Текст книги "Чудо пылающего креста"

Автор книги: Френк Джилл Слотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

2

Дело уже близилось к вечеру, когда Константин смог наконец передать командование дворцовой охраной Дацию и поехать в поместье дяди Мария с видом на залив, которое находилось в нескольких милях за пределами столицы.

– Редким ты стал у нас гостем, племянник, – тепло приветствовал его Марий. – Что, так тяжела служба?

– Да не столько служба, сколько забота кое о чем, – признался Константин, – Ты, наверное, знаешь, что делается во дворце.

– Слетелась стая хищников – служит только Галерию. Уже набрасывались на тебя?

– Прямиком – еще нет. Да главное-то я беспокоюсь о матери – о ней и ее друзьях, христианах.

– Да, у Елены слишком тесные отношения с дрепанумскими христианами, это опасно, – согласился Марий. – Но мы – семейство упрямцев: мне так и не удалось убедить ее расстаться с ними.

– Сама-то она еще не христианка?

– Спрашивал я ее – месяц как назад, а то и меньше. Уверяла, что нет. – Марий посмотрел на него внимательно. – А ты-то как? Даций рассказывал мне о молодом священнике, что служит в Кесарии и Антиохии.

– О Евсевии? – Константин улыбнулся. – Знаешь, а он такой наивный – верит, что их Бог действует через меня.

– Вижу, ты не поддался искушению последовать за человеком, которого они зовут Христос.

При этих словах дяди в памяти Константина возникла знакомая картина – впервые за многие месяцы: лицо хрупкого пастуха с умными и понимающими глазами, которые, казалось, могли не только проникать в душу, но и внушать уверенность и спокойствие.

– На стене разрушенной церкви в Зуре на Евфрате я видел изображение человека, которому они поклоняются, – сказал Константин. – Должно быть, он сильно отличался от других людей.

– Настолько сильно, что навлек на себя смерть на кресте и гибель на тысячи других, которые с той поры идут по его стопам, – сурово отчеканил Марий. – Выброси его лицо из своей головы и выбери себе веру полегче, такую, как поклонение Митре.

– Зачем?

– Диоклетиан может умереть в любой день. Насколько мне известно, Карин по приказу Галерия медленно травит его каким-то коварным снадобьем. Когда это случится, ты будешь сыном августа и, возможно, цезарем.

– Фауста считает, что Галерий после отречения императора попытается меня убить.

– Может, она и права, – серьезно проговорил Марий. – Союз с семьей Максимиана тебе бы совсем не повредил. Линия их рода, конечно, слаба, но твоего – достаточно сильна, чтобы одолеть ее. А как Максимиан или Галерий? Они, по-твоему, одобрят брак?

Константин хмуро покачал головой.

– Перед моим отъездом из Рима император Максимиан ясно высказался на этот счет. Только Диоклетиан мог бы заставить его выдать за меня Фаусту, но меня с каждым днем оттесняют от него все дальше. Если я не ошибаюсь, завтра выйдет декрет, который развяжет новую травлю христиан, и травить их поручат мне, по крайней мере в Никомедии. Уверен, что это дело рук Карина – он надеется, что я откажусь.

– И ты, конечно, подчинишься?

– Мне ничего другого не остается, хотя в Александрии я на это насмотрелся вдоволь. Но мне бы хотелось быть уверенным, что никто не сможет сфабриковать обвинение против матери и Криспа и повредить им.

– Они в безопасности, – заверил его Марий. – Мы с Дацием больше беспокоимся за тебя.

– Почему же?

– Диоклетиану не долго быть императором. Я доволен тем, что он устал от власти и готов покинуть трон.

– Да, в Салонах он мне именно так и говорил, – согласился Константин. – Теперь его главное желание – выращивать там капусту крупнее, чем у всех других в империи.

– Это значит то, что скоро Галерий станет августом Востока, а твой отец – Запада. Когда это случится, ты должен немедленно отправиться в Галлию.

– Если они меня отпустят.

