Текст книги "Гонцы смерти"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Вы в курсе того, что случилось с Шелишем?

– Большей частью понаслышке. Материалов вскрытия я не видел, поэтому затрудняюсь прокомментировать этот случай.

Турецкий тяжело вздохнул. Храмцов помолчал, докурил папиросу, затушил ее.

– А этот аппарат, о котором вы говорили, он существует? – спросил доктор.

– По всей видимости, да. И в руках преступников, как вы понимаете, сильнейшее оружие. И перед ним все беззащитны: от супермена до Президента с его мощной охраной, – проговорил Турецкий.

– А тот, кто его изобрел…

– Мы не можем его найти. Но он-то его изобретал вам в помощь, а те, в чьи руки попал, воспользовались его обратной силой. А тут, как вы сами утверждаете, никаких улик нет.

– Пока нет, – помедлив, ответил Храмцов. – Если б я смог закончить до конца свои исследования, то, возможно, дал бы вам в руки кое-какие факты…

– Что значит – если б смогли закончить? – не понял Александр Борисович.

– Кромина от нас забирают. Он пациент «кремлевки», и они уже звонили. «Скорая», не разобравшись, по чистой случайности привезла его к нам. Но им позвонила жена, и они заберут его не сегодня завтра. Там и условия лучше, и уход, и питание, словом, тут все понятно, поэтому… – Храмцов развел руками. – А на основании одних догадок выдвигать столь фантастичную версию, тут мои коллеги меня распнут. Я и без того наполучал оплеух.

– Если я принесу вам все медицинские материалы Шелиша, вы сможете дать квалифицированное экспертное заключение о причине? – спросил Турецкий.

– Оно уже есть и подписано академиком Боголюбовым, а спорить с ним… – Храмцов усмехнулся. – Я докторскую шесть лет защитить не могу, за то что когда-то публично осмелился высказать противоположное ему суждение, а вы мне предлагаете вступить с ним в новый виток борьбы. Я вообще без работы останусь. Поймите меня правильно, я вовсе не считаю, что он играл на руку вашим преступникам. Просто одни и те же факты можно по-разному трактовать.

Подошла сестра, что-то сказала на ухо Храмцову. Он кивнул, поднялся.

– За вашим Кроминым приехали. Так что в следующий раз идите не к нам, а в «кремлевку». Рад был познакомиться!

Они пожали друг другу руки, и Храмцов ушел.

Турецкий поехал к себе. Интересно, что раскопает Скопин у Оболенского? Все равно надо связываться с Басовым и пробовать искать Володина через него. Почти сутки не появляется Грязнов. Наверняка что-то нашел и роет, как крот, в одиночку. Денис совсем сник после того, как спугнул Нортона. Надо парня поддержать, а то веру в себя потеряет. С Ларой они не виделись несколько дней. Точнее, видели друг друга каждый день, но «видеть» и «видеться» – это совсем разные вещи. Турецкий хоть и не лингвист, но смысловая разница должна быть в этих словах. Они все работают как ломовые лошади, а результат пока нулевой. «Но это только такая видимость, что нет результата, – усмехнулся он. – На самом деле мы уже где-то совсем близко от разгадки. В двух шагах… Вот Грязнов объявится и первым принесет радостную весточку».

Грязнов в эти часы мчался проверять темно-синий фургон «фольксваген», номер которого был Е 359 PP. Он попал в аварию на Можайке, и Славка, не раздумывая, помчался туда, стал трясти водителя, но в тот субботний день, когда стукнули Дениса, машина находилась в гараже, по субботам и воскресеньям у них в фирме не работают, а сам водитель – его звали почти так же, как знаменитого маршала, Георгий Иванович Жуков – никуда не выезжал и весь день возился во дворе с машиной соседа, они меняли ему мотор. Все соседи его видели, подходили, здоровались, давали всякие советы, потому что каждый второй теперь автомобилист.

