Текст книги "Дальняя командировка"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Между прочим, в аптеках города были зафиксированы в эти дни многочисленные факты оптовых закупок этого ходового товара.

Вдоволь насмеявшись и возбудившись для дела, эти «мужчины» предлагали несчастным женщинам добровольно согласиться испытать свою судьбу прямо вот на этих сдвинутых один к другому письменных столах. Предлагались и возможные варианты.

Отказ не принимался. Истерики обрывались на корню. Сильные, как жеребцы, «бойцы» набрасывались на свои жертвы. Истошные крики насилуемых женщин разносились по всем коридорам изолятора временного содержания. В камерах тоже творилось совершенно невероятное. Возмущенных и протестующих против милицейского произвола задержанных людей били и унижали. Была команда – гасить на корню любые возможные бунты, и она, похоже, исполнялась с особым вдохновением. Господин Гузиков обещал ведь показать им всем кузькину мать, и вот теперь его обещание приводилось в жизнь с истовой, завидной страстью…

А может, она генетически заложена в российского холуя – эта сдерживаемая до поры до времени страшная жажда мести всем, кто на тебя плюет в обычной жизни? Недаром же с давних пор стал сакраментальным, едва ли не важнейшим в жизни вопрос: «Ты меня уважаешь?» «Нет, не уважаю!» – и… понеслось по кочкам…

Женщин меняли – нельзя же было насиловать бесконечно все одних и тех же. Так и до смертоубийства недалеко, а такой команды не было. Вот проучить – это было. И учили. Пока силы оставались, даже проституток и тех употребили, чувствуя уже, что жажда наказания как бы заходит в тупик… Один из уставших ментов, которому, видно, окончательно опротивели и водка, и однообразное насилие, вынес к помойке полведра использованных презервативов, да так и задремал с незастегнутыми брюками на лавочке во дворе ИВС.

День благополучно заканчивался, служивый народ устал, притомился, разбираться с задержанными дальше никому не хотелось, да и потом, куда они все отсюда денутся? Подождут и до завтра, когда появятся новые силы либо последует очередное указание начальства. Исполнители стали разбредаться по домам. А вслед за ними волнами катились страшные рассказы об учиненных ими насилиях в кабинетах следственного изолятора. И вечерний город, казалось, оцепенел от ужаса. Такого здесь еще не происходило.

Улицы опустели, люди заперлись в домах. Город словно вымер. Шедший в здание администрации подполковник Затырин искренне удивлялся этому обстоятельству – ему-то пока никто не докладывал о том, как отличились его молодцы. Но главное – видел он – было достигнуто: в городе установился порядок.

Как человек, который твердо полагает, что он умеет видеть перспективу, Павел Петрович размышлял о проведенных мероприятиях. И между прочим, устраивало его в этом смысле далеко не все.

Ну утихомирили народ. Показали лицо хозяина, чтоб запомнили и не рыпались без указа. Но взяли-то смутьянов – а сколько их? Десятка три-четыре? На такой город?! Да где ж оно видано, скажут в области, чтобы из-за такого мизерного количества народу пришлось задействовать ОМОН?! Они там в районе, скажут, с ума все посходили? А если сами уже не умеют справляться с ситуациями, значит, им и не место на занимаемых должностях! И ведь будут, думал обуреваемый сомнениями и недобрыми предчувствиями подполковник Затырин, по– своему правы… И если так, то, значит, надо немедленно выправлять положение.

Вот, собственно, с этой идеей он и шел теперь к Савелию Тарасовичу – отчитаться за прошедший день и обсудить ближайшую перспективу, план которой он себе в принципе наметил. Ну а если и произойдут какие-то нестыковки, то мелкие неудачи, а скорее всего, незначительные недочеты можно будет списать на сложность ситуации в районе вообще.

