Текст книги "Дикки-Король"

Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Я тоже приметил двери, которые ведут в подвалы. А что, если мы стянем у них несколько бутылочек доброго винца? Но двери ведь заперты.

– А чему, как ты думаешь, я научился в тюрьме? – бахвалясь, спросил Дирк.

К нему опять вернулось хорошее настроение.

Около восьми вечера отец Поль заметил, что «семейное» фортепьяно по-прежнему стоит на террасе, и направился к северному крылу; он хотел спросить графа, в какое место тот желает, чтобы они поставили фортепьяно на две ночи. На первом этаже ему преградил путь высокий симпатичный молодой брюнет.

– Господин граф болен, отец мой, – с добродушной улыбкой сказал он. – Его совершенно нельзя тревожить. Абсолютно нельзя.

– А вы кто такой? – опешив, спросил отец Поль.

– Я – Тома, отец мой, брат шофера Джо. Когда нужно, немного помогаю ему тут.

– А, прекрасно… И его действительно нельзя беспокоить…

– Господин граф имел очень тяжелый разговор с племянником, – участливо пояснил Тома. – Он действительно не сможет никого принимать еще… день или два.

Как он и рассчитывал, толстяк поверил ему на слово и ушел. Тома с облегчением вздохнул. Приказ мсье Хольманна был четок: не выпускать графа из комнаты до отъезда фанатов, до понедельника. Скандал мог привести к катастрофе. Пока фанаты будут находиться в замке, нельзя даже приезжать за товаром.

Отец Поль велел поставить фортепьяно в одной из мастерских. «Если граф болен, то он, наверное, даже не обратит внимание, что мы перенесли фортепьяно в другое место», – со вздохом подумал он. Отец Поль чувствовал себя усталым, недомогание, которое угнетало его весь день, не отпускало.

В этот вечер отец Поль опустился в кресло как-то по-стариковски. Он всей душой ждал понедельника, отъезда фанатов и даже Дикки-Короля. Ему надо бы «перезарядить свои аккумуляторы», и сделать это он может лишь в относительном одиночестве, среди своей группы.

Воскресенье. Пять часов утра. Тишина. Рассвет удушающе жаркого дня. Невероятно, что в пять утра уже стоит такая духота, зевая, подумал Тома. Он провел ночь на первом этаже северного крыла, в старом кресле возле лестницы. Из парка, с дальнего конца пруда, он ясно слышал какую-то возню, но не обратил на нее внимания. Он даже не вышел взглянуть, в чем дело. Ему были даны указания не выпускать графа из комнаты до отъезда фанатов (надо сказать, что несчастный старик явно был не в состоянии встать с постели), а Тома всегда исполнял лишь то, что ему приказывали – ни больше, ни меньше. В жизни это было одним из его козырей, наряду с прекрасной фигурой и отсутствием злобности. Мсье Хольманн утверждал, что Джо тоже добрый парень, но в отличие от брата более «самостоятельный». Хорошо это или плохо, мсье Хольманн пока не мог сказать.

Тома услышал прямо над головой легкий, быстрый шорох. Неужели старик поднялся в такую рань! Если бы, на худой конец, ему пришла мысль сварить мне кофе! И Джо, который патрулирует в парке, чтобы не допустить каких-либо происшествий, тоже мог бы подумать о чашке кофе для брата! Правда, пока он донесет кофе из сторожки, он остынет…

– Джо?!

Джо вошел стремительно, но бесшумно.

– Что случилось?

– Дело дрянь, – сдержанно ответил Джо. – Какой-то тип отравил собак.

– Да, грандиозный будет скандал!

Джо несколько минут размышлял.

– Слушай, Тома. По-моему, так рано мы звонить мсье Хольманну не можем. А через несколько минут будет слишком поздно. Пойду возьму тачку и вывезу собак из псарни. Спрячу их в сторожку. Потом подумаем, что делать.

– Да, да… – Когда ему приходилось что-то решать самостоятельно, Тома совсем терялся. – А фанаты где?

– Дрыхнут еще или притворяются.

– Почему притворяются?

– Потому что собак наверняка отравил кто-то из них, вот почему! «Дети» тут ни при чем. Это ясно, как пить дать! Черт бы побрал этих «детей»! Выходят на работу без пятнадцати шесть. Те, что вкалывают на огородах. Мне надо пошевеливаться! Пора мотать!

