ней – ты не поверишь! – полтора десятка стерлядочек! Да каких, Саня! Мерные, все, без исключения, по двадцать два, ни сантиметром меньше или больше! Ах, какая ушица! Вот тут и моя мелочь пригодилась – отварили в первой воде, процедили и отдали собачке. Нет, не могу, просто глотать трудно. Все, кончай со своими искусами, Турецкий!

– Ты вот что скажи, ребята твои уехали уже?

– Нет, сегодня собираются. Мы там целую операцию разработали, чтоб к ним не цеплялись. А нужны?

– Хотелось бы перед дорогой, два слова.

– Так заезжай ко мне! Они от меня в аэропорт отправятся. Заодно и по своим делам договоримся. Приезжай, Саня, отвальную устроим…

…– «Городок на Каме, матушке-реке!..» – петушиным тенором пропел высокий рыжий Денис, входя в комнату, где Александр Борисович вместе с Вячеславом Ивановичем уже расставили закуски, налили себе по маленькой и теперь спокойно поджидали молодежь.

Турецкий рассмеялся, он знал, что с музыкальными способностями у Дениски некоторая затрудненка, притом что слухом он обладал вполне пристойным.

– Чего это вы все одно и то же?

– Да дядька сбил, заладил свое – «не дойти ногами, не достать руками». Вот и не отвязывается. Главное, что далеко, и никакой цивилизации там, судя по телевизионным сообщениям, даже близко не наблюдается. И куда он нас отправляет – просто ума не приложу!

– Все там будем, – «успокоил» Турецкий. – Здорово, Филипп, – пожал он руку Агееву. – Ну что, не боитесь, что вас тормознут где-нибудь на подходе? У них там нынче очень строго. Народ просто заворачивают, не пускают в город – и все, хоть ты тресни.

– Это они, Саня, как мне рассказала наша правозащитница, опасаются, чтобы сор из избы не вымели. Огласки, я понимаю, боятся, сукины дети.

– Сан Борисыч, – Филипп покровительственно покачал ладонью, – у нас с паном директором такие ксивы, что с ними можно хоть на край света.

– Покажи. Чтоб хоть знать, с кем придется дело иметь! – Турецкий хохотнул.

Филя достал ярко-красное удостоверение. Открыл, протянул Турецкому и сказал:

– Только предупреждаю, сразу не падайте в обморок.

А было ведь отчего. Никогда не видел Александр Борисович подобного удостоверения, на котором был изображен майор непонятной службы Агеев, а текст гласил: «Спецподразделение по устранению попыток распространения наркотиков на территории СНГ и стран Восточной и Западной Европы». Ниже должность – «главный военный инспектор». А еще ниже – «с правом обязательного ношения огнестрельного оружия». И, наконец, под фотографией, где обычно ставится подпись владельца, был только код «ОС», что надо было понимать, видимо, как «особо секретно».