Текст книги "Дальняя командировка"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Должна быть уверенность, а у меня только предположение.

– На чем основанное?

– На напористой наглости этого бывшего следака, попавшего, говорят не без стараний его бывшего шефа, в помощники генерального.

– А шеф у него кто был? Из этих, вроде Рашида?

– Нет, замгенерального по следствию. Меркулов такой. Он не меньше пяти генеральных прокуроров пересидел, его так запросто не умоешь. Я уж что мог, – со вздохом сказал судья, – узнал про этого Турка, будь он трижды, как говорится…

– А что, он сам такой безгрешный, что ли, что на него никакой управы нет? – возмутился мэр.

– Может, и есть, да только времени у нас нет, – встрял прокурор, чтобы не сбивать разговор в сторону. – Он, я говорил, и ко мне наведался. Чтобы продолжить разговор, начатый у Антона. Завтра, говорит, соберу вас и объявлю о возобновлении дела в связи со вновь открывшимися… вот так. А потом вдруг спросил: а на какие зарплаты вы, господа хорошие, домищи себе такие отгрохали? Намекнул, короче, что не за горами налоговая проверка. Ну я думаю, типа финансового мониторинга. И, мол, бабкино наследство к делу пришивать не стоит. Вот такой подлец, оказывается! А мы его… и так, и этак… угощали еще… принимали, блин.

– Ну он не особо-то и раскрылся, если помнишь, – возразил прокурору судья.

И после этого они начали строить планы, как подчинить себе строптивого помощника генпрокурора либо, если ничего не выйдет, избавиться от него.

Турецкий с Агеевым перестали вслух комментировать-> их беседу и стали только слушать, оставляя собственные вопросы и уточнения для прослушивания и обсуждения записи уже в полном составе группы.

Но одно любопытное предложение, последовавшее со стороны судьи, заставило их снова воспрянуть. Слепнев предложил – ни много ни мало – именно избавиться от Турка самым радикальным способом.

И это предложил коротышка, на которого плюнуть да растереть? Невероятно! Он и способ предложил. Сейчас в ИВС находятся с десяток бандитов, взятых после зачистки по подозрению в устройстве поджогов в городе и взрывов машин. Это все в общем-то и не подозрения, а железный факт. Можно договориться с Прапорщиком, которого москвичи допросили и оставили временно в покое – под подпиской о невыезде. Для Лехи подписка – пустой звук, а чего он наболтал генералу Грязнову, про то молчит, морда уголовная. Но все равно откроется. Так вот, Леха должен будет передать кому-нибудь из своих, кто парится на нарах, что тому есть хороший повод отмазаться.

– Ну отпустим мы его на вечерок-другой, пусть погуляет. А с водилой этого следака бывшего – у него их двое, оказывается, – запросто можно будет договориться. То есть узнать, где, когда, что и так далее. Водила и не дотумкает, когда и кто ему заложит бомбочку под кресло, а дальше – дело техники. Оно даже и лучше, если вместе со следаком и водила тот погибнет, доверия к факту больше. А братана – обратно на нары, как и не было ничего. И списать просто – месть уголовников, вот уж Леха тогда покрутится на горячей сковородке! Забыл, что ему западло с ментами общаться, – так мы напомним.

Самое поганое было не в том, что именно от судьи исходило это предложение. И даже не в том, что эта троица его, в сущности, уже приняла как альтернативу, при которой иной вариант и не получится, а в том, что они даже сами не заметили, как спокойно порешили жизнь человека, совершенно непричастного к их гнусным делам.

– И еще они ругаются матом, – скорбно заметил Филя.

А Турецкий, почему-то не испытывавший никакого душевного напряжения или смятения, хотя речь, между прочим, шла в первую очередь о его жизни, расхохотался.

– Тебе вот смешно, – грустно сказал Филя, – а мне совсем нет. Мне, может, моего Гургена Самсоновича жалко. Ведь ни за что ликвидируют хорошего человека! Взорвут его вместе с тобой, что он потом семье своей скажет? Нехорошие люди. Что мы с ними делать будем?

