Текст книги "Дикки-Король"

Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Жану де Сен-Нону шестьдесят два. Года совсем не в тягость ему – маленькому, худому, выносливому, – за сорок лет он ни разу не болел даже гриппом! – хотя замок отапливался не всегда. Но он нервный, суетливый, вечно чем-нибудь недовольный. «На этот раз у него есть все основания ворчать», – подумал Джо.

Когда граф вернулся со своими скромными покупками, которые он делает каждую неделю, его раздражение дошло до того, что почти превратилось в любопытство. Пряча в шкаф скудные припасы, раскладывая бумаги, бесцельно бродя по маленькой гостиной, он не смог сдержаться и выглянул в окна, выходящие на псарню. «Подумать только, среди них есть люди моего возраста! И они спят на земле! Готовят себе еду под открытым небом! И все это ради того, чтобы быть рядом с этим сладкопевцем, принявшим английское имя! В старые добрые времена олухи хотя бы сидели дома. Или же совершали паломничество в Лурд и там ели свои бутерброды! Немыслимо!» Следует отметить, что граф жил аскетом на втором этаже (единственном, который был меблирован) северного крыла, с молодых лет терпел всевозможные лишения и неудобства, спасая идею замка и километры бесполезных кровель. Даже сейчас он готовит себе на газовой горелке, ничуть не лучшей, чем у фанатов в лагере, суп из пакета и яичницу, которыми отобедает на старомодной кухне. Уже давно в северном крыле никто не жил, раньше там размещались слуги, бонны, горничные. Ванной там не было. И если граф спит в огромной комнате, куда редко заглядывает солнце, то постель его никак нельзя назвать образцом комфорта.

«Неужели это возможно?!» – думает граф де Сен-Нон, видя «детей счастья», направляющихся на свою бесплатную работу. «Неужели это возможно?!» – думает он, глядя на фанатов, которые печально заедают печеньем теплое пиво, развалившись на своих матрасах, куда уже наползли муравьи. «Неужели можно так жить?!» – задавал себе вопрос Жан-Лу, когда навещал своего дядю, графа де Сен-Нона.

– Все-таки не следовало бы, – сказал Дирк, спрыгнув на землю со своего наблюдательного поста, – чтобы Дикки попался на все эти глупости. Я много поездил, знаю, что представляют собой эти секты. Тебе талдычат о Будде и младенце Иисусе, а ты, оказывается, завербован в ЦРУ.

Марсьаль, Жан-Пьер и Эльза пили растворимый кофе, усевшись на расстеленном спальном мешке. Они потеснились, дав ему место.

– О, – воскликнул Марсьаль, – ты преувеличиваешь. Я сам был в секте «меньших братьев бедняков», и занимались мы очень милыми штуками, навещали стариков. Это было потрясающе, мы знакомили их друг с другом, играли с ними в карты… Кофе выпьешь?

– Я говорю не о «меньших братьях бедняков», – презрительно возразил Дирк. Он, не поблагодарив, взял три кусочка сахара; Жан-Пьер обратил на это внимание потому, что именно он всегда покупал сахар и печенье, а Эльза снабжала их растворимым кофе. Начиная с Брюсселя они подружились, и Марсьаль обещал, что, едва они вернутся, он сделает ей самую красивую прическу! Взамен Эльза научит их английскому языку. Дирк, снова никого не спросясь, взял две печенины. Охваченный возбуждением, он сидел на корточках, не думая расположиться на спальном мешке.

– Я говорю вам о СЕКТАХ! Они прикидываются простачками, но у них здесь так же, как у Муна и Кришны. Нельзя допустить, чтобы они использовали Дикки!

Эльза горячо его поддержала. Она была до мозга костей нерелигиозным человеком.

– Это затея эксплуататоров! – воскликнула она. – Вот и все! Этот отец Поль просто мошенник в полном блеске! Дирк прав, открыто они себя сектой не называют, но…

– Не делайте из этого драмы! Что такое секта? Это как монахи или монастырь, только она не признана официально, и все тут. Кстати, неужели ты думаешь, что Ватикан никак не связан с ЦРУ? А протестанты со всеми своими банками?