– Мальчишки гурьбой крутились, Кашкадаров из второго подъезда подходил, почти час простоял, у него «жигуленок» «четвертый», потом Осипов Григорий Иванович нам новый набор своих отверток принес, свои-то у соседа все в зазубринах, соскальзывают, и руки бьешь. Потом жена его в два часа нас обедать зазвала, мы, значит, поели и снова занялись и часов до восьми вечера провозились, пока не стемнело. Ну а там, как полагается, по двести пятьдесят с огурчиками. Домой как пришел, упал замертво и до утра проспал как младенец. Так намаялся за целый день, – подробно пересказал тот субботний день Жуков. «День-то рядовой, а запомнил, как именинный», – подумал полковник.

Авария на Можайке была небольшая, «шестерка» подрезала фургон, а потом резко затормозила – впереди возникла пробка, и «фольксваген» слегка «клюнул» ее в зад, разбил себе фары и погнул крыло и бампер. Георгию Ивановичу было за пятьдесят. Худенький, небольшого роста, в кепке, одетый просто, но опрятно, он чем-то напоминал водителей послевоенного времени. Невиновный в происшедшем, Жуков был очень расстроен этой дурацкой аварией. В его большой водительской жизни это была вторая авария и опять же не по его вине. Поэтому не поверить в его рассказ с установкой мотора соседу было никак невозможно. «Фольксваген», конечно, могли выкрасть, вывести из гаража, сделать свое дело и поставить на место, но такой аккуратист, как Жуков, это непременно обнаружил бы и поднял скандал. Салон у него сверкал чистотой, коврик посредине да и сам фургончик был ухожен, вылизан.

Славка хорошо знал такой тип водителей: они на подозрительное дело не пойдут, они лучше мотор соседу поставят и с него пару сотен возьмут, чем неизвестно куда ехать. Поэтому подозревать Жукова было затруднительно, хотя на своем веку Грязнов повидал всяких преступников – и простодушных, и хитрованов, очень умных. Мог, конечно, наврать, напутать Галиулин, надо было, чтоб он посмотрел на фургон, опознал водителя, а после этого стоило и потрошить Жукова. Каким бы хитрованом он ни казался, полковник его быстро выведет на чистую воду. Вячеслав Иванович осмотрел колеса: импортные, новенькие, видимо, недавно поставленные. Это настораживало.

– Давно менял колеса? – спросил Грязнов.

– Полгода назад, – занервничав, ответил Жуков. – Редко езжу. Фирма туристическая, лето начинается, работы много, а зимой стоим. Мне-то что. Стоять еще лучше: зарплата идет. И надо же, самая работа пошла, завтра иностранцев встречать, а он меня носом в дерьмо! – Жуков показал на усатого с круглым выпирающим брюшком владельца «шестерки», который беспокойно прогуливался неподалеку. Видимо, мужик куда-то сильно спешил, он не походил на крутых лихачей. – Я бы таких пристреливал на месте! – в сердцах выпалил Георгий Иванович.

Усатый, услышав эти слова, поежился и отошел подальше от Жукова.

Грязнов чисто по-человечески понимал Жукова, он сам не любил вот таких шустрых, старающихся объегорить другого на трассе. И судьба по справедливости, как правило, награждает лихачей и шустряков. Теперь за ремонт «фольксвагена» усатый выложит пару тысяч «зеленых», да за свою пару, если не больше. «Жигули» пострадали сильнее: весь багажник помят, оба задних крыла всмятку.

– А в понедельник, когда в гараж пришли, ничего странного с машиной не заметили? – спросил Грязнов.

– А что странного? – не понял Жуков.

– Ну кто-то ее брал покататься, к примеру?

– Может, и брали, – помрачнел Жуков, разговор ему явно был неприятен, – я тут с женой еще поругался, поэтому пришел, как говорится, не в себе и особенного внимания не обратил. У нас замдиректора еще ездит иногда, у него права и доверенность на машину имеются… Правда, он предупреждает, когда берет.

– Всегда предупреждает? – поинтересовался Грязнов.

– Иной раз и так съездит, потом скажет. А в чем дело?

– Есть один интерес, – многозначительно проговорил Грязнов. – Я думаю, мы еще потолкуем на эту тему.