Затырин считал для себя необходимым зачистить, как это было уже проделано, не только левобережную часть города, на которой располагались центральные властные учреждения и основные культурные заведения – казино с ресторанами, клубы игровых автоматов, стадион со спортивными сооружениями, кинотеатры и редакции газет – и были сплошь асфальтированные улицы, но и правобережную его часть, населенную главным образом заводской молодежью, всегда отличавшуюся строптивостью и вольными нравами, которые были вовсе не по душе милицейскому начальнику. Там, среди этой молодежи и подростков, набирали преступные сообщества своих волонтеров и там же – уверен был подполковник – таились основные резервы протестной части населения.

Зарплату рабочий люд уже давно получал не вовремя, если вообще получал. Молодые парни покуривали травку, частенько устраивала пьяные драки с увечьями, девицы «работали» на сияющих по вечерам всевозможными огнями центральных улицах левобережья – и ведь находились же охотники до их прелестей!

Дикий был, по мнению Затырина, район, бескультурный, да и не новый к тому же, состоящий главным образом из одноэтажных частных домов, окруженных садами и огородами, с водоразборными колонками на улицах и удобствами в глубине дворов. Его, этот Заводской, или, как его раньше называли, Заречный район, можно было бы с полным основанием назвать большой, в десяток улиц, деревней, каковой он, собственно, и являлся до той поры, пока на высоком правом берегу реки не построили предприятие «Химволокно». Вот оно и еще авторемонтный завод и стали главными работодателями малооплачиваемой части населения Воздвиженска. Они– то и превратили две прибрежные деревни, соединенные мостом через реку, сначала в поселок, а затем и в город – в районный центр, со всеми вытекающими из этого обстоятельства привилегиями.

И потому, уверенно считал подполковник, наглядный урок, преподанный жителям центрального района, следовало продолжить и среди заводчан, которые вечно всем недовольны и от которых постоянно исходила неопределенная опасность. Следовательно, надо было и там произвести показательную зачистку.

Савелий Тарасович, выслушав аргументы Павла Петровича, возражать не стал, но велел по-прежнему избегать рукоприкладства, если оно не вызвано исключительными обстоятельствами. Все было вроде бы в рамках законности, ну а каковыми они окажутся на самом деле, эти обстоятельства, кто ж мог предугадать заранее?

4

Подполковник Затырин с группой своих сотрудников прибыл в районный опорный пункт милиции, где его встретил майор Сенькин – сутулый мужчина со снулыми, рыбьими глазами и вялыми движениями. Вот уж он – знал Затырин – был действительно всем недоволен. А с другой стороны, чему радоваться человеку, достигшему полувекового возраста и добившемуся за долгие годы работы в правоохранительной системе всего-то лишь тусклой звездочки средних размеров на погоне? Кто к нему станет относиться с уважением, если он и сам себя, и собственную службу не шибко жалует?

Но у Сенькина имелась все же единственная страсть, которую он, впрочем, и не скрывал. Он держал под рукой толстую тетрадь, в которую заносил фамилии тех, кто особенно пренебрегал им, – горожан, не желавших стучать ему на своих соседей, девиц, явно ведь занимавшихся проституцией, но отказывавших ему, даже с риском для собственной безопасности, молодых людей, прилюдно посылавших мента с его советами по самым далеким адресам, и всех остальных, портивших ему жизнь. Входили в бесконечный список лиц и те, кто, по мнению Сенькина, мог оказаться причастным к преступным группировкам, а особенно к браткам, возглавляемым Прапорщиком. Впрочем, к самому Прапорщику, или к Лехе Солдатенкову, вору в законе и непререкаемому авторитету среди своих братков, у майора никаких претензий не имелось. Ему было известно о паритете, установленном между законником и властями: он не лезет в их дела, они – в его, если эти дела не выходят за рамки дозволенного. Ну а кто кому и чего дозволяет, так это, как говорится, не твоего ума дело, майор. То есть, другими словами, здесь все было расставлено по своим полочкам, и лезть с одной на другую, без данного на то указания, не приветствовалось…

Сенькин сидел в своем кабинете и уныло ворошил в мыслях слухи о производимой в городе зачистке, в которой он никоим боком пока не участвовал. А мог бы – вон она, тетрадочка-то с фамилиями. Если по домам пройтись, многих можно на путь истинный наставить. Многим показать, что власть – она вроде до поры как бы и дремлет, но искушать ее не следует, опасное это занятие. Вот за этими мыслями и застал его подполковник Затырин, прибывший со своим небольшим пока отрядом.

