Текст книги "Дикки-Король"

Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Увиливать было явно бессмысленно.

– Да, – признался Алекс. – Мерзавцы! Ты прочел?

– Только одну. И просмотрел заголовки.

Он с трудом наклонился, поднял стопку газет. И одну за другой передал их Алексу. «Эко»: «Отвергнув молодую и красивую поклонницу, певец Дикки Руа получает удар ножом», «Репюблик»: «Трагикомедия в Антибе». «Репортер» опубликовал снимок, сделанный несколько месяцев назад, на котором запечатлен Дикки в окружении обезумевших фанаток; подпись гласила: «Он защищается с отчаянным упорством. Не всякий устоит перед прелестями этих амазонок!»

На мгновение Алекса оглушил этот удар.

– Какая гадость! Просто мерзость, – еле слышно произнес он.

И через секунду убедился, что испытания еще не кончились. Рухнув на кровать, Дикки тихо смеялся и раскачивался взад-вперед, глаза его были мутны. Пьян? А может, и того хуже?

– Дикки!

Дикки смеялся почти беззвучно, но все же смеялся, бормоча себе под нос: «Презабавно! Кто бы мог подумать! Если бы Вери был здесь! Идиллия! Эту девицу вместе с ее ножом… мне надо было отослать к нему… Как смешно!»

Он хлопнул рукой по ноге, по-видимому причинив себе боль, попытался дотянуться до стакана, стоящего у изголовья, но рука проскользнула мимо. Дикки уставился на свою ладонь.

Алекс бросился к нему.

– Что с тобой? Ты пьян? Не понимаешь, в каком мы положении? А если журналисты отыщут девицу? На тех, кто не знает, что перед ними чокнутая, она производит весьма благоприятное впечатление. О! Клянусь богом, я тебя ни в чем не упрекаю, мой бедный малыш! Я сам должен был проверить всю ее подноготную! Но что поделаешь, беда уже случилась, и никому во Франции не объяснишь, почему ты отказываешься от вполне сносной девчонки…

– Объяви, что я квакер, – словно в бреду, бормотал певец. – Квакер… Квакер Оатс… Я что-то ел с таким названием, когда был маленьким… Может, это и повлияло…

– Дикки!

– Не ори! Тебе остается только привести другую… И я сразу сделаю с ней все, что надо, сразу… На сцене, если хочешь… Может быть, на этот раз она отрежет мне ухо, а? Как Ван Гогу… кажется, с ним случилось что-то подобное… Это будет рекла…

И он продолжал еле слышно, отрешенно смеяться, забавляясь комизмом ассоциаций, которые были понятны ему одному, и весело уставившись на потухший экран телевизора… До Алекса наконец дошло. Идиот! Последний кретин! Наркотики! В одиннадцать часов утра и со скандалом на шее! Он, не задумываясь, поколотил бы Дикки, если б от этого был хоть какой-то прок. Но это не поможет. Нечеловеческим усилием Алекс взял себя в руки.

– Что ты принимал, Дикки? Лучше скажи мне, потому что при твоей ране и антибиотиках может случиться самое худшее… Не хочешь говорить?

– Отгадай… – отвечал Дикки с улыбочкой, распластавшись на кровати, как сорвавшаяся с ниток марионетка.

Алекс отказался от дальнейших расспросов. Тем более что и узнавать особенно было нечего. Что же такое он мог принять? Без сомнения, это дело рук Дейва. Хотя тот и знал, что за малейшую выходку… Его держали лишь потому, что из всех музыкантов он один больше всех работал с Дикки. Патрик испытывал суеверный страх перед наркотиками. Другие музыканты не были так близки с Дикки. Но кто же подсунул газеты под дверь? Кто проинформировал прессу? Пока еще вышли только ежедневные газеты…

– Не выходи из номера, слышишь? Ни шагу за порог!

Алекс вернулся к себе. Разумеется, телефон разрывался:

– Мсье Боду? Вас просят к телефону, на двух линиях, мсье… На одной – г-н Вери из «Матадора», на другой – фирма «Бемоль». А внизу ждет какой-то мсье из «Репюблик», спрашивает вас или мсье Руа…

– Соедините с «Бемоль». Скажите мсье Вери, что я занят и позвоню ему сам. И ни с кем не соединяйте мсье Руа, он болен. Переключайте всех на мой номер, «Репюблик» попросите подождать, скажите, что я спускаюсь. Ах да! Сначала соедините меня с номером 211. И не отключайте «Матадор».

