Текст книги "Дальняя командировка"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Плавится душа, когда ты чувствуешь, что тебя охотно призывают в соучастники, сам исполняешься доверием, и уже никаких сомнений не остается в том, что пронесет нелегкая. А что начальство строгое, так на то оно и есть начальство, нельзя ему без строгости. Главное же, что оно все понимает…

Такая задача была у Турецкого в отношении Затырина, и тот явно покупался на мягкий тон московского прокурора. И совсем подполковнику не приходило в голову, что, принимая сочувствующий тон Турецкого, он даже не замечает, как жестко и ловко вбивается клин между ним и остальной городской властью. Еще немного – и те с охотой продадут Затырина, как только поймут, что он всех их невольно тянет за собой на дно, к той неприятной и тяжкой ответственности, которая неизвестно к какому финалу еще приведет.

Вот для чего, собственно, и нужен был теперь небольшой пикничок Александру Борисовичу. Вот где все и должно было в определенный момент стать на свои места. Ну а когда в стене крепости появятся первые серьезные пробоины, против массированного огня уже никакая сила не устоит.

Только Павел Петрович ни в стратегии, ни в тактике ведения боевых действий не был силен и воспринимал вопросы Александра Борисовича как способ прощупывания надежности его, Затырина, позиций, чтобы в конечном счете Генеральная прокуратура, в лице того же Турецкого, могла, не поднимая крутой волны, привести все к общему знаменателю. Хотелось Затырину в это верить.

Итак, ничего нового о том, что ему уже было известно, Турецкий не выяснил. Но он продолжал важно кивать, вводя тем самым подполковника в заблуждение. И обрадовался звонку Гали Романовой, которая оторвала его от этого поднадоевшего уже порядком занятия.

– Александр Борисович! Извините, если отрываю, но девочка уперлась. Она говорит, что будет отвечать только самому главному прокурору, а остальным она больше не верит. Ее тут уже здорово настращали, я могу понять. А сержант тот, который был главным насильником, уже несколько раз навещал ее родителей и рассказывал, что им всем будет, если она вообще раскроет рот. Родители боятся и плачут, уговаривают ее молчать. А она вдруг решилась, но… Ее условия я назвала. Что делать будем?

– То, что ты и предлагаешь. Я подъеду сейчас, и мы вместе все тщательно запротоколируем. Я ведь правильно тебя понял?

– Еще как! – восхитилась Галя.

– Ну так я сейчас здесь, в РУВД, заканчиваю и еду к вам. Подготовь все необходимое. Я имею в виду, чтоб шума не было и никого постороннего…

– Вам надо уезжать? – сочувственно спросил Затырин. – Жаль, что разговора мы не закончили. У меня еще для вас есть некоторые факты…

– А мы вернемся к нашей теме, – мягко успокоил подполковника Турецкий, собирая в папку исписанные листы. – Тут, понимаете ли, одна девочка решилась наконец дать показания. Но только лично мне, – он усмехнулся, – как главному прокурору, чувствуете?

Затырин натянуто улыбнулся:

– И это кто ж такая, если не секрет?

– Да какой секрет? От вас-то, Павел Петрович? Никаких у меня от вас нет секретов… – как бы задумчиво проговорил Турецкий. – А вот лично к вам у меня будет убедительная встречная просьба. Сделайте так, чтобы этот ваш сержант Степан Малохоев, которого я тут видел вчера, ненароком куда-нибудь не исчез. Не пропал, не испарился. Если он на выезде, разыщите и прикажите срочно явиться сюда. Потому что, когда я вернусь, мы его с вами немедленно… что?., до-про-сим, – вот так и сказал – по складам и по-прежнему задумчиво. – Полагаю, это будет очень важно. Особенно для вас, Павел Петрович.

– Вы хотели… насчет той девочки? – напомнил подполковник.

– А-а, Светой ее зовут. Фамилии не знаю, – приветливо кивнул Александр Борисович, покидая кабинет.