– Здесь, в конюшне, постоянно будет дожидаться пара добрых лошадей, а другие будут наготове на расстоянии не более чем одного дня пути отсюда в сторону Альп, в деревнях людей, кому я могу доверять, – заверил его Марий. – А там тебе никакая погоня нипочем: Даций знает все проходы в горах, как улицы в Никомедии.

– Если мне удастся сбежать и твое участие в моем побеге будет раскрыто, то ты можешь поплатиться своей жизнью, – напомнил ему Константин.

– Твой отец спас мне жизнь, задержавшись, чтобы остановить поток крови, когда мне проткнули ногу копьем. Так что как раз этим я ему и обязан. Кроме того, – весело ухмыльнулся Марий, – вот станет мой племянник римским императором – тогда чего мне бояться.

3

К тому времени, когда на следующее утро отряд императорской гвардии во главе с Константином стал на караул по обеим сторонам ведущей ко дворцу галереи, дворцовая площадь густо кишела народом. Центральная часть между дворцом и христианской церковью, стоявшей напротив него на невысоком пригорке, была расчищена, и вскоре черные нубийцы-носильщики, вывезенные Диоклетианом из Египта, вынесли из дворца два тронных кресла.

Константин не знал, что Галерий находится в городе, пока не увидел коренастую фигуру цезаря Востока, шествующего от дворца вслед за куда как более тщедушной фигурой Диоклетиана. Впрочем, он не удивился: в Никомедии мало что происходило без ведома Галерия, и он привык появляться тогда, когда его меньше всего ожидали. Император и цезарь уселись на троны, а за их спинами расположился целый ряд высокопоставленных чиновников.

Толпа встретила императора ревом одобрения – ведь впервые за многие месяцы он появился на глаза народу. Даже Константин видел его впервые за несколько недель: большую часть времени Диоклетиан проводил в личных покоях, куда допускались только личные слуги и высшие чины, ответственные за несколько департаментов правительства. Хотя после долгой болезни лицо Диоклетиана покрывала довольно заметная бледность, он все же выглядел крепче, чем когда-либо с момента их внезапного отъезда из Рима, и в груди Константина снова затеплилась надежда при мысли, что ему еще, возможно, удастся убедить старого императора вступиться за него перед Максимианом.

Главный управляющий Карин стоял возле Галерия и, когда стихли приветственные возгласы, передал ему свиток, который тот стал зачитывать вслух. Первые же слова императорского указа – после обычного официального обращения к милости богов – открыли Константину причину, по которой собрали народ.

Указ был краток и касался только сути дела. С этого дня подлежали уничтожению все изображения христианского божества, или человека, именуемого ими Иисус Христос, как в церквах, так и в частных жилищах, а также все священные для них письменные труды. Обстановка и собственность церквей повсюду передавались в общественное достояние, что давало народу право на открытый грабеж.

Закончив читать, Галерий повернулся к Константину.

– Трибун, обыскать здание, – он указал на церковь, – и все найденные изображения и письменные труды сжечь публично здесь, на площади.

Константин с ужасом думал о том, как он откроет двери церкви и пред его глазами предстанет еще одна картина с худощавым пастухом из Галилеи. Но зная, что на него смотрят Галерий и многие другие, он отдал приказ и, во главе небольшого отряда перейдя через площадь, поднялся по ступенькам церкви. Двое солдат распахнули двери, Константин вошел внутрь, пригляделся – и почувствовал огромное облегчение.

Внутреннее помещение церкви, несколько напоминавшее то, что он видел в Дрепануме и Зуре, представляло собой одну большую комнату со скамьями для молящихся и кафедрой на возвышенном месте в глубине. Но на стенах не было ни одной картины. Не увидел он их и тогда, когда заглянул через открытую дверь в смежную комнатушку, где стояла мраморная купель, предназначенная, как он уже знал, для обряда крещения, так глубоко почитаемого христианами.

