Текст книги "Чудо пылающего креста"

Автор книги: Френк Джилл Слотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

4

Спустя немногим более двух недель Константин стоял в верхнем этаже гостиницы на окраине итальянского города Неаполя, нетерпеливо ожидая возвращения Дация: он должен был выяснить, проживает ли госпожа Фауста там неподалеку, в загородном доме своего отца, в чудесном местечке в Кампании. Как он и предвидел, Даций так и вскипел, узнав о действительной причине включения Неаполя в их маршрут, утверждая – и не без веских оснований, – что Константину пытаться встретиться с Фаустой после категорического запрета Максимиана было бы просто глупо.

В конце концов у Константина не оставалось никакого выбора, кроме как приказать Дацию разыскать Фаусту или хотя бы попытаться узнать, где она, и седовласый центурион отъехал, держа спину жестко и прямо, словно проглотил копье. Хуже того, Константин в глубине души понимал, что Даций прав, но быть рядом с Фаустой и не пытаться увидеть ее стало для него равносильно тому, чтобы иметь крылья и не, полететь над Альпами туда, на север, в Галлию.

Чтобы не думать о Фаусте, Константин мысленно обратился к событиям прошедших недель, начиная с того момента, когда они с Дацием так поспешно посреди ночи уехали из Никомедии после посещения их Лицинием. Покидая столицу, они пробирались по узким и в основном немощеным улочкам, и тем самым им удалось остаться незамеченными.

Первую часть пути они следовали по маршруту императорской почты, по которому осуществлялась скорая перевозка официальных документов и между Никомедией и Сирмием. Официальная сеть дорог через каждые двенадцать римских миль предлагала путнику почтовые станции, где можно было сменить лошадей и раздобыть пропитание. Как правило, две такие станции располагались между каждыми двумя гостиницами, где путники могли провести ночь. Но поскольку можно было свободно достать повозки с постелями и кушетками, на которых едущие могли отдыхать, многие по срочным делам ездили день и ночь.

Дороги тщательно размечались стандартными мильными камнями, цилиндрическими по форме и установленными на квадратных основаниях. Их охраняли и приводили в порядок старшие чины центурионского состава, так называемые бенефициарии, с тем чтобы путешествующие чувствовали себя на дорогах в безопасности, кроме таких районов, как Альпы. Каждый мильный камень снабжался именем, титулом и годом начала правления императора, при котором он был поставлен, а также цифрой, указывающей расстояние от ближайшего города. Поэтому на этих дорогах путешествующим сбиться с пути было довольно трудно.

Поменяв на почтовых станциях несколько раз лошадей, они переправились на пароме через узкий пролив Боспор, или Бычий Брод, названный так на основании греческой легенды об Ио, которая якобы переправилась в этом месте в виде коровы. Пересев на свежих лошадей в одной из гостиниц на северном берегу, они той же ночью поехали в сторону Адрианополя и ближе к утру немного поспали, завернувшись в плащи, у ручья, давшего лошадям воду и сочную траву.

К рассвету они уже снова скакали верхом и вечером четвертого дня попросили номер в гостинице в Адрианополе. Там они плотно поели после довольно скудного питания по дороге и, объявив заполнившему гостиницу люду, что завтра отправятся дальше на северо-запад к Сирмию, вернулись к своим тюфякам, попросив разбудить их за час до рассвета.

Еще не рассеялся ночной туман, а они уже ехали средь пригородных полей Адрианополя в юго-западном направлении и вскоре оказались на Эгнатиевой дороге, одной из главных в империи, ведущей к западу в сторону Рима. Легкой оказалась для двух ездоков переправа через узкую часть залива Адриатического моря, к северу от пролива Отранто, ибо ветер был попутным, что Константин расценил как благоприятный знак, позволяющий надеяться на успешное преодоление оставшейся части пути. Нанятому ими парусному рыболовному Суденышку для этого потребовалось чуть больше дня и ночи, причем большую часть времени Даций страдал от качки. Когда они предъявили свои пропуска в порте Брундизий, им дали и показали кратчайшую дорогу в Неаполь.