Затырин, проводив взглядом Турецкого, долго сам оставался в задумчивости. Затем позвонил дежурному и потребовал прислать к нему Малохоева. Сержант явился так быстро, будто ждал команды.

– Что там у тебя за девка была? – строго спросил Затырин. – Светой ее зовут.

Сержант неопределенно пожал плечами:

– Да их там не одна была, товарищ подполковник.

– Но ее-то помнишь?

– А чего от нее, жалоба поступила? Не знаю, я их всех, – Малохоев сжал свой кулак-кувалду и потряс перед собой, – предупредил, вряд ли которая захочет.

– Так вот захотела, – вздохнул Затырин, понимая, что от этого раздолбая он ничего путем не добьется. – Ты вот что, сиди тут, в дежурке, и не отлучайся. Допрос тебе будет. Не все ж мне одному за вас всех отдуваться! Подумай, что говорить будешь. А насилия у нас никакого не было, это все лживые наговоры. Запомни и стой на своем. Иди…

С неожиданной тоской подумал: «Господи, какие же козлы меня окружают!..»

4

Здоровый качок решительно поднялся из-за стола у входных дверей в больницу, пресекая желание Турецкого войти в вестибюль, где его ожидала Галя.

– Посторонним не положено, – хриплым голосом заявил он.

Турецкий достал удостоверение, раскрыл его и резко ткнул прямо в нос охраннику. Тот отшатнулся.

– Это кому не положено? Сядь и не возникай. А то сейчас вызову своих ребят, и они тебя повяжут. Ты почему пропускаешь сюда всяких подонков, которые больным угрожают? Тебе кто велел это делать? Отвечать! – рявкнул Турецкий.

И краем глаза увидел, как прыснула Галя, зажав рот обеими ладонями. Он бы и сам рассмеялся при виде выпученных глаз охранника. Тот ничего не понимал, ну и черт с ним. Отодвинув его небрежно в сторону рукой, Александр Борисович прошел в вестибюль и принял из рук Гали белый халат, который и накинул на плечи.

– Ух как вы его! – смешливо заметила она. – Кстати, он тут со всех бакшиш берет. Без червонца никого не пропускает.

– И тебя тоже?

– А разве я лучше других?

– Каждый в этом городе, я вижу, зарабатывает как может.

– Это точно, Александр Борисович… В общем, девочка согласилась, и я считаю, это наш большой успех. Хотя говорить об этом деле как о каком-то успехе просто кощунственно. Вы на нее не жмите. Она только выходит из шока, в котором находилась почти неделю. И еще надо учитывать, что ее родителей несколько раз посещали местные деятели и угрожали.

– Да чем еще-то после всего, что было, можно угрожать?

– Ой не говорите, Александр Борисович, – вздохнула Галя, – это ж деревня, все про всех знают. А тут юную невесту, да буквально накануне свадьбы, чуть не взвод пьяных ментов изнасиловал! Как после этого жить? Как в глаза людям смотреть? А жениху несчастному отбили почки, и он потом всю ночь без сознания на холодной земле пролежал… И ни один врач этого не зафиксировал, между прочим. Вы на Светку посмотрите, а потом медицинскую карту потребуйте показать, и вам сразу все станет ясно. Я уже с ними даже не спорю на эту тему… Врут все и в глаза не смотрят. Тоже боятся…

– А врачам-то чего бояться?

– У них тут все дела решаются в следующем порядке. Сначала дает указание мэр. Затем следует конкретное разъяснение от начальника РУВД либо его орлов. И, наконец, для отдельных непонятливых или забывчивых, приходит напоминание от братвы. Мол, если вякнешь лишнее, потом не жалуйся. И всем давно известно, что угрозы словами не кончаются. Избивают, грабят, бьют машины, даже поджигают дома – это происходит как ни в чем не бывало. А если кто продолжает правду искать, тому говорят прямо: «Тебя предупреждали? Ты не понял? Пеняй на себя…» Примерно то же самое было сказано и родителям Светы. Что взята была как проститутка, а в сумочке обнаружены наркотики, о чем и составлен протокол. На первый раз – штраф, в следующий – камера в иве.->

– Большой штраф?

