Текст книги "Гонцы смерти"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Позвонил Меркулов, попросил зайти. Когда Турецкий явился к нему, у него в кабинете сидел Лев Скопин. Александр Борисович тепло поздоровался с ним: обнял, похлопал по плечу.

С шапкой густых русых кудрей, в обычной клетчатой ковбойке, Лева напоминал вечного студента с физтеха образца шестьдесят третьего года. Моторный, импульсивный, на ходу рождающий идеи, он приводил и Меркулова и Александра Борисовича в восхищение. Константину Дмитриевичу удалось перевести Скопина из очной в заочную аспирантуру, ему фактически оставалась только защита. И теперь он сможет поработать в следственной бригаде Турецкого.

– Готов? – спросил его Турецкий. Он уже встречался с Левой и ввел его в курс расследуемого дела.

– Почти, – кивнул Скопин. – Фактически с послезавтрашнего дня я в полном вашем распоряжении. Но я времени зря не терял и вот откопал тут одну статейку по вашей теме в «Технике – молодежи»… – Лева стал рыться у себя в сумке.

– Это мы знаем, – по-отечески усмехнулся Турецкий, – что ты никогда времени зря не теряешь. Нам с Константином Дмитриевичем, старым пням, за тобой не угнаться.

– Вот! – пропустив мимо ушей ироническую тираду своего шефа, воскликнул Лева.

Он протянул журнал «Техника – молодежи» за 1988 год. Статья называлась «Больше инсультов не будет» и рассказывала о необычном аппарате, сконструировать который задался целью молодой физик Валерьян Володин. Этот аппарат, если удастся его создать, сможет вместо таблеток регулировать артериальное давление, быстро приводить его в норму, регистрировать опасные бляшки и тромбы в любом участке человеческого тела и производить массу других полезных действий. В статье, написанной некой журналисткой Таракановой, приводились и куски из интервью с Володиным. Один абзац Скопин выделил зеленым маркером. В нем Володин говорил: «Я только опасаюсь обратного эффекта, потому что, как любой вид энергии можно использовать в разных целях, так и волновую, магнитную энергетику можно направить во вред человеку: не погасить, к примеру, тот же скачок артериального давления, который способен вызвать инсульт, а, наоборот, вызвать его. И в данное время меня весьма тревожит именно эта проблема. Я бы не хотел создать аппарат, который стал бы смертоносным оружием».

– Ты читал? – спросил Турецкий у Меркулова.

Костя кивнул.

– А кто эта…

– Я разыскал ее и говорил с ней, – тотчас подхватил Скопин. – Она узнала о Володине и его изобретении от Клюквина, с которым случайно познакомилась на каком-то концерте. Тот пробовал ее закадрить, поэтому и разболтал о том, что чертежи фактически готовы, и они начали сборку этого аппарата, но Минздрав почему-то отверг их предложение, хотя раньше был весьма заинтересован и хотел выделить часть денег. Поэтому кто теперь даст деньги и чем все закончится – неизвестно. Володин даже сказал им, – а их осталось четверо, таких энтузиастов, – что если государство откажет им в субсидиях, то он вложит свои накопленные средства. Кое-что у него было, он запатентовал больше полусотни разных технических изобретений и открытий, поэтому деньги у него водились, потом хотел продать дачу, машину, ну и так далее. Когда Тараканова с ним встретилась, вопрос еще не был решен, но Володин уже склонялся к тому, что вложит свои деньги. Он даже ей сказал, что так, наверное, будет лучше, тогда он сам решит, в чьи руки передаст аппарат и добьется, чтобы он не был использован во вред человеку. Больше она ничего не знала. Через год она попыталась найти Клюквина и Володина, но телефоны, которые у нее были, не отвечали. Вот пока вся информация. Я пытаюсь через компьютер Академии наук найти кого-нибудь из этой четверки, но пока безрезультатно.

Вошла секретарша Меркулова, принесла факс, положила перед ним. Константин Дмитриевич несколько раз прочитал его, нахмурился.

