Текст книги "Дикки-Король"
Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
– Шлюха, – говорит он вслух.
Полина в упор смотрит на него.
– Анна-Мари или Фанни? – словно угадывая его мысли, спрашивает она.
Клод с ног до головы дрожит от злобного возбуждения. От потребности обидеть, с которой он почти не в силах совладать. Этой Полине не пристало умничать. Ей незачем быть умной. Эта девушка, смотрящая на него с восхищением и сочувствием, даже не догадывается о том дурном и преступном, что копошится в его душе… Тристан, благородная рана, «вам плохо, не правда ли?». Она думает, что это красиво и изысканно, когда тебе плохо… Он хотел бы…
Он хотел бы что-нибудь выпить. Но еще совсем рано! А сегодня он чувствует себя так плохо, что знает – опьянение пройдет слишком скоро и он снова окажется один на один с этим омерзительным месивом воспоминаний…
– Вы не хотите сыграть в скрэббл? – участливо спрашивает Полина. – Ведь у нас еще час времени… Или сходить в кино? Мне необязательно быть на репетиции. Мы смогли бы посмотреть «Кота, прилетевшего из космоса», кинотеатр тут рядом…
Он пытается вновь вернуться в тот абсурдный мир, в котором она существует. Обязана, видите ли, присутствовать на репетиции спектакля, который она два месяца подряд смотрит каждый день! Это должно было его тронуть. Верноподданническое чувство Полины к клубу, к Дикки, которому противостоит ее стойкая преданность крестному, кому она служит словно верный паж… Однако сегодня чары не действуют. Из-за предательства Анны-Мари? Или из-за внешнего вида самой Полины, некрасивой, неряшливо одетой, плохо причесанной и без гроша в кармане, удобно развалившейся в кресле и явно довольной жизнью, несмотря на свои слишком просторные джинсы и слишком короткий пуловер, задирающийся на животе. Она явно чувствует себя правой в своих невежественных восторгах и пристрастьях. Нет. Зря он отказывается идти смотреть «Кота, прилетевшего из космоса». И следовало бы все-таки немножко выпить. Чтобы восхищаться, как она, простыми трюками, глупыми диалогами. Чтобы снова выйти на улицу с ощущением открытия. Чтобы вечно смотреть тот же самый спектакль, словно феерию, чтобы на мгновенье пылко поверить, что «ничья любовь никогда не умирает» и что… Дерьмо! У него закружилась голова. Что-то должно случиться. Что-то страшное, с чем он не справится. Вернется ли к нему ясное сознание? Исчезнет ли Фанни?
– Катись отсюда, Полина! – тихо сказал он.
И любезный, ни в чем не сомневающийся ребенок отвечает:
– Нет, нет. В таком состоянии я нас не оставлю… Пройдемся немножко по саду…
Она одергивает свой слишком короткий пуловер, приглаживает рукой взъерошенные волосы и проходит вперед, заставляя его выйти на этот жуткий солнцепек…
Дикки сидит в своем номере перед зеркальным шкафом. Шкаф уродливый, над зеркалом какой-то фриз из розочек, грубо вырезанных из плохого дерева. Жалкие портьеры, тяжелая, неуместная здесь софа, во всяком случае, когда я называю свой номер убогим, что это значит? Он не больше мой, чем был вчерашний или будет завтрашний номер. Не больше мой, чем квартира возле Эйфелевой башни, она – помещение капитала, представительские расходы, в ней нет ничего моего… Но что у меня есть своего, как говорит доктор? Он вглядывается в зеркало. Встает. Дикки-Король. Фредерик Жан Рене Руа. Родился в Пон-Сент-Максанс 16 сентября 1948 года. Через месяц исполнится тридцать. Это заметно. Усталость. Морщины в уголках глаз. Сколько пройдет времени до того, как сотрется Дикки-Король и обнаружатся черты Фредерика? Он проводит рукой по лицу. Если стереть Дикки-Короля, что останется? Что останется? Завороженный, он смотрит на это прославленное лицо, лицо, которое упростили фотографы, гримеры, сведя к самому существенному: бледно-голубым глазам, блеклым волосам, тонким чертам… Он не может оторвать взгляда от этого лица… Он, пленник зеркала, стоит потерянный, и у него слегка дрожат ноги, как у больных лошадей.