– Пятьсот рублей. Все, что было у нее в сумочке. Ну и плюс небольшое развлечение для уставших от непосильной работы сотрудников ОМОНа. Это общая картина. А частности – это уж как она сама теперь пожелает…

Почти неслышно работал диктофон, записывая рассказ девушки. Света лежала на спине с закрытыми глазами, словно ей было нестерпимо стыдно смотреть на своих посетителей, особенно на Александра Борисовича, который понимал, что сочувствие сочувствием, однако дело прежде всего. И был даже внешне деловитым и собранным, как и подобало бы «главному прокурору».

В палате было еще пять коек. Но остальных женщин, главным образом пожилых и к зачистке в Воздвиженске отношения не имевших, Галя уговорила ненадолго покинуть свои места и посидеть в коридоре, чтобы не мешать чрезвычайно важному делу, ради которого сюда прилетел из Москвы сам первый помощник генерального прокурора России. Уговорила, и те очень неохотно вышли из палаты, после чего Галя плотно закрыла дверь.

Света и сама не знала, почему они с Мишкой вдруг решили сходить в клуб и потусоваться на дискотеке. Может, думали, что после свадьбы на такие пустяки у них времени не останется. Ничто в клубе не предвещало беды. И когда в зал ворвались вооруженные омоновцы, все растерялись. Так бы успели разбежаться в разные стороны, а тут – растерялись.

Их согнали автоматами в тесную кучу возле сцены и стали девушек, на которых буквально пальцем показывал участковый Сенькин, находившийся здесь же в зале, выхватывать по одной и уводить из зала. Потом то же самое начали делать с парнями. Тех, кто пытался сопротивляться, швыряли на пол и топтали тяжелыми ботинками, били прикладами автоматов. Сколько времени это продолжалось, никто сказать не мог. Возможно, целый час, а может, и пять минут. Все пролетело стремительно, и многие пришли в себя, лишь когда их стали затаскивать в кабинеты на втором этаже управления внутренних дел. Сказали, для допросов и обысков. На самом же деле никто никого не допрашивал. А потом началось…

В сумочке у Светы эти гады обнаружили приглашение в ЗАГС, где было указано, когда она должна явиться для регистрации брака. Находка была встречена общим хохотом, после чего каждый захотел тут же «поиметь дело» с невестой. Но больше всех обрадовался Степка Малохоев, эта мерзкая сволочь, который якшается с бандитами – это всем давно известно. Он заявил, что будет первым, так как знаком с невестой чуть ли не с детства и она ему по жизни много осталась должна. Так что у него к ней свой счет. И с ним почему-то никто не стал спорить.

Ничего она никому не была должна, а Степку, дылду, болвана и придурка, она действительно знала. Он приставал к ней, когда она еще в школе училась. Но однажды она пожаловалась отцу, батя и подкараулил Степана. О чем они говорили, Света понятия не имела, но больше этот козел к ней не подходил.

«Значит, могла быть и своеобразная месть, – подумал Турецкий. – Интересно было бы посмотреть на Светиного отца, которого испугался Малохоев… И почему же Степан теперь не побоялся прийти и угрожать ее родителям?» Отметил себе вопрос…

Это была не пытка, не безумные мучения, это была смерть. Она стала сопротивляться, но Степка жестоко избил ее. Она не знала, сколько мужиков над ней надругались, она вообще ничего не ощущала. Когда ее привели в чувство, облив ледяной водой, она поняла, что лежит голая на полу, а вокруг нее ходят тяжелые ботинки. Потом ей велели одеваться. Ей помогла незнакомая девушка, которая без конца рыдала, грязно ругалась и растирала по своему лицу черные потоки туши. Она же вывела ее к лестнице, поддержала, когда они спускались к выходу, и в пустынном ночном дворе спросила:

– Ты знаешь, куда идти?

– Знаю, – сказала Света и поняла, что действительно знает.