– Я не ездил, это точно, а остальное меня не касается! – решительно отрезал Георгий Иванович.

Больше расспрашивать водителя Вячеслав Иванович не стал. Записал лишь все его данные и поехал в управление. По дороге он снова проиграл в памяти весь разговор с Жуковым. Его насторожили многие вещи: и то, как водитель выпячивал свое алиби, расписывая в подробностях ту субботу, и то, что не заметил в понедельник, брали или нет машину, и попытка подставить замдиректора. Жуков явно чего-то опасался, и те самые шины ему скорее всего было велено сжечь или где-то закопать. А он пожадничал и продал. И занервничал Георгий Иванович. Что ж, пусть понервничает.

* * *

Беседа Скопина с Оболенским подходила к концу. Академик то и дело сворачивал на свои парижские встречи, поездкой на симпозиум он был доволен и находился под впечатлением того, что там услышал. Лева вежливо его слушал и снова выруливал на Володина, с которым Игнатий Федорович встречался всего раза два, хотя и эти беседы произвели на него сильное впечатление. Особенно его волновая теория.

– Он мне краем глаза дал взглянуть на свои расчеты, и я сразу же понял, что передо мной необыкновенно талантливый человек, – говорил Оболенский. – К сожалению, воспроизвести дословно эти беседы я не могу, и о приборе он мне ничего не говорил, я, видите ли, теоретик, поэтому подобные вещи меня мало интересуют, но вот идеи его были блестящи! – Хозяин, зная, что Скопин однокашник жены, угощал его красным французским вином. – Попробуйте! Это настоящее из-под Арля, такое пил сам Ван Гог… Чувствуете букет? Духи, а не вино! Париж – это большой скопидом. Он копит, копит и ничего не хочет терять! Ничего!

Игнатия Федоровича снова прорвало воспоминаниями о Париже, и Лева затосковал. Выяснил он у известного физика совсем мало: то, что такой волновой аппарат вполне возможен, но об этом академик говорил и в своем интервью по телевидению, и то, что Валериан Володин мог его сконструировать. Но это, как говорится, Скопин знал и без Оболенского.

– А вы никогда не обращали внимания, что в Париже очень интеллигентные старики? – воскликнул Игнатий Федорович. – У них такие одухотворенные лица, что каждое из них своя маленькая повесть или новелла. Для вас как сыщика было бы весьма интересно поупражняться в их разгадывании. Не обращали внимания?

– Я не был в Париже, – признался Лева.

– Жаль, непременно там побывайте!

Оболенский выглядел живо, молодо, но то, что академику перевалило за семьдесят, Скопин знал и раньше, когда Таня неожиданно для всех своих сокурсников вышла за него замуж. Эту тему живо обсуждали его однокашники и сочувственно смотрели на Леву, все знали, что он ее любит, больше того, они дружили два последних года, и на курсе никто не сомневался, что они поженятся. А тут вдруг, вернувшись из Штатов, куда Таня уезжала на целый месяц, она, умница, красавица, вдруг выходит замуж за человека старше себя на сорок пять лет. Пусть он и академик. Вадим мог бы понять, если б Таней двигали меркантильные соображения: дача, квартира, деньги, но он хорошо знал ее родителей, людей достаточно обеспеченных, если не богатых, и они сами, казалось, были опечалены таким выбором дочери. Во всяком случае, Танина мама, когда он зашел к ним домой, обняла Льва и заплакала. Видимо, и для них этот выбор стал неожиданностью, они мечтали о внуках, которые вряд ли могут появиться от семидесятилетнего старика, да и Тане надо иметь в виду, что она в любой момент может стать вдовой. Скопин попробовал с ней объясниться, встретиться наедине, но она отказывалась, избегала встреч с ним, даже передала через подругу, что ее решение твердое, и просила оставить ее в покое. Лева тяжело пережил этот разрыв, но постепенно успокоился и, как ему показалось, примирился с тем, что Таня сделала такой странный выбор. И, позвонив ей и попросив устроить встречу с супругом для консультации по одному вопросу, над которым он сейчас работает в Генеральной прокуратуре, Скопин хоть взволновался немного, но былого нервного озноба, который он испытывал, когда влюбился в нее, уже не было. Придя к ней домой, принеся цветы, он повел себя корректно, хотя не мог про себя не отметить, что Танюша заметно похорошела, о чем он ей и сказал на правах старого знакомого. Но Таня сразу же оставила их вдвоем с мужем и вошла к ним в кабинет лишь один раз, принеся кофе, чай и бутерброды. Лев обратил внимание, что руки у нее дрожали, и он быстро перехватил поднос, боясь, что она его уронит.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Игнатий Федорович, встревожившись этим дрожанием рук.