– Старостина и Клюквина можешь вычеркнуть из списка разыскиваемых, – мрачно ответил Турецкий. – Их убили. Остались в живых только Тюменин и Володин. Если, конечно, они носят те же фамилии, – добавил Александр Борисович. – И те же лица…

Скопин внезапно вспыхнул, подался вперед.

– Это хорошая мысль относительно лица! – проговорил он.

– В смысле? – не понял Меркулов.

– Маэстро прав, – Лев кивнул на Турецкого. – Володин, скорее всего он, мог сделать пластическую операцию и сменить фамилию. Но если последнюю угадать трудно, то лицо вычислить легче!

– Как это? – удивился Александр Борисович.

– Мне только будет нужна его старая фотография.

– Она у нас есть.

– Прекрасно! Видите ли, хирург, который берется за такую пластическую операцию, исходит из особенностей данного лица, которое при небольших изменениях можно сделать неузнаваемым. У моего приятеля, он медик, есть такая программа. Мы зададим ее и получим несколько новых лиц Володина, постараемся угадать, какое бы он выбрал, ну а найти человека, имея лицо, уже дело техники… – Скопин посмотрел на Турецкого и улыбнулся. – Я не думаю, что он подался в дворники или рэкетиры. А крупных научных сред обитания не так уж много. Через два дня мы либо его отыщем, либо поймем, что в России его нет.

Турецкому нравилась хватка Левы, его импульсивность и умение точно выбрать путь поиска. Он даже внутренне немного завидовал своему бывшему стажеру, а ныне коллеге, из которого года через три может получиться талантливый следователь. Он переплюнет их с Грязновым и станет весьма ценным «важняком». Кадры надо растить. Александр Борисович, думая о Володине, и внешне представлял его себе таким, как Скопин: легким, подвижным, спортивным, в простой ковбойке, с короткой стрижкой, с открытым улыбчивым лицом, обаятельным, с серыми вдумчивыми глазами.

Скопин взглянул на часы и резко поднялся. Он вообще не мог долго усидеть на одном месте, точно вместо сердца у него был реактивный моторчик, заставлявший его постоянно двигаться.

– Меня ждет академик Оболенский через пятьдесят минут, это все к нашему вопросу, поэтому я, наверное, побегу… – заторопился он.

Турецкий снова почувствовал ревнивый укол самолюбия: он только что, слушая Леву, вспомнил про Оболенского, который вчера должен был прилететь из Парижа. Александр Борисович вчера вечером звонить не стал, давая старому академику возможность насладиться встречей с молодой женой, Турецкий успел узнать и это. А у Левы, видимо, этих комплексов не было напрочь, он взял да и нахально позвонил вчера и забил, стервец, время встречи. Впрочем, теперь, когда пришел Скопин, незачем суетиться.

– Передай привет Игнатию Федоровичу, – ласково улыбнулся Александр Борисович. – Мы немного знакомы. И скажи Тане, его жене, что, в связи с тем что приехал ты, срочность моей встречи отпадает.

– Так вы тоже… – Скопин улыбнулся и не договорил.

– Не забудь купить цветы, это располагает к доверию, старик жутко любит свою молодую жену и оценит твой жест, – напомнил Турецкий.

– Спасибо за подсказку, я, кстати, собирался это сделать, – ответил Лева, ретируясь уже к дверям. – Где вас вечером можно будет найти?

– Я тебе сам позвоню.

– Все, пока!

Скопин убежал.

– Подметки на ходу рвет, стервец! – не выдержал Турецкий и закурил, пододвинувшись к кондиционеру.

– Да, способный парень, – кивнул Меркулов.

– Ты покажи статейку генеральному, чтоб он не косил взглядом, – попросил Турецкий, кивнув на «Технику – молодежи». – А то я чувствую, он хочет как можно скорее закончить это неприятное дело.

Меркулов согласно качнул головой, пододвинул другу факс, пришедший двадцать минут назад. Послание было из Красноярска. В нем сообщалось, что сегодня утром тремя выстрелами в упор был убит генеральный директор Красноярского алюминиевого завода и председатель совета директоров объединения Токмаков. В факсе была изложена просьба о передаче этого дела «важняку» Турецкому, который еще неделю назад попросил Красноярскую краевую прокуратуру усилить охрану Токмакова, так как располагал фактами о возможном покушении. «Не исключено, – сообщал прокурор Красноярского края, – что преступная ниточка ведет в Москву, передача дела старшему советнику юстиции Турецкому ускорила бы раскрытие этого преступления».

