Текст книги "Чудо пылающего креста"

Автор книги: Френк Джилл Слотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

2

Какая бы ни была причина, но Диоклетиан не сразу ввел в действие декрет, который он обсуждал с Константином, зато немедленно выполнил свое обещание о переводе его в императорскую гвардию. На следующий же день одним и тем же приказом Максенций направлялся в Италию, Максимин Дайя – на Евфрат, а Флавию Валерию Константину присваивалось звание центуриона, назначающегося с этого момента на службу во дворце.

При первой же возможности, примерно неделю спустя, Константин поехал в Дрепанум, чтобы рассказать матери о своем новом почетном назначении. Он застал ее в саду небольшой виллы с привлекательной девушкой, с нежными чертами лица, светлыми волосами и умными живыми глазами, которой, по его оценке, было лет шестнадцать.

– Это Минервина, – представила девушку Елена, – А это мой сын, центурион Флавий Константин.

Девушка с любезностью восприняла это знакомство, а когда захотела уйти, Елена настойчиво попросила ее остаться.

– Ведь тебе интересно будет послушать о том, что делается во дворце, дорогая, – сказала она, – А уж офицер императорской гвардии наверняка знает все слухи и сплетни.

– Значит, это уже не сюрприз, – улыбнулся Константин. – Как же ты узнала?

– Марий написал мне о твоем повышении, и одновременно он послал письмо твоему отцу в Гезориак.

– Уже приступили к осаде?

– Да, – Елена внимательно посмотрела на него, – Ты очень расстроен, что тебя там не будет?

Константин пожал плечами.

– Теперь это не важно. Император Диоклетиан сказал мне, что я никогда не стану ни цезарем, ни августом.

– И ты покорно принимаешь этот приговор? Это что-то не похоже на правнука Клавдия Готика.

После скованной формальностями жизни во дворце в Никомедии Константин почувствовал, как приятно прохлаждаться в саду, а особенно любоваться хрупкой красотой Минервины. Когда Елена оставила их наедине, а сама отправилась на кухню, чтобы понаблюдать за приготовлением вечернего обеда, он узнал, что девушка – дочь купца из Дрепанума и дальняя родственница его матери. Она обладала живым умом и была куда осведомленней о делах империи, чем молодки в Никомедии, постоянно добивающиеся его внимания. Лучше его владея греческим, Минервина прочла прекрасные сказания этого романтического и чрезвычайно музыкально одаренного народа.

– Где же ты всему этому научилась? – восхищенно спросил Константин.

– Мой наставник, Феогнид из Никеи, большой знаток языков и литературы. Он так же свободно себя чувствует в греческом, как и в латинском.

– Жаль, что я не учился у него, когда был мальчишкой, – признался Константин. – Старый Лукулл знал только латынь, да и то не слишком хорошо. К счастью, солдату не нужно большого образования, кроме как в военных искусствах.

– Когда ты станешь императором, то сможешь нанять себе греческого певца, чтобы он пел тебе об Ахилле и Одиссее, или латинского поэта, который рассказывал бы о плаваниях Энея.

– Ты что, прорицательница, которая видит будущее? Или жрица на службе у оракула?

– Я христианка, – спокойно отвечала она, – Нам запрещено поклоняться другим богам, кроме нашего собственного, как и любому идолу или кумиру.

– Но ведь опасно быть христианином. – На сей раз Константин стал серьезен, ибо как-то сразу проникся симпатией к этой очаровательной юной девушке, симпатией большей, он признавал это, чем к любой доселе ему известной молодой женщине.

– Нас все время преследовали, – сказала она тем же спокойным тоном, – но Христос всегда защищал нас.

– А что ты скажешь о тех, кого распяли или сожгли, словно факелы, по приказу Нерона?

– Они пребывают с Иисусом на небесах.

– Откуда ты это знаешь?

– Он сам поведал нам об этом в Святом Писании, когда говорил: «Бог так возлюбил сей мир, что послал единственного Сына своего, чтобы всякий, кто уверует в него, не погиб бы, но имел жизнь вечную». Потому-то злым людям, стремящимся уничтожить нашу веру, никогда это не удается.

– Диоклетиан начинает прислушиваться к Галерию и некоторым другим, кто хочет уничтожить христиан.