– Нет-нет, все в порядке, – ответила она, стараясь не смотреть в сторону Скопина.

– Померяй температуру, – попросил Оболенский.

– Спасибо, – почему-то проговорила Таня и вышла из кабинета. Супруг удивленно хмыкнул.

Лев тотчас засобирался, понимая, что ему лучше уйти.

– Если вдруг вы что-то еще вспомните о Володине, любую деталь, мы будем вам благодарны. Я тут написал наши телефоны с Александром Борисовичем Турецким, он передает вам большой привет и рад будет всегда вас услышать или увидеть, – закрывая свой блокнот, проговорил Скопин.

– Позвольте задать один вопрос, возможно, он прозвучит неуместно, но почему вы так интересуетесь Володиным? Он что-то натворил? Это связано со смертью Шелиша? – спросил Игнатий Федорович.

– Нет, мы просто разыскиваем его. Он пропал как бы без вести, а тут пришло письмо от одного родственника, – на ходу стал сочинять Скопин, – а это, сами понимаете, как бы заявление о пропаже, и мы обязаны навести справки, найти его.

– Странно, – пробормотал Оболенский. – Басов мне говорил, что Володин – круглый сирота и воспитывался в детском доме. Я и не знал, что у него есть родственники…

– Басов – это академик? – Лев нарочно перевел разговор, чтобы замять свою оплошность: как он мог упустить эту деталь, что Володин был сирота.

– Да, директор института, он был хорошо знаком с Володиным, даже приглашал его к себе на работу, но тот почему-то не пошел. Кстати, его племянник, Сережа, чем-то мне напоминает Валериана. Так, знаете ли, ассоциации. Может быть, еще и потому, что он так же талантлив…

Академик развернулся и указал на одну из фотографий, висевших на стене, на которой были изображены трое мужчин: два седых, один из них был Игнатий Федорович, третий, похожий на шведа или норвежца, выглядел чуть помоложе.

– А вот он, Сергей Басов, – показал на него Оболенский. – Это на даче, мы с его дядей – соседи.

Лева вежливо кивнул.

– А Валериан был круглолицый, губастый, на Есенина чем-то походил… Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать. С ним, кстати, работал один неплохой физик, Тюменин. Я был оппонентом у него на защите, знаете, весьма толковый был парень. Так вот они были дружны, и Валериан мне как-то сказал, что они вместе работают. Найдите Тюменина! Он вам многое про Валериана расскажет. Гораздо больше, чем я!

– Постараемся, – поднимаясь, заулыбался Скопин.

Он не стал расстраивать академика и говорить, что Тюменин так же бесследно пропал, как и Володин.

26

Чертежи «антифантома Володина» Сергей Басов закончил сутки назад, передав их в мастерские. За эти две недели он спал по четыре часа в сутки, работал как вол, вдохновенно и неистово. Пожалуй, ни над одним своим проектом он не трудился так яростно и с такой почти фантастической силой: Сергей с невероятной легкостью преодолевал любые препятствия, встававшие на его пути. Решения приходили самые неожиданные, мгновенные, точно сам Господь подталкивал его в спину, заставляя спешить с изобретением «антифантома».

Илья Евгеньевич его не трогал. Он сам оформил ему творческий отпуск, а чтобы племянника не беспокоили по пустякам, сказал Вике, которая настойчиво хотела повидаться с ним, что Сергей Константинович уехал на пару недель в Сочи по горящей путевке. У Вики, референта академика, которая постоянно занималась путевками для Басова-младшего, даже вытянулось лицо от удивления.