С врачом его соединили мгновенно. Алекс с опаской заговорил:

– Послушай, Роже, Дикки совсем плохо…

К его великому изумлению, Роже Жаннекен сразу же ответил ему с искренним участием.

– Как? Инфекция? Немедленно бегу!

Кризис прошел. Все-таки одной неприятностью меньше.

– Нет, это не… Скажи, Роро, ты ничего ему не давал такого, что могло бы вместе с антибиотиками привести его в некое состояние… Нет, нет, я тебе полностью доверяю!.. Но я же ясно вижу!.. Если это не так, значит, он накачался с Дейвом, вот!.. И я лучше тебя знаю, что у него нет этой склонности! Да, конечно, шок… Конечно, его можно простить! Я говорю о том, что его нельзя показывать на людях; он совсем невменяем, а ты читал газеты?.. Мне наплевать, что ты думаешь… Наплевать, что ты еще не пил кофе!. О! Не обижайся! Небеса рушатся нам на голову, а ты болтаешь о кофе!.. Хорошо, хорошо… ты очень любезен. Беги сейчас же в номер Дикки, приведи его в божеский вид любыми средствами, кстати, он пока спокоен, вроде тихопомешанного, но ты не уходи от него, сделай укол, оглуши, лишь бы он ни с кем не разговаривал, понял? Это главное! Ни с кем!.. Да знаю я, что это не твоя обязанность, но мы все же варимся в одном котле, разве нет? Вот именно. Вели подать себе завтрак в его номер, закажи икры, если хочешь, но будь начеку! Чтобы даже с официантом – ни слова. Так, так, ты прелесть… Я займусь остальным… Мадемуазель, соедините меня со второй линией.

Все же этот доктор неплохой парень. Правда, любит нравоучения, но положиться на него можно.

Фирма «Бемоль» как будто куда-то сгинула. Алекс вытирал лоб. «Никогда, ни разу еще я не был в такой передряге», – чистосердечно признался себе он. Хотя еще недавно с такой безмятежностью утверждал: у Дикки нет врагов! Но он ошибался. Это у Фредерика, высокого, немного неуклюжего блондина, благодушного и благожелательного юноши, были одни друзья. Но у идола, который выходил на сцену и одним мановением руки мог выбрать женщину или одарить радостью ребенка, у Дикки-Короля есть либо поклонники, либо враги.

Прошло три дня. Еще не вышли еженедельники «В. С. Д»[6]6
  Еженедельник «Вандреди Самди Диманш».


[Закрыть], «Франс-диманш», «Флэш-этуаль», «Журналь дю диманш»; не было ни одного значительного футбольного матча и никакого другого развлечения для публики! Если можно было каким-то чудом спровоцировать процесс Ландрю[7]7
  Процесс Ландрю – уголовное дело, которое в 1919 году взбудоражило общественное мнение во Франции. Ландрю, убийца десяти женщин и мальчика был приговорен к смерти и казнен.


[Закрыть] или авиационную катастрофу, думал Алекс, то он не стал бы колебаться. Дикки был то подавлен, то возбужден, но все же пел; правда, как-то отрешенно, бесстрастно… Лишь во время уик-энда можно будет проверить, повлияла ли на местную публику кампания в прессе.

– Устал? – осторожно спросил доктор.

От самого Монпелье Дикки не открывал рта и только и делал, что прослушивал оглушительные магнитофонные записи.

– С чего бы мне устать? Я ничего не делал, – с горечью произнес Дикки. – Ты же не назовешь концертом то, что было вчера вечером.

– Пришло очень много народу… Мне показалось, что тебя очень тепло принимали…

В последние дни доктор воздерживался от каких бы то ни было иронических замечаний по поводу концертов Дикки. И тот был признателен ему за это. «Роже все-таки замечательный парень. Только в беде узнаешь…»

– Их подогревали фанаты. А потом придется раздавать им майки, бумажные шапочки… стеклянные побрякушки… (Дикки засмеялся сдавленным смехом. Он был бледен и, казалось, не мог ни на чем сосредоточиться, глаза блуждали по кабине, так что больно было на него смотреть.) А после всего этого они снова кинутся на меня, чтобы оторвать хоть что-то на память… И я же буду виноват! Ты ведь читал газеты! Виноват буду я!