Нервничая, – ему казалось, что Даций что-то уж больно медлит с возвращением, хотя тот ушел чуть больше часа назад, – Константин вышел на балкон и глубоко вдохнул воздух с запахом соли, принесенным освежающим вечерним ветром со стороны гавани. Это был его первый приезд в преуспевающий новый центр под названием Неаполь, и то, что он увидел, когда они въезжали в город с востока, произвело на него огромное впечатление.

О плодородии земли в его окрестностях свидетельствовали богатые оливковые рощи и виноградники с тяжелыми сочными плодами, дающими, как сказал Даций, лучшие сорта вин в империи. Холмы и морское побережье оказались усеяны виллами, зачастую почти полностью скрытыми кронами деревьев. А неподалеку от самого города лежал процветающий римский порт Путеолы, где они надеялись найти галеру, идущую к устью реки Родан, – или Роны, как ее чаще называли, – близ города Массилии, откуда путники могли проследовать по широкому водному пути в самое сердце Галлии.

Звук шагов в коридоре заставил Константина вернуться в комнату. Когда они замолкли перед дверью, он бросился к ней открывать, не дожидаясь, пока Даций выстучит условный сигнал. Насупленная физиономия Дация говорила о том, что центурион не одобряет его импульсивности, но чувство вины тут же рассеялось, как только Фауста бросилась ему в объятия.

– В вашем распоряжении час, и на этот раз держите дверь на запоре, пока я не просигналю.

Даций закрыл дверь, оставив влюбленных наедине, и в течение долгих драгоценных минут, пока они страстно целовались и прижимались друг к другу, слова были ни к чему. Потом Фауста отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза.

– А что это, Константин, ты прячешься, словно преступник? – полюбопытствовала она.

– А разве Даций не сообщил тебе, в чем дело?

Она сморщила нос.

– Он не очень-то жалует меня. Сказал только, что ведет меня к тебе.

Константин вкратце рассказал ей о своих отношениях с Галерием и о том, как им пришлось бежать из Никомедии.

– Максенций пришел в ярость, когда не его объявили цезарем, а этого придурка Максимина Дайю, – сказала она.

– И меня обошли стороной, не забудь.

– Мы все знали, что в цезари ты бы не прошел, – заверила она. – Ну разве мог бы Галерий допустить, чтобы наши с тобой семьи обрели более тесные связи, чем они уже есть на самом деле?

– А Максенций – где он сейчас?

– В Риме. Все строит козни против Севера.

– А если я обращусь к твоему отцу – ради нас, – он согласится, как ты думаешь?

– Милый, только не сейчас. Он мною слишком дорожит, чтобы так дешево отдать. Отец поклялся, что снова вернется к власти, когда у Галерия и Максимина Дайи ухудшатся дела на Востоке. И не будет лучшего способа привлечь нужных людей, чем чары красивой дочери.

Глядя на нее, сидящую рядом с ним на одной из кушеток в комнате, он не сомневался в ее правоте. Она действительно была красивой, даже красивее, чем тогда, когда Константин видел ее в последний раз. Но эта мысль его не обрадовала, ибо никогда еще она не казалась ему такой недоступной.

– Если бы ты действительно любила меня, ты бы поехала со мной в Галлию, – сказал он.

– Но, милый! – вскричала она. – Ты ведь знаешь, я говорила тебе в Риме, что любовь – это одно, а браки между царскими отпрысками – это совсем другое.

– Но ты говорила еще, что решила выйти за меня замуж, когда увидела, как я сражаюсь с Кроком в Никомедии.

– Да, говорила. Но я также решила, что когда-нибудь стану августой. Сделай меня августой – и завтра же я буду твоей.

– Ну что ты меня мучаешь! – гневно воскликнул он, – Ты ведь отлично знаешь, что теперь мне до трона далеко – дальше, чем прежде.

