Текст книги "Чудо пылающего креста"

Автор книги: Френк Джилл Слотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

2

У Константина были все причины для того, чтобы со всеми войсками, которые он мог взять с собой, не подвергая опасности рейнскую границу, предпринять стремительный бросок на юг, ибо, несомненно, в качестве следующего шага Максимиан попытался бы заключить пакт с Максенцием в Риме, дающий им обоим власть над всей западной частью империи. Затем они могли бы пойти войной на Лициния и захватить плодородные провинции Иллирика, прежде чем Галерий собрался бы с силами, чтобы оказать им сколь-либо серьезное сопротивление.

Чтобы спуститься по реке к Арелату, требовалось менее недели, но известие о приближении Константина дошло до Максимиана раньше, когда кто-то с берега заметил плывущую на юг гигантскую армаду и, чтобы предупредить его, мчался день и ночь, уверенный, что получит хорошее вознаграждение. Войдя в Арелат, Константин узнал, что его тесть отступил в Массилию, лежащую на берегу моря, забрав с собой Фаусту с дочерью.

Поскольку Массилия была хорошо укрепленным городом, Константин отказался от обычной тактики прямого штурма, предпочтя нечто иное. Один с возницей и трубачом он разъезжал взад и вперед перед стенами города на своей золотой колеснице, стоя в развевающемся у него за спиной пурпурном плаще августа, и выкрикивал команду, адресованную легионам Массилии, приказывая захватить его именем город. Когда от Массилии не поступило немедленного ответа, он неохотно распорядился готовиться к штурму. Но около полуночи в его стане началось какое-то движение, и у палатки в сопровождении стражи и слуги с завернутым в одеяло свертком появилась облаченная в плащ женская фигура. Это оказалась Фауста с дочкой.

– Ты не пострадала? – быстро осведомился Константин.

– От собственного отца? – возмутилась она, видимо виня своего мужа за то, что ее выдворили из дома посреди ночи. – По-твоему, моя семья состоит из каких-то чудовищ?

Константин из реального опыта хорошо себе представлял, из каких чудовищ состояла ее семья, и знал, что чудовищ этих надо уничтожать. Но, радуясь, что она с ребенком снова рядом, он пропустил мимо ушей прозвучавшую в ее голосе резкую ноту.

– Слава Богу, что ты хоть в безопасности, – сказал он.

– Богов тут благодарить нечего, – колко возразила она. – Меня к тебе послал отец.

– Зачем?

– А что же еще ты мог бы ожидать? Да, он захватил власть, но только потому, что пришло известие о твоей смерти. Он боялся, что кое у кого из твоих военачальников может возникнуть такая же мысль.

– У Дация, например? – Уж он мог себе представить, что ей наговорил Максимиан – и во что она, похоже, поверила.

– Или у других. – Она совсем не заметила иронии в его голосе. – Отец сказал, что сдаст тебе Массилию, так что никакого кровопролития не будет.

– На каких условиях?

– Откуда у тебя такая подозрительность? Ведь он же только старается помочь тебе. Уж хотя бы будь ему благодарен за охрану твоих владений после того, как пришло сообщение, что тебя убили, когда ты гнался за германцами.

– А ты видела его? – спросил Константин. – Того, кто принес весть о моей смерти?

– Конечно, видела. Думаешь, я бы этому поверила, если бы не услышала собственными ушами?

– Полагаю, что нет, – согласился он.

– Значит, ты принимаешь предложение отца?

– Ты с ребенком и в придачу город Массилия – в обмен на его жизнь? С моей стороны было бы неблагодарностью не принять его.

– Я говорила ему, что ты будешь великодушен.

Снаружи раздался топот марширующих солдат, и вскоре появился Даций – во главе гарнизонного отряда. Старый вояка выглядел несколько поизносившимся, лицо было хмурым. За ним, спотыкаясь, брел Максимиан, который без своего пурпурного плаща казался маленьким и незначительным.

Даций приказал отряду остановиться и отдал приветственный салют.