Роже Жаннекен в своем номере: да, Дикки принимает наркотики. Дикки губит себя; ему совсем плохо. Надо, чтобы я сказал об этом Алексу. И поговорил с самим Дикки. Прежде всего с ним, он мне доверяет. Он должен знать, что мне известно все. Его отлучки, его умолчания и то, что пропадают мелкие безделушки: запонки, золотой талисман, кольца, подарки поклонников… Этот Дейв ничем не брезгует. Но я остановлю Дикки. Ведь он начал принимать наркотики совсем недавно, в Антибе… И доверять мне тоже стал недавно…
Роже наблюдает Дикки, принимающего наркотики, так, как смотрел бы на него спящего. Он хорошо знает, что необходимо будет его разбудить. И проснуться самому.
Но пусть Дикки поспит еще часок! Я смотрю, как он спит. Большего я не прошу…
– Можно ли считать этот пикник «сеансом»? – спросила Роза.
Автобус остановился в каком-то высохшем, бесплодном поле. «Дети счастья» приводят себя в порядок, пьют кофе, прохаживаются, разминая ноги.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Никола.
– Нужно ли разрешать им пить вино, есть мясо или?..
– Безусловно, – отрезал Франсуа. (Так как им велели одеться в обычное платье, он воспользовался этим, чтобы облачиться в узкие джинсы и ярко-желтую рубаху, которая подчеркивает его загар.) – Если мы начнем разыгрывать из себя вегетарианцев, трезвенников и все такое прочее, нас сочтут за масонов, фанатиков, отшельников…
– Глядя на тебя, этого опасаться не приходится…
– …и между фанатами и нами возникнет стена.
– И что же, по-твоему, с нами может случиться? Если после месяцев духовных упражнений мы не способны…
– А самодовольство?
– Не понимаю, о чем вы говорите. Я, например, нахожу Дикки потрясным и…
– Он своего добился.
– Эта тряпка?
– Ненасилие – это одно из…
– По-моему, «Проблема рая» прекрасная песня. И «Да будет свет» тоже.
– Еще бы! Эти горящие зажигалки всех с ума сводят!
– А не помедитировать ли нам? Я, когда медитирую, всегда очень ясно вижу, как проясняется… главное.
Это предложение встретило всеобщее одобрение. Жижи, Мануэль и еще несколько ребят тут же расселись в позе лотоса прямо на пустом поле под ироническим взглядом малыша Джо, шофера, взирающего на эту суету с высоты своего сиденья в автобусе, из которого он редко выходит. Грейс, бывшая танцовщица, любезно делает замечания:
– Жинетт, ступни должны касаться друг друга! Качество медитации во многом зависит от совершенства позы.
Никола присоединился к медитирующим (ему кажется совершенно бесполезным медитировать, чтобы узнать, придется или нет есть курицу, ведь любая возможность хороша), и даже Франсуа; вдруг Роза своим сухим голосом сказала:
– Главное – знать, чего хочет Отец. Как только приедем в деревню, я позвоню ему.
Этими словами она все испортила.
– Может, вам станет легче, если вы выговоритесь? – спросила она.
Тенистые аллеи, голубой кедр… Затененные и озаренные светом участки, ему так захотелось верить, что они принесут облегчение.
– Ты не поймешь…
Полина – в его снах она была маленькой, взбалмошной шалуньей, а в грубой жизни она – несмышленыш.
– Почему? Мы уже давно об этом не говорили, крестный, с того дня, как… это случилось. Я ведь не девочка. Знаете, мне почти семнадцать, возраст ничего не значит, хотя я много думала, слышала…
– Песен! – грубо рассмеялся он.
– Почему бы и нет? – совсем серьезно возразила Полина.
Они медленно шли в тени, под деревьями. Сад был пуст. Люди предавались сиесте.
– Песни не глупее, чем все прочее. В них слова, разве нет? Ясно, что слова, если за ними ничего нет… Но если начнешь слушать их по-настоящему… Песни каким-то странным образом помогли мне вырваться…
– Откуда?