– Они проворонили, а виноват Турецкий!

– Откуда у тебя эти сведения? – заинтересовался Меркулов.

– Питер сказал. Когда они стали прослушивать переговоры Женевской группы, то там часто мелькало имя Токмакова, из чего Питер понял, что его хотят убрать, причем исполнитель акции планировался от них. Поэтому он и прилетел и гоняется сейчас за Гжижей и Нортоном. Но на них не похоже. Хотя вполне могло быть, что один из них слетал в Красноярск и сделал свое дело… – Турецкий задумался.

– Возьмешь это дело?

– Я не могу, Костя! На мне же висит дело Шелиша, ясности никакой в доказательном плане, сроки поджимают, а тут еще Кромин. Я собираюсь сейчас смотаться в Боткинскую, – Турецкий погасил сигарету. – Подключи Валю Поздеева. Он мужик опытный, неглупый, аккуратист и все пылинки там соберет, а потом мы вместе с ним помозгуем, если я увижу, что есть московский или женевский след.

– Наверняка есть.

– Я понимаю, поездка эта минимум на неделю, а то и на две, – разволновался Турецкий. – А дело Шелиша тем временем у меня завалится. Теперь же, когда Лева так мощно ко мне подключился, мы к концу недели вам выложим на стол свои аргументы. Здесь убийство, а не естественная смерть!

Меркулов вздохнул, помолчал.

– Хорошо, уговорил.

– Слушай, я пойду, а то у меня там Питер и его очаровательная помощница из Гармиша!

Турецкий поднялся и двинулся к двери.

– Я могу ему сообщить? – кивнул он на факс.

– Да. Я думаю, в четырехчасовых новостях уже объявят. Подожди секунду!

Александр Борисович вернулся к столу.

– Звонил Белов, он просил нас срочно заняться расследованием этого неясного происшествия с Кроминым и дать им вразумительный ответ, что же произошло: обычный инсульт или… Так что займись этим материалом, хотя дела по этому факту пока не возбуждай. Расследуй в рамках дела Шелиша. – Костя тяжело вздохнул. – И еще. Я тебя прошу: никаких комментариев журналистам. Особенно про это, – Меркулов кивнул на статью. – Сам понимаешь, какую панику все это может вызвать. Все родственники инсультников побегут к нам с заявлениями о преднамеренных покушениях на их жизнь, начнется паника.

– Можешь не объяснять, я все понял. Ситуация, конечно, хреновая: если аппарат действительно существует, жертвой могут оказаться и более высокопоставленные лица. В том числе и Президент. Надо узнать, на каком расстоянии эта штуковина может действовать… – Турецкий задумался. – Мы должны подумать о безопасности премьера и Президента.

24

Тим Нортон первым услышал из четырехчасовых новостей НТВ известие об убийстве Токмакова. Он знал, что такое устранение было задумано давно и должно было отвлечь внимание Реддвея от прибытия в Москву Гжижы и Нортона, если вдруг их приезд каким-то образом станет известен Питеру. Задержка с ликвидацией Токмакова и их засветка по прилете в Шереметьево очень плохо отразилась на всей их работе в Москве, но, возможно, теперь Реддвей ослабит свой напор и отпустит вожжи, поэтому Тим прослушал информацию о Токмакове с большим удовольствием. По возвращении он и Гжижа должны будут представить подробные отчеты, и Нортон отметил эту задержку как нежелательный элемент. Высшая дирекция разведки все это проанализирует и выдаст свои рекомендации, чтобы впредь подобные вещи не повторялись.

Прослушав новости и вздохнув с облегчением, он на пару часов заснул, проснувшись оттого, что в наушниках мягко шелестели голоса. Нортон прекрасно знал, что многие номера «Советской» прослушиваются, и весь звук сразу же вывел в наушники.