– И это верно, – ответила Эльза. – Одно другому не мешает. Все религии суть предприятия по эксплуатации доверчивости и страха. Торговля индульгенциями…

Группка фанатов, отойдя в сторонку и усевшись под соснами, хором, но вяло пела старый шлягер Дикки. Шесть часов вечера.

– Пора бы идти на просмотр…

– Ах, репетиции! Подумать только, что я три раза их пропустила…

– Бедняжка Мюриэль! Но ты не могла угадать…

– О, я свое наверстаю. В первую же получку закажу пятнадцать дисков, пусть мне придется обходиться без завтрака весь декабрь.

– В деревне есть музыкальный автомат. Знаешь, он стоит в зале их отвратного кафе. Я подумала, что мы должны бы ходить туда по очереди, по разу в день, и запускать его. Там есть «Аннелизе».

– Да? Неплохо. Я, если Дикки поправится через неделю, смогу закончить ему пуловер, который сейчас вяжу.

– Тот самый, в который ты вплетаешь свои волосы? Ведь если он поправится лишь через две недели, ты полысеешь!

– Патриция! Как ты смеешь смеяться над этим?

– Она ревнует. Но скажите, неужели мы сможем увидеть его только через две недели?

Полина незаметно ушла, чтобы побродить чуть поодаль, среди деревьев.

– Я вот завтра пойду обследую немножко этот их замок с привидениями, – бахвалился Дирк, – и им придется показать нам Дикки, хотят они того или нет. Нам тоже кое-что известно.

– И что же тебе известно?

– То, что эти птички с рожами ханжей расклеивали предвыборные плакаты!

– Может, их заставили! Когда поселяешься где-нибудь… Но теперь они больше не нуждаются в этом. Их магазинчики торгуют очень бойко…

– Что за название «Флора»? Почему не «Миндалины»?

– …у них уже восемь, а вскоре…

– Я немножко поболтал с этой девчушкой Розой во время турне, – сказал Марсьаль. – Знаешь, она совсем не дура. Мне хотелось поразузнать, куда мы попадем.

– Я скажу тебе, куда мы попали, даже никого не спрашивая, – в дерьмо!

Полина обернулась. Ни о чем не думая, она вышла на опушку парка. С места, где она оказалась, Полина увидела за вытянутым прудом фасад замка – там отдыхал Дикки – и заходящее солнце. Это было красиво. Все-таки прекрасно, когда любишь природу. Прекрасно и печально.

Часто все красивое навевает грусть. Однако на концертах Дикки ей никогда не было грустно. Но ведь прошло относительно мало концертов между несчастным случаем с Клодом и смертью Дейва. Может, теперь даже концерт Дикки вызовет у нее грусть?

«Это турне действительно приносит несчастье! – говорила Анна-Мари. – Ведь даже твой крестный остался с нами!» Для Анны-Мари все было просто. Полина «связалась» со своим крестным, который «сломался», потому что его бросила жена, и бедняга перебрал немного снотворного; в общем-то, Полина спасла ему жизнь, и он приехал поблагодарить всех, прежде чем вернуться к себе домой, где утешится, – ведь любое горе проходит, «никогда ничего не вернешь», – это известно, и наверняка, (таков был вывод Анны-Мари) «он сделает тебе дорогой подарок».

«Однако он мне не сделал такого подарка…» – подумала Полина с иронией, которой за собой раньше не замечала. Напрасно Клод вернулся, выражал сожаления, его грубость поразила Полину.

Полину потрясло не столько то презрительное уважение, с каким Клод относился к концертам Дикки, сколько его неприкрыто жестокое желание растоптать, глумиться над тем, что она любила, что для нее было самым восхитительным.

Постепенно в ней росло глубокое изумление перед этой жизнью, в которой перемешалось так много темного и страстного, этой озаряемой тусклыми проблесками жизнью, куда ей вскоре придется вступить.

Сегодня она открыла в себе первые признаки этого; потребность в одиночестве, беспричинную грусть, и, слабая, растерянно стоящая на пороге чего-то неведомого, она уже не находила всего, что ее защищало, – бескорыстной доверчивости, с которой она шла навстречу людям и жизни, жестокости, святого непонимания… Полина долго смотрела на золотой закат… «Как это грустно», – снова подумала она. Просто ее покидало детство, а она не догадывалась об этом.