ОМОН пока отдыхал, ожидая дальнейших распоряжений и помогая заместителю Затырина и оставшимся сотрудникам милиции составлять протоколы о задержании граждан в связи со злостными нарушениями последними общественного порядка. И там, где вина казалась не слишком уж серьезной, их выпускали на волю, строго предупреждая о возможных более тяжких последствиях в случае повторения подобных эксцессов. И люди, пережившие ужасную ночь в набитых камерах, стремились как можно скорее покинуть эти страшные стены, даже и не помышляя о каком-то мщении либо торжестве справедливости. В общем, это было то, чего и добивались в конечном счете власти – следовало подавить волю к сопротивлению и заставить испуганно вздрагивать каждого, на кого падал карающий взгляд сотрудника правоохранительной службы. Учитывая извечную психологию раба, подвергнутого страху возможного наказания, власти в данном случае были уверены в своей победе.

Тех же, кто, не стесняясь в выражениях, продолжал клясть своих насильников, оставляли в камерах – до окончательного вынесения решений по поводу их преступлений.

Женщин отпустили всех без исключения, предупредив об ответственности за разглашение «тайны следственных экспериментов» – насильники в погонах называли свои действия именно так. И женщины, прошедшие обработку на столах кабинетов, готовы были поклясться, что они забудут о своих несчастьях, лишь бы только им поскорее оказаться за пределами этого страшного заведения и не видеть больше никогда в жизни округлившихся от звериной похоти глаз в прорезях шерстяных масок.

«Будут молчать, – уверяли себя милиционеры, – ибо ни одна из этих женщин не захочет себе дурной, позорной славы пережившей групповое изнасилование. Так ничего ж и не случилось невероятного – ну досталось маленько, но ведь жива-здорова, ступай себе, да помни, что городок у нас небольшой, а слухи всегда бегут впереди только еще намерений, не говоря уж о делах. А потом, пусть она покажет пальцем на конкретного своего мучителя! Пусть попробует доказать, что насиловал ее именно он, а не какой-то посторонний хулиган, да еще в темной подворотне и на заплеванном асфальте! Кто, какой суд им поверит?»

– Ну, что тут у тебя делается, Федот Егорыч, – с насмешливой улыбкой спросил Затырин и посмотрел на давно известную ему общую тетрадь с затрепанными краями. – Все возишься со своими проскрипционными списками?

Что такое «проскрипция», Сенькин не знал, но по тону и кивку головы подполковника без труда догадался.

– Есть маленько, – скрипучим голосом произнес он.

– Ну а раз так, давай выкладывай! Слышал, поди, что у нас на том берегу делается?

– Так вы ж не звоните, не сообщаете, а ехать самому узнавать времени нет, за порядком следить приходится.

– Были нарушения?

– А когда ж их не бывает? Вон «Стройматериалы» выгорели. Думал, весь квартал займется – обошлось.

– Ну а с этими – с хулиганьем, с проститутками, с наркоманией – как?

– Всего хватает, Павел Петрович. Так вы сюда не по ихнюю ли душу? Я вон смотрю – целый отряд!

– Понадобится, еще призовем, у меня там ОМОН прохлаждается – в запасе.

– Смотри-ка, серьезно, значит, обернулось?

– А ты думал! Давай-ка по-быстрому составь мне список самых злостных гадов, чтоб нам времени тут зря не терять. С адресами – все как положено, и с фактами. Будем пресекать на корню!