Один из голосов он тотчас узнал – Тим обладал почти абсолютным музыкальным слухом – это был Питер Реддвей. Ему понадобилось еще сорок секунд, чтобы идентифицировать и второй голос – он принадлежал Надежде Павловой, помощнице Реддвея. Тим обладал неплохой информацией на эту гармишевскую красавицу: русская, прекрасно знает языки, к балерине Наде Павловой никакого отношения не имеет, работала полгода в Женеве, следя за их группой. Но ее засекли, и она исчезла. Эта строчка в досье на Павлову звучала странно. Тим, приученный ловить таких блох, сразу почувствовал тут двойное дно: если ее засекли, то почему не обезвредили, а если она смогла так ловко исчезнуть, то почему не описали подробно, как она ушла. Обычно такие проколы описывались тщательно, чтобы боевики знали свои ошибки и впредь их не повторяли. Но о своих сомнениях руководителю их группы он не сообщил. В Антитеррористическом центре не любили, когда сотрудники проявляют повышенное внимание к техническим деталям той или иной операции. И все же эта часть досье на Павлову ему показалась весьма загадочной.

Тим вспомнил ее фотографии: изящная блондинка, сексапильная, голубые глаза, всегда загорелая кожа, красивые ножки, этакий голливудский стандарт. На ее счету трое убитых боевиков из голландской группы. Стреляла Надя без промаха, лучше любого мужика, на стрельбах из десяти выбивала 98 очков, такого ни одна женщина не показывала. Характер твердый, решительный, знает приемы кун-фу, карате, хотя сила удара небольшая. Умеет метать ножи, тут очень хорошие показатели, но предпочитает пистолет и всегда стреляет первой. Беспощадна, ибо террористы убили ее родителей. Предана Реддвею, который ее привлек к работе и воспитал. Под колонкой о любовных связях стоял знак вопроса. Предположительно высказывалось, что имеет интимную связь с Питером, но и тут стоял знак вопроса, ибо Реддвей был женат, имел двоих детей и очень любил жену.

– А кто, по-твоему, тогда убил Токмакова? – спросила Надя Павлова.

– Значит был третий – он либо в Москву не заезжал, либо выехал раньше. Жалко, что я не могу поехать на расследование, я бы по почерку сразу узнал, чья это работа, – вздохнул Питер.

Возникла пауза. Послышался звук открываемой бутылки, бульканье воды.

– Тебе налить?

– Немного.

– Что это у вас были за перемигивания с Турецким? – не без иронии спросил Реддвей. – Он тебя по спинке гладил…

– Разве меня нельзя по спинке гладить? – рассмеялась Надя. – Или ты ревнуешь?

– Я? – удивился Питер. – Почему я должен тебя ревновать? Ты свободная женщина, а Турецкий статный и симпатичный. И вовсе не глупый…

– Значит, ты разрешаешь мне закрутить с ним легкий роман?

– На такие действия разрешения не спрашивают, а служебной необходимости в этом нет, но ты вольна делать то, что тебе нравится. – В голосе Питера явно слышались обиженные нотки.

Звук был отличный. Тим быстро вычислил и расстояние, на котором можно будет вести подслушку: в принципе, совсем не обязательно было снимать номер, голоса неплохо прослушивались бы в десяти метрах от гостиницы, в машине, дальше требовалось бы усиление звука. Поэтому «ловушка Станкевича» оказалась чрезвычайно интересным экспериментом и открывала весьма соблазнительные перспективы: ведь если загарпунить таким способом Президента, директора национального банка, то можно стать миллиардером, записывая и продавая их секреты. А для разведки «ловушка» – вообще уникальная находка.

Нортон поднялся, продолжая слушать болтовню Реддвея и Павловой. По сути, его проверка была закончена: он знал, на какой частоте работает передатчик, вживленный в Питера, знал параметры расстояний приема звука. Задачи снять какую-либо информацию с Питера у Тима не было, а он не привык делать то, что не входило в его обязанности. В их рискованном деле такой консерватизм оправдывал себя: речь шла о сохранении собственных жизней. Можно было отключаться и ехать домой. Часы показывали 18.10. На сегодняшний вильнюсский они уже опоздали, а завтра спокойно могут отправляться.