Дикки говорил о презрении. О презрении сегодняшнем и вчерашнем. Неужели оно и есть настоящая жизнь?

Какова была его жизнь, когда Дикки был никто? Те же самые люди, которые презирают его сейчас – пользующийся успехом певец, популярный певец может быть только дураком! – презирали его и раньше. Правда, по-иному. Когда он жил в Монруже, в комнатенке без воды, его заставляли мчаться через весь Париж в надежде получить какую-нибудь роль и выпроваживали, даже не прослушав. «Мне просто хотелось еще раз взглянуть на ваше лицо», – цинично сказал ему один режиссер. Неужто это было «настоящей» жизнью? Он никогда не убеждал себя, что обладает талантом. Честно говоря, он вовсе над этим не задумывался. Но в нем всегда жило убеждение, что он имеет право на некоторое достоинство.

Эти чувства он выражал неуклюже. Пошло. Утверждая, что не желает «никому быть ничем обязанным». Даже с Мари-Лу скрупулезно подсчитывал свои расходы. Никогда не опаздывал. Всегда безупречно выучивал маленькие кусочки своих ролей, крохотные куплеты своих песенок. Ни разу он не попытался заменить товарища, который провалился. И все-таки того минимума уважения, которого он жаждал, ему добиться не удалась. И если бы он не обладал красотой, этим единственным даром, которым наделила его природа, то ему повсюду твердили бы, что у него нет подходящей внешности. Ну а потом что? Триумф. Дело случая. Удача, если можно назвать это удачей. Ибо в нем сидел Дикки-Король. С его вспышками безумия. Он думал, что он его изжил. Ведь Дикки также верил и в то, что имеет право на это безумие.

И вот он снова окружен презрением. Тот мальчик. «Я рассказывал вам о мальчике?» Об этом он рассказывал. А люди, которые изо всех сил стараются заставить его наговорить глупостей, чтобы потом разнести их повсюду?

– Я все прекрасно понимаю. Не настолько я глуп. О, я знаю, что в моем образовании есть пробелы, но…

Поль отлично все понимал. Те, кто богат деньгами и культурой, не прощали молодому варвару его «удачи». Они все еще считали Дикки достойным похвалы бедняком, который, хотя и лишен артистических склонностей, делает сразу два дела, занимаясь по вечерам, изучая их культуру, медленно усваивает, вместе с вещами, что необходимы для образа жизни определенной части буржуазии, смысл ее ценностей. Ее язык. Ее лицемерие. Он притворяется, будто всего добился сам, хотя его успех – дело случая. У сына владелицы бакалейной лавки благодаря его верхам, просто так, без усилий, появился «мерседес». Это подрывает все основы. И что у него за репертуар! Дикки Руа поет о любви! Эти штуки не годятся для Домов культуры. Его песни – искусство коммерческое. И аморальное. Эти молодые люди являют собой столь дурной пример, благодаря так быстро заработанным и – сверх того – выставляемым напоказ деньгам!

– Ты думаешь, именно это погубило меня? Материальное? Но мои песни нравились, я тоже нравился, публике нравилось… – Он опустил глаза, посмотрел на свои руки и вполголоса сказал: – Знаешь, говоря откровенно, в отдельные вечера… мне казалось, что я пел хорошо…

Отец Поль был уверен в этом. По-своему. Он вытирал пот с юного лба. Подносил стакан к пересохшим губам. Молчал, давая Дикки излить свое горе. Он не испытывал чувства вины, зная, что было подмешано к прохладному питью, в графин с лимонным напитком, стоящий на низеньком столике. Он, правда, несколько озадаченно спрашивал себя, каким образом извлечь выгоду из Дикки-Короля.

Граф дожевал свой сухарь и решил отправиться к отцу Полю заявить, что он не сдавал собственный замок этим паяцам. «Всему есть предел», – твердо сказал он, глядя на розовую чашку. – «Есть предел всему».

Но отец Поль уехал в Каор, где ему нужно завтракать с Алексом Боду, а граф, идя из главного здания, заметил у пруда двух юношей, что сидели на каменном парапете и полоскали ноги в воде, где жили карпы Людовика XIV. Пределов больше нет!