– Город твой, август, – рапортовал он. – И один пленный…

– Я требую ареста военачальника Дация за то, что он захватил меня, когда я готовился сдать тебе Массилию. – Максимиан вышел вперед, чтобы обнять своего зятя, но что-то в неподвижном взгляде Константина остановило его. – Спасибо Геркулесу, что ты цел и невредим, сын мой! – сказал он как-то неубедительно, – Ведь нам сообщили, что ты умер.

– Спасибо, что присмотрел за моей семьей и моим царством, – холодно поблагодарил его Константин и приказал страже доставить на колеснице Фаусту с ребенком и Максимиана в Арелат. Он проводил их глазами, пока они не исчезли в темноте, удаляясь в сторону колесниц, затем повернулся и, положив руку на плечо Дация, провел старого друга в палатку и налил ему чашу вина.

– Ты выглядишь так, словно с тобой грубо обращались, – сказал он. – Кто освободил тебя от оков? Максимиан?

Даций цветисто выругался.

– Не говори мне, что ты поверил этому фарсу.

– Разумеется, нет. Я предполагаю, что легионы восстали против Максимиана после того, как увидели меня сегодня в колеснице и узнали, что я жив.

– И первыми – твои старые соратники, Двадцать второй легион. Я еще был в заточении, но, бьюсь об заклад, старая лиса почуяла близость собак и отправила твою жену с ребенком торговаться с тобой за свою жизнь.

– Расскажи-ка мне по порядку, что произошло?

– Примерно месяц назад в Арелате появился гонец с известием, что тебя убили. Сказал, что попался врагам, бумаги у него отобрали, но ему удалось сбежать. Я так расстроился, что не допросил его сам. Но когда Максимиан нацелился на захват трона, мне пришла в голову мысль, что эта весть, наверное, ложная, но к тому времени гонец уже исчез. Вскоре после этого меня арестовали.

– Как тебе удалось послать мне сообщение из тюрьмы?

– Среди тюремной охраны один декурион был мне обязан: я спас ему шкуру, когда он обучался в Никомедии и однажды нарушил дисциплину. Что будешь делать с Максимианом?

– Сделаю его своим пенсионером. – В голосе Константина зазвучала суровая нотка. – Для такого честолюбивого человека, как он, это должно быть достаточным наказанием.

– Даже смерть была бы большим милосердием, – согласился Даций. – Но все равно я организую за ним наблюдение. Скорпион и мертвым может ужалить, если как следует наступить ему на хвост.

3

После предательства Максимиана в Арелате и унизительной для Константина необходимости возвращать себе часть собственных владений с помощью силы, потребовалось несколько месяцев, чтобы снова утвердить там свою полную власть. Отдельные очаги сопротивления, разгоревшиеся за время непродолжительного восстания, пришлось подавлять вооруженным путем, и хотя Константин предпочел бы уехать в Треверы, какое-то время его присутствие на юге было необходимо.

Фауста забеременела вторым ребенком и мало выходила из дома, не желая, чтобы люди видели ее в таком положении. Она спала в комнате, примыкающей к спальне Константина, и однажды вечером после четырехдневной инспекционной поездки по Южной Галлии он удивился, увидев, что она входит к нему в комнату, когда он уж готовился лечь спать. Константин заметил, что она плакала, и тут же подошел к ней, чтобы заключить ее в свои объятия.

– Ну, что такое, моя радость? – спросил он ее.

– Я чуть не предала тебя, поверив в искренность отца, когда он захватил тут власть, – призналась она.

– Я знал, что ты не участвовала в его плане, – заверил ее Константин. – А что это заставило тебя изменить к нему свое отношение?

– Я только что узнала, что отец хочет убить тебя и снова захватить власть.

– Откуда тебе это известно?

– Моя служанка узнала об этом заговоре от своего любовника – слуги моего отца.

– Он сообщил ей какие-нибудь детали?

– Покушение должно состояться сегодня ночью. Отец знает, что как только мы уедем в Треверы, ему будет трудно соединиться с Максенцием, поэтому нужно убить тебя до того, как мы уедем.

– Ты уверена в источнике этих сведений?

