Текст книги "Дикки-Король"
Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
– Опять овощной сок, Роро? Виски, пожалуйста! А вы его брат, не правда ли? Гуру! Мы, кажется, уже встречались однажды. В спортивном зале… Короче, мы знакомы. Позвольте угостить вас рюмочкой…
– Пастиса? С удовольствием! И поменьше воды, эй, малыш! Крестить мы никого не собираемся! Не надо забывать, что мы с вами как-никак люди особые, не правда ли, дорогой Алекс?
– О! Вы даже помните, как меня зовут!
Алекс покатывался со смеху. Этот кюре, лавировавший как сапер, казался ему презабавным! «Они воистину созданы друг для друга!» – думал Роже.
– Я действительно хорошо помню наш разговор. Меня очень заинтересовал наш концерт, подлинно массовое, в хорошем смысле слова, зрелище… Кстати, я упомянул тогда и о моем небольшом хоре «Дети счастья», который, без сомнения, пока еще не на высоте и, на мой взгляд, очень нуждается в ваших ценных советах…
Алекс нахмурился. Он не сомневался, что у бравого кюре или псевдокюре есть что-то на уме, но очень смутно припоминал всю эту историю с хором. В закулисной суматохе… Слегка насторожившись, Алекс уставился в окно.
– Не беспокойтесь, – сказал отец Поль с искренней сердечностью, против которой невозможно устоять, – здесь их нет! Ловушки с прослушиванием не будет! Я подозреваю, что вы несколько настороженно относитесь к религии. Я, кстати, тоже. Нет, просто-напросто, когда вы будете в Каоре…
В душе Роже торжествовал… «И он будет говорить, что приехал повидаться со мной! Нет, никогда еще он ничего не делал просто так. Как знать, может быть, и деньги-то он одалживал для того, чтобы мне пришлось поехать в турне, а у него был бы предлог…» Пожалуй, здесь Роже хватил через край. Это означало бы признать, что Поль обладает сверхъестественным даром предвидения: тем самым даром, которым он кичился перед своими простофилями-учениками… Но то, что он умел гениально пользоваться всем, в том числе и непредвиденными ситуациями, – это факт.
Роже вспомнил, как возникла группа «Флора». Тогда Поль орудовал в сфере готового платья. Был замешан в каком-то сомнительном деле. Отбивался от предпринимателей, продавцов, пытаясь замять то ли историю с налогами, то ли профсоюзный конфликт из-за недоплаты денег или сверхурочной работы – Поль ничего не мог делать, как положено, и хуже всего то, что даже тогда мелкие торговцы принимали скорее его сторону! Так он действует на людей! А он, Роже, прочитав какую-то статью, в шутку сказал как-то: «Жаль, что ты не можешь основать секту! Вот решение всех твоих проблем с профсоюзами!» Стоит ли говорить, что это была просто шутка. «То, что ты сказал, не так уж глупо», – ответил Поль. И он ее основал!
Роже счел момент подходящим, чтобы вкратце рассказать эту забавную историю Алексу. Может быть, почувствовал необходимость как-то оправдать свою враждебность, – скрыть ее не удавалось, – к своему брату, который, в конце концов, ничем ему не навредил (если не считать того, что лишил расположения родителей, но это уже другая история).
Алекс расхохотался. Авантюра показалась ему очень смешной, а еще смешнее негодование Роже, о котором он догадался. То, что Поль, полное ничтожество, плохой ученик, не сдавший даже на бакалавра, сумел просочиться в группу «Дети счастья» (убогая полуэкологическая, полуфашистская секта в Париже), усвоил ее ритуалы, взял всех членов секты на заметку, зажал их в кулак и, прогнав несчастного отставного полковника, бывшего коллаборациониста, находившего последнее утешение в пылкости этих сектантов, занял его место, преобразовав секту в ткаческие, земледельческие, торговые общины на добровольных началах, то, что теперь он собирается присоединить к ним группу хористов, поющих бесплатно, – бесплатно только для них самих, но не для отца Поля, – приводило Алекса в восторг. «Флора» была еще далека от банкротства, поскольку ею руководил этот ловкий ум, в отличие от тела совсем не заплывший жиром.