– Даже суперзвезда, – говорил Алекс, – не может себе позволить находиться в депрессии более двух, трех недель…

Отец Поль это хорошо понимал.

– А что, если для разнообразия мы возьмем на аперитив шампанского?

Они встретились в «Гимнастическом коне» – ресторане, который находился неподалеку от отеля «Астор», где Алекс развернул свою штаб-квартиру.

Этот совсем старомодный ресторан, уютный, с маленькими, почти семейными салонами, был идеальным местом для дружеского разговора о делах. Отец Поль удобно расположился в комфортабельном глубоком кресле.

– Еще несколько килограммов, – и мне придется таскать с собой кресло так же, как генерал де Голль таскал походную кровать! – заметил он, смеясь.

Алекс смотрел на него с откровенным восхищением. В нашу эпоху режима этот еще молодой мужчина так весело носит свои сто пять, сто десять килограммов… Впрочем, Алекса восхищает в отце Поле и многое другое. «Интересно, как он увиливает от налогов?» И жизнерадостность и аппетит отца Поля внушают Алексу доверие. Все остальное – мишура! Профессиональная необходимость! Зачем Алексу интересоваться случайным мистицизмом производителя готового платья? Этого импресарио «группы»? Зря он называет своих «Детей счастья» хором, это группа, как «Кур-Сиркюи», как «Минабль», товар, в котором Алекс толк знает; а эта «духовная община», наоборот, чужда ему. Она безразлична Алексу.

Для Алекса не существует ничего, что не имеет отношения к зрелищам. Если хотите, в жизни все зрелище. Нелепый наряд отца Поля – шапочка, домотканая ряса, большие монашеские сандалии – производят на него такое же впечатление, как если бы перед ним сидел спортсмен в халате, актер в сценическом костюме.

– Он мне нужен, я повторяю, нужен через две недели, не позже. Если мы договоримся насчет имиджа, если Николь и Лоретта – мы к ним подключили одного англичанина – найдут мне несколько новых тем… Мы сможем тогда запустить праздничные концерты. Ох уж этот имидж! Какая жалость, что этот ужин в Авиньоне был так глупо испорчен! Может, мы снова поставим на рельсы дело с имиджем, а, старина Поль?

Алекс решил считать отца Поля своим тайным компаньоном, человеком, который принадлежит к шоу-бизнесу, конечно, несколько косвенным, но неоспоримым образом. Поэтому экспансивный, доверчивый (кроме, конечно же, того, что касается денежных вопросов!) Алекс рассказывал обо всем.

– Я смотался в Париж, и Кристина каждый час сообщает мне новости. Обстановка крайне благоприятная. Естественно, диск с именами возлюбленных не состоялся, но у нас все-таки есть две-три пластинки. Еще перед началом турне мы записали пять названий, нам надо еще пять или шесть, которые подготовят изменение имиджа, ты понимаешь, ничего резко не меняя, но…

Алекс стал называть отца Поля на «ты». Почему бы и нет? Теперь Дикки тоже обращается к нему на «ты». Но Дикки говорит «ты» без фамильярности. Отцу Полю становится немного не по себе, когда он думает о Дикки, о случае с Дикки. И все-таки, по мнению Алекса, все улаживается к лучшему. Специальная пресса согласилась с версией о «депрессии» Дикки; смерть Колетты послужила поводом для полемики вокруг фанатов, шоу-бизнеса, «идолов», шлягеров, но никто не обвиняет Дикки, который, как официально признано, «разбит драмой, каковую пытались от него утаить». Кристина готовит ряд интервью об «этом феномене цивилизации», каким являются фан-клубы, и ответы Дикки. Некий священник в маленькой пригородной церкви произнес проповедь против этой мишурной культуры, которая, по его мнению, представляет собой настоящий опиум для народа: она наделала шуму. По телевидению выступил некий депутат, оспаривая священника во имя здоровых развлечений, на которые имеет право народ и достоинствами которых выступают отсутствие претенциозности и извечная простота. Он сравнил песенку «Жаннетон берет серп» с песней Дикки «Красота предместья». Все это прекрасно при условии, что Дикки «очухается» в самые короткие сроки.