– Что это еще за горящие путевки, Илья Евгеньевич?! – У Вики хищно раздулись ноздри.

Само понятие «горящая путевка» относилось к застойным временам. Оно означало, что есть бесплатная – раньше подобные вещи большей частью оплачивались профсоюзами – путевка в Мацесту, Ялту, Сочи, куда угодно, но надо ехать завтра. Поэтому, когда говорили, что Иван Иваныч уехал по горящей путевке, то сие означало, по бесплатной и совсем не важно, на какой курорт и что лечить: сердце, желудок или легкие.

Понятно, что сейчас горящих путевок быть не могло, у Басова-старшего это вырвалось механически, но Вика тут же подумала, что Софочка в аппарате Федерации профсоюзов ее просто надувает, хотя она ей выбила земельный участок в тридцати километров от МКАД в товариществе ученых. Сейчас самая захудалая путевка в подмосковный санаторий стоила один-два миллиона рублей, а уж в Сочи выкладывай тысячу долларов, и коли сохранились в природе горящие путевки, то почему Вика их не имеет – вот что взволновало молодого и неотразимого референта.

Басов, поняв, что обмишурился, стал на ходу придумывать байку о том, что президиум Российской Академии наук подключили к такому курортному обслуживанию, но хороводят там не профсоюзы, у которых ничего нет, а аппарат «Белого дома», то есть подключили их к правительственным каналам. Вот там еще бывают горящие путевки. Одна из них подвернулась, ее предложили Илье Евгеньевичу, он взял ее как бы для себя, но поехал племянник.

– Он вконец вымотался с последним проектом, спал по четыре часа в сутки, вот я его и отправил…

– А что же вы мне ничего не сказали, – обиделась Вика, – я уже выписала ему снова коттедж в Сходне, в дачном поселке «Мемориал», счет отдала в бухгалтерию. Выходит, ему это не нужно?

– Почему не нужно, очень даже нужно. Это же на лето. А тут я его просто выпихнул на юг, чтоб он немного подзагорел и искупался в море…

Илья Евгеньевич осекся. Он подумал, что когда сотрудники увидят Сергея, бледного, с бледным, измученным лицом и с кругами под глазами, то все тут же поймут, что ни на какой юг Басов-младший не выезжал. Это будет некрасиво.

– Правда, я его знаю, проваляется все две недели на диване в номере с книжкой в руках, – смущенно добавил Басов.

– Почему, Сергей Константинович любит плавать. Он мне сам рассказывал, что его любимое развлечение – подводная охота и собирание всяких ракушек, – сказала Вика.

– Под водой тоже не позагораешь, – заметил Илья Евгеньевич и подумал, что надо где-нибудь достать морских ракушек. Лучше всего позвонить в Ялту, и пусть его старый друг Коста Георгиади пришлет ему самолетом.

– Илья Евгеньевич, ваш племянник, Сергей Константинович, звонит, – сказала по внутренней связи секретарша. Басов густо покраснел, но тут же нашелся.

– Вот, видимо, уже из санатория, – заулыбался он, снимая трубку.

Любопытство Вики к племяннику директора имело свои причины. Им снова неожиданно заинтересовался Станкевич. Правда, тот вечер пошел кувырком. Геннадия Генриховича совершенно неожиданно вызвали в Минфин для делового разговора, и он смог уделить ей лишь полчаса, угостил шашлыком, подарил бутылку мартини и спешно отправил домой, попросив разузнать о Басове-младшем все, сблизиться с ним, если возможно, его заинтересовала бы любая конфиденциальная информация, все расходы и хлопоты он готов щедро оплатить. Он даже выдал ей триста долларов на предварительные расходы: пусть поведет его в театр, в ресторан, куда угодно. Гонорар будет еще щедрее.

– А что нужно узнать? – не поняла Вика.

– Я хочу знать о нем все. Где учился, как провел детство, чем занимается, что делает, привычки… – Геннадий Генрихович улыбнулся. – Это звучит пока странно и непонятно, но так нужно. Я потом все объясню. И еще: все это решительно между нами. Договорились?