Конечно, предприятие пока еще было непрочным. У Поля могли возникнуть неприятности в связи с законодательством о труде, с полицейской службой охраны несовершеннолетних, ассоциациями жертв сект и их родителей, словом, бог знает с кем. Но он был осторожен. Хитер. Постепенно заручался поддержкой полезных людей. Не упускал ни одной мелочи.
Он устроит свои дела и на сей раз. Да разве не сказал ему только что Алекс, никогда не спешивший выполнять обязательства:
– В Каоре я не обещаю. Но вы всегда можете привести их во второй половине дня в театр, когда аппаратура уже будет установлена, и ваши малютки смогут порепетировать. Между прочим, в Каоре мы будем дважды. Шестнадцатого июля, а потом и еще через три недели, ну если даже и не в самом Каоре, то где-то поблизости, постановщик скажет вам когда и где…
– О! Я воспользуюсь первой же возможностью! – решительно сказал отец Поль, и, достав из котомки маленькую записную книжечку, пометил огромными буквами: «16 июля, Каор». Он плохо видел.
Алекс вдруг подскочил. Шум на улице, с которым они уже свыклись, заметно нарастал, превращаясь в сплошной неистовый гул недовольства, сопровождающийся резкими криками, возгласами рабочих сцены.
– Черт… Что за кабацкое отродье… Они все поломают! Как пить дать! Будьте любезны, официант, позвоните в номер восемнадцать, скажите мсье Руа, чтобы он не выходил, пока я не позвоню ему, лично я. Надо попытаться все уладить. Но где же они, эти обещанные блюстители порядка? Куда они смотрят?
– Я пойду с вами, – сказал отец Поль. – Может быть, смогу вам чем-нибудь помочь…
Измотанная группа фанатов заметила наконец вдалеке светящуюся вывеску «Новотеля», и почти одновременно до них донесся гул разъяренной толпы.
– Боже мой, что это такое? – спросила девушка из Компьеня.
– Вы в первый раз сопровождаете гастроли? – высокомерно отозвалась Эльза Вольф.
Девушка подтвердила это.
– Люди рассвирепели, потому что им некуда сесть, – милостиво объяснила Полина. – Мадемуазель Эльза, помните в Бурже, они повыдергивали шесты и опрокинули машину с музыкантами…
– Полина, не называйте меня мадемуазель Эльза! Мы же не в классе! Да, это действительно было в Бурже…
Еле волоча ноги, но полные надежд, они подходили все ближе. Наконец в ярком свете ацетиленовых светильников они увидели шапито, которое плотным кольцом окружила толпа разбушевавшихся зрителей.
Они опрокинули железные перила, потеснили немногочисленную группу полицейских и понемногу просачивались без билетов внутрь забитого на три четверти шапито, грубо толкая уже рассевшихся счастливчиков.
– Попробуем войти с другой стороны, – сказала немного напуганная сутолокой Полина. – Мы же все-таки из фан-клуба.
Проходя между двумя грузовиками, они натолкнулись на Жанину, которая, заламывая руки, стояла в окружении фанатов, приехавших на грузовиках.
– Ну-ну, президентша! Не падайте духом! Мы и не такое повидали! – изрекла мадемуазель Вольф – совсем как Мария-Антуанетта у эшафота.
Жан-Пьер и Марсьаль считали, что просто недостойно, стыдно слушать Дикки в таких условиях.
– Это же варвары, сущие варвары! Публика, по-настоящему преданная Дикки…
Ванхоф и фанаты, прибывшие на мотоциклах, сидели на хороших местах.
– Вам, конечно, не пробраться туда, – чуть не плача, заговорила Жанина. – Я просто в отчаянии. Подумать только, ведь вы проделали весь этот путь пешком… Я расскажу об этом Дикки, сама расскажу. Он узнает обо всем, клянусь, узнает!
И все же они предпочли бы сидеть внутри шапито. Полина уже начинала плакать. Хотя и сердилась, убить себя была готова за то, что уродилась такой, но ничего не поделаешь… Малейшая неприятность, и уже фонтан слез. Она взглядом попросила у Эльзы клинекс, и та безмолвно протянула его ей. Девушка из Компьеня откровенно рыдала. Между грузовиками туда-сюда сновали рабочие сцены. «Эй, посторонись!» Опять стало моросить.