– Я считаю, что оба нам не нужны, но вот с судьей я бы поговорил отдельно. И запись дал ему прослушать. Господи, и откуда берутся такие гниды?

– Вопрос не по адресу, – авторитетно заявил Филипп. – Давай, пусть они еще поговорят, а я пока продумаю, где мы сможем его перехватить…

И ведь придумал.

Разъезжались гости совсем поздно.

«Девятка» Турецкого уже стояла на дороге, фарами в сторону города, готовая рвануть к поселку, в котором проживали судья с прокурором. Оставалось только подождать немного.

И вот сильные фонари осветили изнутри ворота усадьбы мэра.

– Вперед, – сказал сам себе Филя. А минуту спустя спросил: – Ты не помнишь, там у него во дворе имеются собаки? Или сторожа?

– Никого я там не видел. Ни во дворе, ни в доме. Я позвонил, он спросил, я ответил, а он автоматически открыл калитку. И встречал уже возле дома. Вот жена громадных размеров – это есть точно.

– Лучше не придумать.

– Ну так у тебя уже возникло решение?

– А то! Мы встретим судью в его собственном дворе. Это если он зайдет один, а не пригласит на поздний ужин соседа. Но если пригласит, значит, работать будем, когда тот уйдет. Не важно, во дворе ли, в доме. А на худой конец, эту его кариатиду есть масса способов отключить без всяких для нее осложнений и тяжких последствий. Оно даже, возможно, и лучше. Ну а как войти в чужой дом, надеюсь, ты меня учить не будешь?

– Не буду, – убежденно ответил Турецкий.

Фонарь находился на углу квартала, через три дома от калитки особняка судьи. А здесь было темновато, во всяком случае, лица различались с трудом.

Машину свою они оставили при въезде в поселок, на стоянке, где находилось не менее десятка других автомобилей. Не стали пользоваться официальной проходной, где дежурили стражи порядка из какой-нибудь охранной конторы. Филя, с его богатейшим опытом, быстро обнаружил место, где они смогли спокойно перебраться через бетонную ограду, окружавшую поселок. Непонятно было только, зачем при такой стене судье, да и тому же прокурору, понадобились еще дополнительные персональные кирпичные заборы? Может, для придания особой значительности?

Они быстро нашли дом судьи, и поспели как раз ко времени. Филя первый перемахнул через кирпичную стену и помог перебраться Турецкому. Во дворе было тихо.

Это Филя гнал машину, а гости ехали небыстро и остановились у калитки, когда Турецкий с Агеевым успели хорошо уже оглядеться и выбрать для себя удобные позиции.

Прокурор заходить в гости не стал, но они какое-то время простояли, продолжая свой разговор у калитки, с наружной стороны. Наконец маленький судья вошел во двор, тщательно закрыл за собой калитку и по дорожке, выложенной бетонными плитками, направился к дому.

– Ой, кто это? Что надо?! – воскликнул он, неожиданно увидев сидящего на ступеньках крыльца человека.

Человек даже не шевельнулся, но сзади чья-то крепкая ладонь запечатала судье рот. А вторая несильно сдавила шею. Он услышал:

– Тихо. Не шуми. И не поднимай базар.

Судья дернулся, но пальцы сдавили шею сильнее – пришлось ему оставить сопротивление. Послушно шагая впереди неизвестного ему человека, скорее всего, как он понял, бандита, судья прошествовал задом, где в глубине двора стояла увитая густым диким виноградом беседка. Туда же направился и второй человек, тот, что сидел на крыльце.

Вошли в беседку и сели на лавочку.

– Не вздумай орать, – тихо сказал тот, кто вел судью. – Откроешь рот, пожалеешь.

– Говорилось это холодно, голос звучал с каким-то неприятным металлическим оттенком, и судье стало страшновато. Он торопился понять, кто и, главное, за что? Явно же, из бандитов… Может, месть?

– Сейчас ты послушаешь одну запись, а потом мы потолкуем с тобой по душам. И повторяю, не вздумай устраивать базар. Прихлопну как клопа!