– Из семьи. Знаете, я обожаю своих, не хочу сказать о них ничего плохого, но они на все смотрят так узко, у них заранее все расписано, вы понимаете?
– Забавно, – проворчал он. Полина, осуждающая мир сквозь призму песен Дикки-Короля.
Полина с умным личиком продолжала говорить, захваченная своей темой.
– Их главная забота – ничем не рисковать. И для нас то же самое, заметьте! Но зачем рожать кучу детей только для того, чтобы потом спрашивать себя, куда их можно пристроить, так чтобы они при этом сидели дома? Ведь… тяжело вступать в жизнь с такой мыслью. Нам нужно другое. Необходим идеал…
Он снова засмеялся. Не смог сдержать смех. Он смеялся от бессильной ярости, видя это невежество, эту самоуверенность, эту глупость. Хорош идеал!
– И ты нашла идеал в песнях Дикки-Короля? В клубе поклонников Дикки-Короля? Великолепно! И Анна-Мари тоже нашла идеал. Идеальный предлог переспать с кем попало в уборной артиста или в автобусе. Или в туалете. Я же не слепой. Но, конечно, вы абсолютно правы, называя это идеалом. Ты понимаешь, я уверен, что Фанни тоже нашла свой идеал. Витрины Картье, платья от Гуччи, поместье в Сен-Поль-де-Ванс – как все это пошло! Она должна разукрасить все это красивыми словами о понимании, может быть, о любви. Ей тоже необходимы слова из песен. Но чуть поизящнее, не такие простенькие, ведь у нее есть культура, стиль… Однако…
Полина чуть отпрянула назад, в тень кедра. Она смотрела на него с упреком. Девушка была слишком чувствительна, чтобы не заметить, что он намеренно хочет ее обидеть; но в ней было еще много детского, чтобы это ее удивило…
– Что вы, крестный! Неужели вы хотите сказать, что я в самом деле не люблю Дикки? Не люблю то, что он делает? Что я неискренна!
– Но, конечно же, ты искренна, – с безумной яростью ответил он, не выдержав ее взгляда. – Вы все искренни, вы – клуб искренних, один искренен, забывая о своих ногах, которые больше не ходят, другая искренна, находя «возможности», искренни и старушка мать, потерявшая сына, и девственница, что никак не найдет соблазнителя… Вам в вашем зверинце не хватало только рогоносца, теперь и он у вас есть! И, конечно же, вы все искренни, восхищаясь его великим, столь почтенным страданием! И ты, маленькая дурочка, тоже искренна, ты, разинув рот, смотришь на все эти мерзости, но чего ты при этом ищешь? Приятного повода упасть в объятья первому встречному дураку…
С безумно горящими глазами Клод надвигался на нее, хотел ее схватить, но вдруг страх, правда, которую прочел он в ее расширившихся глазах, на мгновенье остановили его… А Полина уже со всех ног убегала в глубину сада.
Шесть часов вечера. Маленькая площадь, кафе, фонтан. На стоянке стоит большой белый автобус. Муниципальный театр, где Дикки будет петь сегодня вечером. Прелестный театр. Полторы тысячи мест, не бог весть что. Уже два вечера концертов не было; один вечер еще куда ни шло, но Алекс не такой человек, чтобы допустить «брешь» в турне. Полторы тысячи мест – для театра это много. К тому же хоть на этот вечер аншлаг обеспечен.
Фредди пьет с рабочими сцены. Он серьезно подумывает на будущий год наняться в труппу. Эльза Вольф пошла повидать подругу, тоже учительницу, которая поселилась на юге, чтобы ослепить ее рассказами из артистической жизни. Мсье Морис, чета Герен, Жан-Пьер и Марсьаль сидят за большим столом на террасе кафе, в тени, и к их застолью не без наглости присоединяется Дирк, хотя его не приглашали. Супруги Герен слишком робки, чтобы сказать ему об этом, но мсье Морис не может отказать себе в удовольствии дать ему это почувствовать. Осторожнее, ведь покушаются на его собственность. «Когда мы приедем в Париж, – обещает он чете Герен, чтобы у тех слюнки потекли, – я пробуду там несколько дней и познакомлю вас со всеми, с Марселем Амоном, Алисой Дона, Патриком Себастьяном, ну, знаете, с этим пародистом? Я его знаю как облупленного, он…» Почувствовав, что он не может бороться с мсье Морисом, Дирк презрительно швыряет на стойку десятифранковую монету и, не попрощавшись, уходит. Не пройдя и ста метров, он уже смеется. Бедный старый Морис! Ему ведь приходится отстаивать свой бифштекс! Дирк на него не сердится. И чтобы восполнить свой расход, он пойдет по маленьким темным улочкам, гнусавя: «Будьте любезны, не будет ли у вас лишнего франка?»