– Поэтому, понимаешь, если б ты смог слегка ускорить дело…

«Ускорить дело…» Он скорее склонялся к тому, чтобы его замедлить. За десять дней он многое узнал о Дикки Руа. Выяснил много полезных сведений: сумму того, что Дикки со скромной гордостью именует своими «маленькими сбережениями»; содержание его контрактов; о тайном соперничестве, которое противопоставляет Алекса фирме «Матадор»; о неуверенности, сомнениях, том чувстве вины, которые терзают Дикки, и должны сделать его более покладистым для обработки. Но как быть, если ему не хватает именно времени? Отец Поль колебался:

– Ускорить дело… Но на это нужно время… Такие вещи за десять дней не делаются….

– Слушай, ты не можешь сказать, будто я тебе не доверяю. Я позволил тебе увезти его, ладно, но лишь потому, что ты замял смерть Дейва. Но я же тебе доверился. Хотя…

– Хотя?

– Тебе отлично известно, что эта затея с сектой не всем нравится. Ладно, ладно, ты называешь это не сектой, а как там? Общиной. Все равно. Но для публики, сам понимаешь… С тобой надо, как ни странно, держать ухо востро. Стоит лишь напомнить тебе какую-нибудь старую штуку вроде той истории в Мулене, а затем с предвыборными плакатами, мало ли что еще… И заметь, все эти штуки я прекрасно понимаю, я же человек деловой…

Отец Поль захохотал. Алексу кажется, что его смех звучит нарочито громко.

– Но мы устроим наше дело, мой маленький Алекс. Мы созданы для взаимопонимания… Не перейти ли нам к столу?

Он с трудом выбрался из своего кресла, прошел вперед. Алексу не видно его лица.

Несколько минут они священнодействуют над выбором блюд. Однако фаршированные трюфелями яйца не помешали Алексу вернуться к его идефикс.

– Я сказал, что доверяю тебе. Но сейчас возникают другие проблемы.

– Две главные мне известны, – ухмыляется Поль, заглатывая огромные куски. – Когда и сколько?

Алекс тоже не смог удержаться от смеха.

– В общем-то, верно…

– Поговорим сперва о Дикки. Официант, принесите нам немного хлеба. Дикки чувствует себя лучше. Это бесспорно. Но ты же станешь умолять его петь сегодня вечером…

– Сегодня вечером нет! Нет! Ну а если… недели через две?

– Возможно, – задумчиво ответил отец Поль. – Я могу сказать лишь одно: возможно. Он не подготовлен.

«Но он, разумеется, будет подготовлен, если я приму в труппу твоих „Детей счастья“!» – подумал Алекс, впрочем, без всякой антипатии. Он считает отца Поля симпатичным мошенником, абсолютно нечестным человеком. Именно это и внушает ему доверие, несмотря на предостережения Роже.

– Что значит подготовлен? – Алекс, сам того не желая, задал этот вопрос в чуть насмешливом тоне. – Что ты хочешь сказать?

– Хочу сказать, у меня возникает чувство, что если он снова появится на сцене, то феномена Дикки-Короля, как говорят его поклонники, не состоится. Как бы объяснить? Сейчас он начисто лишен флюида, если выражаться словами карточной гадалки. Лишен нервного импульса.

– Не сработает? – перевел Алекс. («А что, если он превратит мне Дикки в развалину, вместо того чтобы поставить на ноги? Не в его это интересах… Однако он тянет волынку, ясное дело».)

– Дикки – существо очень… крайне податливое, – медленно произнес отец Поль. – Именно в этом его сила. В этой цельности, смею утверждать. В то мгновенье, когда он начинает сомневаться в собственных законных правах…

Отец Поль попробовал белое вино, которое им принесли, сам наполнил бокал Алекса; подали телятину в лимонном соусе.

– Интересно, – прибавил он, – не испортит ли нам этот лимонный соус вкус вина… Неужели мы ошиблись в выборе…

Алекс сидел, нахмурив брови, вертя в руке вилку. Он думал о Дикки, а вовсе не о телятине. Отец Поль, по-видимому, мог обсуждать сразу обе проблемы.