– Абсолютно уверена. В случае, если ему удастся тебя убить, моей служанке и ее любовнику обещана свобода, но она решила, что сможет выиграть больше, если расскажет о заговоре мне.

– Оба получат подходящее вознаграждение, – пообещал Константин. – Теперь иди к себе в комнату, а я подготовлю своему убийце неплохую встречу.

– Прошу тебя, не убивай его, – умоляюще попросила она, – Он же ведь только тщеславный старик, снедаемый честолюбием.

– От моей руки он не умрет, – пообещал ей Константин, но больше ничего ей не сказал.

Быстро были сделаны необходимые приготовления. В постель Константина уложили слугу-евнуха, предупредив его, чтобы он не спал, ввиду ожидающегося нападения. Константин не знал наверняка, сколько человек удалось подкупить Максимиану, чтобы совершить на него покушение, поэтому доверился только Дацию. Оба они заняли позицию в спальне Фаусты, смежной с комнатой мужа, оставив маленькую щелку в двери, чтобы им были слышны звуки из соседних комнат.

Уже после полуночи они услышали, как открылась коридорная дверь спальни – доказательство того, что Константин поступил мудро, не сообщив о готовящемся покушении никому из постоянной стражи дворца. Ибо Максимиан не мог бы проникнуть в спальню, не подкупив постоянно стоявшую снаружи охрану. Тот, кто вошел, не имел с собой никакого освещения, очевидно достаточно хорошо ознакомившись с комнатой, чтобы пробраться к постели незамеченным.

Не успел Константин крикнуть, чтобы предупредить лежащего в его постели евнуха, как услышал приглушенный возглас убийцы, за чем последовал стон умирающего. Рывком открыв дверь, он пропустил вперед Дация, побежавшего перекрывать коридорную дверь, а сам бросился к постели спасать слугу, пока Фауста доставала из шкафа зажженную заранее и спрятанную до поры свечу.

Константин опоздал. В неровном свете горящей свечи они увидели Максимиана, который склонился над ложем и снова вонзил сталь в лежащее на нем инертное тело. Когда он, с окровавленным кинжалом в руке, распрямился, Фауста взвизгнула и уронила свечу. Она еще горела, и Константин нагнулся за ней. В это время Максимиан, воспользовавшись переполохом, бросился затравленным зверем к наружной двери. Но там с мечом в руке уже стоял Даций, и бывший император снова повернулся к Константину. Увидев у зятя в руке кинжал, он понял, что ему не уйти, и выронил окровавленное оружие.

– Дочь твоя ходатайствовала за тебя, хоть ты и убийца, – холодно произнес Константин. – Ты получишь такое же снисхождение, какое сам даровал Северу, и, надеюсь, у тебя хватит достоинства не опозорить носимую тобой когда-то порфиру.

Вскоре после рассвета явился Даций с известием, что Максимиан повесился в собственном жилище. Но хотя о предательстве старого императора стало уже широко известно, Константин распорядился, чтобы его похоронили со всеми подобающими почестями, на которые вправе был рассчитывать бывший август Рима. Когда отгорел погребальный костер, пепел собрали и послали Максенцию – чтобы прилюдно, по обычаю римских семей, его поместили в алькове семейного дома, или колумбарии, отведенном для останков умерших. В действительности, однако, Константину хотелось, чтобы этот прах постоянно напоминал его шурину, что измена заслуживает лишь одну награду – быструю и безжалостную.

Глава 20

1

Второй ребенок у Константина и Фаусты родился вскоре после их переезда из Арелата в Треверы. И это опять была девочка. И хотя Константин уверял Фаусту, что пол ребенка не имеет для него никакой разницы, он видел, Что она удручена тем, что до сих пор не может родить ему сына. То обстоятельство, что императрица Феодора с ее тремя сыновьями и тремя дочерьми жила в такой близости от Треверов, также постоянно раздражало молодую августу, в которой стал сказываться ее вздорный характер. Когда Феодора нанесла им визит вежливости, чтобы взглянуть на новорожденную, сводная сестра оказала ей очень холодный прием. После ухода Феодоры Константин отчитал молодую жену за холодность.