Басов слушал взволнованную речь племянника, и Вика пожалела, что находится в кабинете, а не в приемной. Там она бы послушала, о чем они говорят.

– Хорошо, отдыхай, я скоро заеду, – проговорил Басов и, взглянув на Вику, поправился: – Подлечу, быть может. Как вода в море?.. Понятно, я так и знал, что будет холодная. Май еще… Ладно, договорились. Пока. Звони, не забывай!..

Сергей, выслушав эту абракадабру про море, громко чертыхнулся, но потом понял, что дядя сочинил про него очередную легенду.

Илья Евгеньевич положил трубку.

– А вы тоже в Сочи собираетесь? – удивилась Вика.

– Вообще-то я ему обещал, что подъеду, но сейчас уже вижу, что не выберусь, – сообщил академик, не глядя подписывая бумаги, принесенные Викой, лишь бы побыстрее отпустить ее. Ее любопытство раздражало старика.

Сергей попросил дядю срочно заехать к нему по одному вопросу, и не вечером, а желательно днем в обед, даже обещал его покормить отбивными, хотя именно сегодня Илью Евгеньевича ждала на обед Анна Петровна, но он не стал распространяться об этом по телефону. Тайная разведка донесла, что Вика, насмехаясь, громогласно комментировала при всех его отношения с Анной Петровной. Мол, старик на старости лет сошел с ума и все такое прочее. Басов поначалу обозлился и хотел немедленно уволить насмешницу, которой позволил сесть себе на голову. Его расположение к Вике объяснялось поначалу стремлением женить племянника на красивой, пробивной и неглупой даме, он знал таковых немало, и именно они выводили своих талантливых, но лишенных всякой практической хватки мужей в академики и лауреаты. Но когда Сергей наотрез отказался от этого варианта, то и у Басова всякий интерес к Вике мгновенно пропал. А когда ему донесли про эти насмешки, то он вконец разозлился. На его счастье, из министерства пришло письмо об очередном сокращении штатов. Требовали сократить шесть единиц, и Вику он первой вычеркнул из списка сотрудников без всякого сожаления. Хотя референт ему был нужен, но он договорился с Академией, что эта единица будет идти за счет ее бухгалтерии. Там даже обозвали эту должность, как референт-координатор института и РАН. Но отдавать Вике эту должность он не собирался. Больше того, Илья Евгеньевич фактически договорился со своей Анной Петровной, что она будет исполнять эти обязанности. Тогда они смогут видеться каждый день, а потом уже проще будет узаконить их личные отношения.

Басов надеялся, что отдел кадров известил всех, кого институт увольнял по сокращению, но, судя по игриво-насмешливому настроению референта, Виктория Петровна была еще не в курсе.

Вика забрала со стола бумаги, поднялась, чтобы покинуть кабинет, но Басов ее остановил:

– Я, видимо, первый вынужден объявить вам пренеприятное известие, Виктория Петровна, но у нас объявили очередное сокращение, и я с болью в сердце был вынужден вписать вашу кандидатуру в этот список…

– Меня?! – удивилась Вика.

– Да. Я же не могу сократить лаборанта или электрика, без них мы пропадем. Администрация обязана прежде всего лишаться своего аппарата, поэтому я был вынужден. Вере Сергеевне скоро на пенсию, ее я не мог, как вы сами понимаете, так что не обессудьте, ничего не поделаешь… – горестным тоном поведал Басов.

– Да я же делала за вас половину работы! – возмутилась Вика. – Я ездила, моталась, обхаживала директоров заводов, чтобы пробить институту какой-нибудь резервуар или загогулину, делала все это за полцены, без всякого перечисления, подчас за полдня и привозила не через неделю, а в тот же день! Разве не так?!

Басов утвердительно покачал головой. В этом плане Вика действительно проявляла чудеса, работая подчас за весь отдел снабжения.

– Так в чем дело, Илья Евгеньевич?!