– Ну-ну, Дикки! Никто не говорит, что ты виноват! Люди не представляют себе, какое ты пережил потрясение, вот и все.

– Для них это смешно. Смешно! Если бы ты ее видел, эти безумные глаза… Кажется, она мне писала когда-то. Но таких Колетт сотни! Клянусь тебе, я и не знал, кто она такая! Я вполне мог бы подняться к себе с любой другой. Хотя и другие, заметь, могли оказаться такими же сумасшедшими.

Он вытер пот со лба.

– Ты читал утренний номер «Репортера»? «Истерия, которую он намеренно подогревал…» Но я даже никогда не видел эту девицу! Правда, был момент, когда почва ушла у меня из-под ног, надо было выставить ее за дверь, сразу же, едва я заметил, что она несет околесицу, но я подумал, что она просто вообразила себе нечто этакое, разыгрывает киногероиню… Я сам не мог понять, что со мной.

Он говорил скороговоркой, с несвойственной ему горячностью.

«Он, как стекло, прозрачен, он хрупок, как стекло», – вспомнил доктор Жаннекен. Дейв молчал; это тоже было подозрительно. Обычно «старый приятель» был щедр на советы и комментарии. Алекс возложил на доктора неприглядные обязанности шпиона. Ко благу Дикки, разумеется. Но разве возможность излить душу не первейшее благо для Дикки? Никогда еще он не говорил с врачом так откровенно, с таким доверием. Как с другом. «Я хотел бы помочь ему», – подумал Роже Жаннекен, искренне желая этого. Когда Дикки выглядел таким встревоженным, измученным, он многое бы дал, чтобы утешить, успокоить его. Но потом, едва видел эти лица, эти протянутые к нему руки, слышал исступленные крики, опять не мог его выносить…

– Так ты хочешь сказать, что сам не понимал, в каком ты состоянии?..

– Это было как на сцене, веришь ли? Когда я пою «Одною я живу мечтой» или «Проблему рая», мне иногда не удается взять последнюю или предпоследнюю высокую ноту. Так вот, они все же слышат ее! Клянусь тебе, слышат!

– Ну и что? – спросил с нарастающим раздражением доктор. (Это было действительно так, но слишком уж напоминало ему фокусы брата Поля и «Детей счастья», и оттого Дикки снова становился ему ненавистен.)

– Эта девушка тоже верила в подобные штуки. В то, что ее мысль передавалась мне на расстоянии, что стихотворение, которое ей послали, ее преобразило… Она была убеждена, что это в самом деле произошло, она жила всем этим… Поэтому в какую-то секунду я не посмел разрушить ее иллюзию, понятно? С определенной точки зрения, для нее это было подлиннее всего остального, возможно, жизнь у нее далеко не сладкая, и вдруг она преобразилась, вырвалась… А до меня было не так далеко, вот. Но поддержать ее я тоже не решился, ведь кто знает, что могло произойти потом? Понимаешь? Ты понимаешь?

– Что ты хочешь, чтобы он понял? – заметил Дейв, не отрываясь от баранки. – Такие «полеты» не совсем в его духе…

Он не повернул головы, но Роже Жаннекен прекрасно почувствовал презрение в его голосе.

– Нет, он понимает, – ответил Дикки в лихорадочном возбуждении. – Он не был бы с нами, если б… Он понимает, потому что все люди таковы, рано или поздно всем хочется взлететь. Не правда ли?

Его изящная нервная рука опустилась на руку доктора.

– Конечно, – сказал Роже, терзаемый противоречивыми чувствами. – Конечно, я понимаю…

«Плато-80» и «Фотостар» вышли в последнюю субботу июня; группа Дикки приехала в Каор. Поселилась за городом, но в роскошном отеле: по мнению Алекса, инциденты, подобные антибскому, были прямым следствием невысокого класса отеля.

Дикки, доктор и Алекс лихорадочно штудировали еженедельники. «Фотостар», который частично финансировала фирма «Бемоль», занял сдержанную позицию: «Покушение фанатки на Дикки Руа. Певец отказывается подавать в суд».