– Это мы враз, – словно обрадовался майор, и сухое, узкое лицо его сразу оживилось.

Он распорядился, чтобы подполковнику принесли чаю, но, подумав, словно невзначай, предложил что-нибудь и покрепче. Затырин не отказался. И сотрудница опорного пункта, молодая девка в форменной юбке, готовой, казалось, в любую минуту треснуть по швам на ладной, упитанной фигуре, по одному взгляду своего начальника все поняла и, немедленно отодвинув чай в сторону, расставила на разостланной салфетке бутылку водки, чистый стакан и тарелочку, на которой лежали бутерброды с колбасой и сыром. Потом она кокетливо улыбнулась красивому подполковнику и ловким движением свернула пробку на бутылке, приготовившись налить в стакан.

– А ты? – спросил Затырин у майора.

– Мне поработать бы надо, Павел Петрович, – серьезно и озабоченно ответил тот, но, увидев, как гость искоса поглядывает на притягательные формы его помощницы, ухмыльнулся и закончил: – А если вам компания необходима, товарищ подполковник, многие ведь не любят употреблять в одиночестве, я знаю, тогда я не стал бы возражать, чтобы вам помогла наша Людмила. Ты как, Люська, не против?

– Я-то? – засмеялась помощница. При этом грудь ее напряглась до такой степени, что на карманах форменной рубашки резко обозначились тугие соски – рядом с маленькими пуговичками. – Я-то, – повторила она, продолжая призывно посмеиваться, – товарищ начальник, вам известно, ничего естественного не стесняюсь, когда это еще для пользы дела.

– Поняли, какие кадры воспитал, Павел Петрович? – усмехаясь, заметил майор, глядя в многозначительно сосредоточенные глаза Затырина. – А чтоб я вам не мешал, извините, товарищ подполковник, я советую вам перейти со всем хозяйством в крайний кабинет. Он у нас специально для краткого отдыха оборудован – приходится иной раз на службе допоздна задерживаться. Не возражаете? – И, дождавшись утвердительного кивка гостя, подвел черту: – Давай-ка, Люська, быстренько сообрази со всем этим, – он кивнул на угощение, – только тихо и чтоб посторонние не глазели…

«А у них тут совсем не так уж и плохо, как могло бы оказаться», – подумал Затырин, входя следом за Людмилой в узкую угловую комнату со стоящими там дива-, ном, стандартным письменным столом и парой стульев.

Между тем девица, поставив принесенное питье и закуску почему-то на подоконник, задернула занавеску, потом подошла к двери и заперла ее на ключ изнутри и только тогда обернулась к подполковнику.

Глаза ее призывно смеялись, одной рукой она как бы нечаянно расстегнула верхнюю пуговичку на форменной рубашке. И тогда он протянул к ней руки, а она медленно вплыла в их жесткий круг. Последовал долгий, затяжной поцелуй – рот у нее был сильный и влажный. При этом крепкое тело Людмилы прижималось, ерзая по нему, и подполковник, которому было не очень удобно целоваться, поскольку он был выше девицы и стоял согнувшись, вдруг сообразил, для чего она оставила стол свободным.

Оторвавшись от ее губ и увидев полуприкрытые глаза, он заботливо снял со своих плеч ее полные, мягкие руки, развернул девицу спиной к себе и вздернул наверх ее юбчонку. Ткань затрещала, но рывок выдержала. Освободить пухлые ягодицы от прочего белья было делом секунды. Люська, напрягшись, уже самостоятельно повалилась грудью ла стол и ухватилась обеими руками за его края…

Ну конечно же знал подполковник, чем вчера занимались его люди в СИЗО, «допрашивая» женщин. Себе он такого, разумеется, позволить не мог. Но распаленное воображение рисовало картины, от которых у него начинало сильно стучать сердце и к горлу даже подкатывала легкая тошнота, которая бывает при долгой, мерной качке на воде. Возможно, поэтому с такой созревшей готовностью и с таким жаром накинулся он на это податливое и одновременно упругое женское тело, будто сто лет был лишен того, чем занимался сейчас.