«Близняшки» разглядывают витрины. «Если бы мы смогли купить теннисные туфли как у Сильви… А мне бы хотелось такое же ожерелье, как у Джейн Мэнсон… Шорты! Такие, как у Шейлы!» Но ничего они не купят. Прежде всего у них нет денег. И потом, они смутно чувствуют, что шорты Шейлы, ожерелье Джейн или Мирей никогда не сделают их красивыми, преуспевающими, даже не сделают их столь заметными, как Эльзу, которая не красива и не богата, но на нее смотрят. Они не хотят этого. Довольные, они, обнявшись, без претензий и зависти проносят по улочкам свои мечты-близнецы.
Полина пришла насквозь пропыленной, после того как на пышущей жарой дороге «голосовала» три часа. Прямо сказать, она выбилась из сил. Последний водитель высадил ее в пригороде, она заблудилась, а ее кошелек остался в сумочке, которая лежит в багажнике машины Клода! Ехать автобусом нельзя. Она пошла пешком. С какой-то огромной пустотой в сердце. В каком-то необъяснимом оцепенении.
Вот наконец центр города.
Полина проходит мимо белого автобуса «Детей счастья», стоящего перед театром. В нем никого нет. Только молодой шофер, развалившись на сиденье, курит помятую сигарету.
– Как дела? – машинально спрашивает Полина.
Молодой человек разглядывает ее с высоты кабины.
– Устал, – вяло отвечает он.
– Ты участвуешь в турне? – снова спрашивает она, пытаясь забыться, вновь оказаться в своем привычном мирке.
– Я не участвую, это чокнутые участвуют. Я всего лишь шофер.
В его устах марсельский акцент звучит неприветливо. Он – жгучий брюнет лет девятнадцати-двадцати. Полина как вкопанная стоит перед автобусом. Но ее ничуть не смущают нелюбезные парни: сперва все они такие. Ведь не зря у нее четверо братьев. Она замечает, что может очень свободно разговаривать, даже улыбаться, как накануне. Однако…
– Как ты думаешь, они чокнутые потому, что участвуют в турне, или потому, что принадлежат к «Детям счастья»?
– И то и другое, – мрачно ответил молодой человек.
Но, желая показать, что он не скотина, парень в свой черед спросил, хотя без всякого интереса:
– Ты работаешь в труппе?
– Я фанатка. Член клуба фанатов, – отвечает Полина с твердостью христианской мученицы, признающейся в своей вере какому-нибудь центуриону.
– Я думал, что все фанатки – роскошные девицы, – небрежно бросил «центурион».
– Очень может быть, – философски отвечает Полина. – Мне ведь только шестнадцать.
– Ты забавная девчонка, ничего не скажешь, – согласился Джо, который, похоже, только сейчас начинает проявлять слабый интерес к разговору. – Во всяком случае, на чокнутую не похожа.
– Я не раскрываю свои карты, – рассмеялась в ответ Полина. Она способна шутить. Только в глубине души упорно держится оцепенение.
Она собирается уходить.
– Хочешь кофе?
Предложение неожиданное, и она остановилась.
– А у тебя в автобусе есть кофе?
– Спрашиваешь! Есть и молоко, и сандвичи, и электроплитка, и мини-холодильник, и туалеты. Хочешь посмотреть мой автобус? Залезай!
Он протягивает ей руку, потому что подножка высокая.
Искренне заинтересовавшись, Полина забирается в автобус. Восхищается оборудованием. Никакого страха она не испытывает.
– О, у вас кондиционер! Что ж, устроились неплохо.