Вдруг глухой ропот толпы прорезало несколько резких выкриков. Шум заметно стих. Крики повторились снова. Тарахтение моторов, которые специально включила группа задиристых парней, прекратилось как по команде.
– Что происходит? – спросил Серж.
И побежал вокруг шапито, натыкаясь на веревочные заграждения, бугры, но все же успел увидеть, как с десяток мотоциклов, загудев, скрылись из виду. Оставшаяся снаружи толпа как будто угомонилась, выстроилась, встав в очередь на вход, между двумя рядами улыбающихся, очень спокойных полицейских, прибывших на обычных грузовиках.
Серж вздохнул с огромным облегчением.
– Я думал, что они никогда не приедут! Ох уж этот муниципалитет!
Алекс стоял у входа как генерал на поле сражения, наблюдающий за диспозицией войск.
– Еще человек двадцать можно посадить вон там! – орал он. – Да! Да! Подставьте сбоку стулья! Кто еще без места с билетами по сорок франков? Эти? Поставьте еще один ряд впереди! А у тех, кто еще не вошел, есть билеты с местом, да или нет?
Серж вышел, чтобы выяснить это, вернулся.
– Осталось не больше двадцати человек с правом на место. Но и остальные хотят войти во что бы то ни стало. Боюсь, как бы снова не начался гвалт.
– Пусть фанаты уступят места тем, кого еще не усадили, – решительно говорит Алекс. – Фанаты и у выходов постоят. Обещай им что угодно. А сколько человек с билетами без мест?
– Еще сотня, – вздыхает Серж. – Я уже разместил некоторых, клянусь вам… Но даже стоя всех не впихнешь. Остались самые упорные. Сотни три я уже отослал, и они преспокойно ушли. Только эти все еще здесь, им велели подождать, сказали, что посмотрим. Вот они и ждут. Но если отказать им…
– Нельзя же все-таки свалить их в кучу! – стонет Алекс. – Ну хоть волосы на себе рви! А эти мерзавцы, что продали три тысячи билетов и положили выручку в карман, теперь смылись!
– Хорошо еще, что полиция прислала оперативную группу, – говорит Серж. – Что бы ни случилось, оборудование-то они спасут! Люди их побаиваются.
– Какую оперативную группу? Ведь мэр обещал прислать пожарников?
Как по волшебству, появился отец Поль, с удивительной легкостью лавирующий своим грузным телом.
– Извините меня, Алекс, я видел, что вы в затруднении… В муниципалитете возникла некоторая обструкция, сами понимаете, если я это знаю…
– Так что же?
– Ну вот я и позволил себе сделать один, нет, два звонка… В полиции у меня кое-какие друзья…
Честно говоря, Алекса просто-напросто приперли к стенке.
Теперь шапито было набито до отказа. Воздуха уже не хватало. Сегодня вечером обмороков не сосчитаешь. Но наконец-то можно было начинать.
– Мсье Боду! Мсье Алекс!
– Что?
Он собирался отправиться за кулисы и послать за Дикки.
Программы! Про программы забыли!
Это был ощутимый источник доходов. А новые программы с вложенной в них мягкой пластинкой (рассчитанной на пять-шесть прослушиваний) стоили по десять франков, и их можно было продавать тысячами.
– Фанаты! Те, что пришли пешком, а? Девчонки среди них есть? Аппетитные?
Серж покривился:
– Фу, фу…
– Сунь им программы. Их это утешит. И пусть будут повнимательней, хорошо? В такой толкучке у них могут стибрить денежки. Никакой возни с мелочью. Пусть берут только бумажные купюры или монеты по десять франков, понятно? Усадить вас, отец мой? Вы это вполне заслужили! Без вас…
– Друг мой, мне это было только приятно! Скажите Дикки… Увы, я уезжаю в Гренобль. Там у меня самого завтра нечто вроде шоу, если можно так выразиться…
– Ну так спасибо еще раз, – смущенно бормотал Алекс, он не привык получать подарки.
Чтобы подойти к эстраде со стороны кулис, им пришлось обогнуть шапито, внутри которого яблоку негде было упасть.