– Да легионы обожают тебя с тех самых пор, как ты спас от смерти стольких солдат, когда они отступали из Персии, – сказала она. – Если бы после отречения Диоклетиана ты обратился к ним от имени своего отца, то уж мог бы сам позаботиться о себе и стать августом Востока.

– Как же я мог бы вот так взять и разделаться с Галерием?

– Да так же, как и другие императоры до тебя, – предав его смерти, – спокойно проговорила она, – В конце концов, на отречении Диоклетиана народ заявил, что ты ему нужен. И он бы тебя поддержал, если бы ты отделался от Галерия и объявил себя на его месте.

– А сохранение порядка в империи? То, к чему стремился Диоклетиан?

– Уже зреют силы, которые разорвут ее на части, – пожав плечами, сказала Фауста. – Максенций строит планы против Севера, а мой отец – против Галерия и Максимира Дайи. Если Диоклетиан решит, что есть опасность потерять Восток, он может вернуться на трон. Тогда и отец снова провозгласит себя императором Запада.

– Забываешь, что август сейчас – мой отец.

– Тут хватит места для троих: твой отец – в Галлии, Британии и Испании, а ты при нем цезарь; мой отец – в Италии, Африке и Паннонии; и Максенций – в Египте и Сирии. Такое деление империи гораздо разумней, чем то, которое было при Диоклетиане. Ты же видишь это.

С этими словами она снова оказалась в его объятиях. И он, обнаружив, что Фауста стала куда более женственной, чем в час их расставания в Риме, пришел в такое возбуждение, что забыл обо всем на свете. Когда она целовала его в губы, мягкость ее рта воспламенила в нем непреодолимое желание, грозящее завладеть им полностью. Но даже когда Фауста прильнула к нему всем телом, – вполне сознавая, подозревал Константин, как это действует на него, – он не мог не задаваться вопросом, в какой же степени ее страсть основана на действительных чувствах и в какой – на желании ее продвинуться в своих собственных планах.

– Теперь, после Никомедии, тебе остается только одно: сделать себе в Галлии и Британии, такое имя, чтобы легионы пошли за тобой, куда ты захочешь. – Она оттолкнула его как раз в тот момент, когда он по-настоящему распалился. – Ведь сделал же себя Караузий августом Британии.

– Он был мятежником!

– Перед тем как стать мятежником, он был героем – когда выгнал пиратов из пролива. Мой отец и Диоклетиан даже признали его августом Британии.

– Только потому, что в Галлии шло брожение от восстания багаудов, а с севера угрожали германцы.

– В Галлии вечно идет брожение, – весело сказала она, – А германцы только того и ждут, когда им представится возможность перейти через Рейн. Пикты снова подняли восстание в Британии, и я только вчера слышала, как отец говорил, что Констанцию придется снова переправляться через Фретум-Галликум, чтобы подавить его.

– Он делал это и раньше, – не без гордости напомнил ей Константин.

– Но только потому, что мой отец, когда Констанций повел свою армию в Британию, пошел из Медиолана в Галлию и прикрыл границу через Рейн в Колонии Агриппине и Могонтиаке[51]51
  Ныне города Кельн и Майнц.


[Закрыть].

– Что правда, то правда, – согласился Константин. – Полагаю, ему бы снова хотелось это сделать.

– Возможно, если твоего отца не поддержит Север. Теперь, когда Констанций женат на Феодоре, все мы в семье должны помогать друг другу, – Она сопроводила свои слова быстрым дразнящим поцелуем, – Вот видишь: у тебя есть все основания, чтобы сделать себе имя в Британии. Победишь пиктов и иди дальше на север, к Стене Антонина[52]52
  Самая северная линия укреплений римлян в Британии, построенная императором Антонином.


[Закрыть], затем переправься через нее, захвати Гибернию[53]53
  Ныне Ирландия.