Скупая по центральному проходу между скамьями, Константин увидел на кафедре частично развернутым один из свитков, по которым обычно во время службы священник читал учение главы христиан и следующих за ним в порядке старшинства апостолов. За кафедрой стоял высокий человек в белой мантии и вышитом далматике – подобный он видел в Антиохии, – и рука его спокойно лежала на свитке. Он не выказывал никаких признаков страха, и Константин поднял руку, приказывая солдатам за его спиной остановиться.

– Трибун Константин. Выполняю приказ императора по изъятию всех изображений вашего Бога, – объявил он.

– Здесь, трибун, вы не найдете никаких изображений, – сказал священник, – Они запрещены нашей верой.

– Уничтожению подлежат и все священные письмена.

– Вот Священное Писание. – Священник указал на свиток, – Но уж будьте уверены: уничтожите один – появятся сотни других, Как семена в притчах Господа нашего.

– Дайте сюда, – приказал Константин.

– Ну уж нет. Вы можете отнять его, если желаете уничтожить, – твердо сказал священник.

Возмущенный этим неповиновением, стоявший за его спиной декурион рванулся вперед, но Константин, вытянув руку, загородил ему дорогу.

– Людей не трогать! В приказе об этом ничего не сказано, – резко бросил он в сторону декуриона.

– Но ведь он отказался…

Прежде чем ему удалось закончить свою мысль, Константин шагнул вперед и протянул руку к свитку. Но как только пальцы его коснулись пергамента, в памяти ожили слова Феогнида из Никеи, услышанные им несколько лет назад в маленькой церкви в Дрепануме, – прекрасные и простые слова, – и ему, даже теперь, захотелось плюнуть на все и отказаться выполнять отданный ему приказ. Но он понимал, что тогда окажется во власти Галерия, и потому, сделав над собой усилие, заставил-таки пальцы подчиниться своей воле: они неохотно сомкнулись вокруг рулона со Священным Писанием.

– Обыскать помещение, – приказал он солдатам. – Вынести скамейки и сжечь их на площади, а с ними – и всю остальную мебель и украшения, которые попадутся вам под руку. Декурион Павлос, – продолжал он отдавать распоряжения, – взять наряд и обыскать подвал. Все, что можно уничтожить, вынести наружу.

Глаза декуриона загорелись при мысли о возможной добыче, которую можно было бы спрятать под одеждой или в незаметном местечке, чтобы потом вернуться и забрать с собой. Когда Павлос заспешил к двери, ведущей в нижнее помещение, Константин, понизив голос, быстро заговорил со священником:

– Здесь вам лучше не оставаться. Император может приказать сжечь вашу церковь, и вы сгорите в ней, как в погребальном огне. Уходите через черный ход. Я не отвечаю за то, что может случиться, если вы появитесь на площади.

– Да благословит тебя Бог, трибун Константин, – священник повернулся к двери за алтарем. – Ты достойный сын своего отца.

Священник скрылся через другую дверь, а Константин, прошагав военным шагом по проходу между рядами, вышел наружу через центральный вход, высоко держа в руке свиток со Священным Писанием. За ним гуськом тянулись его солдаты, таща на себе скамейки, столы и прочие предметы из дерева, которые они сваливали в разведенный на площади костер. Только Константин прошагал мимо костра и вверх по ступеням к трону Диоклетиана.

– Христианская Библия, доминус, – доложил он. – Изъята согласно твоему приказу.

– А изображения? – спросил Галерий. – Где они?

– Изображений не было, – ответил Константин. – Во время похода в Египет я побывал в местечке, откуда был родом этот человек, которого звали Христос. Там я узнал, что ни христиане, ни иудеи не разрешают в своих церквах поклоняться никаким сотворенным изображениям или идолам.

Напоминание о его собственных бедствиях вскоре после события, упомянутого Константином, заставило Галерия побагроветь от злости.

– Тогда сожги это здание, – рявкнул он. – Уничтожь всякий след этой проклятой веры.

– Рядом с церковью, доминус, много деревянных строений, – обратился Константин к Диоклетиану с серьезным предупреждением в голосе, – Сгорит церковь – сильно пострадает и весь город.

– Чушь! – воскликнул Галерий. – Вон здесь сколько народу. Мы остановим огонь.