Жесткая, словно терка, ладонь, пахнущая тоже металлом, прижалась к лицу судьи и слегка сжала его нос, щеки, кожу лба. Чрезвычайно неприятное ощущение. Вторая ладонь наконец отпустила рот. И судья тут же вдохнул полной грудью – протяжно и со всхлипом.

– Веди себя тихо, и мы тебя не тронем. Вот наушники, надень их и внимательно слушай. А после обсудим. Вякнешь без спросу, задавлю.

Вот именно эта спокойная, равнодушная интонация и убедила судью вести себя по возможности тихо. В такой манере, почему-то показалось ему, могут разговаривать только закоренелые убийцы, для которых нет ничего святого.

Он послушно напялил на голову пружинку с наушниками, приладил их и услышал…

«Ну что у вас опять, едрена мать?!»

«По мелочам, Савелий Тарасович, мы вас не беспокоим… »

Антон Захарович почувствовал, как по спине его потек холодный пот. Он все сразу узнал и понял. Хотел было отстраниться, даже снять наушники, чтобы объяснить… Но вот только что – этого он еще себе не представлял. Однако резкий толчок в затылок вернул его к действительности.

– Слушай!

И он продолжал слушать – до тех пор пока не была им самим сказана фраза:

«Оно даже и лучше, если вместе со следаком и водила тот погибнет, доверия к факту больше… »

Пот уже не струился – все тело будто находилось в ледяной ванне.

– Как вам могла прийти в голову такая кровожадная мысль, Антон Захарович? – спросил молчавший до сих пор второй человек, и Слепнев с ужасом, от которого у него поднялись дыбом остатки волос, узнал голос Турецкого.

– Э-Э…ТО-> вы?! – только и смог выдавить судья.

– Я, как видите. Или слышите. Ну и что мы после этого будем делать? Судья-убийца – это что-то новое в моей богатой всякими чудесами практике. Или заказчик убийства. И компания у него хорошая – мэр, прокурор и начальник милиции. И на всех, оказывается, давно уже пробы ставить негде. Молчите? А что вы можете сказать?..

– Это… какая-то жуткая нелепость, – пролепетал судья.

– Ничего подобного. Это суровая правда жизни. Я– то думал поначалу, что тот минимум, который мы могли бы вам предложить, – это ваша отставка с формулировкой «утрата доверия и ненадлежащее исполнение своих обязанностей». Уж я бы постарался, переговорил с вашим судейским начальством, не впервой беседовать по душам. Но теперь, вижу, дело с вами гораздо серьезнее. И тут уже не отставка, а уголовное дело. Вы ж представляете, что будет, когда мы эту запись опубликуем?

– Это частный разговор, он не имеет веса! – вдруг пришел в себя судья. – И вы не имели права. Кто давал санкцию?

– Вам так кажется. А запись есть результат оперативной разработки. Коллеги поделились, устроит? У них многое есть. В том числе особый интерес для меня представила запись вашего разговора с Кожаным относительно судьбы его сынка Виктора. Припоминаете?

Турецкий блефовал вовсю, будучи уверенным, что проверить то, что он говорит, ему будет невозможно. Ну а переть рогами на Султанова и его службу он никогда в жизни не решится. Ему достаточно только прозрачного намека, откуда факты, и этого хватит, чтобы судья поджал хвост. И если он поймет, что уже давно находится в разработке ФСБ, значит, на то были соответствующие санкции сверху.

Но он, кажется, еще сомневается. Значит, надо нанести еще удар. И Турецкий буквально в двух словах пересказал судье суть телефонного разговора Виктора Кожаного с подполковником Затыриным – этим-то материалом Рашид Закаевич разрешил ему воспользоваться при необходимости. Видимо, судья был отчасти в курсе – одна ж компания, а правильнее, шайка-лейка, наверняка что-то слышал. И оказался прав. Аргумент добил Слепнева, он понурился.

– Что вы будете со мной делать? – тихо спросил он.

– Лично я обещаю вам добиться, чтобы вас вышвырнули с позором из судейского клана и отдали под суд. Я недаром сегодня спросил вашего дружка Керимова, откуда у вас все эти дворцы-замки. Вы успели у мэра обсудить и эту тему. А я в этой связи в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вопрос о конфискации нажитого преступным путем имущества стал для вас и ваших приятелей самым насущным и острым в оставшейся жизни. Чем занимается сейчас Ираида Михайловна?