Отец Поль удалился. Алекс отметил, что у него такой же, как у Дикки, белый «мерседес». «Он не теряется!» – подумал Алекс с восхищением и вернулся в шапито.
Продававшие программы девушки двигались будто по сыпучим пескам.
– Такое впечатление, что у них мешки на ногах! – заметил Серж, который, между прочим, не так часто шутил.
Изучение новых программ с великолепной фотографией Дикки – в джинсах, с обнаженным торсом, развевающимися на ветру волосами, верхом на великолепном камаргском скакуне, – и особенно новой пластинки, вложенной в пухлый буклет, отвлекло внимание публики. К тому же все наконец разместились, по краям и в центре на землю постелили брезент, чтобы можно было сидеть и не слишком промокнуть… «В конце концов все утрясается, – с огромным облегчением размышлял Алекс. – Но мы еще раз оказались на грани катастрофы. Только бы Дикки был в форме».
Девять часов сорок минут. Дикки подъехал к шапито.
Полина продала сто шестнадцать программ и нашла себе место за столбом. Она на седьмом небе. В тот долгожданный момент, когда Дикки появляется на сцене, девушка украдкой бросает на землю последнюю плитку шоколада. Под наплывом охвативших ее чувств, она только что дала себе обещание не есть шоколада на протяжении всех гастролей. «Любви должно хватить…» – восторженно повторяла, точнее, цитировала она.
– Вы, кажется, дебютировали не как певец?
– Нет. Я испробовал многое, даже танцевал…
– В «Фоли Бержер»?
– Да, в «Фоли Бержер». Затем работал в разных кабаре, в кафе-театре…
– Вы, кажется, были тогда ассистентом у иллюзиониста?
– Да.
Алекс восхищался невозмутимостью Дикки. В самом облике певца было некое достоинство, которое восполняло многое другое. Красноречивым Дикки не назовешь, но, по крайней мере, он не болтал глупостей. Понял ли он, насколько враждебен этот тип? «Ассистентом» – слово рассчитано на то, чтобы задеть.
– Что натолкнуло вас на мысль стать певцом? (подразумевается: как только подобная мысль могла прийти вам в голову?)
– Мне просто этого хотелось, – отвечает Дикки с непринужденной улыбкой. (Его взгляд устремлен на лоб собеседника, в точку, расположенную на два-три сантиметра выше глаз. Этот трюк, приводящий собеседника в замешательство, он изобрел сам.) – Мне этого хотелось, поэтому я и отправился в турне с Анни Корди в роли статиста…
– Так вы, значит, попробовали себя и в эксцентрике? Поистине вы на все руки мастер, – с презрением бросил журналист. Ему, наверное, было лет шестьдесят пять, он зарабатывал по четыре тысячи франков в месяц в «Дерньер нувель» города Бордо и был настолько уверен в глупости Дикки, что даже не пытался скрыть своей едкой иронии.
– Я не пробовал себя в этой области. Эксцентриком была звезда представления Анни Корди, которой я искренне восхищаюсь. А я стоял за кулисами и напевал «у-у-у». Никто меня не видел, но…
– Какая скромность!
Казалось, Дикки даже не заметил, что его прервали.
– Но именно это пробудило во мне желание петь. Хотя в глубине души я всегда этого хотел. Я стал брать уроки…
– Простите?
– Я стал брать уроки, отрабатывал дыхание, искал репертуар и дебютировал, просто так…
– О! Просто так! Но не без грозного арсенала из огней юпитеров, блесток, оглушительного оркестра, грима… довольно странного… девочек…
– Я сторонник зрелищности в спектакле, – невозмутимо ответил Дикки.
Больше он не сказал ничего. Алекс, готовый вмешаться в любую минуту, держался чуть в стороне. Но ему редко приходилось вмешиваться. Дикки, лишенный дара красноречия, владел искусством молчания. Он мог молчать на протяжении нескольких секунд, абсолютно не испытывая неловкости. Просто-напросто ждал, грациозно опершись всей тяжестью тела на одну ногу, если стоял, или на локоть, если сидел, даже не курил и не прятал свои голубые, правда, пустые глаза. Эффект не заставил себя ждать. Несмотря на свою внешнюю самоуверенность, г-н Метейе заерзал в кресле. Они все-таки находились в гостиной крупнейшего в Бордо отеля.