Из управления домой ей надо было идти через мост. Ночь стояла холодная, а на Свете было только легкое платье. Куртка и сумка пропали. Но теперь ей было все равно.

На мосту, куда она с трудом прибрела, дул сумасшедший ветер. И Света даже обрадовалась. Ей показалось, что не надо будет предпринимать никаких дополнительных усилий – просто забраться на балюстраду. Но ей вдруг стало страшно. И этот страх на какую-то минуту оказался сильнее, чем тот ужас, который она пережила в милиции. И тут рядом с ней затормозила машина.

Вышедший из нее пожилой мужчина громко спросил:

– Ты чего удумала, девка?

И этот вопрос среди ночи был настолько неожиданным, что Света задумалась: а в самом деле, что она делает?

Мужчина подошел ближе, поднял за подбородок ее лицо и ужаснулся. Потом оглядел рваное платье.

– Где это тебя? – спросил он.

– В милиции…

Мужчина выругался.

– Далеко живешь?

Света сказала.

– Садись, давай помогу, девочка…

И вот туг Света снова потеряла сознание – теперь уже надолго.

Позже она узнала, что нечаянный добровольный спаситель привез ее домой. А потом они вместе с ее отцом отвезли беспамятную девушку в больницу, где ее тут же положили в реанимацию, под капельницу. И вот с тех пор она тут. Только вчера перевели в общую палату.

Завершив свой тихий и тягостный рассказ, Света открыла наконец глаза и уставилась на Александра Борисовича.

– Ты хочешь еще что-то добавить, девочка? – негромко спросил он, с болью, которая тяжким комом скопилась и мешала дышать, разглядывая желто-зеленые пятна, покрывавшие всю ее кожу – лица, рук, открытой груди.

– Вы убейте его… пожалуйста… Умоляю вас… Иначе я жить не хочу.

– Не волнуйся, успокойся, можешь быть абсолютно уверена, что от самого жесткого наказания он не уйдет. Это я тебе обещаю. А на твоей будущей свадьбе, вполне возможно, мы еще погуляем. Миша, мне сказали, тоже в больнице, но, самое главное, он жив и думает только о тебе. Так что у вас все еще впереди… Галочка, ну давай впускай этих любопытных старух, куда от них денешься… А к тебе, Света, у меня серьезная просьба: ничего и никого не бойся. Никто тебя больше пальцем не тронет. Ты уже все сказала. И они это узнают уже сегодня, так что угрожать тебе бессмысленно.

Распрощавшись с девушкой, Турецкий отправился к ее лечащему врачу. Это была крупная сорокалетняя женщина с круглым лицом и ярко накрашенными губами. Она была затянута в необъятный халат, а на голове красовалась давно уже немодная медно-красная провинциальная «бабетта», которая странным образом ей шла.

Представившись, Турецкий вежливо попросил медицинскую карту Светы Мухиной. «Бабетта» долго и тупо изучала удостоверение Александра Борисовича, а потом заявила, что не имеет права этого делать без распоряжения главного врача.

– Так идемте к нему, – предложил Турецкий.

– Я не могу оставить своего рабочего места, – с торжественной сварливостью заявила она.

Александр Борисович наклонился к ее ушку, торчащему из-под «бабетты», вдохнул терпкий аромат духов и страстно зашептал:

– Вы с ума сошли… Да если ваш главврач узнает о том, что вы сказали первому помощнику генерального прокурора России, которого прислал сюда президент страны, он же вас немедленно уволит по статье о полном служебном несоответствии… Это хоть вы понимаете, мадам? А я вас при всем желании не сумею защитить. Потому что, если он вас немедленно не уволит, тут же уволят его самого. Вы что, любите играть с огнем? Идемте, а я готов обещать, что ничего от вас не слышал. – Турецкий сделал большие глаза и отстранился. – Я обещаю, но… смотрите! Запирайте ваш кабинет, если у вас так принято. – И отправился к двери. «Бабетта», вздохнув, пошла за ним. – И карту захватите, чтобы потом вам же лишний раз не бегать, – не оборачиваясь, предложил он.