– Тогда ему придется уничтожить собственную жену Приску и свою дочь Валерию.

– А кто говорит, что они христиане?

– Не могу тебе сказать.

– Потому что у тебя нет никаких доказательств?

– Нет, не потому. Просто когда-нибудь тебе, может, придется приказать солдатам убивать нас.

– Я не воюю с женщинами и детьми, – жестко промолвил он. – Или со стариками. Ты вполне можешь доверить мне свой секрет.

– Какой секрет? – Елена вошла в сад как раз, чтобы услышать последние слова.

– Ты знала, что Минервина христианка?

– Конечно. Это одна из причин, отчего она так мила и добра и почему я люблю ее.

– И почему когда-нибудь ее могут предать смерти, – резко сказал Константин. – Не говори мне, мама, что ты придерживаешься их варварских обрядов: ешь плоть и пьешь кровь?

– Слушаешь всю эту глупую болтовню? – презрительно проговорила Елена. – Христиане – прекрасные люди, которые помогают друг другу. Как раз завтра христианская Суббота, пойди послушать их и узнаешь правду.

– Они подрывают авторитет императора и римских богов. Неужели ты думаешь, что слуга империи станет слушать весь этот вздор?

– Пойдем завтра со мной и Минервиной, и тебе откроется правда, – подзадорила его Елена, – Даже центурион дворцовой стражи может кое-чему поучиться у такого образованного человека, как Феогнид из Никеи. Здесь у дяди Мария хранятся туника и плащ, чтобы было во что переодеться после дороги, когда он приезжает из Никомедии, У вас с ним не такая уж большая разница в размере, и не нужно, чтобы люди видели, в каком ты чине.

У Константина совсем не было желания проводить свой короткий отпуск, слушая кошачьи завывания священнослужителей. Но эти две женщины загнали его в угол, и ему приходилось или соглашаться, или же провести остаток отпуска, зная, что всякий раз, когда он посмотрит на ту или другую, то сможет увидеть, что они о нем думают.

К тому же в каком-то отношении для него почему-то стало важным, сможет ли он завоевать расположение этой худышки, которую впервые увидел всего лишь несколько часов назад.

3

Местом сбора христиан в Дрепануме служило скромное, неказистое здание, которое раньше, видимо, использовалось как магазин или склад. В нем ничего не было от величия знакомых Константину храмов Юпитера, бога-покровителя Рима, или значительно более строгих святилищ Митры, куда ходили поклоняться многие воины.

Комната оказалась заставлена ровными рядами скамей, в основном уже занятых посетителями. В одном ее конце находился простой алтарь – проще сказать, стол, покрытый скатертью, на котором стояли тарелка, тоже накрытая расшитым полотном, кубок и графин вина. Позади стола виднелся крест из кованого серебра, вероятно самый дорогостоящий предмет в этой комнате, с горящей перед ним единственной свечой.

Собравшиеся, заметил Константин, совсем не отличались от тех, кого ему доводилось видеть в римских храмах. В некоторых из них он узнал горожан, которые попадались ему на глаза во время его предыдущих наездов в Дрепанум. Другие носили на себе одежду погрубей – одежду рабов из городских окрестностей, которые обрабатывали землю, принадлежавшую землевладельцам.

Они втроем уселись на последние места, и вскоре через дверь в задней части дома в комнату вошел священник, о котором говорила Минервина, Феогнид из Никеи. Это был рослый мужчина с тонкими, точеными чертами лица греческого ученого и мистика, увенчанного высоким лбом и седеющими волосами.

Белое одеяние священника украшалось лишь далматиком из роскошной ткани, собранной складками вокруг его шеи. На нем золотом был вышит странный узор, который, оказывается, состоял из греческих букв: «йота» – «хи» – «тау» – «йота» – «сигма», но расположенных в необычном порядке: они не складывались ни в одно известное Константину слово. В центре буквы оказались выше, чем по краям, и в целом получалось очертание рыбы[37]37
  Ихтис – в переводе с греческого – рыба.


[Закрыть].