За окном было еще светло, грело солнышко, Нортон потянулся, чтобы снять наушники, но прозвучавшая из уст Нади фраза заставила Тима насторожиться.

– Если удастся доказать, что они убили Клюквина, то по русским законам им может грозить даже смертная казнь, – проговорила Надя. – И в обмен на жизнь им ничего не останется, как выдать всю организацию. С Гжижей придется повозиться, а Нортон поумнее, он пойдет на сотрудничество.

– Да, ребята вляпались, – согласился Питер. – Теперь одна задача: не выпустить их из Москвы.

– Но если их фотографии розданы всем постовым, то в течение суток их обязательно обнаружат. Вокзалы, станции, аэропорты взяты под наблюдение, и где-то они обязательно объявятся… – Тим похолодел, услышав эти слова.

Эта новость на мгновение парализовала его. Значит, их где-то засекли с Клюквиным. Только где?.. Нортон вытащил платок, вытер пот со лба. Либо у агентства, откуда Клюквин выходил, либо… Мысль на мгновение запнулась. Там, в лесу, мог быть какой-нибудь грибник, собиратель бутылок, и он видел, как тащили труп. А там раздолье для криминалистов: ворсинки от брюк, следы ног вокруг ямы, да мало ли что. И этот грибник, скорее всего, сможет их опознать. Его и Влада уже повсюду ищут. У постовых их фотографии. А он хотел сейчас выходить. Внизу у входа в гостиницу дежурят милиционеры. Брать его сразу же не будут, проследят, куда он поедет, чтобы взять обоих. Через них выйдут на Кузьму и Станкевича. И они провалят основную русскую группу. Как все глупо! Недаром предчувствие подсказывало ему, что не стоит ввязываться в убийство этого бывшего русского физика.

– Ты на меня до сих пор сердишься? – неожиданно спросила Надя.

– Я на тебя не сержусь, – ответил Питер.

– Лучше было бы, если б ты сердился.

– Почему?

– Когда мужчина сердится на то, что дама оказывает знаки внимания другому мужчине, значит, он ревнует, а если он ревнует, он любит.

– Железная логика…

– Увы, да.

– Тогда я сержусь.

– Ты серьезно?

– С юмором у меня не всегда получается, ты же знаешь.

Возникла пауза. Тима не интересовали уже их личные отношения, ему хотелось, чтобы Павлова или Питер снова завели разговор о них, об этом убийстве. Нортону было важно знать: нашли труп или нет. Тогда можно было бы определить, где их засекли и чем располагают русские сыщики. За умышленное убийство по русским законам грозил расстрел или долгий срок лагерей, причем теперь, когда Россия вступила в Совет Европы, их обязаны будут выдать и швейцарцы. Поэтому, даже если они вернутся, им придется залечь на дно, заиметь другой паспорт, сменить внешность. Хлопот будет немало. Если только они выберутся. Если. Шансов очень мало.

Послышались какие-то странные чмокающие звуки, и Тим не сразу понял, что там, в соседнем номере, целуются. Потом возникло тяжелое, напряженное дыхание, шуршание одежд, и он понял: они раздеваются.

И снова чмокание, тихий стон Нади.

– Я люблю тебя, – прошептала она.

– Я тоже тебя люблю, – ответил Питер.

Яростные вздохи, поцелуи, стоны, хрипы, Тим даже возбудился, столь страстная вырисовывалась картина звуков. Он представил себе, как эта белокурая красотка извивается под тяжелым телом Питера Реддвея, и снял на время наушники. Долго этот плюшевый медвежонок не продержится.

Ему надо было раньше опробовать «ловушку». Реддвей часто бывает у Турецкого, и там наверняка они обсуждали методы по их поимке. Нортон достал еду и в нервном припадке съел сразу все гамбургеры. Послышались голоса из наушников. Он тотчас надел их.

– Я так счастлива, – закурив, прошептала Надя. – Я знала, что у нас все это случится. Я и ехала сюда с мыслью, что мы встретимся и у нас все произойдет. Люблю тебя, и мне больше ничего не надо.