– А что она торчит тут, в Треверах? – резко возразила Фауста.

– Это был ее родной дом – еще задолго до того, как он стал нашим.

– А теперь он наш. Ты позволил ей сохранить титул августы; разве этого недостаточно для того, чтобы она не напоминала нам вечно о чадах твоего отца, о том, что они старше наших детей? Случись с тобой что-нибудь в одной из этих бесконечных войн, которые ты ведешь с германцами, и Феодора будет проталкивать этого своего бледного сыночка на трон как твоего преемника.

– У меня уже есть сын, который старше моего сводного брата Константина, – напомнил он ей.

– И ты, должно быть, прочишь его на свое место?

– Почему бы и нет? Крисп – мой первенец.

– От крестьянской девки! К тому же христианки!

– Минервина дочь купца из Дрепанума.

– Подобно тому, как твоя мать была буфетчицей!

Впервые в жизни Константину захотелось ударить женщину, и при этом свою собственную жену.

– Семья моей матери содержала гостиницу на императорской почтовой дороге в Вифинии, – холодно сказал он. – Среди них не было убийц и лжецов, как в вашей семье.

По его тону Фауста поняла, что зашла слишком далеко, и, увертливая, как ящерицы, попадавшиеся ему на Востоке, которые могли изменять свою окраску в зависимости от местности, снова стала самим воплощением любви и обаяния.

– Милый, ну конечно же я хочу, чтобы ты любил своего первенца, – заверила она его. – Просто я ревную тебя к любой другой женщине, которая родила тебе ребенка, особенно мальчика.

Ссора закончилась на этой ноте, но в его голове она вызвала цепочку воспоминаний. В последнее время Константин нечасто думал о Криспе – заедали государственные дела, но теперь он вспомнил, что мальчишка-то уже почти такого же возраста, каким был он сам, когда началось его военное обучение в Никомедии. И, подстегнутый этим воспоминанием, он принял решение.

– Мне нужно, чтобы ты поехал в Дрепанум и привез Криспа в Галлию, – сказал он Дацию, когда они на следующее утро закончили смотр гвардии.

– Когда ты это решил?

– Вчера.

– Императрице Фаусте это не понравится.

Константин пожал плечами.

– Фаусте не нравится все, что может, по ее мнению, явиться угрозой ее собственным детям.

– Вряд ли ты можешь винить ее за это, но ведь Крисп действительно твой первенец.

– И пора бы уже ему начинать свое военное образование.

– Не здесь же, в Треверах, – возразил Даций. – Это было бы все равно что бросить камень в лицо августы.

– У меня вовсе нет желания обижать Фаусту, – признал Константин. – Но Криспу нужно узнать многое о Галлии и ее народе, ведь, когда я двинусь дальше на Рим, он останется здесь цезарем.

– На Рим? – Даций удивленно поднял брови, – Это наша следующая цель?

– А разве она не существовала всегда?

– Судя по тому, что я слышу о Максенции, там многие были бы тебе рады. Сенат и римская знать нуждались в нем одно время, но теперь, когда он обложил их налогом, который называет «свободным даром», они вопят громче греческого или сирийского купца, подозревающего, что его обжулили. Когда мне ехать в Вифинию?

– Поезжай, как только будешь готов. Лициний всегда был нам другом, поэтому ради безопасности тебе бы лучше ехать северным маршрутом через Иллирик. Передашь от меня Галерию письмо.

– Разумно ли это? Ведь он, возможно, попытается удержать Криспа как заложника, как пытался удерживать тебя.

– Не думаю, – сказал Константин. – Только вчера Эвмений показал мне кое-какие сообщения от наших шпионов в его столице. Галерий болен, возможно, смертельно. Не будет в том никакого вреда, если мы заверим его и Лициния в том, что у меня нет к ним никаких территориальных притязаний.

Даций удивленно вскинул брови.

– Но как же так?

– Я еще молод, Даций. У меня еще есть куча времени, чтобы подумать о Востоке, – после того как я обеспечу себе Запад.