Константин уже готовился попросить Елену растолковать ему смысл странного акростиха, когда заметил у основания чеканного креста тщательно отполированную дощечку, на которой по-гречески было выжжено каким-то раскаленным инструментом: «Иисус Христос Теон Иос Сотер». И даже при своем несколько ограниченном знании греческого он узнал слова: «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель», которые и послужили основой для акростиха. Около алтаря находилось небольшое сооружение для чтения, или кафедра проповедника. Подойдя к нему, священник поднял руки и стал произносить слова молитвы, к которой присоединились и все остальные. Это заклинание, доселе еще незнакомое уху Константина, казалось ему до странности простым и прекрасным:

Отче наш, сущий на небесах,

Да святится имя Твое.

Да лриидет Царствие Твое.

Да будет воля Твоя

И на земле, как на небе.

Хлеб наш насущный дай нам на сей день.

И прости нам долги наши,

Как и мы прощаем должникам нашим.

И не введи нас в искушение,

Но избавь нас от лукавого.

Аминь.

– Эта молитва была дана нам самим Иисусом, когда он пребывал на земле, – шепнула Минервина Константину. Особенно одна фраза – «Да придет Царствие Твое» – поразила его слух; в ней, похоже, подразумевалось, что христиане просят своего Бога установить царство на земле, а это явилось бы изменой Риму, наказуемым смертью преступлением. Однако он не успел спросить об этом Минервину, потому что священник заговорил снова.

– Я прочту вам, – объявил он, – из проповеди, которую произнес Господь наш Иисус Христос с горы в Галилее, как она записана для нашего руководства в Святом Писании:

– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить на Меня.

Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

Феогнид положил на кафедру свиток, с которого он читал, и начал говорить. Слова его были просты, как и слова прочитанной им проповеди. Кратко, но красноречиво он рассказал историю о Боге, который, будучи всесильным, так любил людей, что послал единственного своего сына, чтобы он показал им путь к вечной жизни. Феогнид говорил о служении человека по имени Иисус Христос в далекой Палестине, как народ жаждал той правды, которую он ему принес, как глубоко черпал из его мудрости. Он поведал о том, как власти, религиозные и светские, ополчились против этого простого учителя из неприметного городка под названием Назарет и как они в конце концов предали его суду, ложно обвинив в измене, утверждая, что он возглавляет восстание против Рима. Клятвенно подтвердив свою ложь, они вынудили римского наместника провинции Понтия Пилата приговорить Иисуса из Назарета к самой позорной из казней – к смерти на кресте в окрестностях Иерусалима, известного Константину под римским названием Элия Капитолина.

Под конец Феогнид рассказал чудесную историю о том, как к гробнице, куда положили тело Христа, пришли преданные ему женщины, чтобы совершить последний обряд помазания, и увидели, что гробница пуста. И вот голосом, в котором звучала надежда, принесенная воскрешением Иисуса всем, кто шел за ним, он поведал о явлениях назареянина его сподвижникам, названным апостолами. И в частности об одном человеке по имени Савл из Тарса, который, хотя сначала и являлся гонителем христиан, был переименован в Павла и призван Христом распространять добрую весть за пределами Иудеи и который стал подлинным светочем истины.

– Иисусе говорит в сердце каждого из нас ежедневно, – сказал Феогнид в заключение своей проповеди. – Если мы только прислушаемся и отдадимся ему, то познаем радость апостола Павла, когда ему наконец была указана цель, предначертанная Богом. И что бы тогда ни выпало на нашу долю, мы, уверенные в своей собственной цели, всегда будем преисполнены Святым Духом, с которым мы восторжествуем над смертью, как и было обещано нам Господом нашим Спасителем Иисусом Христом.

Проповедь закончилась, но осталась еще одна часть службы под названием причастие, которую Феогнид объявил как Обедню Любви. Константин с беспокойством подумал, неужели сейчас последует тот ужасный ритуал, о котором он был уже наслышан – питие крови и поедание плоти. Но церемония оказалась простой и прекрасной: в память человека, которого христиане считали сыном своего Бога, они преломляли хлеб и ели его, запивая вином, потому как, по словам Феогнида, во время прощального ужина в Иерусалиме его пил с учениками Иисус перед тем, как претерпеть страшную смерть, к какой обычно приговаривали беглых каторжников, дезертиров и самых низких предателей.