– Ну и сволочи! – пробормотал Тома в полной растерянности. – Взять и отравить собак, просто так!

«В этом весь Тома как на ладони», – подумал Джо, убегая за своей тачкой. По приказу он убьет сотню людей, но без нужды даже собаке не даст пинка. Нет в нем злобы. И мыслей нет. Джо знает, что он умнее брага; кроме того, ему известно, что иногда это создает неудобства. Для девятнадцатилетнего парня Джо действительно знает слишком многое. И между прочим, понимает, что проявить себя ему придется совсем иным способом; ведь прикинуться таким же безмятежно глупым, как брат, ему никогда не удастся. Может, в это утро, если он никого не разбудит, ему выпадет удача? Он уже слышит, как мсье Хольманн говорит: «Если бы не твоя отличная инициатива, мой маленький Джо, мы бы влипли в грязную историю», и Джо спешит, стараясь, чтобы гравий не заскрипел под колесом тачки.

Но, проходя уже вдоль ограды псарни, он замечает вдалеке, возле голубой палатки, какого-то парня. Когда Джо будет идти обратно, тот наверняка его заметит. Подойдет к нему просто из любопытства… И Джо спешит как угорелый. Складывает на тачку обмякшие собачьи трупы. Главное, уложить в тачку всех четырех псов, ведь даже и думать нечего, чтобы сделать второй заход. Готово. Тот мерзавец возвращается назад, застегивая ширинку. Эх, если б мсье Хольманн не запретил применять силу!

– Что тут произошло? Ой, бедные псы! Несчастные собачки!

Какой у него резкий голос! Он всех на ноги поднимет. Так и есть. Появилась одна фигура, потом другая… Джо примирился со своей неудачей. На этот раз пока не пришло время для лестного повышения по службе.

И уж полная невезуха, что в этот момент на противоположном берегу пруда появилась длинная вереница молодых людей в белом, которые, заслышав шум, остановились в нерешительности. Идущий во главе Франсуа обернулся, заметил эту суматоху, но все-таки подгонял их: «Скорее! Не задерживайтесь! Пошли, пошли!»

Он отделился от «детей счастья» и подошел к Джо. «Вылитый тюремный надзиратель», – подумал Джо, встретив его улыбкой а-ля Берт Ланкастер, с наигранной веселостью скаля зубы и при этом чуть приподнимая тачку.

– Что случилось?

Франсуа даже не поздоровался.

– Собак отравили, – коротко объяснил Джо.

– Правда?

– Может, это эпидемия, – вмешался взволнованный Марсьаль.

– Эпидемия вызвана крысиным ядом, который добавили в рагу «Сопике», – поставил свой диагноз Джо, поддав ногой консервную банку, валявшуюся перед псарней.

– Благодарю вас, пойду сообщу об этом Отцу, – надменно сказал Франсуа.

Джо взялся за ручки и покатил тачку вдоль пруда, к сторожке. Нечего было вставать в пять часов и проявлять инициативу. Сплошная невезуха. А если не везет, то нет никаких оснований, чтобы повезло; в тот момент, когда он проходил мимо замка, старик распахнул окно и – ясное дело – оцепенел от ужаса. Желаю тебе, Тома, всяческого удовольствия! На сей раз я последую твоим советам: у каждого своя работенка!

– Я буду мстить, – сказал Франсуа Фитцу.

– Это же не твои собаки, – заметил Фитц.

– Не мои. Но нужно расправиться с фанатами. Опорочить их в глазах Дикки.

– Зачем? Я отнюдь не считаю их приятными, однако…

– Они его недостойны, – с пафосом ответил Франсуа.

– Значит, теперь ты веришь в Дикки?

– Конечно.

Восемь часов утра. Граф бьется в истерике в объятиях Тома, который без конца твердит «успокойся, папаша» так же добродушно, как за несколько дней до этого бил его в солнечное сплетение. Франсуа оставил свою бригаду на огороде, она собирает овощи для вечернего пиршества.

– Наверняка это сделал или тот голландец, – с возмущением рассказывал он отцу Полю, – или тот верзила, который ни на – минуту не расстается с ним. Вчера вечером я его застукал, вы знаете, он пытался взломать замок на двери в самый дальний подвал, и набил морду. Он отыгрался на этих несчастных животных.