[Закрыть] – и ты будешь править территорией, заслуживающей того, чтобы провозгласить себя августом.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он, пораженный ее знакомством с городами, о которых он даже и не слышал.

– Учила, разумеется. Как только я решила стать августой Британии – это было несколько месяцев назад…

– Несколько месяцев назад!

– Мать получила письмо от Феодоры: твой отец потребовал, чтобы Галерий послал тебя в Галлию на помощь ему в усмирении пиктов, – терпеливо объяснила она. – Я вспомнила, что Караузий был когда-то августом Британии, и стала читать о ней.

– Ты забываешь, что Караузию позволили править только потому, что наши с тобой отцы были слишком заняты: они старались обезопасить Галлию для Рима. Когда они с этим покончили, и ему пришел конец.

– Только потому, что Караузий стремился распространить свою власть и на Галлию, – поправила она, – Ты ведь, конечно, это знал.

Константин не был слишком уверен в этом – он никогда не отличался особо сильными знаниями по истории, но ему не хотелось, чтобы она об этом догадалась.

– Вот видишь, что бывает с людьми, которые слишком заносятся? – торжествующе воскликнул он.

– Мы не станем брать Галлию! – Голос Фаусты прозвучал с несколько раздраженной интонацией; учительница явно начинала терять терпение со своим непонятливым учеником. – Ты с персидской войны уже герой, а сыновья Феодоры слишком малы, чтобы править. На время ты можешь стать цезарем Британии, а потом августом. Затем, когда твой отец в конце двадцатилетнего правления отречется от власти, ты станешь править и Галлией. А при поддержке двух мощнейших армий в империи ты сможешь перейти через Альпы и стать правителем Италии, а через несколько месяцев – и всей остальной империи.

У Константина появилось ощущение, несколько похожее на то, что он испытал однажды на Востоке, когда смотрел на извивающуюся змею, медленно встающую из корзины под завывающие звуки флейты в руках старого заклинателя. И тут в его сознание вторгся посторонний звук: два быстрых удара в дверь и после короткой паузы – третий. Это Даций предупреждал, что Фаусте пора уходить.

– Будь в Британии таким же отважным, как тогда с персами, мой милый, – сказала она, становясь на носки, чтобы поцеловать его на прощание. – И глазом не успеешь моргнуть, как тебя провозгласят там августом, и я прибегу к тебе со всех ног.

– А что, если твой отец все еще будет не согласен?

– Не беспокойся, я всегда смогу уговорить его. Если понадобится, я и убегу.

– Почему бы тогда не поехать со мной сейчас?

– Но, милый, подумай! – воскликнула она, широко распахнув глаза, – Нужно ли участвовать в забеге, если приз уже заранее твой?

Глава 15

1

В соленом воздухе уже ощущалось морозное дыхание зимы, когда однажды после полудня Константин вместе с Дацием взобрался на вершину холма и взглянул сверху вниз на оживленный портовый город Гезориак. А перед этим быстрая военная галера доставила их из Неаполя к устью Роны, где они пересели на почти столь же быстрое судно, и вверх по реке добрались до Лугдуна[54]54
  Современный город Лион.


[Закрыть], штаб квартиры Центральной Галлии и города, важного самого по себе.

Не знай Константин способностей своего отца как правителя, он бы, пожалуй, мог удивиться, видя везде вокруг мир и процветание. Вдоль реки располагался ряд растущих городов, между которыми лежали плодородные фермы и леса, а прекрасная сеть римских дорог связывала те городские центры, что не были соединены между собой этой водной артерией и ее притоками. Эти последние, как рассказывал ему капитан галеры, расходились так широко, что по ним можно было перевозить грузы и пассажиров до пунктов, расположенных в пределах тридцати миль от притоков другой великой реки на севере Галлии, Рена, или Рейна, откуда они переправлялись для дальнейшей перевозки по воде. По меньшей мере половина судоходства реки приходилась на военные корабли, а в прибрежных городах, где им приходилось останавливаться, они узнавали, что и по суше движется поток людей и товаров, и все в сторону моря, где Констанций собирал на берегу армию для похода в Британию.