– А ну как бросится эта толпа спасаться от пламени? – Константин все еще обращался к Диоклетиану. – Кто ее остановит?

– Константин прав, Галерий, – проговорил Диоклетиан. – Сейчас поджигать церковь было бы слишком опасно. Сожги их нечестивые писания в костре, Константин, и позаботься, чтобы из здания вынесли и уничтожили все, что связано с их сектой.

4

Костер, поглотивший свитки и мебель христианской церкви в Никомедии, ознаменовал начало общего наступления на христианство, и вскоре волна всесожжения прокатилась от одного края империи до другого. В тот же самый день по городу распространилась весть о том, что императрицу Приску и госпожу Валерию заставили отречься от своей веры, затем пришла другая – о том, что опубликован второй эдикт с требованием повсеместного уничтожения христианских церквей. Вдобавок христиане лишились всех наград и званий, а тех из них, кто не желал отречься и публично присягнуть на веру прежним богам, должно было подвергнуть пыткам. Судам вменялось в обязанность безоговорочно принимать к рассмотрению любую жалобу против них – с гарантией изъятия их собственности, едва лишь найдется хоть малейший предлог. Впредь христианам запрещалось обращаться в суды по любым вопросам нарушения закона, будь то супружеская измена или воровство, что давало их мучителям полную безнаказанность. И, наконец, у них отнимались все свободы, которыми обычно пользовались граждане Римской империи, включая избирательное право, гарантированное законом всем ее гражданам.

Перед гвардейцами, служащими под началом Константина, поставили задачу расклеить копии декрета на дверях всех общественных зданий и в других заметных местах по всему городу. Он еще и наполовину не справился с этим делом, когда к нему подошли двое солдат, таща за ворот мантии престарелого человека со спутанными и окровавленными седыми волосами. Над одной из щек уже взбухала темная опухоль, молчаливо свидетельствующая о грубом с ним обращении этих двух, которые толкнули его теперь с такой силой, что он свалился к ногам Константина.

– Этого человека мы схватили, когда он сорвал копию указа, только что наклеенную нами, командир, – доложил один из солдат.

– И он разорвал ее на куски, – добавил другой.

Константин наклонился и поднял пожилого человека на ноги.

– Как тебя зовут? – мягко спросил он.

– Аммиан, благородный трибун, – Человек не выказывал никаких признаков страха, хотя и нетвердо держался на ногах.

– Христианин?

При этом слове Аммиан стал распрямляться – и вот уже стоял гордо и прямо.

– Я старейшина в церкви в Никомедии.

– Почему сорвали императорский декрет?

– Потому что цезарь Галерий убедил императора обнародовать эти указы, чтобы везде присвоить себе собственность христиан. Он даже устроил второй поджог во дворце – чтобы потом обвинить нас.

Константин слышал об этом уже не впервые. Что ж, Галерий вполне мог прибегнуть к такой хитрости. На востоке империи ни для кого не являлось секретом, что благодаря преследованиям христиан в подведомственных ему землях он сколотил себе крупное состояние в изъятых у них деньгах и имуществе. Но Галерий не находился под судом; а долг Константина состоял только в том, чтобы закончить расклейку императорского указа и передать Аммиана в руки соответствующих законных властей – и не более того.

– Доставьте его к судье. Пусть ему предъявят соответствующее обвинение. А в ожидании суда посидит немного в тюрьме.

Солдаты увели старика. Он то и дело спотыкался, но при этом ему удавалось сохранять гордую осанку.

Большая часть дня ушла на то, чтобы закончить расклейку императорского указа по всему городу; и когда, ближе к вечеру, Константин во главе отряда уже подходил к площади перед дворцом, предвкушая удовольствие, которое получит от ванной и бокала вина, он услышал впереди крики и увидел, что все улицы, ведущие к площади, забиты толпами людей.

– Что происходит? – крикнул он человеку, взобравшемуся на балкон второго этажа, откуда ему видна была площадь.

– Христианина собираются казнить, командир.

– Какого еще христианина?