– Но как ты оказался в парке?

– Роза и Нико услышали шум и вышли посмотреть… Я проследил за ними…

– Следить за кем-нибудь, это на тебя непохоже, – сказал отец Поль.

Франсуа почувствовал, что краснеет. Он попытался задержать дыхание, ему вроде это удалось.

– Разве в этом подвале хранится что-нибудь твое? Тебе, что, поручили охранять этот подвал?

– …

– Это что касается дисциплины. А теперь о твоем уме… Неужели ты не понял, что сейчас в интересах группы поддерживать хорошие отношения с Дикки Руа и со всем, что его окружает? Что собрание сегодня вечером – это тест, условия которого не должно изменить ни одно происшествие?

– Это проверка?

– Не мне тебе объяснять, – устало ответил отец Поль. (Он сидел за письменным столом перед подносом, на котором ему принесли кофейник, чашку, грейпфрут и яйцо всмятку.) Если это проверка, ты ее уже не выдержал. От тебя я ждал большего.

Франсуа был уязвлен до глубины души. Ему, это ясно, не хватило ума и самообладания. Он позволил двум этим романтическим дуракам увлечь себя, хотел показать им, на что способен. Едва он замечает в группе какое-то движение, ему сразу же хочется его возглавить, – да, это верно. Такова его слабость. Ему необходимо это признать. А то, что он обнаружил, правда, совсем случайно, наверняка возместит…

– Отец, я должен сказать вам…

– Молчи, – перебил отец Поль, более суровым, чем ему хотелось бы, тоном. – Займешься подготовкой к сеансу. Убранством зала, напитками, сандвичами… Я хочу, чтобы в замке не осталось ни одной сигареты с марихуаной, понял? Ни единой! Проследи за Этьеном. Пусть все, у кого они есть, выбросят их куда подальше. Это будет не настоящий сеанс, а собрание.

Он не объяснил, в чем разница. Ведь говорить о возможных опасных последствиях собрания значит вспоминать Роже. Поэтому отец Поль даже не желает думать об этом…

– Хорошо, Отец. Мне хотелось бы вам сказать…

– Я иду к Дикки, Франсуа.

Франсуа не в силах сдержать усмешку. Такова еще одна его слабость, на сей раз дозволенная.

– К Дикки, который более духовен, чем ты, Франсуа. Хотя я не любитель заниматься подсчетами…

«Дикки! Прекрасно, я промолчу. И пойду „заниматься подготовкой“. Это – женское дело, это – наказание. После трех лет усилий. Дикки, видите ли, более духовен, тем я! Это ничтожество, этот наркоман! Нет, вроде не наркоман или просто он быстро вылечился. И что нужно сделать, чтобы эта проверка провалилась? Что же сделать?»

– Я пошел заниматься подготовкой, – сказал Франсуа, обретя хладнокровие.

– Не может быть, чтобы собак отравил кто-то из нашего клуба!

– Нет, но им очень бы хотелось, чтобы это сделал кто-нибудь из нашего клуба фанатов!

– Кому, им?

– Тем «детям», что против нас.

– Почему они против?

– Мы им не ровня, слишком вульгарны! Представь, ужас какой, песенки, эстрада? Они выше этого!

– Только потому, что многие из них ни разу не видели Дикки. Когда они его увидят…

– Религиозные фанатики ничего не видят.

– Не преувеличивай!

– Среди них есть такие, что с нами очень любезны…

– Они хотели бы прибрать Дикки к рукам, но им это не удастся!

– А если мы их освистаем? Их хор!

– Если они будут петь с Дикки, нельзя. Даже если Дикки будет петь с дьяволом…

– Скажешь тоже, дьяволом!

– Они верят не в дьявола а только в Дух…

– Но Дух осенил Дикки, я уверена…

– Ладно, ладно… Вы хотите сказать, что Дикки осенен призванием, вдохновением…

– Разницы никакой нет!

Раньше фанаты никогда не спорили о Дикки в таком духе. Поэтому отсутствия Дирка не заметил никто, кроме Фредди, который знал обо всем. Впрочем, маловероятно, чтобы Дирк снова появился здесь с тем распухшим лицом, какое было у него, когда он посреди ночи пришел забрать вещи, прежде чем направиться к псарне.