– Да, но если девица прочтет газету, она уже не побоится вынырнуть снова, будет давать интервью и в конце концов запишет пластинку! – вздыхал Алекс.

Что касается «Плато-80», то здесь не церемонились: «Сказочный принц защищает свою добродетель», – гласил заголовок, а текст статьи отличался убийственной иронией. «Пожалуй, немногие мужчины смогли бы оказывать хорошеньким агрессоршам такое же отчаянное сопротивление, как наш прекраснейший исполнитель „Аннелизе“»…

– Проклятье!

Алекс был сражен. Как с этим бороться? Поместить Дикки в клинику под тем предлогом, что рана оказалась серьезной? Сообщить о тайной помолвке, которой и объяснялось бы такое непонятное «сопротивление»? А может быть, разыскать девицу и придумать историю с размолвкой и примирением… Или просто-напросто устроить ей осмотр у психиатра? Но для этого надо ее сперва найти. И даже если ее официально признают сумасшедшей, Дикки все равно не избавить от насмешек, и он может даже вызвать отвращение.

– Послушай, малыш, иди в свой номер. Роже составит тебе компанию. Вели подать завтрак наверх, расслабься, ни о чем не беспокойся. Я что-нибудь придумаю, а пока постарайся как можно меньше показываться на людях. Не падай духом, это ведь не первый тяжелый удар на нашем пути, не так ли? Прошу тебя только об одном – положись во всем на меня. И ни с кем не разговаривай, хорошо? Даже с официантом, который принесет тебе бифштекс, – ни слова. На, держи ключ.

Дикки, не говоря ни слова, взял ключ и встал.

– Дай ему выпить, – прошептал Алекс Роже Жаннекену. – Без этого с ним не справиться. Но ничего другого, понял? Ты не заметил, как долго он просиживает в ванной? Не исчезает ли он неизвестно куда?

– Я не сыщик, – процедил сквозь зубы доктор. – Да нет же, нет… Он много говорит… Потрясен, это очевидно.

– Но если бы он кололся, то сказал бы тебе об этом?

– Кажется, он мне доверяет… – не совсем уверенно ответил доктор.

– Роже! – позвал Дикки, дожидавшийся у лифта.

– Иди, нельзя оставлять его одного, – сказал Алекс, подчиняясь обстоятельствам.

Гастроли сорваны. Как бы и карьера не оборвалась!

Совсем расстроившись, Алекс забыл даже проглотить традиционную рюмочку и направился прямо к телефонной будке.

Замок, переоборудованный под гостиницу – с бассейном, площадкой для игры в шары, новой кухней, баром в английском стиле – отмечен в путеводителе четырьмя звездочками. Он окружен парком, разбитым на склонах холма. Фанатов сюда не пускают. «Нет, нет, мы действительно не можем разрешить… вы должны понять, здесь живут хиппи и могут возникнуть беспорядки, а у нас уже было столько неприятностей». Значит, отправляйтесь-ка, фанаты, в Каор или устраивайте себе кемпинги на голом отлогом холме: совсем дешево!

– Хитро придумано, – сказала Жанина Алексу, – отказать фанатам тогда, когда они больше всего нужны!

– Ты должна их воодушевить, толстушка. Потряси своим жирком хотя бы раз. На меня и так свалилась куча неприятностей.

Так как он сказал все это без ругани, Жанина поняла, что положение серьезно. Придется оправдывать свой титул председательницы клуба, единственный титул, сохранившийся за ней с тех давних времен, когда она была ведущей «своей», передачи, буржуазной со своим жизненным укладом и высокопоставленным мужем, красивой женщиной, пережившей множество банальных любовных авантюр, хотя количество, с точки зрения Жанины, заменяет качество. От всего этого осталось немного: сомнительная честь быть главой фан-клубов Дикки, квартира с теперь уже распроданной мебелью в 16-м квартале (респектабельный адрес, мужественно говорит Жанина), плата за которую поглощает почти все ее скудные средства, и время от времени, на гастролях, какое-нибудь «приключение», трагически переживаемое Жаниной. Вот так, только благодаря тому, что она терпеливо просиживала рядом с Дейвом до глубокой ночи, то есть до тех пор, пока Дейв не накачается наркотиками или не напьется, ей два раза подряд удалось совершить «подвиг» – проскользнуть к нему в постель. Правда, проснувшись, он выгонял ее, не желая даже завтракать вместе, но у него ведь такой неуживчивый характер!