– А ваш персонаж? В нем есть что-то от Элиса Купера, немного от Ленормана и от Демиса Руссоса? К кому, с вашей точки зрения, вы ближе всего?
«Ага, сдаешься!» – с удовлетворением подумал Алекс. Он все же был доволен, что Дикки не начал с подсказанного им комплимента по поводу «Истории Тулузского графства», – увесистого тома, которым разродился этот тип, и наверняка раскупленного в количестве не более двухсот экземпляров. Зачем изощряться перед такими неприятными людьми!
– О! Что касается пения, я, пожалуй, ближе всего к стилю Синатры, – сказал Дикки, как было условлено.
Тип издал смешок, означавший нечто вроде «губа не дура». На этот раз Дикки сделал паузу и с участием произнес:
– Вы не любите Синатру?
– Я и не задумывался об этом, – ответил собеседник, отброшенный на прежние рубежи.
Он снял очки и протер их носовым платком.
Дикки продолжал:
– Да, не певец, а само обаяние… Но мне хотелось привнести в мой репертуар личную ноту, не ограничиваться песнями о любви или, точнее, придать им более глубокий смысл.
– Метафизический? – перебивает тип, пытаясь сделать последний выпад…
Дикки давно умел парировать такие удары. Это был настоящий профессионал.
– Слишком громко сказано о вполне обыденной вещи. Смысл нашего бытия… жизни… Даже совсем простым людям свойственно задумываться об этом, не правда ли? Даже тем, кто не может облечь свои мысли в слова…
Это была фраза Лоретты, дочери пастора и автора текстов к ряду его песен; она же поставляла обширный «материал» для интервью и одновременно придумывала эпизоды из «Жизни Дикки-Короля», которую писала. Дикки произносил эту фразу мягко, но с непоколебимой убежденностью. «Дерньер нувель» была левоцентристской газетой. Г-н Метейе понимал, что не может отказать людям скромного положения, не блещущим красотой слога, в праве на «метафизические» размышления. Во всяком случае, открыто заявить об этом или написать в газете. И даже самому себе он едва ли мог признаться, что, по существу, сам был в этом не уверен. Он признал себя побежденным. (Статью ему пришлось начать с такого недоброжелательного замечания: «У Дикки Руа, по-видимому, великолепный „мозговой трест“. Его реплики тщательно отработаны, и он выдает их очень к месту…»)
– Не хотите ли что-нибудь выпить? – предложил Дикки с безупречной учтивостью.
– Нет, нет… Мне было очень приятно… Я должен идти писать статью… Между прочим, мне очень поможет в этом ваша интересная биография, для того, я думаю, и написанная.
Он отступал, пытаясь все же не ударить в грязь лицом. Дикки проводил его до дверей гостиной.
– До свидания, господин Метейе. Мне было очень приятно познакомиться с автором замечательной книги «История Тулузского графства», о которой я так наслышан.
Эта метко пущенная «стрела» добила г-на Метейе, который исчез, бурча что-то себе под нос.
– Гениально! – вопил Алекс, корчась на диване. – Гениально! Я думал, что ты уже не скажешь этого. Да еще так, на пороге, – получилось великолепно! Сверх-гениально!
– Да! Неплохо, – удовлетворенно сказал Дикки. – Я с самого начала заметил, что он агрессивен, и сказал себе, если это тотчас же выдать, получится, будто я перед ним пресмыкаюсь. А в последний момент…
– Это было классно, поверь мне! Парня просто перевернуло! Официант, двойной виски! О нет, тебе нельзя. Ну, если хочешь, чуточку.
– Коли так, лучше уж совсем не пить, – ответил все еще улыбающийся Дикки. У него было такое ощущение, будто он выдержал трудный экзамен.
Он терпеть не мог интервью. Каким-то животным чутьем улавливал даже глубоко скрытую иронию, еле заметное презрение, присущее большинству журналистов, считавших, что популярный певец непременно должен быть невеждой, а если на его счету тысячи проданных пластинок, то невеждой претенциозным.
– Томатный сок, – попросил Дикки смиренно. – С солью и перцем, пожалуйста.