– Вы мне отвратительны! Мерзки! – беспрестанно повторяла Эльза.

Теперь она начисто поссорилась с Марсьалем и Жаном-Пьером, которые, по ее мнению, позволяли дурачить себя подобно обыкновенным ханжам. Мадам Розье, продолжая делать бутерброды, совсем спятила: она хотела побеседовать с отцом Полем, выяснить, не является ли Дикки перевоплощением ее сына. Аделина уединилась под сосной, моля небеса просветить ее. Казалось, что с минуты на минуту она услышит голоса свыше! Анна-Мари склонялась к скептицизму не без оттенка цинизма. В конце концов, Дикки будет всего-навсего петь. А будет он петь с бандой «детей» или с хористками – разница невелика. Это дело Дикки, что он там думает о явлениях Духа и медитации. Близняшки соглашались с ней с большой пылкостью: они будут повторять то, что скажет он, Дикки. В зависимости от мнения Дикки они станут защитницами природы или поклонницами медитации, подобно тому, как они красились а-ля Жанэ Блейк или покупали платья-туники а-ля Софи Лорен. Ему, Дикки, все ведомо. Им нравился Дикки и все, что могло ему понравиться. Полина задумчиво жевала бутерброд с маслом, который ей сунула мадам Розье.

– Ты не согласна со мной? – несколько вызывающим тоном спросила ее Анна-Мари; причиной тому были бутерброды: Полина могла поглощать их сколько угодно, оставаясь при этом худенькой, как нитка.

– Не знаю. Думаю.

– В последние дни ты слишком много думаешь!

– Не думай, что мне от этого весело! – искренне отпарировала Полина.

Дикки, спокойный, невозмутимый, был в нарядном костюме.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Хорошо. Почему бы и нет? Я знаю, что спою, знаю, что скажу… Я в отличной форме…

В замке Дикки находился три недели, даже месяца не прошло. Он ничуть не надломлен, нисколько не волнуется. И все-таки он остался тем же скромным парнем, который перед выходом на сцену принимал наркотики и боялся взглянуть на себя в зеркало. «Я его недооценил», – подумал отец Поль. То, что он недооценил, представляло собой взрывчатую смесь сил, которые властвуют над юным, гордым и невежественным существом. Огромное обожание и огромное презрение; огромная власть над людьми при полной безответственности; бешеные деньги, красота и все эти оккультные силы, которые вызвало его появление даже здесь. Ненависть, слабость, любовь, экзальтация, соперничество… Но почему все-таки Дикки? Без сомнения, было слабостью искать ответ на этот вопрос сейчас, когда сам Дикки уже перестал его задавать. Он отдался на волю случая, перестал стыдиться этого или ставить себе в заслугу: Дикки очень быстро освоился со своей славой. Может, слишком быстро? И отец Поль вдруг понял: сила этого молодого человека, который заставлял грезить старых дам и лицеисток, механиков, детей, больных, заключена в том, что у него абсолютно отсутствует какая-либо задняя мысль. В нем нет ничего двусмысленного. Одна стерильная чистота. Он поет «Аннелизе», будучи непоколебимо убежден, что несет красоту всем, кто ее жаждет. Дикки, несомненно, ранят отдельные ухмылки, отдельные презрительные выпады; ранят, но не убивают. И сегодня, потому что отец Поль вооружил его несколькими примитивными духовными понятиями, указал источники, внушил уверенность, он бросается, подобно Галааду и Сиду, подобно самой молодости, в битву, которая, по его мнению, приведет к победе. Отец Поль часто встречал людей, лишенных того, что в упадочной цивилизации именуется здравым смыслом. Таковы были рядовые активисты его группы, ячейка исполненных энтузиазма и преданности людей, благодаря кому отцу Полю удалось открыть первые магазины «Флора» и создать первые одноименные группы. Таковы были продавцы-добровольцы, не знающие усталости ткачи, распространители брошюр и значков, стойкие, но исповедующие ненасилие участники демонстраций. Он встречал много подобных людей и умело их использовал. Но ни одна из этих простодушных и пылких натур не обладала непреклонностью Дикки.