Жанину мучила дилемма. Если подождать в холле гостиницы «Король Рене», возможно, удастся поймать Дейва, который начинает пить около полудня. А если рассердится Алекс, прощай председательский пост! Ее скромные доходы, еще не до конца утраченная власть зависят от этого. К тому же это было бы предательством по отношению к Дикки. Что же выбрать?

Какое-то время, встревоженная, как потерявшее хозяина грузное и добродушное животное, она топчется в холле, привлекая насмешливые взгляды персонала. Неаккуратно наложенная помада размазалась вокруг толстых губ, ресницы так густо и небрежно накрашены, что кажется, она провела эту ночь в поезде, лиф бирюзовой кофточки стягивает тяжелую грудь. Дожидаясь в телефонной будке разговора с Парижем, Алекс с раздражением наблюдает за ней. Почему при такой тучности она всегда выбирает блестящие и мягкие ткани, которые только подчеркивают ее необъятные колышущиеся формы? Однако эти ткани, которые не надо гладить, можно стирать в умывальнике отеля и сушить на вешалке, символизируют степень привязанности Жанины к Дикки, к эстрадному миру, к быту артистов. Потому что, оплатив номера в гостиницах и необходимые для ее комфорта напитки, она остается практически без гроша, несмотря на приближение зимы, которую эта огромная стрекоза проведет в мрачной, плохо отапливаемой квартире, питаясь яйцами и супами из пакетов, сваренными на плитке… Еще несколько мгновений она колеблется, бросая в сторону лифта тревожные взгляды своих телячьих глаз, источающих невинную животную страсть (Дейв…) затем, духовное побеждает. Нельзя бросать Дикки в таких обстоятельствах…

Покачиваясь на своих высоченных каблуках, Жанина выходит на веранду и направляется к решетке парка, на дикую территорию, где фанатам поневоле пришлось разбить свой лагерь. После этого ей придется поехать в Каор, повидаться с теми, кто живет в гостинице. Несмотря на жару. Автобусом. Под своей синтетической броней Жанина ощущает в себе душу героини. Добро одержало в ней верх, но ненадолго.

Группа фанатов обрела временное пристанище в заброшенной овчарне, неподалеку от 4-го национального шоссе, рядом с запретной зоной – замком «Короля Рене». Здесь оказались по-прежнему неразлучные Полина и Анна-Мари, Эльза, раздражающая всех фанатка из Компьеня, Аделина, голландец Дирк, несколько «парижан», «близняшки» из Брюсселя и г-н Ванхоф, который поставил свою машину в «поле зрения» и пришел, раз дела плохи, пожужжать как муха среди всеобщего смятения.

– Сейчас надо держаться, дети мои! – обращается к ним Жанина, и ее чудовищная грудь колышется от одышки.

– Но простите! – свысока возражает Эльза. – Собаки лают…

Держаться, она-то знает, что это такое. Ей даже приятно показать, как она умеет противостоять вражде. Сплетни, агрессивность дураков ей хорошо знакомы. О! Героические схватки с директрисой курсов Фирмен из-за того, что она разыгрывала в лицах «Тартюфа», «Тиля Уленшпигеля» или «Виндзорских насмешниц» перед своими ученицами, так что они покатывались со смеху!.. «Достоинство учителей, мадемуазель Вольф!» Достоинство учителей в том, чтобы научить. Достаточно было опросить ее учениц. На ее-то уроках они, по крайней мере, не дремали, – я ни на кого не намекаю, кто захочет, поймет. В таком споре она выигрывала, а директриса шла на попятный, тем более что в этой частной школе Эльзе платили совсем гроши, – я предпочитаю довольствоваться малым, но говорить то, что думаю, – таков был ее девиз.

– Нужно противопоставить всему этому презрение, – решительно говорит она.