Слепнев вздрогнул так, будто его сильно ударили.

– А… а… какое отношение?.. Она ничего не знает!

– Самое прямое. А раз, говорите, не знает, я просто уверен, что ей будет безумно интересно узнать, какая судьба ее ожидает в ближайшем будущем.

– Я умоляю!.. Она… это… она спит! Рано ложится, – нашелся судья.

– Гурген Самсонович, проверьте, – обратился Турецкий к Филе.

– Что? Что он хочет с ней делать?! – почти взвизгнул Слепнев.

– Успокойтесь, уж насиловать-то ее никто не собирается, эту вашу кариатиду. Тьфу, прости господи… Все же посмотрите, Гурген.

Филипп, пошарив по карманам безвольного судьи, вынул ключи и неслышной тенью скользнул прочь из беседки. Дело сделано, и оставлять в пиджаке судьи своего «клопика», Агеев не собирался. А найти в доме твидовый пиджак – невелика проблема, не такому учили…

Хозяйка спала где-то на втором этаже, оттуда доносился ее могучий храп.

Дверь бесшумно закрылась за Агеевым. Поворачивать в замке ключ он не стал, лишний шум был не нужен. И когда вернулся в беседку, кивком головы показал Турецкому, что все в порядке, дело сделано.

– Вы поняли, что я вам сказал? – суровым голосом завершил, видимо, свой разговор с судьей Александр Борисович.

– Я понял, – коротко согласился тот.

– Одно только слово, и я вас – вот с его помощью, – Турецкий показал рукой на Филиппа, – раздавлю и размажу по земле как последнюю гниду.

– Гниды обычно маленькие бывают, – серьезно вставил Филя.

– Вот и я про то. Одно слово, запомните! Один звук! И все, что вы мне рассказали, станет достоянием ваших подельников. А они уж вас не пощадят, можете мне поверить.

– Я обещаю, – тонко пропищал Слепнев. – Но и вы…

– А я вам ничего не обещал! И не собираюсь. Просто повторяю: заткнуть свою пасть – это исключительно в ваших личных интересах. А теперь мы уходим, а вам я советую пойти и помыться, от вас воняет. Пошли, Гурген Самсонович.

– Ну что он? – спросил Филипп, когда они вышли за ворота.

– Полное ничтожество. Но я его, кажется, дожал. Будет молчать. Ну а если не сможет…

– Отдадим на съедение? – усмехнулся Филя.

– Этого, как я понял, он и боится больше всего…

…Утром, делая вместе с Поремским зарядку на открытом воздухе, Александр Борисович увидел подходящую к ним директрису пансионата – полную, представительную и вполне еще симпатичную даму в тугом, отглаженном белом халате. Вид у нее был весьма озабоченный.

– Вы не слышали ужасную новость? – В глазах ее ощущение кошмара явно перемешалось с непонятным восторгом.

– Что случилось? – Турецкий так и застыл с открытым ртом.

– Да с утра уже только об этом все и говорят! Ночью застрелился судья Антон Захарович Слепнев. Он часто сюда приезжал отдыхать. – Она вдруг отвела глаза в сторону. – Очень был… хороший человек.

– А почему? – глупо спросил Александр Борисович, переглянувшись с Поремским, который тоже прекратил упражнения.

– Да кто ж знает? – Мадам была рада обсудить «ужасную новость» с посторонними людьми. – А может, и не сам, вполне, я думаю, могли с ним расправиться и бандиты, которых он постоянно преследовал…

– Могли и бандиты, – согласился с ней Поремский. – А самому-то зачем? Какая причина? Вот вы, милая, приятная женщина, что скажете?

Турецкий непроизвольно отвел глаза, а в директрисе вдруг проснулось запоздалое кокетство:

– Ну, знаете ли, мужчины, причины у вашего брата бывают очень разные. Очень! – резонно заметила она, сама не догадываясь, насколько точно попала в цель.