Город Гезориак считался наиважнейшим портом на берегу пролива, имеющего название Фретум Галликум ввиду своего положения в самом узком месте этой жизненно важной водной преграды. Он располагался на холмах у речного устья, но воды гавани почти не было видно из-за огромного количества галер и торговых судов, стоящих там на якоре. Прохожий солдат указал им путь к римскому штабу – зданию с видом на порт. Перед пурпурными лентами на документах Константина открывались все двери, так что вскоре он уже обнимался с отцом.

– Марий и Елена в своих письмах говорили правду. – Констанций отстранил от себя сына, рассматривая его глазами, которые, как и у самого Константина, слегка подернулись поволокой. – Ты вырос, возмужал.

– Мне почти тридцать, отец. Я уже давно перестал расти.

– Не о росте я говорю – об уме. Марий говорит, что твоя мудрость не уступает твоему воинскому мастерству.

– Надеюсь, она выше, отец.

– Ты прав, конечно. Каждый сильный и проворный может научиться хорошо сражаться, но тем, которые хотели бы править, нужна особая мудрость.

– В Галлии мы видели много доказательств тому, что ты обладаешь такой мудростью, – сказал Даций. – Многое переменилось с тех пор, как я побывал тут в последний раз, и все к лучшему.

– Расскажите-ка мне о своем пути, – попросил их Констанций. – Вижу, Галерий незамедлительно удовлетворил мою просьбу.

Константин начал рассказ с получения им в Салонах распоряжения, которым он освобождался от поста начальника охраны бывшего императора. Когда он дошел до того места, где Даций предсказал, что в письмах Галерия будет говориться о его предупреждении насчет опасностей альпийских перевалов, Констанций прервал его и сломал печать на одном из пакетов. Пока он читал, Константин внимательней присмотрелся к отцу, ведь в первые минуты волнующей встречи он не смог его как следует разглядеть; но то, что он увидел, совсем его не обрадовало.

Сильный человек с загорелым обветренным лицом, который в тот далекий день уезжал из Наисса, оставляя позади обозленного и плачущего мальчишку, здорово постарел за этот десяток с небольшим лет. Цвет лица, заметил Константин, не такой уж здоровый, широкие плечи как-то ссутулились, на лице появились морщины, он похудел и осунулся. И это, наряду с висевшей на нем форменной туникой, заставило Константина заподозрить, что упомянутая в письме к Галерию болезнь куда серьезней, чем все они думают.

– Ха! – Констанций поднял вверх свиток, отмечая большим пальцем место, которое он хотел им прочесть.

Даций оказался прав, предупреждая, что нельзя ехать по северному пути непосредственно в Треверы. В письме содержалось упоминание-предупреждение об опасности альпийских перевалов, и это подтверждало, что в данном районе готовилась западня и что после их смерти письма так или иначе попали бы Констанцию в руки, казалось бы снимая всякую вину с написавшего их.

– Галерий заплатит за это! – мрачно сказал Констанций. – Я позволил ему провозгласить Севера цезарем в Италии, чтобы избежать разногласий с Максенцием, пока я буду усмирять пиктов. Но как только окончится кампания в Британии, я перенесу свою столицу в Медиолан и отправлю Севера в Галлию. Рассказывай дальше, Константин.

– Дальше рассказывать особенно нечего. Из Адрианополя мы выехали, делая вид, что едем на север, а сами по полям выбрались на Эгнатиеву дорогу. В Италии поехали в Неаполь, и нам повезло: там стояла военная галера, уже готовая отплыть в Лугдун.

– Вы поступили благоразумно, не поехав в Рим, – согласился Констанций. – Север оповещает обо всем прежде всего Галерия, потом уж меня, и Максенций не питает к вам никакого расположения.

– Была и еще причина, чтобы поехать в Неаполь, – признался Константин. – Я надеялся встретиться с Фаустой.