Константин не принимал участия, как и его мать, но Минервина присоединилась к тем, кто встал на колени перед алтарем для принятия причастия. После богослужения множество людей столпилось вокруг Елены и Минервины, а там подошел и сам священник. Без своего внушительного облачения Феогнид не казался таким уж высоким, но в глазах его горел дружелюбный огонь, а когда их представили друг другу, он крепко пожал Константину предплечие руки.

– Поздравляю с назначением в императорскую гвардию, – сказал он, – В Никомедии говорят, что император благоволит тебе и что ты быстро пойдешь вверх.

Когда лицо Константина выразило удивление, он с улыбкой добавил:

– Я не обладаю никаким даром предсказания. Просто твой дядя Марий – мой старый друг, хотя он еще не наш. Твой учитель Лактанций тоже. Скажи-ка мне, как тебе сегодняшняя служба?

– Она была очень интересной – и новой для меня.

– Но во многих отношениях не так уж сильно отличающейся от обряда почитания солдатского бога Митры – это у тебя на уме?

– A-а, как вы догадались?

Феогнид рассмеялся:

– Тут нет никаких дьявольских сил, можешь быть уверен. Видишь ли, я когда-то был поклонником Митры и долгое время разрывался между ним и Христом, пока не увидел тавроболиум – обряд заклания быка.

Обряд, о котором упомянул Феогнид, Константину доводилось видеть уже не раз. Этой дорогостоящей церемонией проситель предположительно должен был завоевать высочайшее расположение солдатского бога; в начале обряда он спускался в яму, поверх которой устанавливали металлическую решетку, а над ней жрец перерезал горло молодому бычку, заливая коленопреклоненного в яме кровью и символически очищая его в служении Митре, позволяя ему выйти из ямы новым и освященным человеком.

– Я спросил себя, какая польза человеку от крови бычка, когда Божий Сын отдал жизнь свою как жертву за всех, кто идет за ним и называет его Господь и Спаситель, – продолжал Феогнид. – И тогда я понял, что ни Митра с Юпитером, ни любые другие боги не смогут предложить мне дара вечной жизни, которую дает Иисус Христос.

– Вы пытаетесь обратить меня в свою веру? – спросил Константин.

Феогнид покачал головой.

– Судя по тому, что говорят твоя мать и Марий, ты мыслишь самостоятельно и тебя нелегко переубедить. Я уверен, центурион Константин, что в один прекрасный день ты увидишь свет, но, сдается мне, это произойдет только тогда, когда Иисус Христос пожелает, чтобы ты прозрел.

В задумчивости возвращался Константин назад в Никомедию к своим обязанностям во дворце. Но на этом коротком пути его мысли были не столько о виденной им в Дрепануме службе и проникновенных словах священника, сколько о тоненькой девушке, стоящей под солнцем со светлым ореолом волос, обрамляющих прекрасные черты лица. И он уже подумывал, скоро ли ему удастся найти благовидный предлог, чтобы оставить свои обязанности во дворце и еще раз приехать в Дрепанум.

Глава 5

1

Три года, проведенные Константином в Никомедии, пока он достигал своего совершеннолетия, были для него во многих отношениях периодом неудовлетворенности. Ибо хотя ему и оказали честь служить в личной гвардии императора, он бы с радостью все это обменял на возможность принимать участие в увлекательных событиях, разворачивающихся на Западе, под умелым и энергичным руководством Констанция.

Гезориак, главный морской порт Галлии, расположенный напротив Британии, пал, когда Констанций, следуя примеру, поданному Александром Великим при осаде Тира, построил огромную дамбу, сделавшую гавань досягаемой для его военных машин. С переходом порта к Риму самозваный август Караузий лишился базы, из которой его флот нападал на торговые суда в проливе Фретум-Галликум и держал в частичном подчинении северные племена аллеманов. А имея Гезориак в своих руках, Констанций мог уже подготовить флот для вторжения в Британию.

Главный удар предстояло нанести непосредственно по ближайшему британскому берегу, переправившись через канал, но Констанций применил диверсионную тактику, послав из устья реки Сены эскадру под командованием префекта Асклепиодата. Этот небольшой флот добился успехов сверх всяких ожиданий, когда под покровом густого тумана смог войти в одну из главных рек Британии и подняться до города Лондиния. Тем временем Караузия убил его заместитель Аллект, который сам, захваченный врасплох близ Лондиния, был скоро побежден войсками под началом Асклепиодата. В результате Констанций высадился с главными силами, почти не встретив сопротивления, и Британия пала без какого-либо серьезного сражения.