«Что он несет о его законных правах? Неужели хочет запудрить мне мозги…»

– Нет, – с облегчением сказал толстяк, – годится. Кислый привкус смягчается намеком на сливки… (Он взглянул на Алекса.) Намеком… Вы сказали – намеком? – шутливо спародировал он Алекса. – Дорогой мой дружище, вы… ты просто воплощение подозрительности. Нет, я не вожу тебя за нос, ничего не преувеличиваю, не пытаюсь – в настоящий момент! это придет потом! – сбыть свой товар. А почему? Потому что ты сам, да, сам попросишь у меня этот товар. (Глаза его горели, борода была закапана маслом, он был остроумным, искренним, хитрым, веселым: «Потрясающий тип!» – невольно подумал Алекс.) Приезжай, посмотри на Дикки. Поговори с ним, хоть сейчас, сразу после обеда. О, у него человеческий вид! И если хочешь, снова забирай его. Я никого не держу. И никогда никого не удерживал, что бы они тебе ни наговорили. Какие маленькие порции телятины! Официант! Алекс, не теряй аппетита, ешь, а то телятина остынет, хуже ничего не бывает. Послушай меня минутку без предвзятости. Я знаю, что сейчас развязана настоящая кампания против того, что журналисты именуют сектами, куда они без разбора валят кого угодно – гадалок, духовные группы, экологические общины, политические движения, у которых чуть более смелая, чуть более продуманная программа… Короче, смешивают самые разные вещи, которые не имеют ничего общего друг с другом, и только жажда сенсаций… Но факт остается фактом. Ты не можешь бросить Дикки в авантюру, которая не принесет успеха. Я знаю, понимаю это. Надо найти свое лицо, изменить подачу, может быть, само название… «Дети счастья» звучит слишком громко… Следовало бы найти слово, более близкое к природе, к простоте…

– У меня есть группа, которая называется «Рептилии», – намекнул Алекс, понимая, куда клонит гуру. Теперь им предстояло обсудить вопрос о слиянии групп, о дележе доходов.

– Разумеется, моя группа весьма скромна, она едва начинает… Она не будет многого требовать… Прежде всего ей необходима реклама. Но кто знает, может, и мы тебе немножко пригодимся?

– Да! Да! (Ответил отец Поль на отрицательный жест Алекса.) Ты сидишь словно между двух стульев, и недавние миленькие происшествия доказали нам обоим, что такая позиция опасна…

– Ах вот как! Неужели? – осторожно спросил Алекс. (По знаку толстяка принесли второе блюдо с телятиной.)

– Между двух стульев или, точнее, между двух имиджей. С чего ты начал? С красивого и симпатичного, чуть загадочного молодого человека, который пел о любви. Хорошо. Дикки был Принцем. Постепенно вы заметили, что к вам приходит все более и более широкая публика: он благословлял детей и лечил больных. Я сказал – лечил… Почему бы и нет? Существует множество различных способов исцеления. Он вызывал восторг… Простому первому любовнику это не под силу. Мы никак не можем выбрать для Дикки героя. Но самое главное, Дикки тоже на распутье. Он больше не в силах обрести прежнего себя. Он больше не узнает самого себя. Он больше не находит себе оправдания. Случись несчастье, и он, будучи в таком нервном состоянии, бросит все.

– Гм… И к чему же ты клонишь?

– Вот к чему: до сих пор мы были в отношении Дикки не правы только в одном, что необходимо будет исправить. В сущности, это единственное, что и нужно в нем исправить.

– Как не правы? В чем?

– …В том, что принимали его за дурака.

Дирк медленно брел вдоль пруда, оглядываясь по сторонам. Он обнаружил сарай, куда складывали шерсть, заглянул в окно душевой, вразвалочку приближаясь к террасе и парадному входу в замок, как вдруг откуда-то сбоку перед ним вырос молодой человек.

– Что ты здесь потерял?

– Ты меня спрашиваешь, робот? Где тут питьевая вода?

– Можешь брать воду у насоса, рядом с псарней. Сюда тебе заходить нельзя, – ответил молодой человек, который сделал вид, будто торопится по делам.