– С Фаустой? – Констанций нахмурился. – Младшей дочерью Максимиана? Не знал даже, что ты знаком с ней.

– Мы познакомились в Риме на Виценналии и полюбили друг друга.

– Она ведь еще довольно молода?

– Но вполне созревшая для своего возраста.

– Теперь вспоминаю ее. В прошлом году она гостила в Треверах. Ты, конечно, знаешь, что моя жена, Феодора, приходится ей сводной сестрой? Она хорошенькая, не так ли?

– И очень решительная. Она поведала мне такое, что могло бы заинтересовать и тебя.

– Вот как?

Константин вкратце передал ему свой разговор с Фаустой, опустив ту его часть, где речь шла о том, что он должен стать цезарем Британии и в дальнейшем провозгласить себя августом.

– Все это в общем для меня не такая уж новость, – сказал Констанций, когда он закончил. – Феодора не жалует своего отчима и частенько получает из дома сведения о том, что там делается. Знаю, что Максимиан надеется еще раз облечься в пурпурную мантию и что Максенций не уступает ему в честолюбии. Но я преподам тебе важный урок… Нет, пусть лучше вместо меня это сделает Даций. В конце концов, он является твоим наставником с тех пор, как я уехал с Востока.

– В чьих руках армия, тот правит и страной, – быстро проговорил Даций. – А одна армия в Галлии стоит двух других в остальной части империи.

– Верно, мой старый боевой товарищ. Я бы выразился точно так же, – тепло сказал Констанций. – Ты был хорошим учителем.

– У способного ученика.

– Вижу. Чем бы теперь хотел заняться, сынок?

– Переправиться с тобой в Британию и помочь в усмирении пиктов.

– В качестве моего заместителя? Давно уж пора.

Константин знал своего отца, поэтому не сомневался в искренности его предложения. Однако искушение принять его сразу же и в голову ему не приходило.

– Если я получу такое повышение в обход твоих регулярных командиров, это только вызовет недовольство, – заметил он. – Мне как трибуну положено командовать легионом. Дай мне его, и я испытаю себя.

Одобрение, вспыхнувшее в глазах отца и Дация, подсказало ему, что он сделал правильный выбор. Констанций позвонил в колокольчик на столе рядом с ним, и, почти тут же открылась дверь, впустив пухленького средних лет человека в мантии ученого.

– Это Эвмений, мой начальник канцелярии, – представил его Констанций. – Мой сын трибун Константин и центурион Даций.

– Я закажу благодарственную жертву Юпитеру за твое ^: благополучное прибытие, трибун, – тепло приветствовал его Эвмений. – И твое тоже, центурион. Мы вас ждали и, Надо сказать, немного беспокоились.

– Пусть сегодня выйдет приказ, Эвмений, назначить j моего сына командиром Двадцать второго легиона, – отдал указание секретарю Констанций и снова повернулся к сыну: – Тебе он понравится. В нем лучшая галльская кавалерия среди вспомогательного контингента. Помню, ты успешно справлялся с такими войсками в Августе Евфратене. Даций, разумеется, будет твоим заместителем.

– Пора отдыхать, август, – твердо сказал Эвмений. – Я найду жилье для нового командира Двадцать второго легиона и его помощника и вернусь, чтобы дать тебе лекарство.

– Хорошо, что ты здесь, Флавий, а то меня некому защитить от этого тирана, – пошутил Констанций, и по его тону стало видно, что он искренне любит своего пухленького секретаря. – Позже мы здесь поужинаем и поговорим о походе на пиктов.

– Насколько же серьезно болен мой отец? – спросил секретаря Константин, когда они вышли из комнаты.

Эвмений смерил его быстрым оценивающим взглядом.

– Два месяца назад у него был серьезный приступ, но теперь ему намного лучше. Вот почему экспедиция в Британию так запоздала.

– Но он поправится полностью?