2

Стремительная кампания Константина против вторгшихся в Галлию германцев и еще более стремительный бросок по воде в Арелат перед лицом попытки захвата Максимианом Галлии не дали ему времени проверить работу его представителей. Магистраты нескольких административных районов Галлии находились в подчинении у Эвмения как префекта и Крока как военного командующего, но Эвмений жаждал возвратиться в Аутун в Центральной Галлии, где он преподавал риторику перед тем, как стать секретарем Констанция, и Константин намеревался передать там в его руки дальнейшее обучение Криспа.

В ожидании возвращения Дация с Криспом из Вифинии он проехался с инспекционной поездкой по Галлии и убедился в том, что страна процветает, хотя имело место обычное недовольство населения налогами, необходимыми для содержания большой армии, которую он совершенствовал и наращивал: официально – для защиты страны от частых нашествий германцев, а на деле – готовясь к неизбежному столкновению с Максенцием.

В это же время он ненадолго съездил в Британию, чтобы проверить ее оборону, и убедился, что в ней царят политическая устойчивость и мир. Как в Галлии, так и в Британии одно обстоятельство особо бросалось в глаза: поверив ему на слово, христиане повсюду восстановили церкви. Что ни город, епископы приходили поблагодарить его за терпимость, и он не мог не заметить, как прекрасно организованы их прихожане – лишнее доказательство того, что он поступил мудро, избавив их от гонений.

Закончив инспекционную поездку по Британии, Константин поспешил вернуться в Галлию, уверенный в том, что Даций с Криспом уже на месте. Но, помня крепкого десятилетнего парня, с которым он ездил на лошадях по холмам в окрестностях Дрепанума, Константин изумился, увидев высокого, довольно серьезного на вид молодого человека, с глазами, полученными по наследству от матери. Во всех других отношениях он являлся уменьшенной копией своего деда Констанция – светловолосый, широкоплечий, со спокойной уверенностью манер, противоречащей его юному возрасту.

– Бабушка твоя здорова? – осведомился Константин.

– Да, здорова и передает тебе привет.

– А Лактанций? Он все заставлял тебя сидеть за книгами?

Крисп скорчил смешную гримасу, Константин расхохотался, и рухнула стена отчуждения между ними.

– Помню, когда был в твоем возрасте, я чувствовал то же самое, – признался Константин. – Но надеюсь, ты учишься лучше меня. Скажи-ка, ты все еще ездишь верхом?

Глаза юноши радостно загорелись.

– Когда я слишком вырос, чтобы ездить на пони, дядя Марий подарил мне лошадь. Дома я езжу на ней каждый день.

– Будешь ездить и здесь, в Галлии, – заверил его Константин. – Я думаю отправить тебя в школу в Автуне. Мой советник, Эвмений, будет твоим учителем.

– Но я хочу быть солдатом, как и ты, – запротестовал Крисп.

– Мы держим школу в Автуне для военной подготовки молодых командиров, которые потом идут служить в легионы, – объяснил Константин. – Галлы прекрасные наездники, и мы делаем большую ставку на кавалерию.

– Это было бы то, что надо. А когда ехать?

– Дело за Эвмением. Это, должно быть, недолго.

Тут вошел Даций, его грубое лицо согревала улыбка.

Он любовно положил руку на плечо подростка и восхищенно воскликнул:

– Прекрасный сын у тебя, август! С задатками хорошего солдата.

– Даций сам составил программу военного обучения в Автуне, – сообщил Криспу Константин.

– Тогда я точно знаю, что мне это понравится, – обрадовался юноша. – Теперь, будь добр, извини меня, отец. Начальник конницы Крок пригласил меня пойти с ним на колесничие бега.

– Конечно, иди. Нам с Дацием много о чем надо поговорить.

– Он так похож на тебя, когда ты был в его возрасте, – сказал старый солдат, едва за юношей закрылась дверь. – Твоя мать отлично его воспитала.

– Она не хотела его отпускать? В письме я объяснял ей, что ему пора приступить к военному обучению.

– Ей очень не хотелось расставаться с ним. Но ведь он уже достаточно взрослый, чтобы оставить ее гнездо, и она это понимает.

– Как насчет наших дел с Лицинием и Галерием?