– Хотя, – продолжал он (мимолетная радость победы над образованным городским человеком уже исчезала), – он не так уж и не прав. Ну зачем мне нужны все эти юпитеры, и девочки, и…
– Ты сам это объяснил, людям нужно полноценное зрелище, – с досадой ответил Алекс.
Подобные дискуссии происходили не раз.
– Я объяснил это, потому что ты велел так сказать, – возразил Дикки. – Но самые знаменитые певцы – Брассанс, Брель, даже Лама, Сарду, Беар – не нуждаются в этом маскараде…
– А Демис? Может быть, он не знаменитость, по-твоему?
– Демис – грек. Поэтому для него это не маскарад. Или почти.
– Так что же ты хочешь этим сказать? – спросил Алекс, одним глотком опорожняя стакан; он не хотел сердиться. – Может быть, ты начнешь петь в пикардийском народном костюме?
Утонченное лицо Дикки сморщилось от раздражения, и он сразу постарел лет на десять. Когда его красота на мгновение меркла, было видно, какое у него умное, задумчивое лицо. Возможно, через несколько лет наступит новый «качественный» этап в его карьере, подумал. Алекс. Но до тех пор какое же нужно терпение! «Звезда» всегда останется «звездой».
Самое любопытное во всем происшедшем было то, что ни Алекс, ни Дикки, а может быть, и сам Метейе так никогда и не узнают, что «История Тулузского графства» была действительно замечательной книгой, изобилующей интересными фактами, эрудицией и оригинальными суждениями, итогом аскетического и бескорыстного труда целой жизни. А статья была написана в недоброжелательном тоне, который несколько смягчало недоумение автора. Прочитать ее Дикки так и не удосужился.
«Это он, он, он!» «Мы любим тебя!» «Рай – это ты». Девицы, то одни, то другие выкрикивали это каждый вечер. «Давай, Дикки! Дави!» – вопили парни.
Дикки пел:
Нас вечер разлучил с тобою вновь,
И не могу сегодня я молчать,
Но люди не хотят меня понять,
И стынет в одиночестве Любовь.
И Полина говорила Анне-Мари:
– И вправду, когда тебя никто не любит, тебе все время как будто холодно.
А Эльза Вольф предпочитала более сумасбродные, более ритмичные песни, типа:
Нужно все испытать —
Да!
Нужно все принимать —
Да!
Решить проблему рая
Сейчас иль никогда!
«Сейчас!» – в едином порыве подхватил мощный, огромный хор зрителей. Дикки протягивал руки, и в луче прожектора, направленном ему прямо в лицо, искрились усыпанные блестками веки и волосы. Когда он выходил кланяться, оркестр повторял мелодию. На сцене что-то застучало. Это юноши и девушки бросали подарки: запонки, брелоки, цепочки; другие зрители с букетами и письмами в протянутой руке пытались взобраться на сцену еще до того, как Дикки вышел на «бис».
Хочу любить и говорить
Всем о своей любви….
В толпе в любому подходить,
Хочу о счастье говорить,
Огонь в моей крови…
Воцарилось глубокое, благоговейное молчание, восторженные лица были мокрыми от слез; в тот момент, когда Дикки блеснул своей верхней нотой, по завороженным телам электрическим разрядом пробежала дрожь. Занавес опустился. И, словно стряхнув напряжение, зрители завопили снова. На балконе что-то затрещало: ломали приставленные в последний момент складные стулья. Неважно: это было предусмотрено в статье расходов.
Толпа медленно рассасывалась. Какая-то группа чуть ли не на руках несла изнемогающую от восторга девушку. Домохозяйки уткнулись в носовые платки. Несколько подростков, оставаясь на своих местах, все еще вызывали: «Дикки! Дикки!» – израсходовать энергию им было так же необходимо, как излить свой восторг. Затем послышались возгласы: «Все к артистическому входу! На улицу Урс!» – и толпа хлынула.