– Это они устроились, – возразил молодой человек, постепенно привыкающий к Полине. – Я не любитель религиозных гимнов.
– Все-таки тоже музыка…
Хмурое лицо смягчилось. Джо рассмеялся.
– У тебя, как говорится, счастливый характер, разве нет? Как тебя зовут?
– Полина.
– Что ж, имя вполне ретро! А вот мое ни за что не угадаешь.
– Да нет, я знаю! Слышала. Тебя зовут Джо.
– Нет, не Джо! Это уменьшительное! Мое полное имя, это…
– Жорж? Жозеф?
– Нет! Жозефэн!
– Не врешь?
– Точно!
Автобус сотрясается от их громкого хохота. Полина смеется до слез. Джо так доволен произведенным эффектом (он ему всегда удается), что забывает о своей маске пресыщенного человека и откидывается на спинку сиденья. Когда их безумный смех слегка поутих, Джо сказал:
– Это мы с тобой настоящие «дети счастья»! Пошли пить кофе.
Вдруг неизвестно почему Полину охватила тревога, попивая свой кофе, она вдруг поняла, что нравится этому молодому человеку (в другое время это бы ей очень польстило).
– Ну я побегу, у меня дела, чао. Мы еще увидимся, Джо.
– Если случай подвернется, – ответил он, пожав плечами.
Его ответ не обидел Полину. Она знает парней, но не знает мужчин. Грубость Клода застала ее врасплох.
– Ага! Наконец-то явилась! – кричит Анна-Мари.
– Я добралась на попутных.
– А твой крестный?
– Ему захотелось побыть одному…
– Все это очень мило, но как же наши рюкзаки?
– Он наверняка приедет. Хотя бы поэтому.
– Ага! Значит, ты думаешь, что он бросит турне?
Красный «феррари» вихрем влетает на маленькую площадь, как-то боком тормозя перед табачным киоском. Мсье Морис и чета Герен, по-прежнему потягивая аперитивы, окликают вылезающего из машины Клода.
– Бежим, – шепчет Полина. – Пошли в театр.
– Мы не подойдем к нему?
– Не хочется. Он сильно выпил. Несет какие-то глупости.
– Как хочешь, – сказала Анна-Мари. – Во всяком случае, мы скоро с ним увидимся. Сейчас мне мои вещи не нужны. Но тебе не помешало бы где-нибудь умыться, посмотри на себя!
– Ой!
Полина разглядывает себя в витрине магазина, забыв обо всем, вскрикивает и вдруг корчится от смеха:
– Подумать только, с такой грязной рожей я еще кокетничала с тем парнем из автобуса!
Давясь от смеха, они через служебный вход проскальзывают в театр.
Уборную для Дикки оборудовали в репетиционном балетном зале. Быстро притащили туалетный столик, кресло, смешное псише на ножках (как будто здесь без него не хватало зеркал). Вихрем примчался Алекс.
– Как дела, птичка моя? Ты нужен всего на десять минуточек, наладим звук, и сможешь отдохнуть в отеле. Полный сбор, зал битком набит!
По пятам за ним следует Рене с неизменным блокнотом, куда он записывает все, что необходимо для послезавтрашнего пикника. «У меня уже несварение желудка, хотя я еще ничего не съел на его пикнике!» – вздыхает Алекс. Но, снисходительный и усталый, он не мешает Рене. Сломается ли Дикки?
– Давай закончим с твоим пикником. Дело принимает бурный оборот, мой воробышек! Твоим предкам выпадет тяжелая работенка! Сколько там у тебя гостей, вместе с «Детьми…»?
– Восемьдесят человек, – хвастливо ответил Рене. – К счастью, сад огромный! А в этом году мой тесть пристроил к дому крыло, чтобы играть там в пинг-понг или бильярд… Так что, если пойдет дождь…
– Дождя не будет – так записано в контракте! Ты сможешь пускать свой фейерверк, открывать свой бал, демонстрировать роскошь в муниципальных, национальных и местных масштабах…
– Я надену новую белую джеллабу с вышивкой, – тихо проговорил Дикки. Вид у него какой-то отсутствующий, но он доволен, что может сказать приятное.