Питер хмыкнул.

– Что?

– Когда влюбляешься, то поначалу действительно ничего не надо. Но постепенно одной любви на расстоянии становится мало, хочется его сократить до простого касания, потом хочется семьи, уюта, детей, а потом надоедает и это, и хочется снова бурных страстей, влюбленности, и все начинается сначала, – философски проговорил Реддвей.

– А ты по любви женился?

– Нет. Отец Эммы был разведчиком, моим шефом. Он долго никуда не ездил, а тут решил вырваться, проинспектировать одну службу. Поездка была несложная и даже неопасная. Он и умер-то от инфаркта, пролежал в гостиничном номере больше суток. Потом врач мне сказал, что если б сразу была оказана помощь, то он бы прожил еще лет десять – пятнадцать. После этого Эмма осталась сиротой. До этого я часто бывал у них в доме, у нас были теплые, дружеские отношения, и больше ничего. Когда я пришел в ее дом с соболезнованиями, она бросилась мне на шею, заплакала, я обнял ее и… невольно поцеловал. Вышло совсем случайно, а она приняла это за любовный порыв и первая объяснилась. Смотрела на меня заплаканными глазами и спрашивала: «Ты любишь меня, любишь?!» Мне ничего не оставалось, как кивнуть… А дальше все начали меня поздравлять, особенно обрадовалось командование, которое ломало голову, как быть с девушкой: выплачивать ли ей пожизненно пенсию за отца или выдать солидное единовременное пособие. И я явился как палочка-выручалочка… – Питер помолчал. – Мы жили неплохо, родился сын, тоже Питер, он погиб, ты знаешь, потом родился Рон… Я часто разъезжал, и это спасало семью от развала. Вот так мы прожили двадцать два года. Составилась целая биография. Я вообще считал, что настоящий разведчик не имеет права на семью, не может даже всерьез влюбляться…

– И сейчас так считаешь?

– Иногда.

Снова послышался звук поцелуя.

«Да, Реддвей, кажется, влип, – подумал Нортон. – Эта Надя держит его мертвой хваткой».

Он вдруг подумал, что если милиции раздали их фотографии, то их обязательно должны показать в гостиницах, а та администраторша, которая оформляла ему номер, сразу же его узнает и укажет, где он поселился. И Тима накроют, как птичку, в этой мрачной, обшарпанной клетке. От этих размышлений ему стало не по себе, и он снова захотел сбежать, но вовремя удержался. Еще только половина девятого, на улице светло, а надо выйти попозднее, сразу же взять такси и уехать. Если только Гжижу не заловили. Правда, он собирался весь день смотреть боевики, а Кузьма собирался подкинуть ему для развлечений девочку.

– Мы должны взять этих ребят, – сказал Питер. – И еще – я теперь буду бояться за тебя. Это плохо. Для профессионала это отвратительно.

– Ты можешь не бояться, – задиристо ответила она. – Для этого надо просто запретить себе любить или сказать себе: все это чушь, эта русская девочка, и слова, которые я ей шептал. Все шепчут эти слова, делая это. И все встанет на свои места. Главное, убедить себя. А ты умеешь себя убеждать. Считай, что просто ничего не было. Так, минутное увлечение. И все у тебя пойдет по-прежнему!

Послышались шаги, шуршание одежд, потом хлопнула дверь.

– Черт! – выругался Питер.

Видимо, Павлова ушла. Реддвей налил себе воды или виски в стакан, залпом выпил. Тяжело вздохнул. Заходил по комнате. Наконец не выдержал, вышел, прошелся по коридору, постучал в дверь. Потом еще.

– Надя, открой, – попросил он.

– Я легла спать, – донесся глухой женский голос.

– Надя!.. Пойми, я совсем не о том хотел сказать! – заговорил по-английски Реддвей. – Совсем не о том. Знаешь, так бывает. Хочешь сказать об одном, а говоришь совсем другое. Точно тебя черт за язык дергает… Надя!

Питер тяжело вздохнул, помолчал.

– Я люблю тебя, это правда… – прошептал он.