4

Показалось, что они подошли к какому-то критическому рубежу, после которого ситуация начала стремительно обостряться и одновременно проясняться. Причем в разных направлениях.

Первым позвонил из областного центра Грязнов и сообщил потрясающую новость.

Разговор с Седлецким по поводу объявления сбежавшего Умара Умарова в федеральный розыск практически немедленно возымел свое действие. Сегодня на рассвете позвонил дежурный по ГУВД и попросил у Гряз– нова разрешения дать его телефонный номер майору Умарову, который хочет сообщить что-то важное и срочное. Позвонивший следом майор не стал тянуть вола, а с ходу сделал заявление: он готов немедленно прибыть туда, куда ему укажет генерал Грязнов, чтобы сделать чистосердечное признание.

Естественно, Славка велел ему явиться в гостиницу, к себе в номер, где и допросил.

Умаров поступил, со своей точки зрения, абсолютно грамотно. Он обвинил во всех смертных грехах городское руководство Воздвиженска, которое, по существу, само распорядилось силами ОМОНа в своих собственных, как показали события, интересах.

Нет, майор не снимал вины и с себя как командира специального подразделения. И его вины не смягчало даже то обстоятельство, что он фактически ничего не видел и лично не принимал участия в задержаниях и избиениях, которые, к сожалению, имели место. Сам же он, оказывается, всю ночь прогостевал, считай – пропьянствовал в доме подполковника Затырина, своего старого знакомого, полагая, что его, майора, присутствие на зачистке совсем не обязательно. Ничего необычного делать его сотрудникам не предполагалось. Они только задерживали тех, на кого указывали местные блюстители порядка, а уже те сами допрашивали задержанных и сообщали им об административной ответственности за разного рода нарушения. А то, что произошло на деле, в буквальном смысле его страшно шокировало. Даже испугало. Вот он и проявил слабость, по причине которой несколько дней не являлся на службу.

И подаваться в бега Умаров тоже не предполагал. Просто был в глубоком расстройстве, можно сказать, даже в шоке от нараставших слухов. Но теперь он четко осознал свою глубокую вину и явился, чтобы принять любое наказание, которое положено по закону за подобного рода превышения. Этого он хоть не скрывал, назвав вещи своими именами.

Но он определенно рассчитывал и на снисхождение – это было заметно по его хотя и решительному, но и в общем-то в достаточной мере просительному тону.

Майор настаивал, чтобы его показания были оформлены как чистосердечное признание – рассчитывал на определенное снисхождение в дальнейшем. И у Грязнова сначала появилась, а позже и утвердилась мысль о том, что, прежде чем явиться к нему, майор побывал у Седлецкого, где и получил все необходимые инструкции.

Во-первых, слишком быстро закончились бега от правосудия, а во-вторых, излагал майор свою одиссею довольно четко и продуманно. Вряд ли без посторонней помощи он смог бы все так аккуратно сформулировать. С одной стороны, конечно, виноват, дальше некуда, а с другой – его можно ведь и понять. Испугался, потерял контроль над собой, сбежал, но быстро понял, что это не спасение, а единственное, что еще может в какой-то степени не столько даже оправдать, сколько как-то объяснить его поступки, – это явка с повинной.

Вячеслав Иванович в свою очередь сообщил майору, что ему будет предъявлено обвинение в превышении должностных полномочий по части 3-й статьи 286-й Уголовного кодекса РФ, но, учитывая его чистосердечное раскаяние, а также ходатайство начальника ГУВД генерала Седлецкого, в котором были указаны положительные данные о личности майора, ограничился, в качестве меры пресечения, подпиской о невыезде. На это он имел полное право, являясь заместителем руководителя оперативно-следственной группы.

Затем Грязнов сказал, что теперь он, видимо, задержится в городе еще на денек-другой, завершит допросы омоновцев, участвовавших в зачистке, – их фамилии уточнил сам Умаров, после чего Вячеслав Иванович со своими «ребятками» сможет вернуться в Воздвиженск.

– А у вас что нового? – поинтересовался Вячеслав Иванович.

Турецкий рассказал. Грязнов долго молчал, потом осторожно спросил:

– А чья работа?