– Я дам им понять, что пройти со мной полпути – мало. Что им придется изменить всю свою жизнь, всю шкалу ценностей.

У Дикки была хорошая память. Память человека, которому зачастую давали всего десять минут на то, чтобы выучить текст песни, спеть ее без репетиций, чтобы сделать какое-нибудь заявление, дать экспромтом интервью.

– Кстати, клуб фанатов не должен оставаться просто клубом поклонников. Он тоже должен стать группой. Группой друзей, которые хотят жить иной жизнью. Знаешь, ведь это мне пришла идея песни «Мечтал о мире я таком»! Но я никогда не верил, что смогу ее осуществить. А теперь верю.

Дикки не казался по-особенному восторженным. Говорил он тихо. Однако в его голосе сквозила какая-то сила. Каждое произнесенное Дикки слово пускало ростки, каждое семя приносило свои плоды. В начале его бесед с Дикки отца Поля удивляло отсутствие у того критичности, бунтарства, иронии; может, это должно было бы его насторожить?! Избитые слова, почерпнутые из Евангелия или «Ридерс Дайджест», уличная или базарная духовность, истины, которыми торговали испокон веков, детские обманы вечных магов, – все у Дикки срабатывало, Дикки играл как бы роль проявителя. Выявлялись пороки, которые за месяцы тонких уловок он не сумел обнаружить. Одни души, которые, как полагал отец Поль, он закалил, ломались. Другие, без сомнения, пробуждались. Но какой же гигантский труд потребуется, чтобы снова, нитка за ниткой, соткать расползшуюся ткань! Отец Поль спрашивал себя, неужели он действительно ошибся в расчетах.

Около шести вечера Алекс снова увидел в вестибюле отеля пестрое сборище фанатов, которые добились или надеялись добиться разрешения попасть в замок и присутствовать на вечере. Те, кто уезжал, толком не знали, что же состоится. Пресс-конференция? Гала-концерт? Алексу пришлось убедиться, что кое-кто из них абсолютно не знал о пребывании Дикки в группе. По причине секретности они полагали, будто Дикки лечится от наркомании или же завел интрижку с какой-нибудь незнакомкой, интрижку эту умело разрекламируют в начале нового сезона, к выходу пластинки.

– У него действительно депрессия? – спросил кто-то.

Другие не верили в гибель Дейва. Жанина сообщала страшные подробности, но ей не доверяли. Самые неосведомленные проявляли чудовищно ненасытное любопытство.

– Насколько он похудел?

– Кто, Дейв или Колетта, является ему в снах?

Все называли Колеттой ту незнакомку, которую никогда в глаза не видели и не знали о ней ничего, кроме сфабрикованных «Флэш-78» и «Фотостар» побасенок. Она вошла в легенду. Она порадовалась бы, эта высокая блондинка с манерами манекенщицы и зарплатой работницы на фабрике по обработке сардин в Лорьене… «Бедняжка!» – думал Алекс. Он тоже примирился с ней. Наконец-то существование Колетты было признано всеми.

Едва они собрались уходить, затрезвонил телефон!

Из Эндра звонил Теренс Флэнниган. Он не мог сработаться с Николь и Лореттой, несмотря на цыплят в сметане, которыми они его кормили.

– Они стряпают какую-то преснятину. Ни соли, ни перца, вкус боятся испортить! Это никого не удивит!

– Ты говоришь о жратве или текстах?

– Идиот!

– Ладно, если ты говоришь о текстах, то мне нужны именно такие. Ты придаешь чуть более модерновую, слегка мистико-сентиментальную окраску, а те сдабривают их своим привычным соусом. И делаешь английский вариант. Ты переводчик! «Палас» звучит космополитично. Я хочу, чтобы новые песни Дикки были космополитичны. Среди них не должно быть ни одной случайной! Все обязаны иметь успех! И свою клиентуру! Понял? И никаких заигрываний с элитой, никаких пошлостей с ударными, никаких подражаний Альбенису, как было в твоей последней песне… Жалкие старушки, говоришь? Эти старые перечницы, голубь мой, состряпали больше шлягеров, чем ты сможешь сделать за всю жизнь… Так вот, не ерепенься… Как ты сказал, говяжье филе «Россини»… вот именно… Иди обедай, иди… Завтра я тебе перезвоню. Конечно, я тебе доверяю, о чем разговор!