– Высший шик. Все «Дети счастья» тоже будут в белом. Они просили меня об этом, учитывая, что в зале они не должны производить впечатление группы…
Алекс одобрительно качает головой. Дикки отворачивается. Сюжет, похоже, исчерпан, когда Рене из чистой любезности, из желания продлить удовольствие, от нечего делать спросил:
– А если зал полон, как сегодня, то «дети» останутся в автобусе?
– Они будут сидеть в автобусе или шляться по улицам, нам на это плевать. Они делают то, что хотят. Когда зал полон и публика приличная, мы в них не нуждаемся, – рассеянно ответил Алекс.
Ему во что бы то ни стало надо пойти взглянуть, установлены ли инструменты, и узнать, какой мерзавец мальчишка вечно сковыривает с них лакировку.
– Но ведь мы же им платим?
Алекс, уже стоявший в дверях, вздрогнул. Рене, почувствовав, что вот-вот разразится скандал, оцепенел. Дикки, сидевший лицом к туалетному столику, снова обернулся. Все молчали – скандал неминуем.
Страшный скандал! Спустя годы Алекс все еще будет вспоминать его. «Так, значит, ты мне лгал, заставлял меня верить, скрывал от меня… Ты им ПЛАТИШЬ! Вот до чего я докатился! Людям надо платить, чтобы они ходили меня слушать! Значит, все обман, сплошной обман, у меня отнята даже радость думать, что я приношу удовольствие этим ОПЛАЧЕННЫМ! Этим людям ПЛАТЯТ!» – «Но послушай, Дикки, это лишь простая предосторожность, на всякий случай, ты прекрасно понимаешь, что… мы, кстати, не пользуемся ими каждый вечер, эти парни следят за порядком, помогают по мелочам, нельзя сказать, что им платят ради…» «Им ПЛАТЯТ! Как платил Дан, над которым все так издевались!» – «Им платят, но я чувствую, что сойду с ума, мне все время, без устали врут, как будто я уже умер, но теперь мне ясно, что и моя публика тоже была мертвыми душами!» – «Дикки, ты с ума сошел, ты заговариваешься, зал полон каждый вечер, конечно, на стадионах всегда можно пристроить кое-кого из своих, ну и что из того…»
Сперва он орал (Орущий Дикки! Кошмар какой-то!), а потом сухо, без слез разрыдался, с трудом, словно он вот-вот задохнется, втягивая воздух; он кончился, так ему прямо и надо было сказать, он прекрасно знает, что Вери уже подыскивает кого-нибудь, – он или любой другой, во всяком случае, разницы никакой не заметят, – он уже никто, да и кто знал, когда он был хорош, а когда плох, он всем пожертвовал этой каторжной работе, и теперь его выбрасывают, он больше НИКТО!
И он швырнул свою косметическую сумку в стену, разбив зеркало (на этот раз Алекс не подумал о сумме убытков), и потребовал, чтобы его оставили одного перед спектаклем, совсем одного, иначе он петь не будет. «Хорошо, Дикки, согласен, ну, конечно, как ты хочешь, в маленьком шкафчике есть вода и пиво, если тебе что-то понадобится…» – «Убирайтесь!» – «Конечно, Дикки, Жюльен наладит звук, я…» – «Убирайтесь!»
Все вышли из комнаты.
Восемь часов. Концерт начинается в девять. Алекс на цыпочках подходит к дверям уборной. Сталкивается с доктором.
– Ты видел его? В каком он состоянии?
– Да, конечно, видел! Но после того, что он мне сказал, не рассчитывай… Я не потерплю даже от Дикки…
Врач похож на курицу, которая подавилась зерном.
– Ты круглый дурак!
Алекс осторожно приоткрывает дверь уборной. Дикки с отупевшим видом обессиленно сидит в кресле, окруженный зеркалами.
Испуганный Алекс подходит к нему, трясет за плечо. Дикки!
– М-м-м…
– Дикки, ты заснул?
– Не смог… Мешали… Доктор, Дейв, Мюриэль… Вышвырнул их всех вон…
Голос у него вялый, зрачки расширены. Не может быть!
– Зачем ты это сделал?