Главврач – относительно молодой, горбоносый мужчина, с бритой головой и наглыми глазами навыкате – уже знал, кто перед ним. О приезде московской бригады, которая, по мнению некоторых горожан, собиралась крепко пошерстить здешнюю власть, ему было уже известно. Его личным отношением к данным слухам никто из городского руководства, естественно, не интересовался. А команду не давать обращающимся к врачам с жалобами гражданам никаких судебно-медицинских заключений относительно умышленных телесных повреждений, явившихся результатом действий милиции, он получил на совещании у мэра, причем в самой недвусмысленной форме. Нарушать строгого указания он не собирался, но и собственной врачебной этикой тоже поступаться не желал. Другими словами, Василий Микаэлович Груни во избежание грядущих неприятностей – а то, что они будут, он ни минуты не сомневался – велел своим врачам из травматологии все обращения фиксировать, но собственные заключения на руки пострадавшим не выдавать категорически, а сдавать лично ему. И все бумаги запирал в сейф. До нужных времен.

Естественно, что и он не афишировал такого своего решения, и коллегам приказал молчать. И поэтому уже сам факт визита в его кабинет «такого» представителя Москвы он оценил в полной мере. Понял и смысл вопроса, едва «бабетта» открыла рот, полный модных, кстати разве что еще в провинции, золотых зубов.

– Карта у вас? – с легкой полуулыбочкой спросил он у врача. – Отлично. Оставьте. Вы свободны, Дарья Аполлинарьевна. – Он проводил ее внимательным взглядом, хищно шевельнул ноздрями и спросил: – Так что конкретно вас интересует, Александр Борисович?

– Хотелось бы познакомиться с медицинской картой больной, проходящей у вас в больнице курс лечения.

И Турецкий тоже одарил доктора Груни открытой улыбкой.

Уже через минуту доктор объяснил ему, даже не заглядывая в саму карту, что Светлана Мухина подверглась групповому изнасилованию, на что указывают обнаруженные объективные данные, характеризующие насильственное совершение полового акта. А также у больной зафиксированы различной степени тяжести повреждения на лице, шее, молочных железах, на внутренней поверхности бедер, на руках и голенях, а также в половых органах.

Потом они вдвоем пролистали тонкую карту больной Мухиной, где ничего из сказанного доктором зафиксировано не было. И на немой вопрос Турецкого Василий Микаэлович откровенно усмехнулся:

– Врач, осмотревший больную в приемном отделении при поступлении, и врачи в реанимации ничего не записали в карту, потому что получили такое указание лично от меня.

– И вы не боитесь в этом сознаться? – почти шутливо спросил Турецкий.

– А страшней вас, Александр Борисович, только Господь Бог, – парировал Груни. – Но я предвидел, что однажды меня об этом спросят, и потому заранее приготовил свой ответ, вон в том сейфе, – кивнул он себе за спину, где стоял здоровенный сейф, выкрашенный белой краской.

– А почему приходится прятать документы? И похоже, я первый, кому вы открываете свою страшную тайну?

– Почти угадали. Есть еще два-три человека, которые в курсе дела, – так, на всякий случай. Дарья Аполлинарьевна среди них. Так что вы на нее не очень-то давите. – Он засмеялся. – А у меня хранится здесь, между прочим, помимо медицинских заключений наших врачей, более полусотни актов судебно-медицинских экспертиз – официальных свидетельств откровенных зверств нашей уважаемой милиции. И если кто-нибудь об этом узнает, вы сами понимаете, что наша больница, скорее всего, сгорит в одночасье. Как недавно сгорел «Сокол», не слышали? Поинтересуйтесь, крутое было заведение! Но только мы сгорим уже вместе со всеми больными и медицинским персоналом.

– Неужели процесс необратим до такой степени? – тихо спросил Турецкий.

– Я это прочитал, извините, в глазах нашего мэра. Есть сошки и помельче, вроде Затырина или Керимова. Однако они не менее опасны.