Она кричала, вернее, с огромным трудом пыталась гасить свои вопли в пригоршне, прижатой ко рту. А подполковник, всем существом ощущая свое превосходство, с животной страстью словно мстил тем, до кого – по разным причинам – не доходили его руки. И одной из таких причин, кстати, было его желание не подвергать риску свою карьеру – погоны полковника, обещанные ему генералом Седлецким, так и стояли перед глазами. Но сейчас-то никакие карьерные соображения не мешали ему освобождать свой организм от переполнявших его эмоций, а Люська, страстно дергаясь всем телом и подвывая от жгучего нетерпения, активно помогала ему в этом…

Потом они отвалились друг от друга и, с наслаждением выпив по полстакана водки, растроганно потерлись друг о друга. Люська, горя новым нетерпением, достала из тумбочки стола относительно свежую простыню, разостлала на диване и, страстно охнув, повалилась навзничь, забросив одну полную ногу на его спинку и свесив другую до полу. Уж такого открывшегося перед ним натюрморта не смог выдержать подполковник – с утробным рыком бросился он на Люську, словно на пышную и упругую перину, теряя себя в бешеном темпе и ощущая, как его стремительно затягивает в водоворот бездонного омута.

Они отдыхали в очередной раз, прерывисто дыша, когда в дверь легонько постучали.

– Сию минуту, – совершенно свежим голосом, в котором не чувствовалось ни малейшего утомления, ответила Люська и, повернув голову, посмотрела на Затырина, который загнанно дышал. – Слушай, надо вставать, – сказала она, потрепав влажными пальцами его по голове. – Что, еще хочешь? Ну ты даешь!.. Ладно, не возражаю, но только попозже… Там, видно, уже за тобой…

Майор Сенькин действительно закончил необходимую работу и, сам испытывая постоянную слабость к кипучим талантам Люськи, подумал, что подполковнику пора бы подсказать, что надо завязывать, а то ведь так и потерять можно помощницу, всегда вполне доброжелательно относящуюся к фантазиям своего начальника. Майор, зная свои физические достоинства и недостатки, естественно, не мог ставить себя на одну ступеньку с Павлом Петровичем. Да потом, он же видел, как жгуче заблестели глаза начальника при виде неотразимых Люськиных форм. Но ведь любое гостеприимство тоже должно иметь свои пределы. А то, не ровен час, еще и заберет ее к себе подполковник, а это уж ни в какие ворота…

Затырин вышел из комнаты отдыха явно утомленный, но и определенно озабоченный проблемами, которые и привели его в Заводской район. Люська из-за его спины нахально ухмылялась, поглядывая на своего шефа, и с показным облегчением оглаживала на себе юбку, у которой разрез сбоку явно увеличился. Вот же стервоза, беззлобно, впрочем, усмехнулся майор.

И еще он подумал, что надо будет ее строго предупредить, чтоб она не допускала впредь такие вот вольности – зашила бы слишком нахальный разрез на юбке, из которого так и норовит вылезти наружу чуть ли не половина ляжки, а это в свою очередь обязательно вызовет у посторонних посетителей непристойные мысли. Здесь все-таки серьезное учреждение, милиция, а не… черт знает что…

Они снова засели в кабинете, чтобы, имея в руках конкретные материалы, обсудить и утвердить дальнейший план действий. Майору показалось, что подполковник слушает его аргументы не слишком внимательно, возможно, его мысли еще оставались там, в комнате отдыха. И это ему не нравилось. Посему он особенно старательно пытался сосредоточить внимание начальника РУВД на проблемах, которых, по большому счету, у него, участкового, в общем, не было, но именно в его подаче они могли бы оказаться значительными – иначе какой же ты работник, если у тебя на участке не наблюдается серьезных проблем? Грош цена такому работнику…