– А у меня к вам претензий по работе нет, – развел он руками. – Но есть приказ министерства, я обязан подчиниться. Вам выплатят пособие, я думаю, с вашими способностями вы найдете себе работу, я могу порекомендовать вас, так что, принимая это решение, мы учитывали все факторы.

Басов знал, что Вика просто так не сдастся, но был готов к этому натиску.

– Я понимаю, в чем тут дело, – усмехнулась Виктория Петровна. – Я посмела при всех высказать свое отношение к вашей связи с этой учительницей и, признаюсь, была не права, но мной руководила обыкновенная бабья ревность. Я неравнодушна к вам, вы не могли этого не заметить, и рассчитывала, что смогу завоевать ваше сердце, но была не права…

Басов удивленно вскинул брови. Он ожидал любого поворота в объяснениях, но только не этого. Вика проявляла симпатии к племяннику, все это знали, но Илья Евгеньевич никогда не замечал ее внимания по отношению к себе.

– Поэтому я и старалась зарекомендовать себя в ваших глазах незаменимым человеком. Я говорю это искренне. – Глаза Вики увлажнились, она достала из сумочки платок.

– Я тронут, Виктория Петровна, вашим признанием, но вы же знаете, что в этих вопросах я никогда не руководствуюсь личными симпатиями или антипатиями. Вопрос, увы, решенный. Я еще раз повторяю, что готов помочь вам с будущим трудоустройством, если у вас возникнут сложности.

– Спасибо! – Вика поднялась, в ее глазах блеснули злые огоньки. – Я сама сумею решить этот вопрос. Мне только жаль вас, ибо другого такого человека, как я, подыскать вам будет трудно!

– Я в этом не сомневаюсь, – согласился Басов.

– Могу я не отрабатывать двух месяцев?

– Конечно. Если у вас есть какая-то работа на примете, куда вас примут завтра, то я готов отпустить вас.

– Спасибо за вашу доброту, – язвительно проговорила Вика. – Вы приняли разумное решение! Прощайте, Илья Евгеньевич, надеюсь, что мы больше никогда не увидимся.

Басов ничего не ответил. Оскорбленная Вика пулей вылетела из кабинета, хлопнув дверью. «Вот уж кому-то достанется стервоза! – вздохнул Басов. – Не приведи Господь!»

Он набрал телефон отдела кадров и дал его начальнику нагоняй за то, что он не исполняет своих прямых обязанностей. Приказ был подписан вчера днем, а некоторые сотрудники до сих пор не оповещены.

– Я всех оповестил, Илья Евгеньевич, кроме Корецкой, – стал оправдываться начальник отдела кадров, который, как опять же донесли доброжелатели, попивал тайком горькую, причем делал это в конце дня уже на работе. – Вчера во второй половине дня ее в институте не оказалось, а сейчас мне сообщили, что она находится у вас…

– Я ее уже известил, если она захочет уйти сразу, то ей не надо отрабатывать два месяца. Вы меня поняли? – спросил Басов.

– Так точно, Илья Евгеньевич! Будет сделано! – отрапортовал бывший подполковник.

Басов решил на десять минут заехать к племяннику, чтобы потом отправиться все же на обед к Анне Петровне. Она холодный свекольник сделала с овощами да зразы на пару. По части кулинарных талантов Аннушка даже превосходила его покойную жену. Сергей и тот оценил эти достоинства. И стол сервировала так, что подниматься из-за него не хотелось.

Сергей был снова не на шутку встревожен и мерил шагами комнату. Едва Илья Евгеньевич вошел, он протянул ему «Московский комсомолец», где писали об инсульте Кромина. Статейка шла под интригующим заголовком «В России опасно быть вице-премьером». И хотя там не сообщалось, что инсульт был вызван искусственно, но племянник почему-то был уверен, что сработал опять его аппарат.

– С чего ты взял, что это твой «фантом»?! – рассердился Илья Евгеньевич. – Тогда давай составляй списки инсультников и всех заноси в свои жертвы! Этим молодцам только и нужно, чтобы захватить внимание читателей да похлеще преподнести заурядную информацию, и ты первый у них на крючке!