Но оттенок иронии, с которой он произнес слово «псарня», Дирку не понравился. Он сделал шаг вперед.

– Ты что, принимаешь меня за зайца?

Дирк был большого роста, очень высокий. Его рыжие волосы были такие же длинные, как у Дикки. Однако изможденное лицо с выступающими скулами, поросший щетиной подбородок придавали ему какой-то угрожающий вид, если он забывал напустить улыбку сторонника ненасилия. Молодой человек, к кому обратился Дирк, был ниже на целую голову, но шире в плечах, крепче. Он остановился и преградил путь с решительностью, слегка удивившей Дирка, несмотря на его наглость.

– А меня ты считаешь роботом?

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Драка могла быть недолгой, если бы не вмешалась Анна-Мари – она была в узких, облегающих джинсах, с бутылкой в руке. Она медленно бежала к ним с выражением крайнего ужаса, который доставлял ей удовольствие.

– Что случилось?

В руке Дирка сверкнул нож. Он вынул его просто так, чтобы припугнуть. Но вид ножа, казалось, высвободил всю энергию черноволосого круглоголового крепыша. Не медля ни секунды, он нанес Дирку удар головой в живот; тот, не устояв на ногах, выронил нож и упал навзничь. Черноволосый придавил нож ногой. Анна-Мари завизжала. Из служебных помещений вышли двое в белых одеждах. Группа фанатов появилась на другом конце пруда. Малыш, не спуская с Дирка глаз, нагнулся и взял нож. Дирк медленно поднялся. Он чувствовал, что сзади стоит группа людей, которая молча наблюдает за ним. Он также заметил, что двое в белом – с виду крепкие ребята – не спеша направляются сюда. Подняв руку, он сделал примиряющий жест.

– Сдаюсь, сдаюсь! Когда у какого-нибудь малого в руках нож, я сторонник ненасилия. Лады?

Несколько секунд черноволосый в упор смотрел на него (выжидает время, чтобы подоспели дружки, подумал Дирк, которого стал охватывать страх), потом неловким движением сложил нож и опустил его в карман.

– Я тоже, если у меня нож, сторонник ненасилия, – ответил он с презрительной улыбкой.

Когда двое в белом вплотную приблизились к Дирку, то он просто отделался шуткой.

– Интересно, что бы произошло, если б ты был один… – пробормотал он, покоряясь силе.

Франсуа усмехнулся. Он все это предвидел. Даже осмелился сказать об этом Отцу. Не каждый может противостоять подобному вторжению: сейчас в замке находились ученики, которые совсем недавно услышали слово «учения». Их успехи могли быть серьезно поколеблены. Фитц, если далеко не ходить за примерами, на сей раз удовольствовался тем, что утихомирил какого-то грязного хиппи. А что будет во второй, третий раз?

– Возвращайтесь на свой участок, – сказал он убитым горем фанатам. – Вы не должны общаться с «детьми». Медитация молчания начинается в шесть часов в этом здании. Если хотите, можете к нам присоединиться, чтобы искать света духовного… Если нет, то мы просим вас не нарушать порядка. Уходите!

На мгновенье наступило замешательство, потом фанаты с неохотой подчинились.

– Ох, как же я испугалась! – вздохнула Анна-Мари с облегчением, в котором таилось нечто вроде разочарования. Когда она видела драку мужчин, ей всегда чуть-чуть казалось, что они дерутся ради нее, и тогда все это ей нравилось.

– Они пристают к нам, – сказал Фредди, который неизменно принимал сторону Дирка.

– И почему нам запрещают ходить где нам хочется? – спросила Джина.

Другие фанаты, словно предупрежденные неким загадочным образом, вышли из-за псарни и направились к группке недовольных. Они скопились на краю пруда, не осмеливаясь все-таки подойти ближе.

– Что такое? Что с ним сделали?

– У него отняли нож, – с возмущением ответил Фредди.

«Нет худших врагов, чем друзья», – подумал Дирк. Теперь ему придется делать хорошую мину при плохой игре.

– И они не желают, чтобы мы выходили погулять из их рощи, – сказал Жан-Пьер.

– Мы ведь здесь не в плену.

– В их роще от жары сдохнешь.