Жанина не совсем согласна с нею. По собственному горькому опыту она знает, как спадает волна популярности, унося с собой сладостные плоды успеха: приглашения, улыбки парижан, услужливых молодых людей и иллюзию того, что все достается тебе бесплатно – одежда, которой снабжает портной, книги, полученные от «пресс-бюро», рестораны «в кредит». В один прекрасный день ей пришлось расплатиться за все. В том числе и за лебезящих молодых людей. Такой урок не забывается.

– Поверьте мне, нужно быть очень осторожными, очень! Если эти слухи расползутся, вреда не оберешься… Нужно сплотиться, не падать духом…

Она хорохорилась, но скрыть охвативший ее страх не удавалось. Неужели у нее будет отнято и то малое, что ей осталось?

– Но этого же не может быть, а? – воскликнули подоспевшие «близняшки». – Должно быть, произошло что-то такое, чего мы не знаем…

– Он действительно прихрамывает, – заметила толстуха в платье цвета хаки военного покроя.

– И опровержения не было… – сказала красивая блондинка с подведенными, несмотря на утро, глазами.

– Опровержений никогда не публикуют! Они разжигают страсти! – вставила Эльза, как человек, повидавший виды.

– Но у Дикки было так много романов! – с жаром заявила Жанина. – В прошлом году в Клермон-Ферране… И в Безансоне, помните, дикторша, как же ее звали?

– А еще Жане из «Кур-Сиркюи»! – запротестовали «близняшки», словно была задета их собственная честь. – Три месяца они появлялись вместе!

– По утрам у нее были круги под глазами, – заметила Анна-Мари чрезвычайно серьезно. – Они жили в одном номере.

– И даже тогда говорили, что это для рекламы, но все-таки… (Люсетта, «близняшка» № 1.)

– Я убеждена, что они любили друг друга. Это было видно! (Тереза, «близняшка» № 2.) Жане – такая красивая! Я купила такую же майку, как она…

– Такую же, как у нее… – машинально поправила Эльза.

– …Да, такую же, как в ее шоу с Полем Анка… А какие туфли были на ней, со звездочками, чудо! Говорят, у нее таких тридцать две пары… Она рядом с Дикки, который всегда так прекрасно одет, – это просто сон… Мечта!

И они, эти «близняшки», и в самом деле безо всякой зависти размечтались, сидя рядом на залитом солнцем парапете; и хотя волосы у них как мочало, срезанные подбородки, а будущее ничего им не сулит, они мечтали о романтической любви, туфлях по тысяче франков, роковых красавцах, нежных и безумных признаниях, которых никогда не услышат… Люсетта изучает бухгалтерское дело, Тереза – делопроизводство; их родители – управляющие большого универмага. Возможно, девушки выйдут замуж. Но они ничего особенного не ждут ни от ученья, к которому равнодушны, ни от замужества, к которому относятся абсолютно безучастно. Смыслом жизни, огоньком, осветившим их небогатую испытаниями и надеждами юность, стал Дикки. А также «Хит», «Подиум», «Барнум», «Фотостар», «Флэш-78», «Флэш-этуаль», которые они прочитывают от первой до последней строчки, не забывая и о старом добром «Синемонде» и даже о книгах: воспоминаниях Мишель Морган и горничной Мэрилин Монро…

– О! Какой публиковали фоторепортаж из Нима, где они сидят под деревом, у воды… (Люсетта).

– А интервью, которое он вместе с Жане давал Марузи в Монако… Оба они были одеты в туники, расшитые цветами… (Тереза).

– И теперь его станут в чем-то обвинять!

– Как бы то ни было, любви по заказу не бывает, – заметила Полина, шнуруя кеды.

Голландец Дирк, глядя в висящее на гвозде маленькое зеркальце, все это время подбривает усы и подравнивает рыжую бороду. Своим монотонным голосом с неописуемым акцентом он прерывает разговор:

– Зато бывают пластинки по заказу…

– О! – восклицает девушка в платье цвета хаки. – Не хочешь ли ты сказать, что на продажу пластинок Дикки повлияет то, что он не опустился до этой бабы!

Вмешивается г-н Ванхоф. Продажа, конъюнктура – это его сфера.

– Хе-хе! – ухмыляется он с каким-то мрачным наслаждением. – Иногда довольно всего одной сплетни… Слуха, взявшегося бог весть откуда… Когда запускали в продажу кварцевые часы…

– Кварцевые часы! (Эльза меряет презрительным взглядом коротышку, которого ей хочется еще больше унизить.) Дикки выше подобных расчетов!