– Я могу получить у вас эти документы?

– Разумеется. Если угодно, можете написать расписку в том, что я выдал эти материалы добровольно и по первому вашему требованию, если неугодно – ну что ж… Но я бы очень хотел, чтобы этими документами воспользовались… как бы сказать…

– Грамотно? Вы это имеете в виду?

– Именно. И ваша подсказка, скажу откровенно, в какой-то степени для меня существенная гарантия.

– Не беспокойтесь, я оставлю вам акт об изъятии. Он лишний раз подтвердит ваше алиби в этом смысле и снимет другие вопросы, которые, не исключаю, могут возникнуть в дальнейшем, по ходу дела.

Покинув главного врача с пачкой полученных от него судебно-медицинских экспертиз, о которых не знали и даже не догадывались сами пострадавшие, Александр Борисович не преминул снова заглянуть в кабинет Дарьи Аполлинарьевны. «Бабетта» встретила его жгучим, настороженным взглядом. Турецкий снова доверительно наклонился к ней и, сдув в сторону непослушный завиток возле уха, прошептал:

– Я вам весьма признателен за то, что вы познакомили меня с замечательным человеком. Берегите его.

«Бабетта» вспыхнула, краска залила ее лицо, полную шею и даже несмелый вырез на полной груди.

– А за девочкой приглядывайте, пожалуйста, с особым вниманием. Ваш доктор Груни и она мне столько всего рассказали, что в другой стране при подобных обстоятельствах правительство ушло бы в отставку. Желаю вам всего доброго.

5

Вячеслав Иванович немного задержался в областном городе. Губернатор Кожаный, вероятно имеющий собственный взгляд на события, проигнорировал и прибытие Грязнова. Подумаешь, это ж не замминистра, а всего лишь заместитель в главке. Невелика птица…

Грязное и не обиделся. На не очень внятные оправдания по этому поводу он сказал встретившему его генералу Седлецкому что отлично понимает, насколько ценно время – каждая минута – человека, который буквально через несколько дней начнет свою предвыборную гонку.

– Кажется, у вас уже в декабре выборы? – поинтересовался, словно мимоходом, Вячеслав Иванович.

– Одни из последних в стране вообще, – подтвердил Седлецкий. – А дальше, вы знаете, начнутся назначения. Так говорят. А что там, наверху, слышно на сей счет?

Грязнов подмигнул генералу и движением пальца поманил поближе. И когда тот придвинул свое ухо почти вплотную, сказал тоном заговорщика:

– У меня есть другой слух. Пока – слух.

–Да ну?->

– Точно. Но сугубо между нами, – строго предупредил Грязнов и хмуро сдвинул брови, чтобы собеседник правильно оценил степень важности «слуха». – Некоторые выборы могут быть досрочно отменены.

–Да не может… – Глаза генерала растерянно забегали.

– Может, Иван Христофорович, еще как может! В Кремле сидят чиновники, поступки которых часто непредсказуемы. А если одновременно с последними выборами в стране разразится скандал, в котором будут фигурировать некоторые неугодные лица, скажем так, обманувшие президента и так далее, то… вы понимаете, какова будет реакция Самого? Да он просто обратится к вашему Законодательному собранию с новой инициативой, а те пусть попробуют не поддержать своего президента. Как вам такой расклад?

– Но ведь это же все буквально рушит… э-э…

– Да с чего вы взяли?.. Времени вот у меня маловато, нам бы посидеть, обсудить, понимаешь…

– Так за чем же дело? – обрадовался Седлецкий. – Я позвоню Григорию Олеговичу, и мы это дело сварганим. Вы на него, правда, не обижайтесь, Вячеслав Иванович, туго сейчас ему – во всех отношениях.

– А чего мне обижаться? Обижаться я могу лишь на того, кто меня сознательно обижает или оскорбляет. А я прибыл не чаи с руководством области распивать, а помогать Александру Борисовичу Турецкому разобраться в совершенно неприличном деле, вот и все. И ваш губернатор мне совершенно не нужен. До тех пор пока у нас к нему не возникнут конкретные вопросы. А пока пусть занимается своими проблемами, сами говорите, что у него их много.