Послышались шаги, открылась дверь. Пауза. Потом снова поцелуй. Значит, помирились.

– Я люблю тебя! – прошептал Питер.

– Я тоже тебя люблю…

Увлекшись этой мелодрамой, Тим не сразу понял, что кто-то стучал в его собственную дверь. Он тотчас выключил свой приемник, убрал его и наушники в сумку, подскочил к окну. Но номер находился на третьем этаже, и прыгать было рискованно. Несколько секунд Тим раздумывал, что ему делать: открывать или превратиться в глухонемого. Но тот, кто стучал, наверняка слышал этот разговор из наушников, и не открывать дверь – значит, навлекать на себя еще большие подозрения.

Нортон подошел, открыл дверь. На пороге стояла крашеная блондинка с нахальными зелеными глазами. Отстранив пальчиком Тима, она без спроса вошла в номер.

– Вы к кому? – не понял он.

– К тебе. – Девочка села на стул, положила ногу на ногу и зазывно посмотрела на Тима, поглаживая себя по бедру. Фигурка у нее была неплохая, только грудь маленькая, которой она стеснялась, хотя Тим не любил большегрудых.

– Но я вас не знаю…

– Давай познакомимся. Меня зовут Наташа. Натали.

Тим ей не ответил.

– А тебя как?

– Никак.

Девица явно подрабатывала в номерах, поэтому и вела себя столь раскованно и свободно. Информацию таким подкидывали горничные. Тим уже хотел выдворить ее в коридор, но ему неожиданно пришла в голову забавная мысль: а ведь она сможет ему помочь выбраться. Такие знают черный ход, и Натали выведет его из гостиницы. Он и администратору сказал, что снимет номер всего лишь на сутки и съедет, возможно, раньше. А за сутки он заплатил, поэтому претензий к нему у администрации не будет.

Девица взглянула на бутылку с колой.

– Можно попить? – спросила она.

– Попей, – разрешил он.

Девица сделала несколько глотков, села на кровать, как бы давая понять, что она готова с ним переспать. Тим вытащил сто баксов и показал девице.

– Хочешь заработать?

При виде этой купюры у Натали радостно блеснули глаза. По всей видимости, ее такса составляла вдвое меньше. Она улыбнулась ему и не спеша стала расстегивать коротенькую юбочку. Тим с интересом смотрел на нее.

– Подожди, это мы успеем. Мне надо отсюда незаметно выйти. Не через парадный вход. Там один придурок ко мне привязался и никак не отстает. В гостинице же не один выход. Выведешь, получишь. Сможешь?

– Есть один выход во двор…

– Пошли!

Натали заколебалась. Она не привыкла баксы зарабатывать каким-то подозрительным путем. Могут еще захомутать, а потом оправдывайся, что видишь этого мужика в первый раз. Но клиент не походил на бандита, да и горничная сказала, что он иностранец. Проститутка помедлила, застегнула юбку, поднялась и скомандовала: «Пошли!» Выходя из номера, Нортон больше всего боялся столкнуться лицом к лицу с Питером. Но этого, к счастью, не произошло. Натали повела его какими-то темными коридорами, и Тим уже опасливо поглядывал на нее. Он слышал об опере Глинки «Иван Сусанин». Поэтому, оказавшись во дворе, а еще через две минуты на оживленной вечерней улице, на Ленинградском проспекте, он обрадовался и тотчас вручил проводнице сто баксов. Она пощупала, проверяя, не фальшивая ли банкнота, и, убедившись, что ее не надули, засунула ее в лифчик. Тим удивленно хмыкнул: те же дурные манеры, что и везде.

Нортон остановил первую попавшуюся машину.

– На Алтуфьевку поедем?

– Сколько?

– Сто тысяч.

Водитель задумался.

– Сто десять, – сказал Тим.

– Ладно, поехали.

Тим забросил сумку в машину, оглянулся: Натали выжидающе смотрела на него.

– Хочешь, поедем, – предложил он.