Примерно в это же время Диоклетиан в согласии с соправителем Максимианом выпустил указы, которые в тот памятный вечер он обсуждал с Константином в саду своего дворца. С момента вступления их в действие устанавливались твердые цены на все продаваемые товары и услуги, а также твердые ставки оплаты всех работающих. Фиксировалась и пропорция ценного металла в монетах, но этого оказалось недостаточно, чтобы противодействовать злу, порожденному прошлыми делами, – и в результате начался буквально ад кромешный.

Торговцы припрятывали товары, дожидаясь их дефицита на рынке, а затем тайком продавали дороже. Люди отказывались работать за предлагаемые деньги, и наниматели вынуждены были втайне приплачивать им за труд. Народ большей частью неизбежно превратился в нацию нарушителей закона, за чем, естественно, последовал период внутренних неурядиц.

Все это время источником счастья для Константина являлись его поездки в Дрепанум, где он встречался с Минервиной, которая распускалась как цветок, превращаясь в необыкновенно красивую женщину. К тому же новости с юга вновь всколыхнули его надежды побывать в настоящих сражениях.

В Африке и Египте, где мир давно уже был под угрозой, внезапно вспыхнула война, когда группа из пяти мавританских народов оставила свою родную пустыню и вторглась в спокойные и богатые провинции, лежащие по Нилу. Этим моментом также воспользовался грубый и дикий народ блемиев, живший в не тронутом культурой регионе меж устьем Нила и Красным морем, и восстал против власти Рима.

Но Египтом восстание не ограничивалось. Западнее, на побережье Северной Африки, мавр по имени Юлиан объявил себя в Карфагене августом, облачившись в пурпурный плащ. А в Александрии египтянин по имени Ахилл заявил претензию на тот же высокий пост. Таким образом, Максимиану пришлось двигаться из Италии, пересекать узкую полоску воды, отделяющую остров Сицилия от Карфагена на африканском берегу, пока Диоклетиан готовился вести вторую армию в Египет.

В новостях от Констанция из Треверов сообщалось о почти ежегодном рождении у него детей от Феодоры. Второго мальчика, вслед за первым получившего имя Константин, назвали Аннибалианом, а третьего – Констанцием. Елена, естественно, забеспокоилась о том, чтобы у нее появились внуки, – дабы сохранить наследственную линию своего сына, и вскоре перед отъездом с императором в Египет Константин взял себе обожаемую им Минервину в конкубины, так как любая другая форма брака между ними оказывалась невозможна из-за того, что он происходил из знатного рода, а она нет.

В тихом городишке Дрепанум он приятно провел отпускную неделю с матерью и юной женой, а затем вернулся в Никомедию, чтобы возглавить во время египетской экспедиции императора когорту его личной охраны, нося на сей раз знаки отличия первого трибуна[38]38
  См. 2 (трибун).


[Закрыть].

2

Спустя несколько недель галера с императором Диоклетианом и непосредственными членами его двора, включая Константина, уткнулась в причал огромного мола, составляющего часть гавани города Кесарии в Палестине. Даций, которому удалось добиться, чтобы его включили в состав экспедиционной армии, несколько лет назад воевал в этих местах и довольно хорошо познакомился с их историей. Портовый город, объяснил он Константину, был построен почти триста лет тому назад иудейским царем Иродом, известным как «Великий», чтобы не путать его с правителями, носящими то же имя, которые пришли позднее.

Кесария оказался городом столь же великолепным, что и Никомедия: с огромным амфитеатром и дворцовой крепостью, где расположился Диоклетиан на время ожидания из близлежащих районов вспомогательных войск, приданных его силам, готовящимся выступить в южном направлении на Александрию. Однажды ранним вечером Константин обедал на балконе дворца, выходящем на запад, на цепь холмов, отделяющих береговую равнину от горы с удивительно красивой снежной вершиной, ярко-розовой в лучах угасающего солнца, когда ему сообщили о прибытии посетителя. Он поднял глаза от стола и увидел худого человека лет тридцати с небольшим, в простой одежде из грубого материала, по которой он уже научился распознавать христианских священников.