За кулисами, с трудом переводя дыхание, Дикки вытирал пот с лица. Затем, опершись на Роже Жаннекена, пошел в артистическую. «Он болен не больше, чем я», – думал доктор, которого эти блеющие массы приводили к отчаяние. «А я для него нянька, вот и все». Музыканты не торопясь убирали свои инструменты и вполголоса разговаривали. Боб (гитара) и Жанно (клавишные) – как всегда, о еде. Другие – о женщинах. Дейв собирал в маленькую корзинку, которую одолжил у костюмерши, разбросанные по сцене дары и полувосхищенно-полунасмешливо преподносил их Дикки. Взвешивая на ладони цепочку с гравированной надписью: «От твоих фанатов из Тарн-э-Гаронн», пошутил: «Гляди-ка, старик! Вот что делают идолопоклонники!» Дикки надел цепочку на руку. Она оказалась тяжелой.
После двух недель триумфа заполнить Дворец конгрессов в Дине уже не удалось.
– Но все же мы сделали неплохой сбор, – говорил Алекс (он сидел в баре с председательницей фан-клубов Жаниной, которая смаковала уже третий коктейль «александра»). – Если учесть, что восемь дней назад здесь пел Сарду и что Лама выступает четырнадцатого июля…
– Люди не выкладывают по сорок-пятьдесят франков трижды за полмесяца… мы должны были это предвидеть, – без обиняков высказалась Жанина.
У нее был дар говорить об очевидных вещах так, что хотелось дать ей пощечину. Это была очень прямолинейная женщина, что не слишком-то украшало ее.
– Проклятье, – ответил Алекс, вместо того чтобы сказать «вы правы».
Но Жанина поняла это именно так.
– В конце концов хоть раз членов фан-клуба посадили на удобные места, – сказала она, допивая свой коктейль. За день она поглощала массу подслащенных, но крепких напитков, так что к вечеру частенько появлялась в зале, слегка пошатываясь. Это смешило Алекса. Но не сегодня. Его мучила одна проблема.
– Скопище кретинов, – произнес он абсолютно бесстрастно, будто сказал: «славные ребята». (Члены фан-клубов были для него низшей расой, пехотинцами, что позволяют себя убивать. Если они посмотрят спектакль в приличных условиях два-три раза за лето, с них и этого довольно.) – Ну разве не так, доктор? Разве это не правда? К примеру, эти психопатки, что лезут за кулисы, и готовы на все, разве это здоровое явление, а?
Доктор с газетой в руках как раз входил в бар. Проорав свои положенные полчаса в день, Алекс угомонился. Его шутка означала желание закрыть тему. Жанина до последней капли допила коктейль. (Выпить еще один? Не сейчас… Она достигла той стадии приятного помутнения в голове, которое отделяло ее от мира и вполне устраивало. Когда туман начнет рассеиваться, тогда посмотрим.) Она подобострастно рассмеялась. Поняла, что Алекс уже выкинул свой номер. Разумеется, она шепнет словечко девушкам, прежде всего Анне-Мари и Джине. Жанина дорожила своим призрачным авторитетом: когда-то она была составителем и ведущей одной известной телепередачи. И женой заместителя директора телевизионного канала. Муж и передача уплыли вслед за сорока пятью годами жизни Жанины, бывшей мисс Кабур, мисс «Серебряный берег», которую называли «прекраснейшей грудью Франции». Та минимальная власть, которая сопряжена даже с самой жалкой телепередачей, позволила ей какое-то время обольщаться, не замечать «непоправимости удара». Но с каждым днем иллюзия потихоньку таяла: Жанина испытывала от этого больше страха, чем горечи. Она и в самом деле была славной женщиной, говорившей о своем бывшем муже, сделавшем ей массу немыслимых подлостей: «Мы сохранили прекрасные отношения».
– Газеты, – попросил Алекс у бармена.
Доктор опередил его.
– У меня утренний «Клерон».
– Ну что? Хорошего мало?
– Ничего страшного. И даже вовсе не страшно… – сказал доктор с каким-то кислым удовольствием, означавшим: «Этого следовало и ожидать». (Этот парень такая же мразь, как Серж, – подумал Алекс. – Он только радуется, когда плохи наши дела.)
– Так покажи же газету!
– Две газеты, – уточнил доктор и протянул их ему.
Алекс быстро пробежал опубликованные статьи.
– Он их видел?
– «Клерон» да. Мне кажется, вы о чем-то договаривались с журналистами? Вот он и попросил их. Но «Репюбликен дю Гар» он не читал.