– А как же нам это…

– Да нет, Иван Христофорович, я просто подумал, что, может быть, нам, исключительно как коллегам… А лекции читать я не намерен. И тем более слухи всякие разносить – тоже. Не моя это профессия. Ну ладно, нет так нет. Вы мне машинку выдайте – добраться до Воздвиженска, а уж там я со своими встречусь и верну вам ее.

– Вячеслав Иванович… – Седлецкий изобразил такое искреннее огорчение, что даже у каменного человека и то дрогнуло бы сердце от жалости.

– Да и не люблю я компании, – поморщился Гряз– нов. – Особенно такие, где потом придется этих же людей наизнанку выворачивать. Не по-людски это. Не по мне.

– Ну меня-то вам не придется выворачивать, как вы говорите, – натянуто засмеялся Седлецкий,– я и сам с удовольствием расколюсь! Можете поверить!

– Ну разве так… А что вы предлагаете? – Грязнов хитро прищурился.

– Да ничего особенного. У меня есть домишко. Ну так, коттеджик, как говорится, с банькой и русским паром. Я терпеть не могу эти сауны. Можно было бы посидеть, отдохнуть самую малость, в Москве-то вам, поди, и не удается? Или случается иногда?

– Да где уж там!.. А что, и семья ваша там же проживает?

– Я с удовольствием, – быстро отреагировал Седлецкий, – познакомлю вас со своей семьей. Жена – мой верный товарищ. Дети? Они ребята взрослые, им наши проблемы, извините, побоку. Но ребята славные, ничего не могу сказать. Так что, если с вашей стороны возражений не последует, мы могли бы прямо сейчас отправиться туда и поужинать, и поговорить, и парок посетить. А с утра – без проблем, вам даже ближе будет. Наш поселок выше по реке, как раз на пути к Воздвиженску… О господи, совсем уже в печенках сидит – на старости-то лет…

– Лечиться надо вовремя, Иван Христофорович, – тонко намекнул Грязное.

– А как узнать это время-то?

– Может, и подскажу…

Вот так получилось, что, вместо того чтобы ехать к другу, Грязнов завернул немного в сторону.

Он еще в Москве выяснил, что генерал Седлецкий занимал пост начальника областного ГУВД более десятка лет и успел пережить двоих губернаторов, последнего из которых свалил в свое время Кожаный, заимевший, как говорили про него злые языки, связи в криминальном мире. Но сам генерал, имея характер сволочной и часто непредсказуемый, тем не менее был способен иногда и к принятию вполне разумных решений. Просто, полагал Вячеслав Иванович, было бы чрезвычайно полезно для дела развести эту «пару гнедых» – Кожаного и Седлецкого. Что он, собственно, и начал приводить в действие, многозначительно намекнув о возможности поговорить. И генерал заглотнул наживку.

Стандартный мини-замок новорусского типа, характерный для первой половины девяностых годов, обнесенный подобной же массивной оградой из красного кирпича, внешне интереса собой не представлял. Да и, в общем-то, интерьер его был под стать внешнему облику – большой, холодный и неуютный. Создавалось впечатление, что у хозяина такого архитектурного сооружения денег навалом. Но не более того. Жить ему тут едва ли было приятно. Не могут вызывать трепетного чувства высокие оштукатуренные стены с арочными переходами, словно в музеях, увешанные коврами. Ковров, кстати, было много – и на полах, и на стенах, не говоря о бесконечных ковровых дорожках по всем коридорам.

Но Вячеслав Иванович вовремя вспомнил, что Приволжский федеральный округ как раз тем и знаменит, что в него входит множество национальных образований – и каждое со своими древними обычаями. И хотя, судя по справке из личного дела генерала Седлецкого, ни к татарам, ни к башкирам, ни к чувашам, ни ко всем остальным нацменьшинствам он не принадлежал, а писал в документах «русский», видно, окружающий быт оказывал на него самого и его семью определенное влияние. Грязнов заметил на вешалках яркие национальные халаты, в которые, вероятно, облачались домашние, мягкие чувяки – в них наверняка было приятно ходить по коврам, фетровые шапки, более уместные, правда, в парилке, и так далее. То есть какой-то национальный дух присутствовал, но в мелочах.