За десять лет Теренс не сделал ни одного шлягера, и он смеет критиковать авторов «Аннелизе»! Чего на свете не бывает!

Алекс угостил находящихся в «Атриуме» фанатов аперитивом – необходимо было подготовить их, незаметно отобрать тех, кто поедет в замок. Всегда же просачиваются какие-нибудь ловчилы. Маленький автобус отвезет избранников в Сен-Нон. Десятки неизвестно откуда взявшихся девиц заламывали руки и как сумасшедшие лезли вперед, стремясь пробраться в автобус. Кое-кто из них взобрался на капот.

«Мы хотим его видеть! Хотим видеть Дикки! Нам не нужен концерт, мы хотим взглянуть на него! Сжальтесь над нами!» – вопили они, пока молодые и не совсем молодые парни, затянутые в черную кожу, сидя на мотоциклах или же набившись по шесть, семь, восемь человек в старые машины, ждали отъезда автобуса, чтобы ехать следом. Алекс был вынужден позвонить комиссару Линаресу и, сообщив ему об этом, попросить нескольких мотаров, чтобы разогнать эту банду. Комиссар отвечал ему очень сдержанно. Должно быть, у него в кабинете находились посторонние. И потом, у всех свои заботы.

Длинная, такая пустая библиотека на время сеансов превращалась в своего рода восточный гарем. Ее убранство составляли горы подушек, сложенных у стен, медные лампы, которые подвешивались на маленьких, вделанных в деревянную обшивку крючках, курильницы для благовоний, узкие низкие столики, заставленные пирожными, какими-то сытными и тяжелыми яствами, разными спиртными напитками, всем тем, что никак не соответствовало привычному в группе аскетизму. Теория отца Поля сводилась к тому, что воздержание, подобно любой другой привычке, необходимо иногда ломать, и те, кто не признавал сеансов, как правило, быстро изгонялись.

Однако сегодня «детям» запретили спиртное. После предупреждения Линареса отец Поль очень старался, чтобы никто не посмел утверждать, будто собрание превратилось в оргию. Об этом он сказал Франсуа.

Никогда раньше в эту большую комнату не набивалось столько людей. Фанаты приходили группами или поодиночке, и к семи часам вечера казалось, будто все «дети счастья» собрались здесь или расположились поблизости. Библиотека и два обветшалых салона, некогда составлявших гордость замка Сен-Нон (потолки в них расписал Караваджо), образовывали анфиладу; Франсуа велел снять с петель двери и разложить в этих трех комнатах все, какие только нашлись, подушки и маленькие матрасы; но и этого вряд ли хватит. Через полчаса, подсчитал Алекс, сюда набьется человек сто двадцать – сто пятьдесят. И это несмотря на его строгий отбор. Атмосфера была тревожной. Кое-кто из фанатов неуклюже пытался общаться друг с другом. Другие держались плотными группами, словно показывая, что они и здесь сумеют за себя постоять, не позволят себя ничем «заразить». Отдельные простые души явно радовались, одни тому, что они увидят, как Дикки будет петь, другие тому, что вдоволь выпьют и полакомятся вкусненьким. Франсуа и Фитц принялись разносить напитки.

Полина заметила, что подносы, предназначенные фанатам и подаваемые «детям счастья», сильно различаются. Франсуа обносил фанатов, Фитц – «детей».

– Самое вкусное они оставили себе, – шепнула она Анне-Мари, которая этому ничуть не удивилась.

Дикки вошел в библиотеку, словно на сцену. Он не испытывал ни малейшего страха. Одним ударом Поль вылечил его скрытую рану, избавив от чувства неполноценности. Дикки больше не считал пороком свое невежество и свою наивность: он носил их как корону. Его молодое лицо уже не выглядело безжизненным, оно сияло.