Обычно по вечерам в единственном здесь, в районе, бывшем клубе «Химволокна», а ныне в частном игорно– развлекательном заведении, принадлежащем, как и несколько мелких точек игровых автоматов, Самвелу Манасяну, выходцу из Армении, собирается на дискотеку молодежь. Самвел платил щедрую дань Прапорщику – тот знал, что армянин наряду со своим мелким бизнесом приторговывал и травкой, и не трогал его. Именно здесь одним хапком и можно было бы взять всех тех, кого майор искренно считал своими личными врагами. Вот так увлеченно внедрял Сенькин в сознание начальника свою мысль, стараясь отвлечь его рассеянное внимание от своей слишком уж, видно, старательной сотрудницы.

– Собираются, говоришь? – переспросил подполковник. – Ну что ж, будем иметь в виду. А когда собираются? В котором часу?

– Обычно от восьми до десяти вечера, – неосторожно ответил майор и понял, что совершил глупость.

– Ну так, значит, у нас с тобой, Федот Егорыч, еще имеется уйма полезного времени! Чтоб дело прошло наверняка, я к восьми вызову сюда мой ОМОН, а до тех пор, надеюсь, ты не станешь возражать, если я еще немного пообщаюсь с твоей сотрудницей?

Он пронзительным взглядом уставился на майора, и тот смешался, будто начальник уличил его во вранье, захмыкал, закашлялся, словно бы прочищая горло, и ответил наконец, что в принципе возражений-то у него нет, если у нее, у Людмилы, в свою очередь тоже неотложных дел не имеется. Но подполковник со снисходительным пониманием похлопал подчиненного по плечу и сказал:

– Так, а если б и были, ты ж ведь, я полагаю, не станешь возражать, если она их ненадолго отложит, а? Вот и ладушки, договорились. Значит, я сейчас звоню и ставлю в известность ОМОН о времени начала зачистки, а затем удаляюсь в твой уютный кабинетик. Устал за последние дни что-то… А ты сам подскажи ей, чтоб подошла потом, я ж не могу распоряжаться твоими сотрудницами, верно, Егорыч? – Он со снисходительной фамильярностью толкнул того в плечо и засмеялся, весьма довольный своей находчивостью.

А вновь разыгравшееся воображение уже рисовало перед его мысленным взором новые сладострастные сценки в исполнении пышнотелой Людмилы, прекрасно, между прочим, владеющей своим замечательным искусством.

5

ОМОН привык действовать быстро и решительно, не идя ни на какие компромиссы. Была бы поставлена четкая конечная цель и отдана соответствующая команда.

Исполнитель, вбивали им в головы, не должен нести никакой ответственности за приказы своего руководства – оно само берет на себя всю глубину такой ответственности, оно и определяет степень силовых действий. Естественно, что избивать стариков либо малолетних детей никто из омоновцев не решится, какие бы при этом ни отдавались указания. Так принято считать, хотя практика, особенно при проведении военных операций, давно уже указывает на обратное. Но это когда война. А в мирном городе, где просто в очередной раз разыгралась преступность и где необходимо поставить ей немедленный заслон, здесь никто и ни в кого стрелять, конечно, не собирался. Ну а силовые мероприятия… Что ж, на то они так и называются, чтобы кое-кто почувствовал всю их тяжесть и неотвратимость на своих плечах и в сотый раз подумал, прежде чем вызывать огонь на себя.

Цель была указана. Это дискотека, где в воющем угаре собираются подонки общества – бандиты и проститутки, которых надо взять всех подчистую, а затем пройтись по некоторым обозначенным адресам, где также произвести зачистку, и всех задержанных затем переправить в управление. Не в ИВС, нет, хватит уже, там за прошедшие сутки свое дело сделали, лишние разговоры ни по камерам, ни в городе тоже не нужны. А в здании управления с этим контингентом быстро разберутся, выведут на чистую воду, подскажут, как вести себя дальше, чтобы не навлекать на собственные головы еще более крупных неприятностей, и в итоге все равно перепишут, настращают да распустят по домам – в назидание всем остальным, которые пока не успели почувствовать на себе карающей длани защитников закона.