– А что, если мы искупаемся?

– Да в этом бассейне полметра воды! И, кто знает, не заражена ли она?

– Во всяком случае, купанье нас слегка освежит! Мы же не обязаны ее пить…

– Они нападут на нас… – заметил Марсьаль.

– Ну и что? Мужчины мы или нет?

Искушение было слишком сильным. Марсьаль и Жан-Пьер не столько сняли, сколько сорвали с себя шорты и остались в плавках. Девушек это очень развеселило, и они сразу же стали брызгать на них водой. На парапете пруда горой высилась одежда, и радостные крики особенно громко раздавались в прямоугольнике, который образовывали служебные помещения. Анна-Мари сбегала наспех переодеться и притащила свой проигрыватель на батарейках. Звуки «Аннелизе», усиливаемые эхом, быстро донеслись до ушей графа де Сен-Нона, который ел на завтрак салат из помидоров и сардины в масле. В ткацкой мастерской на мгновенье замерли и снова застучали станки.

– Внешнего мира не существует, – сказала Роза. – Давайте сосредоточимся на духовном. Вырвемся из ловушки видимостей… Сосредоточимся на духовном…

Ткацкие станки опять заработали в правильном ритме. Но захотел бы отец Поль, чтобы в это дело вмешивалась Роза? Она решила, что нет. Видно будет, когда он вернется. Несколько минут она, чтобы расслабиться, дышала в ритме три вдоха – три выдоха. Ей почти удалось расслабиться, когда из-за другого станка она услышала Жижи, напевающую «Аннелизе». Никуда от этого не денешься!

В отчаянии граф де Сен-Нон подошел к окну малого салона и оцепенел, увидев это зрелище. Бассейн! Пруд они превратили в бассейн! Ну это уж слишком! Этот шум, этот ор! И хуже всего – эти мерзкие песенки, автором которых был Жан-Лу!

Он решительным шагом подошел к телефону, которым практически никогда не пользовался. Позвонил в сторожку. Сегодня же, сейчас же он отправится к мсье Хольманну; это им даром не пройдет!

Отец Поль и Алекс приступили к сырам.

– Жаль, – с неожиданной горечью вздохнул Алекс, – мсье Симон Вери всех считает дураками. Надо видеть, как он с высоты собственного величия предоставляет другим лезть из кожи вон, а потом всучивает тебе твои же идеи, которые он подхватывает приговаривая: «Если я могу позволить себе высказать некую мысль…» Кстати, если тебе удастся сбыть ему твоих младенцев счастья, то сам все поймешь!

Отец Поль весело расправлялся с сырами. Теперь он понял, что к чему. И перешел прямо к делу:

– Но, дорогой мой дружище, я никогда, ни секунду не думал об этом… Нет, я хочу иметь дело с вами, с тобой. Я верю в прямой контакт, без кривлянья, доверяю первому впечатлению… А не этим крупным анонимным фирмам, которые…

– Делают деньги, – со вздохом закончил Алекс.

– Но деньги, если есть абсолютно точный, хорошо продуманный замысел, всегда найдутся, – тихо заметил отец Поль.

Алекс совсем обалдел.

– Друг, ты начал с абсолютно предвзятой мысли… Будто бы я хочу отнять у тебя деньги. У тебя или у Дикки. А если подойти к делу с другой стороны?

Алекс стал внимательнее. Отец Поль налил себе вина.

– Ведь Франция такая маленькая страна! Она почти не понимает, куда движется мир! Ты знаешь слова Мальро: XXI век будет религиозным, или не настанет вовсе… Сейчас я связан с одной американской группой… Забавно, что группа одновременно означает музыкальный ансамбль и… Яблочный пирог? Благодарю вас. Да, я знаю, что у вас на десерт двадцать три блюда, но настоящий ресторан надо оценивать по простым вещам… Да, американская группа, с которой в один прекрасный день я, может быть, объединюсь… а она располагает весьма солидными средствами. Давай говорить откровенно, какие именно у тебя сейчас отношения с «Матадором»? Вкладываешь ли ты собственные деньги в записи Дикки? У меня нет всех сведений, которые мне хотелось бы иметь, но я вполне серьезно намерен…