– Аммиан его зовут. Он утром декрет сорвал со стены. Говорят, на суде он обвинил цезаря Галерия – мол, цезарь арестовывает христиан, а добро-то их себе присваивает.

– Хоть правду сказал, – заметил кто-то, и из толпы послышался смех. – Скоро Галерий станет первым богатеем на Востоке – если ему хватит на это христиан.

– Декурион, – обратился Константин к своему помощнику по наряду, – возьми четырех человек и проложи мне древками копий дорогу на площадь.

Солдаты тут же бросились исполнять приказ, не обращая внимания на крики и ругань оттесняемых людей, которым, если они слишком медлили, приходилось получать синяки или удары по голове. Вскоре образовался проход, и Константин добрался до края площади. В небольшом отдалении он увидел Дация, стоящего во главе наряда гвардейцев, и подошел к нему.

– Что тут происходит? – спросил он. – Сегодня утром я приказал отвести к судье одного человека, а теперь мне говорят, что его собираются казнить.

– В наше время суд над христианами – дело скорое. Вон там, перед церковью, видишь?

Еще не убрали угли кострища, поглотившего накануне лавки и прочие принадлежности церкви, а уж снова складывали в кучу дерево вокруг установленного там столба. Шагах в десяти от него, на краю открытого пространства, на своем переносном троне сидел Галерий, а рядом с ним двое дюжих солдат держали Аммиана.

По приказу Галерия избитого арестанта частью провели, частью проволокли по мощенной булыжником площади на небольшой пригорок, где стояла церковь. Там его быстро привязали к столбу, а ноги обложили сухим хворостом. Тишина опустилась над площадью – люди ждали следующего акта разыгрываемой перед ними драмы, но Галерий не желал подгонять ее действие. Поднявшись на ноги, он обратился к народу:

– Вы видите перед собой осужденного еретика, – начал он, – поклоняющегося ложному Богу, который требует верности даже большей, чем верность императору и богам Рима. Его преступление, согласно римскому закону, рассмотрено мною и судьей, и мы признали его виновным. Но император Диоклетиан милостив и великодушен, и смерть от пламени, что поглотит его тело, будет гораздо быстрее, чем та, которую он заслуживает – распятия на кресте, пока хищные птицы не выклюют глаза и плоть не начнет отваливаться от кости. Пусть все смотрят на этот костер, и те, кто последовал за ложным Богом христиан, пусть знают, что могут отречься, не испытывая беспредельно терпения нашего обожаемого августа.

Галерий помедлил, обведя глазами площадь, чтобы сказанное им лучше усвоилось зрителями, перед тем как приступить к следующему акту в этом мрачном спектакле. Вперед выступил солдат с запаленным факелом. И тут взгляд Галерия остановился на Константине. Что случится дальше, Константин уже знал, и потому постарался быть собранным.

– Мне доложили, что этого еретика арестовали по приказу трибуна императорской гвардии, – сказал Галерий. – Так пусть же честь поднесения факела и исполнения приговора суда принадлежит ему.

Какое-то мгновение Константин испытывал то, что он пережил в тот ужасный день на усеянном телами поле к востоку от Евфрата, видя перед собой явное свидетельство поражения римлян и зная, что, возможно, он завел своих людей в ловушку, из которой можно и не выбраться. Его охватила паника, острое желание обратиться в бегство, но рядом послышался знакомый голос. Говорил Даций.

– Галерию только того и надо, чтобы ты отступился, – предупреждал он. – Бери, бери факел. Не твоя, так другая рука все равно подожжет этот костер.

Его нерешительность длилась всего лишь мгновение – и он вышел навстречу солдату. Взяв факел, он подошел к древесной куче, сунул в нее пылающий конец и, дождавшись, когда хворост разгорелся и языки пламени лизнули ему руку, бросил факел в огонь.

И, только отступив назад, осмелился он прямо взглянуть в лицо Аммиана – и не увидел в нем ни малейшего страха. Да что там страх! Глаза приговоренного горели так же ярко, как и факел, которым запалили костер. И взгляд его выражал такую готовность умереть, что казалось, не будь он привязан к столбу, то сам побежал бы навстречу смерти.