– Лициний пока выжидает. Но я уверен, что он перейдет на твою сторону, как только ты завоюешь власть в Италии.

– А Галерий?

– Наш старый враг страдает от болезни, которая поразила все его тело. Тебе это покажется невероятным, но он до одержимости убежден в том, что оскорбил христианского Бога и теперь принимает за это наказание.

– Уж он-то его заслужил так, как никто другой.

– Похоже, Галерий это понимает. Но, набив свою казну золотом христиан и обогатившись за счет их собственности, он теперь хочет помириться с ними. Опубликовал даже эдикт о терпимости, дающий христианам все права, которыми они пользовались до гонений. – Даций достал из кармана своей туники свиток пергамента и передал его Константину. – Вот, читай сам.

Документ, составленный в простых выражениях, информировал все официальные власти о том, что отныне членам христианской веры позволяется свободно отправлять свои обряды, восстанавливать церкви и вернуть себе награды и почести, которыми до эдиктов Диоклетиана пользовались многие из них.

– А что Максимин Дайя? – спросил Константин. – Подчинится он этому указу?

– Дайя, как я слышал, делает то, что ему заблагорассудится. Коль он сможет вытянуть у христиан хоть один золотой для своего собственного кошелька, он не остановится и будет им докучать. Что будешь делать с эдиктом Галерия?

– Опубликую, разумеется. Ведь то же самое вот уже несколько лет я делаю в Галлии и Британии.

– Твоя мать обрадуется, когда услышит эту новость.

– Так она уж и впрямь стала их человеком?

– Да. Она не могла принять христианство раньше, боясь поставить тебя в неловкое положение, пока гонения на них фактически утверждались законами.

Что-то в голосе Дация подсказало Константину, что тот о чем-то умалчивает, и он спросил напрямик:

– Что-то случилось с матерью?

– Не с ней, с христианами. Они утверждают, что Бог выбирает их средь прочего люда, а на деле они оказываются хрупкими сосудами.

– Что ты имеешь в виду?

– Как только в азиатских провинциях и Иллирике отменили указы о гонениях, христиане стали воевать между собой. Те, что не отдавали на сожжение Священное Писание, предпочитая пытки, отказываются признавать тех, что притворно подчинялись указам, лишь бы остаться в живых. Теперь первые утверждают, что только они имеют право быть священниками, и в результате одни епископы проклинают других. Даже у церквей, которые держались вместе, начался раскол по поводу того, кто из них чист, а кто нет.

– Ты их обвиняешь?

– Не обвинял бы, если бы они признали, что похожи на других людей и подвержены тем же слабостям, – сказал Даций. – Но те, что противились указам, теперь претендуют на особую святость и даже взяли на себя роль суда, чтобы судить тех, чья вера, возможно, оказалась не такой сильной, как их собственная. Я не раз читал учение человека, которого они называют Христом, и не нашел там ничего в подтверждение именно этой идеи.

– И здесь, в Галлии, мы этого не допустим, – твердо сказал Константин, – Если христианство как следует держать в руках, to, я считаю, оно могло бы стать мощной силой поддержания порядка. Если когда-нибудь мне предстоит править империей от Персии до Британии и от Германии до Египта, то я должен везде подчинить его себе.

– Когда же ты это решил?

– За эти последние месяцы, пока я проезжал по моим собственным владениям и увидел, как разрослась эта секта. Ты знаешь Хосия из Кордовы?

– Испанского священника, духовника императрицы Феодоры?

– Того самого.

– Только в лицо. Но они с Эвмением близкие друзья.

– Хосий, в сущности, христианский епископ, – пояснил Константин. – Я подумываю о том, чтобы сделать его одним из моих главных советников, когда Эвмений уедет с Криспом в Автун.

– Почему бы тебе и самому не стать христианином?

– Когда-нибудь, возможно, и стану. Старые боги и старые времена, Даций, уходят в прошлое, и однажды христианство может стать сильнейшей религией в империи. Диоклетиан делал из них врагов, когда издавал указы о преследовании, и из-за этого пострадал Рим. Я такой ошибки не сделаю.