Клуб, в котором происходила дискотека, строили еще при советской власти – в качестве культурного очага при заводе, который предполагали превратить в крупнейший в области комбинат. Поэтому и проект выбрали, не мелочась. Но с комбинатом не вышло – сначала, говорят, мешало одно, потом другое, а завершила все перестройка. Но вот двухэтажное здание с фронтоном и четырьмя мощными колоннами перед входом, окруженное мелкими частными владениями, – осталось как напоминание о тех временах, когда люди верили еще в приход коммунизма.

Внутри располагался зрительный зал со сценой – для развития художественной самодеятельности – и множество подсобных помещений с обеих сторон, которые теперь превратились в бар, в уютный зал казино и комнаты для игровых автоматов. А в очищенном от ненужных кресел зрительном зале, собственно, и происходила дискотека. На сцене занимал свое место диджей с аппаратурой, иногда играли вживую приезжие музыканты. В ложах, расположенных по бокам, тискали друг дружку парни с девицами – но в пределах приличия. Самвел сам обходил и осматривал помещения и старался не допускать откровенной уж порнографии. Нарушителей немедленно выпихивали из танцевального зала рослые братаны, подвизавшиеся у Манасяна в охране. Так что с общей дисциплиной здесь соблюдался порядок.

Омоновцы в бронежилетах, с опущенными для пущего устрашения забралами шлемов, как и накануне сопровождаемые по пятам сотрудниками районной милиции в шапочках-масках, с грохотом ворвались в зал с трех сторон.

Поднялись крики, визги, вопли, молодые люди падали на пол. Омоновцы, раздавали удары дубинками направо и налево. Охранники Самвела, вбежавшие в помещение, еще ничего и сообразить не успели, как были вмиг опрокинуты на пол, а на их заломленных за спины руках защелкали наручники. Били всех, не разбирая, кто перед ними – парень или девушка, – шла зачистка…

Всякое сопротивление было сломлено еще в первые минуты, и теперь резвые сотрудники местной милиции, под прикрытием здоровенных омоновцев, выдергивали из тесно сжатой толпы перепуганных молодых людей и, применяя известные приемы транспортировки задержанных, утаскивали наружу, где и запихивали внутрь подошедших к самому входу грузовых «рафиков».

Кто не растерялся в момент налета и успел сбежать из клуба, тот спасся, но, похоже, таковых оказалось немного, остальным же была уготована весьма тяжкая участь. В микроавтобусах всех задержанных повезли через мост в управление. И там до отказа набили в «обезьянник» и пустые кабинеты, предусмотрительно приготовленные для этой цели.

Истерические крики и слезы продолжались.

Парней допрашивали в ускоренном режиме. В карманах у них немедленно «находили» пакетики с дурью, и никакие протесты при этом не принимались. Отказываешься давать признательные показания? Удар дубинки повергал отказника на колени. Второй удар укладывал на пол. Несколько ударов тяжелыми ботинками по почкам и печени – и следующий!

Ребята видели, что делают эти изверги в милицейской форме, скрывающие свои физиономии под шапочками-масками, с их товарищами, и готовы были сознаться в чем угодно, лишь бы избежать зверских побоев. И они сознавались, что наркотики действительно их собственные, что сами они – наркоманы со стажем, что не только сами колются, но и другим продают и даже что снабжает их этой дурью сам Манасян, хозяин клуба.