Толпа ахнула, когда пламя перекинулось с хвороста на хрупкую фигуру у столба. Над площадью поплыл едкий запах горящей ткани, это загорелась одежда старика, но даже шепотом не признался он в своей муке, лишь восторженный крик одиноко разнесся вокруг:

– Господи Иисусе, в руки Твои передаю мой дух! Не моя это воля, но да исполнится воля Твоя!

Задохнувшись дымом от горящей одежды, приговоренный обвис, подавшись хрупким телом вперед, и у толпы вырвался крик разочарования. Галерий, чуть привстав, когда загорелся хворост, снова уселся и крикнул носильщикам, чтобы несли его во дворец. Константин оставался только до тех пор, пока массивные двери дворца не захлопнулись за Галерием. Потом; дав знак декуриону, чтобы тот принял командование, он повернулся и сквозь толпу пробрался к гвардейской казарме и сразу же поспешил к себе. Он стоял в углу комнаты, склонившись над медным ведром, и мучился спазмами желудка, когда вошел Даций.

– Глотни-ка.

Старый воин подал ему чашу вина, и он выпил его с благодарностью, чувствуя, как внутри разливается тепло, неся успокоение туда, где только что все переворачивалось наизнанку. Отерев лицо мокрым полотенцем, которое протянул ему Даций, он неуверенной походкой подошел к столику и рухнул в стоящее рядом кресло. Центурион повесил шлем на крючок и сел во второе кресло, широко расставив ноги.

– Значит, от вида горящего человека тебя мутит, – заметил Даций. – Рад знать, что, несмотря на все твое честолюбие, ты человечен до мозга костей.

– А ты не…

– В первый раз чуть не вывернулся наизнанку, – весело признался Даций. – Хорошо помню, как все произошло. Это было…

– Пощади, прошу тебя.

– К этому со временем привыкаешь. В сущности, Галерий был прав: сожжение – куда более милосердная форма казни, чем, скажем, распятие. В огне быстро задыхаются, особенно если его хорошо запалить – вот как сегодня. Так что жертва мучается мало. И обезглавливание тоже ничего, если исполняется умело. Но если палач неопытен или ему нравится смотреть на муки жертвы, ему могут понадобиться два удара там, где достаточно и одного. Поверь мне, я видел все эти казни, и хуже распятия нет ничего. Пока не умрут, эти бедняги все висят и висят – а бывает, что и не один день.

– А ведь его распяли – Сына Бога, за которого умер этот старик, Аммиан, – напомнил ему Константин.

– Знаю, знаю, но ему повезло. Один римский воин нанес ему в бок милосердный удар копьем. Так что мучения его были недолгими. – Заметив удивленный взгляд Константина, он пояснил: – Я однажды прочел христианское Священное Писание – хотел узнать, есть ли в их вере что-нибудь и для меня. Там-то и описана эта сцена.

– Ну, и было в нем что-нибудь для тебя?

– Ничего такого, ради чего стоило бы сгореть у столба или подставить свою шею под топор.

– Но ведь там обещано бессмертие.

– И Митра обещает – к тому же мучиться для этого не обязательно. – Голос старого воина стал серьезным. – Знаю, тебя тянет в ту сторону – ведь и мать твоя чуть ли не христианка, и Констанций небось ей не уступает. Всем известно, что в Галлии и Британии христиан преследуют далеко не с таким же рвением, как у Галерия на Востоке.

Но вот тебе мой совет: держись-ка подальше и от христиан, и от их учения.

– Да останется ли от него хоть что-нибудь после выполнения указа?

– История говорит о том, что вера в Иисуса выходит из огня, как металл при закалке – тверже и острее, чем прежде. Я полагаю, что так оно и будет снова – и она еще больше окрепнет.

Константин долго молчал, затем произнес в раздумье:

– Если это правда, то такой человек, как я, у которого мало шансов добиться своего иным путем, мог бы только выгадать от поддержки христиан и их Бога.