– Я чувствую… – ответил Сергей. – Видно же, что идет большая игра, кому-то неудобен был Шелиш, а теперь его единомышленник Кромин и кто-то старается вывести в вице-премьеры своего протеже. Это же видно! Просто сейчас они действовали более тонко и осторожно. Я должен повидаться со следователем Турецким и рассказать ему все. В случае с Шелишем он, видимо, догадался, а случай с Кроминым обойдет, хотя здесь надо искать их личного врага. Причем я чувствую: он где-то совсем рядом с ними, чуть ли не их друг, я чувствую, дядя!.. – Басов-младший с мольбой посмотрел на дядю.

Илья Евгеньевич нахмурился, вытащил из «дипломата» бутылку вина, которую вез к Анне Петровне, попросил Сергея открыть ее, набрал номер телефона.

– Аннушка, я с полчасика задержусь. Непредвиденные обстоятельства… Нет-нет, я обязательно буду, только попозже… Хорошо, целую тебя!..

Басов положил трубку. Сергей разлил киндзмараули по бокалам. Они выпили.

– Это не московский разлив, – удивился Сергей.

– Мой грузинский коллега с оказией прислал несколько бутылочек, – сообщил Илья Евгеньевич. – Не могут у нас для всех делать хорошие вещи.

Он помолчал, как бы обдумывая слова племянника. Ему нетрудно было понять чувства Валериана Володина, переживавшего за то, что его изобретение служит злым силам. Истории науки известна судьба Оппенгеймера, Нильса Бора, Андрея Сахарова, переживавших за то, что человечество, едва укротив атом, занялось не строительством электростанций, а атомными бомбами. Творец, безусловно, несет ответственность за свое открытие, но только в том случае, если он сам разрешил, позволил его использовать во зло. А этак и первого изобретателя топора можно обвинить в убийстве всех тех, кто лишился жизни на плахе. Так считал Илья Евгеньевич. Валериан же был натурой более тонкой, более чувствительной. Поэтому он и не пытался связать свою судьбу с женщиной. Уделять ей много времени он не сможет, но переносить ее страдания, ссоры для него окажется тяжкой мукой. И что тогда? Разрыв? Новые муки? А если дети? Он, прошедший тоску детского дома, переживший страдания по материнскому теплу и ласковому слову, жену из-за детей не бросит, а значит, будет терпеть и мучиться. Для творчества – это не самая лучшая оболочка. Страдания хороши изначально, как почва. А творчество начинается тогда, когда есть внутренний, пусть относительный, но покой.

– Что мне тебе сказать, Сергей? – допив вино, заговорил Илья Евгеньевич. – Когда мы вместе принимали решение о твоем новом рождении, я просил тебя крепко взвесить все про и контра, семь раз подумать и ответить: да или нет. А ответив, не возвращаться заново к прежним долгам и привычкам, не мучиться оттого, что ты не Володин, сирота безродная. Ты обретал отца и дядю, которые брали на себя ответственность за тебя. И это, ты знаешь, была не игра. Я сегодня не столько числю тебя в своих племянниках, сколько люблю тебя, как сына. Вот ведь какая притча. И тут уже пути назад нет. Пойми, мне будет не то что стыдно, что я принимал участие в этом обмане, мы никакого вреда этим поступком никому не принесли, мне будет больно оттого, что ты уже не сможешь вернуться к имени Сергей Басов, ибо нельзя дважды войти в одну и ту же реку. А значит, я потеряю сразу и племянника и сына. Поможем ли мы следствию, не уверен, а вот тем мафиози, которые тебя искали, непременно, и этот Турецкий защитить тебя от них не сможет. Наше государство даже привычки такой – защищать свидетелей – еще не заимело, слишком мал демократический градус преобразований.

Вот теперь и суди сам: что приобретем мы с тобой и что потеряем. И потери, я вижу, будут значительнее по всем позициям. А дальше поступай сам как знаешь. – Голос у Ильи Евгеньевича захрипел, нелегко ему дались эти слова, ибо он уже видел, что Сергей все решил. Решил идти прямо сейчас, не откладывая.