Эту тонкую игру придумал, между прочим, подполковник Затырин. Узнав, чье это заведение, от майора Сенькина, Павел Петрович подумал, что армянину здесь, в городе, делать нечего, а казино со всеми его службами и доходами вполне может принадлежать и ему самому – не станет же Прапорщик оспаривать у начальника районного управления внутренних дел такое его право! А то пусть попробует…

В общем, в соответствии с «чистосердечными признаниями» задержанных вопрос с Самвелом утвердился окончательно. Но разговор с ним у подполковника произойдет не сейчас, а завтра, когда материалы оформятся и можно будет провести в казино жесткий шмон со всеми вытекающими последствиями.

Сопляки мальчишки, которые не выдерживали побоев и подписывали «показания», в здании не задерживались. Их строго предупреждали о возможных последствиях «разглашения», угрожали дальнейшими вызовами в милицию для дачи показаний, наконец, подтверждали все сказанное прощальной зуботычиной и выкидывали за порог. До дому они уже добирались сами, благодаря Бога за то, что так все еще закончилось. Потому что из соседних кабинетов доносились истерические крики девушек, которых то ли избивали, то ли насиловали милиционеры.

Впрочем, девушек тоже недолго задерживали. Ментам нравились сдвинутые столы, они балдели, когда добрых три десятка местных красоток, отобранных ими специально и раздетых теперь догола, исполняли самые изощренные их фантазии, рыдая навзрыд, но не смея сопротивляться. Девок набрали много, на всех хватало, даже и не по одному разу. Особенно развеселились, когда узнали, что одна из них невеста и что на дискотеке она была вместе со своим женихом. Ну тут уж фантазия совсем разыгралась, и попробовать невесту захотел чуть ли не каждый второй. Верно говорят, что гуртом и батьку легче бить – такая вот философия…

Поразительно, но беспощадно насилуемые этими жеребцами девицы умоляли своих мучителей пощадить хотя бы невесту. И ведь ее почти пощадили! Правда, трое особо ретивых стражей порядка не могли себе отказать в удовольствии, особенно старался сержант Малохоев, словно мстя за испытанные им недавно унижения, но всему приходит конец. Стащили девушку со стола, толкнули к кучке ее одежды, валяющейся на полу, посмеялись вволю, глядя, с каким трудом она одевается, и дали ей подзатыльник – вали отсюда и благодари, что жива осталась.

К концу ночи помещения, кроме «обезьянника» внизу, где осталось сидеть десятка полтора самых упертых, а также братков, которые верили, что пахан их не оставит, опустели. Листы с показаниями большой кипой принесли в кабинет к начальнику.

Подчиненные были еще возбуждены, и глаза у них блестели. Сам вдосталь оторвавшийся сегодня, подполковник хорошо понимал их состояние.

– Рожи-то свои не открывали? – спросил на всякий случай.

– Никак нет, – ответил за всех самый крупный из них – Степан Малохоев. Ссадины на лице его еще не зажили, и он словно гордился теперь ими, щерясь в улыбке и открывая два золотых зуба по краям рта, сверкавших на верхней челюсти словно клыки.

– Смотрите мне! – строго погрозил им пальцем Затырин. – Чтоб никаких жалоб не поступало! Всех предупредили?

– А как же, даже расписки взяли, – подтвердил сержант. – Все как вы велели.

– Ладно, свободны, отдыхайте. А с теми, что за решеткой, с утра разберемся.

Подполковник был уверен, что так и будет. А сам если и жалел теперь, так только о том, что не позвал сюда Люську – она бы именно сейчас очень помогла ему поставить на проведенной операции жирную точку. Ну нет так нет… Он все равно был удовлетворен.

… А вот майор Сенькин не испытывал в душе своей подобного удовлетворения. Он внимательно наблюдал за действиями омоновцев и видел, кого успели захватить в зале. Большинство оказалось как раз те, кто постоянно портил ему кровь. Но не все, далеко не все! Были и те, кого обошла карающая рука. И в условиях, когда повсеместно вершится как бы правосудие, оставлять безнаказанными некоторых лиц не следовало.