– Благородный трибун! – Гость поклонился. – Меня зовут Евсевий Памфил.

– Христианин и священник?

– Да.

– Что привело тебя сюда, уважаемый? – Константин жестом указал на стул. – Ты ведь знаешь, что я не принадлежу твоей вере.

– Но разве ты не сын цезаря Констанция?

– Да.

– И знакомый моего друга Феогнида из Никеи?

– Я встречался со священником Феогнидом. Но как ты узнал об этом?

– Мы вместе учились в школе Памфила, пресвитера Кесарии.

Пресвитера? – Константин нахмурился. – Это слово мне незнакомо.

– В нашей Церкви им обозначается руководитель, – объяснил Евсевий. – Здесь, в Кесарии, Памфил руководил школой священников, и я – хранитель его библиотеки.

– А зачем ты пришел ко мне?

– Вчера император принес жертву в храме Аполлона.

Главный жрец изучил внутренности животного, чтобы погадать о предстоящей войне в Египте, и обещал победу…

– Но в словах, дающих лазейку, если Дела пойдут плохо, – напомнил ему Константин.

– Кроме того, жрец посоветовал императору избивать жителей Александрии до тех пор, пока его лошадь не окажется по колено в их крови.

– Ты же не просишь снисхождения для мятежников, вырезающих римских солдат?

– Нет, не прошу. Апостол Павел учил нас молиться за царей и всех, кто имеет над нами власть. Мятежники, несомненно, должны быть наказаны, иначе будет анархия и в конце концов пострадают все. Но Александрия – один из первых центров нашей веры за пределами Палестины, и там живет много христиан. По полученным оттуда сообщениям я знаю, что они не бунтуют, но, если после вашей победы начнется большая резня, они тоже пострадают, хотя и невинны.

– Помню. Феогнид говорил мне об этом Павле, – сказал Константин, – Я вижу, вы, христиане, во многом полагаетесь на него.

– Он являлся и является величайшим учителем после самого Иисуса. Письма-памятки, адресованные им новым церквам, которые он основал, входят в наше Священное Писание. Я уверен, что они тебя заинтересуют.

– Возможно, когда у меня найдется время. Но зачем обращаться ко мне по поводу христиан в Александрии? Ведь я всего лишь трибун и у меня мало действительной власти.

– Ты сын цезаря. И будешь когда-нибудь править…

– Здесь ты ошибаешься, – Константин не скрывал своего раздражения. – Император Диоклетиан вовсе не намерен позволять цезарям назначать себе на смену собственных сыновей.

– Но цезарь Галерий уже наделил своего племянника очень большой властью на Востоке. Здесь, в Палестине, поговаривают, что, когда цезарь Галерий станет августом, Максимин Дайя будет цезарем этого региона, а также Египта; так почему бы и твоему отцу не поставить тебя цезарем на Западе?

– Ты говорил о Египте, – резко сменил тему Константин. – Чего бы ты хотел от меня?

– Император прислушивается к тебе. Если бы ты попросил за невинных в Александрии, это бы много значило.

– А также предоставил бы цезарю Галерию желанную возможность повредить мне и императору, – заметил Константин. – А знаешь ли ты, что, если бы это дело поручили ему, он бы вас, христиан, уничтожил всех до одного?

– Знаю, – спокойно сказал Евсевий, – Скоро нас, по всей видимости, снова начнут преследовать и казнить, как при Нероне, поэтому мне бы хотелось спасти как можно больше людей. Видишь ли, трибун Константин, гонения начинаются и прекращаются с развязавшими их правителями, но Церковь Христа вечна. Даже если все в Александрии будут преданы мечу, мы продолжим решать задачи, поставленные перед нами Христом, когда он был взят на небеса после своего воскрешения. Я прошу только о том, чтобы ты, если представится случай, сделал все возможное для спасения невинных александрийцев, будь то христиане или язычники, как это сделал твой отец в Галлии и Британии.

– Что смогу, я сделаю, – пообещал Константин. – Но многого не ждите. Император придает большое значение словам прорицателей и оракулов. Если они велели ему затопить улицы Александрии кровью, да еще так, чтобы она была по колено его лошади, тогда боюсь, что он так и поступит.