Появление Дикки было встречено истошными воплями. Какая-то нервозность, близкая к истерии, сразу охватила фанатов. Отца Поля это удивило. Он подал знак Франсуа, чтобы тот перестал разносить напитки. Сомнений быть не могло, аперитив, которым угостил всех Алекс, оказался слишком обильным. На мгновенье отцу Полю даже почудилось, что его запрет нарушили и роздали гостям сигареты с марихуаной. Но в воздухе слегка, еле уловимо чувствовался обычный табачный дым, так как фанаты знали, что в прокуренной атмосфере Дикки быстро начинал задыхаться. И все-таки сеанс начался несколько рановато. Дикки пожал руки музыкантам, Бобу и Жанно, поблагодарил их, выпил бокал шампанского, поцеловал Жанину Жак, Алекса… за этими привычными жестами все следили внимательно, с едва заметным волнением, что встревожило отца Поля.

Но он забеспокоился еще сильнее, когда Дикки, снова выйдя на середину комнаты и сделав знак, чтобы ему освободили побольше места, начал говорить. Это не был тот нежный, поставленный, приятный голос, тот самый, который даже хулителей Дикки вынуждал признать, что у него очень приятный тембр. Голос этот звучал более хрипло и резко, но и более уверенно. Дикки с трудом вырывал из себя неожиданные слова. Но сегодня он был уверен, что его слова будут поняты. Дикки был уверен. В этом разница.

– Я знаю, что не все из вас фанаты, – совсем тихо начал он. – Сюда вы пришли ради меня, но не только ради меня. Вы пришли ради шоу, и я вам его устрою. Но, помимо шоу, я дам вам и нечто другое. Ведь я тоже – другой. Ведь вы сами ищете другого. Даже мои фанаты благодаря мне ищут другого.

– Да! Да-а-а! – прокричала кучка прижавшихся друг к другу девушек.

«Эти слова подсказал ему я. Старый как мир прием – навязчиво повторять одни и те же темы, выбирать неопределенные выражения, в которых каждый может найти то, что его волнует…»

Отец Поль видел, что Роза просветленно улыбается, Жижи прикладывает к сердцу руку, Фитц с откровенным восхищением пожирает Дикки глазами, а Франсуа наблюдает эту сцену с тем выражением надменного – а-ля граф Монте-Кристо – превосходства, которое он принимает, когда хочет пустить кому-нибудь пыль в глаза, что беззлобно подметил Никола.

Дикки поднял бокал.

– Мы все ищем, правда, по-разному, но ищем одно и то же. Разве нет? Разве нет? Мы все должны стать братьями!

– Да… Да…

Изящным жестом Дикки взял из рук Розы, которая стояла рядом, бокал и символически отпил глоток. Робко улыбнувшись, Роза, взглянув на отца Поля, тоже пригубила вина. Поскольку все присутствующие сочли, что Отец с этим согласен, то началось шумное братание, питье на брудершафт, тосты за Дикки, отца Поля, за всеобщую любовь.

«Что ж! Может, это и к лучшему», – подумал отец Поль. Он чувствовал, как на него все более и более наваливается усталость. Дикки на вершине славы, куда его вознесли любовь, успех и даже некое откровение…

– Дай мне наконец попробовать, что они там пьют, – обратился он к Фитцу. – Что это за штука? «Уайт Лэди»!

Фитц ничего не ответил.

– Ах вот оно что!

Фитц замер в полной растерянности, на его лице было написано, что он виноват во всем. Отец Поль поискал глазами Франсуа, заметил, как тот побледнел, и мгновенно все понял. Этот идиот, чье самолюбие оскорбили, задумал погубить Дикки, или фанатов, или всех скопом, устроить скандал: он что-то подсыпал в напитки. Но что? И где он раскопал это зелье? А что, если нагрянет полиция с обыском? А что, если сюда затесался какой-нибудь враждебно настроенный журналист? Ведь отец Поль не знает в лицо всех фанатов, подобно тому, как Алекс не знает всех его учеников.

Они оба могут остаться в дураках. И слишком поздно – сеанс уже не приостановишь. Он вспомнил фразу Алекса, которая вызвала у него улыбку: «Не трогайте Дикки, мсье Жаннекен. Дикки – взрывчатка». И частично Дикки внес разлад в среду «Детей счастья». Дикки даже сумел затмить его: отец Поль больше не был здесь хозяином; Дикки разделался с Роже… Погибла Колетта. Покончил с собой Дейв. Собак отравили. Франсуа его предал. Все пришло в смятение. Отец Поль смотрел на Дикки и думал: «Я совершил ошибку. Да, ошибку. Принял форму за содержащие. Масштаб ценностей. Я допустил ошибку, от которой предостерегал многие годы. Я недооценил этого молодого человека потому, что он не находил слов выразить свои мысли». И хотя отец Поль прекрасно знал, что за ошибки расплачиваются и что его ставка в этой игре оказалась под серьезной угрозой, он нашел в себе силы шутливо отнестись к своему парадоксальному положению. Дикки продолжал речь.