Натали пожала плечами, но, поразмыслив, села в машину. Возвращаться в гостиницу и ходить с протянутой рукой по номерам ей не улыбалось, тем более что из двух предыдущих номеров ее с треском выперли да пригрозили милицией. А тут, может быть, удастся еще заработать, ведь сто баксов рыжебородый дал ей за то, чтобы она его вывела. Поэтому за «лав» ему придется еще раскошелиться и выдать, как минимум, полтинник. А денежки у этого увальня, судя по всему, водятся.

Нортон же подумал, что ему после всего услышанного тоже не мешает расслабиться, а Натали не самая худшая шлюха, которую он встречал в своей жизни. А главное – совсем не дорогая.

25

Турецкий позвонил в химическую лабораторию и узнал, что английский джин, который дома пил Кромин, оказался в полном порядке и никаких лишних, а тем более вредных примесей в нем обнаружено не было. Поэтому версия об отравленном джине рухнула, впрочем, Александр Борисович в нее и не верил. Он приехал в Боткинскую, чтобы поговорить с доктором Храмцовым, который наблюдал Кромина. Нужно выяснить причины инсульта у столь крепкого и здорового человека, каким являлся Евгений Сергеевич Кромин. Следователю удалось даже отыскать врача «кремлевки», у которого полгода назад проходил диспансеризацию Кромин. Врач дал самую отменную характеристику здоровью своего пациента и был очень удивлен, что он угодил в больницу, да еще с инсультом.

– Надо было пережить такое потрясение, чтобы получить многоочаговый инсульт, что я никому этого не пожелаю, – заявил по телефону врач.

Подошел Храмцов. Турецкий высказал ему свои сомнения в том, что инсульт имел естественные причины. Да, Евгений Сергеевич немного, наверное, волновался перед встречей с Президентом, но особых причин не было. Вопрос был фактически решенный, хотя противники назначения Кромина на этот пост имелись.

– Вы считаете, что неким колдовским способом был произведен инсульт? – усмехнулся Храмцов.

– А вы не допускаете вмешательство некоего аппарата, который с помощью электромагнитных излучений способен менять силу кровотока и уровень артериального давления? – загадочно спросил Александр Борисович.

– В принципе допускаю, – ответил Храмцов. – Как и то, что Иисус Христос был конкретной исторической личностью и жил с первого по 33 год первого тысячелетия нашей эры. Но пока все это звучит фантастично.

– Скажите, а когда можно будет пообщаться с Кроминым?

– Через месяц. Речь к тому времени вряд ли полностью восстановится. Если она вообще восстановится.

– То есть карьера его закончена?

– Политическая и правительственная на несколько лет несомненно. А там посмотрим. Всякое бывает. Организм сильный, сердце крепкое, я думаю, восстановление пойдет быстро. Я не знаю, насколько он крепок духом. Иногда, бывает, привозят полного дохляка, а он не только из смертельной ямы выкарабкивается, но и полностью приходит в норму. А подчас крепкого мужика пустяковый удар полностью превращает в развалину, и он выходит дряхлым, сломленным стариком инвалидом. Так что никогда не стоит ни о чем загадывать…

Храмцов закурил папиросу, и Турецкий вытащил свои «LM».

– То есть вы не усматриваете пока никакого покушения на жизнь Кромина? – уточнил Турецкий.

Храмцов пожал плечами.

– Я бы сказал так: у меня нет никаких фактов, чтобы выстраивать подобную гипотезу, – ответил он. – Сомнений много, а фактов нет.

– А что за сомнения? – ухватился следователь.

– Вы знаете, в нашей практике они не играют существенной роли. Это природа, и ей свойственна неповторимость. Когда с человеком случается инсульт, а тут всегда наблюдается резкий подъем артериального давления, то наша задача прежде всего привести его в норму. Когда же мы в больнице измерили давление Кромина, то оно было в норме… Случай весьма редкий.

– То есть такого не бывает…

– Почему не бывает. Может быть, он успел принять клофелин или давление могло само войти в норму, а скачок был вызван природными излучениями или в самом организме существует некая аномалия, о чем мы еще не подозреваем. Причин может быть много, и, пока мы не проведем все исследования, утверждать что-либо наверняка довольно затруднительно.