– Твоему отцу пятьдесят пять лет, и эти годы, с тех пор как он приехал в Галлию, для него явились тяжелым бременем – тяжелым даже для сильного человека. Мне трудно сказать, что вызвало тот приступ несколько месяцев назад. Возможно, это был рецидив прежней лихорадки. Или заболевание печени – а это уж посерьезней. Теперь он поправляется, но ты, наверное, заметил, как сильно он исхудал.

– И цвет лица у него не такой здоровый, как, помню, был раньше.

– Заботы по поддержанию мира всегда обременительны, – вздохнул Эвмений. – Я рад, что появились сильные плечи, которые понесут их вместе с ним.

Едва они вышли и стали подниматься по улице, как Константин услышал, что его громко окликают по имени Он повернулся и тут же оказался в объятиях Крока, старого своего товарища по годам учебы в Никомедии. Галльский вождь, судя по внешности, вновь вернулся к обычаям своего народа. Его роскошные светлые волосы были зачесаны назад и из-под узкого обруча вокруг головы свисали почти до самых плеч. Здоровенные усищи завивались колечками по обоим концам верхней губы. Туника оказалась окрашена в полдюжину разных цветов, а штаны, оканчивающиеся кожаными сапожками, были расшиты цветочками, такими же яркими, как туника. С плеч свисал плащ на золотой цепочке, кисти рук украшались золотыми браслетами, а в ушах сверкали золотые сережки.

– Это вы, вождь? – Слова Эвмения мгновенно вернули Константина к действительности, и он впервые заметил, что серебряный обруч на голове у Крока – это вовсе и не обруч, а диадема с драгоценными камнями, а плащ, что висит на плечах, окрашен в пурпурный цвет.

– Ты уже царь! – воскликнул он удивленно.

– Всего лишь маленького царства, которое, умирая, оставил мне отец, – заверил его друг. – Август Констанций утвердил меня в этом сане, но моя настоящая работа – в армии и в галльской коннице.

– Стало быть, мое письмо…

– Открыло передо мной все двери после того, как Галерий – пусть его имя навеки звучит проклятием – отправил меня с позором на родину. Когда твой отец узнал, что я кое-что смыслю в лошадях и верховой езде…

– И являешься лучшим кавалеристом в империи…

– Нет, нет, дружище! Эта честь принадлежит тебе, – поправил его Крок, – Она завоевана на поле в Никомедии и, насколько я слышал, нашла подтверждение на берегах Евфрата.

– Вождь, – решительно прервал разговор Эвмений, – Императору пора принимать лекарство. Я вел трибуна и центуриона, чтобы найти им жилье.

– Будут жить у меня, – тотчас выпалил Крок. – Ни о чем другом я и слушать не стану.

– Что ж, может, это и к лучшему, – согласился Эвмений. – Ведь трибун Константин будет командовать Двадцать вторым легионом.

– В Двадцать втором – моя лучшая конница! – возбужденно воскликнул Крок. – Тебе здорово повезло, дружище. – Тут лицо его посерьезнело. – Но такой пост не для сына августа, спасшего целую армию от наступающих персов. Удивляюсь, что Констанций не сделал тебя своим заместителем.

– Он предлагал, но я попросил дать мне легион, – признался Константин. – В конце концов, последнее воинство под моим началом состояло из пятидесяти человек. Мне нужно попробовать себя, как это сделал ты.

– Тут хватит и одного сражения, – заверил его Крок. – Когда пойдем на пиктов, в этом недостатка не будет. Идемте, я найду вам жилье.

Вскоре Константин с Дацием уютно устроились в доме на городской окраине, отданном в распоряжение Крока. Дом выходил на поле, где сотни лошадей на привязи ждали, когда их переправят через пролив, и где отряды всадников проходили военное обучение. Слуга принес им мясо, хлеб и вино – галлы, вспомнил Константин, всегда считались хорошими едоками. Пока они ели, он пытался осторожно выведать у Крока, как обстоят дела в Галлии и особенно насчет здоровья отца.