– Какие мерзавцы! – воскликнул Алекс. – Конечно, билеты все равно раскупят, но все же… Что ни говори, а даже мало-мальски серьезные газеты никогда не будут на нашей стороне. Правда, в таких изданиях, как «Каролина», «Мари-Пьер» или, например, «Барнум», «Фотостар», «Флэш-78», недостатка нет, но Дикки все же дает им недостаточно.
– Что ты хочешь этим сказать? Вы им платите?
– Да нет, мой дорогой Роро! (Доктор подскакивал всякий раз, когда Алекс фамильярно называл его Роро.) – Я хочу сказать, что он не дает им информации, материала. Я задумал кое-что устроить с одной японкой, которую он привез бы с собой, но все сорвалось. Невеста-японка, представляешь себе? Это было бы бомбой! Со времени помолвки Дикки с Жане прошло почти два года, и с тех пор – ничего!
– Рядом с Жане он смотрелся очаровательно! – вставила Жанина.
– Я не знал, что он был помолвлен, – сказал доктор.
Алекс и Жанина, заговорщически переглянувшись, вздохнули.
– Но ведь это же было не всерьез, – терпеливо пояснил Алекс. – Просто нужно было сделать снимки на обложку «Матча», «Жур де Франс» и для двух цветных разворотов в разных еженедельниках…
И он углубился в изучение лежащей у него на коленях газеты со статьей, озаглавленной: «Ничтожество, осыпанное блестками».
Было так сыро, что даже самые безденежные фанаты вынуждены были на эту ночь поселиться в маленьких гостиницах. Только г-н Ванхоф, упорствуя, ночевал в своей машине. Если уж что решено… Механик Фредди спал в грузовике для перевозки оборудования между двумя отражателями. Поскольку он помогал грузчикам, его терпели. Пухленькая итальянка Джина, по-видимому, нашла бесплатное ложе, правда спать ей пришлось не одной. Голландец Дирк вместе с другими парнями явно с вызовом решил продремать несколько часов в зале ожидания автовокзала. «Если с самого начала ночевать в отеле, до конца сезона не протянуть». Те, кто побогаче, и их гости разместились в «Гранд-отеле», под одной крышей с Дикки: это были мсье Морис и незаметные супруги-буржуа, которым он покровительствовал. Ну а Эльза Вольф, Полина, Анна-Мари, «близняшки», Жан-Пьер и Марсьаль оказались в гостинице «Центральная» вместе с фанаткой из Компьеня и пожилой дамой, присоединившейся накануне. Погода вскоре установится, вне всякого сомнения, и они компенсируют свои безумные траты.
Они легли спать, преисполнившись поистине воинской решимости: коль скоро есть пристойная постель, надо этим пользоваться, но уже к восьми часам утра все собрались в унылой столовой, оклеенной обоями в цветочек, – бордовые лилии по бежевому полю, на стенах которой висели бра грубой работы (с лампочками по сорок ватт). Даже рогалики казались им сырыми. Из столовой был выход во двор. Пока все были настроены оптимистически. Они выспались, выпьют сейчас горячего кофе или чего-нибудь еще, а вечером на аренах Фрежюса места хватит для всех.
– Все наладится, – сказал Марсьаль с надеждой. – Я, между прочим, встал пораньше, чтобы купить… Вышел на минуточку, и было ветрено. Все будет хорошо, я уверен.
Жан-Пьер вопросительно взглянул на него, но ничего не сказал. Если Марсьаль не решался упомянуть название газеты, значит, оценка критики была удручающей. Действительно, из деликатности по отношению к Дикки лучше было делать вид, что в газетах вообще ничего не появилось. Но сердце его сжалось. Они ничего не поняли… Предпочитали вульгарных примитивных певцов, в «подлинно французском духе», вроде… Он опять спохватился. Даже про себя незачем называть имела этих певцов, – а вдруг это принесет несчастье Дикки?
– Ну конечно же, все наладится! – выпалила м-ль Вольф с несколько наигранной горячностью. – Кстати, мне известно, что билеты на концерт во Фрежюсе раскуплены заранее. Пять тысяч мест, сказал мне г-н Боду.