– Сам, Слава. Там сейчас местные оперы работают, а я подъеду попозже. Или Володьку Поремского подошлю. Думаю, характер оказался слабым. Да и потом, чего скрывать, он же должен был понимать, что увяз полностью. Там такой компромат обнаружился! Словом, не выдержал. Представляешь, что сейчас начнется? Они же теперь буквально каждое лыко – в строку!

– Да уж, не завидую.

– Кому?

– Нам с тобой. Кляузы пойдут. Надо быть готовыми.

– Да я давно готов. Еще когда в первый раз перешагнул порог прокуратуры, уже был готов. Мы тоже, наверное, закончим сегодня с милицией. Ты не представляешь, какие прохиндеи! Как врут, глядя прямо в глаза, и даже не краснеют, мерзавцы.

– Это я-то не представляю?! Саня, держи себя в руках… И пусть Филя почаще проверяет нашу связь. Если появится хоть малейшее подозрение, перейдем немедленно на запасную. Будьте внимательны, мы тут под колпаком.

– Я знаю. Володька вернется, тут же тебе перезвоню, чтоб ты полностью владел информацией…

Другим, не менее знаменательным сигналом, был телефонный звонок от мэра Гузикова. Точнее, позвонил Иван Порфирьевич, его зам, и учтиво спросил, не сможет ли в настоящую минуту господин Турецкий переговорить с Савелием Тарасовичем? Он, Сажин, готов немедленно соединить их.

– Соединяйте, – бросил Турецкий, приблизительно уже зная, о чем пойдет речь.

А в принципе его волновал лишь один, достаточно, кстати, мелкий, вопрос: оставил ли судья предсмертную записку? И если оставил, тогда что он мог в ней изложить? Что его запугали? Несерьезно. Что он уходит, чтобы спасти свою честь? Тем более. Что он чувствует свою вину? А что, этот мелкотравчатый позер мог на подобное решиться. Но в таком случае он не мог не предвидеть последствий своего прощального текста. Да на него же лучшие друзья теперь спишут все собственные грехи! А уж об особняке и говорить не приходится. Кто ж оставит его одинокой Ираиде, вдове преступника мужа, ушедшего от честного правосудия? Сразу найдутся и помощники, и прочие… Нет, вряд ли он решился бы на этакий шаг, опасный уже не для него, но для его вдовы.

И тут этот Гузиков.

В трубке слышалось напряженное дыхание, но абонент молчал, – видно, ждал, чтобы первым начал все– таки Турецкий. Вот же!..

– Слушаю вас, – сказал Александр Борисович на всякий случай утомленным голосом.

– Это Гузиков говорит, – услышал он строгий, даже суровый голос.

– Я знаю, – ответил Турецкий, и возникла новая пауза. Видно, такой дерзкий ответ озадачил мэра.

– Вы, надеюсь, в курсе событий? – голосом обвинителя заговорил Гузиков.

– В курсе. Но отчасти. Собираюсь узнать подробности. Но не сплетни и домыслы, а конкретные факты. И с этой целью отправлю на труп своего следователя.

–Да как вы такое можете говорить?! – возмутился мэр.

– А-а, понял, для вас, возможно, звучит и диковато, но у нас, у профессионалов, выезжают именно «на труп». Не берите в голову. Имеете что-нибудь сообщить по этому поводу?

– Я думал, это вы мне имеете-сообщить! Это же ваших рук дело?!

Ого! Гузиков начинал брать голосом верхи.

– Я не понял, – жестко сказал Турецкий, – вы, кажется, обвиняете в чем-то меня? Слушайте, Гузиков, вы что, в своем уме? Вы с кем разговариваете?! И каким тоном?!

Теперь уже гремел Александр Борисович. Гремел и улыбался, но мэр этого, естественно, не мог знать. И он струхнул.

– Вы меня не поняли, – поторопился он интонационно принести извинения. – Я имел в виду, что вы были вчера последний, кто беседовал с Антоном Захаровичем.

– С чего вы взяли? Разве он после нашего с ним дневного разговора больше ни с кем не общался? Сомневаюсь.