– Ты несешь вздор, красотка! – непочтительно возражает Дирк. – Дикки – душка, но его обложили со всех сторон! Он – эксплуатируемый пролетарий, который к тому же убежден, что так и надо! Он вкладывает во что-то деньги, оберегает свое здоровье и поет о любви, усыпляя всех вокруг! И не может наплевать ни на продажу пластинок, ни на публику; что у него есть кроме этого?

– Его музыка! – восклицает вдруг Полина, побагровев от еле сдерживаемой обиды. – А само представление… наконец, все, что так прекрасно, что… (От смущения и бессилия, от неумения найти нужные слова она заикается.) Зачем же, по-твоему, люди ходят на его концерты? А мы почему сопровождаем его? Не для того же, чтобы дремать в зале! Могли бы и дома сидеть как все! Ты был в Каркасоне? Видел, как тысячи людей щелкнули зажигалками, когда Дикки запел «Да будет свет»; огненные язычки горели словно в рождество…

От группы девушек, сидящих за спиной Полины, донесся шепот одобрения и восхищения…

– Рождество – это тоже коммерческое мероприятие.

– Оно стало коммерческим мероприятием, – вставляет Эльза; она безразлична к религии, но все же пожелала оставить за собой последнее слово.

– Ты говоришь как родители. Я не такая идиотка. Знаю, что существует проблема продажи пластинок, парады «звезд» и прочее. Но я уверена, что Дикки поет не ради этого.

– Я не против Дикки… – бормочет немного расстроенный Дирк и гладит девушку по голове.

– Не сердись, крошка. Я ничего против Дикки не имею. И даже считаю, что мы не должны оставлять его в беде, понимаешь. Это все пресса, продажная пресса. Ей надо, чтобы галльский петух всегда был готов запеть… или вскочить на курицу…

Эльза Вольф слегка, но все же вздрагивает. Г-н Ванхоф посмеивается. Девушки снова начинают тараторить – он сделал это, не сделал, совсем наоборот, он ее изнасиловал, вышвырнул за дверь, он…

«Бедный Дикки! – думает Дирк. – Конечно, он дурак, дойная корова, раб: для него – парчовый костюм, юпитер и любовь этих идиоток; для алексов и вери – барыши. Его выжимают, как лимон, а он еще благодарит. Но все-таки чудо, что…» Дирку двадцать три года. Еще подростком он стал членом группы молодых социалистов, которая вскоре показалась ему слишком «серьезной». Стоит ли говорить о коммунистах, вокруг которых он вился какое-то время, но они сочли преступлением несколько выкуренных им сигарет с марихуаной и склонность присваивать себе то, что плохо лежит, от вечерней газеты до ручных часов, забытых в душевой бассейна. Позднее, для разнообразия, он попытался примкнуть к правым экстремистам. Ему велели постричь полосы: без этого не могло быть и речи о получении членского билета. Его ответом была интрижка с добропорядочной супругой того типа, что ввел его в этот круг; что поделаешь, такой у него характер. Он не любит, когда ему дают советы. Даже его обожаемая (он это признает) семья, типичные «голландцы с тюльпанами», с их неизменными большими шкафами, матерью, начищающей медную утварь, отцом, занимающимся почтенной коммерцией и одинокой благочестивой теткой-протестанткой, – надоела Дирку очень рано, поди пойми почему… В шестнадцать лет он уехал, зная, что сможет вернуться когда угодно. В этом его богатство. Он еще не ценит его: ему всего двадцать три года.

Никакой специальности, никакого диплома; он слегка бренчит на гитаре, учился в лицее, иногда немножко читает, думает, что постиг все до конца, потому что побывал на краю света. В Камбодже, как-никак! И, словно старый колонизатор, пожил с женщинами всех цветов кожи. Что же ему остается, кроме возможности растрачивать на глазах сильных мира сего свой маленький капитал молодости? Поэтому он с вызовом курит наркотики (но не колется, не так уж он глуп!), говорит на причудливом международном жаргоне со странным акцентом, вступает в связь со всеми доступными ему девицами, вынуждает Алекса, Вери, и компанию приглашать и даже уважать себя (ведь надо знать настроения этого поколения), иногда он поговаривает о том, что хочет записать пластинку с мелодиями, которые слышал на Яве… Он неплохо живет, хорошо веселится, старается не думать о том – уже близком – дне, когда вернется в свои пенаты, к поджидающим его тюльпанам, у которых ни один лепесток не колышется… Но по утрам он смотрит в зеркало; на его тонком, умном, хитром, обворожительном лице уже слегка выделяются слишком резко очерченные ноздри; губы – тоньше, чем в прошлом году, голубые глаза поблескивают сталью. «Старею я». Дирку – двадцать три года.