– В начале этого года август Констанций тяжело болел, – сообщил ему Крок. – Кое-кто из нас полагал, что нужно послать за тобой, но август побаивался, что Галерий узнает о его состоянии здоровья и откажет тебе в этой поездке – чтобы ты, случись что, не захватил бразды правления.

– Я бы очень даже мог не приехать, – согласился Константин. – Уже вышло распоряжение послать меня на Евфрат. Галерий только потому и отпустил меня, что положился на наемных убийц, которые, по его расчетам, должны были покончить с нами на альпийских перевалах.

Крок смачно выругался.

– Так ты, значит, вовремя убрался с Востока. Этому скоту Дайе уж очень бы хотелось покомандовать тобой. Но тебе понравится воевать с пиктами, – продолжал он. – Это здоровенные грубые парни с тяжелыми широкими мечами, а язык у них звучит как пила, которая врезается в дубовое бревно. Когда великан, которого зовут Бонар, ведет их в сражение, они своими воплями могут нагнать страху на всех, кроме обученных воинов. Вот уж жаль, что их вождям не хватает здравого смысла, чтобы подписать мирный договор и стать римскими гражданами, как поступила остальная Британия.

– Так ты думаешь, что все-таки можно умиротворить весь этот остров?

– Почему бы и нет, если можно было бы договориться с Бонаром? Ведь удалось же там править Караузию. Если бы он не пошел на Галлию и не захватил бы Гезориак, он бы, возможно, все еще оставался августом Британии.

Мнение Крока удивительно совпадало с тем, что сказала Фауста. А изучив карту Британии из драгоценного рулона Дация на пути из Неаполя в Галлию, Константин был склонен к тому, чтобы с ним согласиться. Если он отличится в предстоящей кампании, Констанций, весьма возможно, назначит его как старшего сына цезарем этого региона, когда закончится перенос столицы из Треверов в Медиолан, и отправит Севера в отставку. И тогда для осуществления всего плана, казавшегося в устах Фаусты столь фантастическим, понадобятся всего лишь считанные годы.

– А что там германские племена к северу от Рейна? – спросил он Крока.

– Твой отец сперва обеспечил крепость этой границы, подписав договоры с Аскариком и Регаисом – двумя самыми сильными германскими вождями. Думаю, ты знаешь, почему мы идем на пиктов именно сейчас, хотя до этого болезнь твоего отца заставляла нас откладывать кампанию, и вот уже почти упущено лучшее время для переправы через пролив в Британию.

– Могу догадаться, – сказал Константин. – Если Галерий попытается прибрать к рукам Италию, мы с тыла и флангов будем уже обеспечены, так что сможем пойти войной на Восток.

– Ты прошел долгий путь от мальчишки, который больше десяти лет назад приехал учиться в Никомедию, – восхищенно сказал его друг.

– Ты тоже.

– Я… нет, – с сомнением возразил Крок. – Я ведь был уже царским сыночком, так что вряд ли Галерий мог бы сделать мне очень уж плохо, боясь всколыхнуть всю Галлию. Но хотя ты и был в Никомедии заложником, чтобы твой отец здесь, на Западе, вел себя паинькой, тебе все же удалось стать героем легионов и сделать огромный шаг к завоеванию для себя порфиры цезаря.

– Кто же из нас теперь предается мечтаниям? – усмехнулся Константин.

– Бьюсь об заклад своим царством, – Крок говорил абсолютно серьезно, – что так оно и будет и что в недалеком будущем ты станешь августом Запада.

– Ты немного запоздал с этими двумя ставками, вождь, – сухо сказал Даций. – В тот день, когда он приехал в Никомедию, он уже решил, что будет править империей – и причем единовластно.

Крок испуганно взглянул на Константина.

– Это правда?

– Я был мальчишкой – искал в темноте луну.

– Как же так? Ведь ты уже выбрал себе императрицу, – едко заметил Даций. – Или, может, правильней сказать, что это она выбрала тебя?