– Он оставил записку.

«Значит, все-таки обставил свой уход… »

– И что в ней, любопытно узнать.

– Я не хотел бы обсуждать этот вопрос по телефону. Не могли бы вы сейчас подъехать в администрацию? Вот и решим…

– Не знаю, что можно решать еще в подобных ситуациях. – Турецкий вздохнул. – Но так и быть… Если вы подошлете свою машину. На моей уедет следователь. А ту, что за мной закрепили в области, я передал генералу Грязнову. Так что я без колес.

– За вами подъедут, – ответил мэр и отключился, не прощаясь.

– Володя, – обратился Александр Борисович к Поремскому, ждавшему команды, – вали к судье, все там внимательно осмотри, обнюхай, узнай насчет какой-то записки, а я к мэру. Ему, чувствую, не терпится сделать мне какую-то гадость…

Вероятно, Савелий Тарасович решил, что если он у себя в кабинете, то, значит, может явить себя грубым барином. Не вставать, не приветствовать человека, вошедшего к нему, не протягивать ему руки и так далее. Ну и говорить еще недовольным, брюзгливым тоном, демонстрируя свое неуважение к тому, кого сам же и пригласил приехать, чтобы «посоветоваться» или что-то «решить».

Продемонстрировав свое неудовольствие, Гузиков махнул рукой, предлагая садиться. Так учитель показывает нерадивому ученику-двоечнику: мол, сядь, все равно от тебя никакого толку. Но поскольку он сам сидел, а Турецкий по-прежнему еще стоял, у Александра Борисовича было преимущество. Например, ни слова не говоря, повернуться и выйти, хлопнув при этом дверью. Послать мэра вслух по матушке, по Волге, или Каме, как удобнее, а потом выйти. Наконец, использовать классический вариант: сесть возле дальнего угла длинного стола для заседаний и заговорить тихим голосом, каким любят разговаривать с подчиненными очень большие начальники. И чем тише они говорят, тем тщательнее вынуждены прислушиваться к ним подчиненные.

Турецкий выбрал третий вариант. Он устроился на стуле практически на другом конце кабинета и нарочито негромко спросил:

– Ну и с чем вы меня собирались познакомить?

К концу фразы Гузиков уже по-гусиному тянул шею, машинально пытаясь расслышать вопрос. Не понял. Нахмурился. Турецкий повторил вопрос. И тогда мэр поднялся и перешел к нему, подвинув себе стул.

– Я в третий раз спрашиваю вас, Савелий Тарасович, – теперь уже сам, как глупому ученику, сказал Турецкий, – с какой запиской вы собирались меня познакомить?

– Запиской? А-а, да, говорят, что он оставил. Только я ее еще не читал. Она там, – мэр махнул рукой за окно. Но в ней сказано, что… – Голос его окреп, и он снова почувствовал уверенность в себе. – Что… э-э… уходит после тяжелого разговора с вами, не видя для себя никаких дальнейших жизненных перспектив. Как вы это можете мне объяснить?

– Во-первых, я не совсем понимаю, почему я должен именно вам что-то объяснять? Вы кто? Мэр города? Вот и оставайтесь им. А объяснения по поводу, скажем, статьи сто десятой Уголовного кодекса Российской Федерации – доведение до самоубийства, если таковая будет мне предъявлена компетентными лицами, я готов им дать в любую минуту. Во-вторых, ставя свой вопрос именно в такой плоскости, вы изволите обвинять меня в том, что господин Слепнев решил расстаться с жизнью из-за того, что я лишил его, видите ли, «дальнейших жизненных перспектив»? Но это же чушь собачья! Мы вернемся к этому вопросу позже. А пока я сам хочу спросить: а что, господин Керимов не собирается порешить свою жизнь? Нет? А господин Затырин вам тоже ничем подобным не грозил? Странно. Вот смотрите. Подполковника я фактически отправил под арест. То есть в буквальном смысле лишил некоторых перспектив. С Керимовым у меня вчера состоялся очень нелицеприятный и жесткий разговор, уверен, что он вам уже доложил. А они – ничего. Не повесились, не застрелились. Почему? Та же картина и со Слепневым. Мы ведь с ним просто побеседовали днем, буквально перед моим разговором с прокурором, – я у них побывал там, в поселке. И оставил судью в добром здравии, прокурор может подтвердить, по-моему, они даже виделись после моего отъезда. Так в чем же заключается моя вина? Он, кстати, когда застрелился-то?