И все же для Дикки он вроде старшего брата. Ведь Дикки ничего не знает, ничего не читает, его ничто не «задевает», он – невежда, раб и в то же время ангел, неожиданное светлое видение, неземной возлюбленный дли юных созданий, идеальный сын для старых дам, брат милосердия для больных и заблудших, поэт для безграмотных… Стать Дикки хотя бы на один вечер… Выйти на сцену, вызвать восторженный гул, пробудить надежду… А если нет, то хотя бы помочь, защитить этого рыцаря абсурдной мечты… В чем-то Дирк еще ребенок. Ему – двадцать три года.

– Я еду в город, – уныло говорит Жанина. – Надо их взбодрить. Там может начаться потасовка!

Дирка рассмешила эта устаревшая терминология.

– Хулиганы? Я могу собрать здоровых ребят, если хочешь… Если немного попридержать…

Жанина в ужасе запротестовала.

– Чтобы получилось настоящее побоище! Спасибо! С ними тогда не справиться. Нет, Дикки спасут женщины!

– Да! Да! – кричат девушки. – Мы его любим! Хотим ему помочь! Мы будем рядом с ним!

– Но мы тоже будем рядом! – протестует Марсьаль, от волнения почти переходя на фальцет. Анна-Мари издевательски смеется.

Да, они непременно будут там. Так же как и их друзья – попутчики, подружки музыкантов, какая-то не занятая в этот вечер «звезда», новые фанаты, собирающиеся «присоединиться» в Роморантене или Каоре… Они придут и, зная наизусть припевы песен, станут аплодировать, «зажигать», если потребуется, зрителей. Тогда почему же в сердце Полины сегодня чуть меньше тепла? Не оттого ли, что, помимо огорчений, связанных с неприятностями Дикки, расселением фанатов, сбытом пластинок, в глубине души она ощущает боль, которую, как ей кажется, никто не разделяет, а она не может не только объяснить, но даже определить свое состояние, какое человек с более развитым умом или просто-напросто несколько претенциозный назвал бы поруганием красоты…

Генеральный директор «Синеко» Юбер Аньель считал, что юг Франции – идеальное место для лечения любовных ран. Аттилио Фараджи думал о том, как кстати, что крестный едет на юг и будет считать своим долгом присмотреть за поведением семнадцатилетней девушки. Мать Клода мадам Валь находила, что для людей, неспособных, как ее сын, «держать себя в руках», лучше где нибудь скрыться, желательно подальше, дабы не удручать «соотечественников жалким зрелищем убитого горем мужчины».

Ему словно говорили «отправляйся на Крит», но в более резкой форме. Невыносимо видеть человека, страдающего всерьез, да еще по такому поводу. Для тоски Клода трудно было найти ярлык: по правде говоря, ее не одобряли. Его сослуживец Кис полагал, что Клод, как потерпевшая сторона, должен утешаться презрением; Аттилио предлагал защитить честь, набив морду барону Оскару, едва тот появится в Брюсселе, что, по его мнению, должно было успокоить приятеля. Мадам Валь, не приемля подобной слабости характера (однажды она узнала, что Клод весь рабочий день провалялся в постели!), готова была допустить, что у Фанни были основания так поступить.

Столь явное проявление любви, столь откровенное отчаяние непозволительны для мужчин. Видя, как он на глазах у всех впадает то в прострацию, то в безысходное бешенство, – при этом он не бросался в первый попавшийся самолет, вылетающий в Кению, чтобы изрубить на куски эту парочку, а всего лишь грубил, отвечая на вопросы, да-да, на вполне благожелательные вопросы, – окружающие очень скоро решили, что он переходит границы.