– Я не хочу вам лгать и говорить, что шоу больше не будет. Будут новые шоу, сцену я не брошу, у меня нет другого способа выразить себя, а у вас услышать мою весть. Но все теперь будет совсем по-другому. Я сам уже другой, я от многого избавился, и мне хотелось бы, чтобы вы тоже избавились от этого вместе со мной.

– Да-а-а!!!

Этот вопль заполнил весь замок. Причем исходил он не только от фанатов. Кричала Роза, кричала Жаннетта, кричал Робер и остальные «дети»… Франсуа проскользнул к Фитцу и шепнул:

– Что будем делать? Они все перемешали, скоты!

Фитц ответить не успел. Позади них выросла огромная фигура отца Поля.

– Фитц, убери напитки, все без исключения. Принесешь из погреба другие. Как можно скорее, понял.

Фитц, не сказав ни слова, убежал. У мертвенно-бледного Франсуа был какой-то вызывающий вид. Отец Поль намеревался что-то ему оказать, когда Жаннетта – она жила среди «Детей счастья» с основания секты, – сидевшая на корточках возле синтезатора, вдруг вскочила и заорала:

– Пой, Дикки! Пой о радости! Пой о счастье!

И остальные ученики отца Поля вместе с фанатами во всю глотку подхватили:

– Пой о радости! О радости! О счастье!

Бесполезно было пытаться этому помешать. Если бы Дикки воскликнул: «Пойдемте в Каор и подожжем собор!», то – это было очевидно – по крайней мере половина присутствующих последовала бы за ним. Снова установилась тишина, и Дикки опять заговорил. Отец Поль пытался пробиться к Алексу, который сидел на подушках в дальнем конце библиотеки и явно чувствовал себя прекрасно. Он, обнимая юную фанатку, жестом показал, что хочет выпить… Алекс отдыхал. Для него в этот вечер организатором спектакля был отец Поль, а если Поль хотел тайком облапошить Дикки в пользу своей группы, то Алексу по-королевски было наплевать на это. В понедельник они сложат багаж, вернутся к серьезной жизни и хладнокровно обсудят контракты и проекты. Во всяком случае, малыши отца Поля умеют разойтись. Пополнение хорошее. Если б у них голоса было побольше, чем восторга… «Странный вкус у вашего коктейля», – заметил он, допивая свой бокал. Фитц снова наполнил его, взглядом успокоив отца Поля.

Дикки снова стал говорить. Мгновенно все смолкло. Алекса это удивило, хотя голова его уже слегка затуманилась.

– Да, шоу будут продолжаться. Я не могу начать произносить речи, писать книги. Этого я не сумею, не смогу, а вы – не захотите. Быть может, мои шоу пошлы, просты, и есть много людей, которые их презирают. Но мы ведь с вами знаем, что за ними стоит. Нам не нужна сложность, нам не нужна культура! Нам забили головы культурой, нам внушили, что значение имеют только слова, что ценны одни они. И нам хотели бы внушить, будто важна упаковка, а не то, что внутри ее! Нам не нужна упаковка! Это же бумага, газетная бумага! Нам подавай то, что внутри, в пакете, а не оберточную бумагу в цветочек, не бантик из ленточек, который нужно развязать, да, нам не нужно никаких упаковок! Нам нужны слова подлинные, простые, слова пошлые, если хотите…

Голос звучал все громче, достигая поразительной резкости, и в нем даже звучала легкая сбивчивая красноречивость, которая поразила отца Поля словно молния. «Нам не нужна культура, да он с ума сошел!», и тем не менее отец Поль признавал во всем этом чудовищные плоды собственной доктрины, тех немногих уроков, какие он сумел преподать Дикки. Дикки был подобен семени, упавшему на почву тропиков, которое проросло и распустилось за одну ночь, взорвавшись какими-то ядовито-яркими цветами…