– Ночью… сказали.

– А чего ж он тогда ждал целый день? Не понимаю. Но я послал своего человека, он разберется и доложит… Впрочем, был один момент, на который я как-то не обратил внимания… Да-да, Антон Захарович чрезвычайно разволновался, когда у нас зашла речь о возобновлении того прекращенного дела по автоугонщикам в связи со вновь открывшимися обстоятельствами.

– А что это за обстоятельства? – нахмурился мэр.

– Долго объяснять. Да и речь идет о тайне следствия, вы меня понимаете? Судья, если мне не изменяет память, как-то странно, я бы сказал, даже болезненно воспринял эту мою мысль. А еще мы, помнится, коснулись сугубо узкопрофессиональной темы, касающейся отзыва судей по причине утраты доверия и ненадлежащего исполнения своих обязанностей. Есть нынче такая формулировка. Но и это еще, я полагаю, не причина. Нет, не понимаю.

– Зато мне кое-что становится ясным, – заметил проницательный мэр. – И я хочу вам это высказать без всяких, извините, как их… Ну экивоков.

– Да, есть такое слово. Означает двусмысленный намек. Вы это имеете в виду? Хотите правду-матку, без намеков?

– Вот именно. Я разговаривал сегодня с Григорием Олеговичем, понимаете?

– Речь, видимо, о губернаторе?

– О нем, о нем! Рассказал про нашу тревожную ситуацию. И должен доложить вам, господин Турецкий, что и он сам, и все областное руководство тоже весьма недовольны тем, что вы себе у нас позволяете.

– Вот как? Интересно! Продолжайте, я внимательно слушаю.

– Он просил передать вам, что приглашал вас сюда затем, чтобы вы здесь помогли нам порядок навести. Установить законность. А не сажали уважаемых людей, не угрожали им репрессиями, доводя даже до самоубийства!

По мере своей речи Гузиков распалялся, и голос его приобретал бронзовую звонкость и величие.

Это было действительно интересно. Оказывается, Турецкого сюда «пригласили»! Как жаль, что он не знал раньше… А то мучился, понимаешь – вроде явился без спросу, кругом хмурые и недовольные лица. Но теперь ситуация прояснилась. Ну что ж, тогда становится понятно, почему и мэр, и губернатор собираются жаловаться на него в Москву. И, естественно, сразу в президентскую администрацию, право, чего мелочиться? Ведь вопрос серьезный! Фактически речь о президентском доверии будущему кандидату в губернаторы! А ну как ему не окажут такого доверия? Что тогда?

Конечно, Александр Борисович сдерживал себя, играя улыбкой на губах. Но вот вопрос о доверии губернатору, видно, всерьез задел Гузикова. Он вмиг утратил свою заносчивость и притих. А Турецкий и не собирался с ним ссориться, у него еще оставалось здесь, в городе, слишком много рутинной работы. О чем он также сказал мэру, после чего, демонстрируя свою занятость, быстро поднялся, походя кивнул и, не прощаясь, как следовало бы – по мнению Гузикова, – покинул кабинет.

5

Встречные «телодвижения» не заставили себя ждать. Вероятно, крепко засело в мозгах Гузикова предложение покойного уже судьи разобраться с Турецким. И если сам Александр Борисович отнесся к такой угрозе отчасти даже с юмором – ему, вообще говоря, и в голову не могло прийти, что этот действительно похожий на важного рождественского гуся Гузиков предпримет против него такого рода акцию, то Филипп Агеев подошел к делу более внимательно. Он, так же как и Александр Борисович, понимал, что загнанный в угол хищник способен решиться на отчаянный шаг. Но Филя хорошо помнил немало подобных случаев по жизни, а Турецкий понимал проблему отчасти теоретически. Хотя встречался, и не раз, с такими вещами.