Сам же Седлецкий, с длинным лицом, отвислыми щеками, темными мешками под глазами и редкими кудерьками вокруг обширной лысины, был похож на пожилого, медлительного пса странной породы шарпей.

В парной, известно, деловые разговоры – если люди уважают друг друга – противопоказаны. Для этого и придумано простенькое застолье в предбаннике, где люди нередко сидят в чем мать родила, а следовательно, и перед Богом все одинаково равны. Опять же такое застолье располагает и к повышенной откровенности.

Первый заброс Вячеслав Иванович сделал еще в городе, пообещав приподнять некие завесы, и вот теперь пришла пора это сделать. Ничего, в общем-то, не скрывая от коллеги, разве что сознательно педалируя отдельные моменты, Грязное рассказал о той реакции, которую вызвали в министерстве здешние события. Ну, во-первых, появилось гнетущее ощущение от того, что движущиеся и так с грехом пополам реформы благодаря воздвиженской истории вызвали неожиданную и резко отрицательную реакцию у подавляющего большинства населения.

Во-вторых, именно теперь, когда к органам правопорядка приковано повышенное внимание не только общественности, но и властных структур, стремящихся поднять их на более высокую ступень развития, повысить материальное обеспечение, благосостояние и прочее, события в Воздвиженске, а главное – терпимая реакция областного руководства к возмутительному факту получили резко негативную оценку на коллегии министерства. Говорилось об «эффекте торможения» важнейших решений, спускаемых в низовые организации, о круговой поруке, охватившей правоохранительные органы на областных и районных уровнях. Ну а о президентских структурах и говорить нечего, там все просто в бешенстве. И масла в огонь им подливает официально уже назначенная встреча в Кремле с представителями международных правозащитных организаций. Другими словами, если на минутку отвлечься от самого факта массовых избиений населения, более удачный – в сугубо отрицательном, разумеется, смысле – момент трудно было бы выбрать, чтобы подложить руководству государства такую свинью.

Далее, третье. Да, отдельные лица, даже на уровне заместителей министра, хотели бы спустить это дело на тормозах, ограничиться мелкими взысканиями для руководства ведомства и, как обычно, примерно наказать нескольких стрелочников-исполнителей. И тем ограничиться, не раздувая вселенского пожара.

Но уже сделана основная ошибка, которая вряд ли позволит включить эти самые «тормоза». И заключается она прежде всего в безграмотном и даже, можно сказать, преступном указании губернатора «перекрыть дыхание» средствам массовой информации, а особенно – право– защитницам, поспешившим сюда за жареными фактами. И вместо толковых разъяснений со стороны руководителей, помощи и, пусть даже отчасти, вполне уместного покаяния они стали свидетелями безудержного провинциального самодурства. О чем немедленно и раструбили по всему белу свету.

Ну и, наконец, четвертое. На этом фоне, по большому счету, говорить о том, что все, глядишь, и образуется как-то, нельзя. Глупо так думать, если речь уже на самом высоком уровне всерьез зашла об ответственности ответственных лиц, а не мелких стрелочников. Вот так сформулировали в Кремле.

Но выход все же есть. Не всеобщий, равно обвиняющий или, напротив, обеляющий всех виноватых, – этого не будет, а вот если подойти к вопросу выборочно, тогда, кто знает, может и быть, очень может. Только дело это тонкое и тем, кто привык решать проблемы взмахом топора, вряд ли подойдет…

Вот на такой ноте завершил Грязнов свой недолгий спич, после чего посмотрел на мрачного, красного Седлецкого и добавил, мягко перейдя на «ты»:

– Хотел бы услышать твои соображения на сей счет, Иван Христофорович.