– Чтобы увидеть свой имидж… Ты ведь хочешь изменить мой имидж? Смотри, как он меняется… Ты знаешь, бывают мгновенья, когда все это очень забавно. Но все-таки ужасно. Я больше совсем не чувствую себя, совсем…
И вдруг слезы полились по этому молодому невозмутимому лицу.
– О боже мой! – простонал Алекс и бросился из комнаты, чтобы найти Роже Жаннекена, который разглагольствует о своей обидчивости рассеянно слушающему его Сержу:
– Есть предел всякому терпенью, я не вижу, почему…
– Ты бросил его одного! Ты видел, в каком он состоянии и бросил одного! – орет Алекс, набрасываясь на несчастного врача, словно коршун на добычу.
– Ты лучше скажи, что он вышвырнул меня вон! У каждого все-таки есть собственное достоинство…
– Мне плевать на твое достоинство… (Кажется, что Алекс сейчас взорвется в буквальном смысле этого слова.) ОН НЕ СМОЖЕТ ПЕТЬ! А ты ступай к нему и сделай все, что сможешь! Ты мне за него головой отвечаешь!
И так же порывисто он кидается в раздевалку, где собрались музыканты. Не обращая внимания на нескольких фанатов, что болтаются там, он бросается на Дейва, тряся его, как грушу.
– Мерзавец! Мразь! Мало тебе того, что ты плюешь на свою работу, тебе еще нужно губить других! Но ты уволен! И могу гарантировать, что придется тебе попотеть, пока ты снова получишь работу, я о тебе кое-что порасскажу.
Ошалевший, поднятый со скамейки – гитара упала на пол, – Дейв соображает плохо. Подходит Патрик, готовый стать судьей в споре. Жюльен пожимает плечами и начинает снимать свой городской костюм.
– Но что он сделал? – спрашивает Боб. (Жанно и Рене тоже бормочут какие-то успокаивающие слова.) Дейв немножко забалдел, но это никогда не мешало ему играть…
– Что он сделал? Он дал Дикки такую дозу, что бедный малый НЕ СМОЖЕТ ПЕТЬ!
С выпученными глазами Алекс похож на рака. Однако всем уже не до смеха. Дейв нарушил священный запрет. И он еще усугубляет свою вину, вырвавшись из рук Алекса и издевательски приговаривая:
– О! Это страшное дело для филантропических дел мэрии! Старички будут безутешны!
Даже Жюльен не смеется. Даже Боб, который бредит одним джазом и питает только очень слабое уважение к «жанру Дикки-Король», не смеется. Что касается Жанно и Рене, то они откровенно возмущены.
– Тебе это не принесет радости, – еле слышно говорит Алекс. – Вскоре в твоем распоряжении будет все твое время, чтобы заниматься своей торговлишкой. Если, конечно, не попадешься.
В раздевалке гробовое молчание. Во время этой перепалки потрясенная Жанина так и застыла с утюгом в руке. Она гладила Дейву пиджак.
– Не расходитесь. Пойду узнаю, что можно сделать. – Алекс ушел.
Дейв – надо сказать, что он сделал себе лишнюю инъекцию, – казалось, не чувствовал окружающей его враждебности.
– Раз я уволен, то напиться волен, – как-то натянуто смеясь, пошутил он. – Пошли, толстуха. Сейчас же.
И тут, сколь бы поразительным это ни казалось, все услышали, как Жанина ответила:
– Ты не посмеешь этого сделать.
– Не посмею? Еще как.
– А твоя неустойка? – умоляюще простонала Жанина.
– Он меня выгнал. У меня есть свидетели!
– Наверно, он так не думал. И потом, так сразу не увольняют. Надо, чтобы он нашел замену. И ты не можешь уйти, не узнав, будет ли сегодня вечером концерт.
– Прямо чудеса! Ослица разверзла уста! Ладно, пошли, я чувствую, что мы здорово повеселимся.
– Нет, не пойду, – повторила Жанина.
Это было одно из самых трудных, героических усилий в ее жизни. Дейв, такой высокомерный, такой красивый, просит ее помощи, зовет ее, а она не идет! Да это же немыслимо! Ценой своей жизни она так подло не предаст Дикки. Бросить его перед спектаклем, лишить «звезду» его возможностей… Слишком чудовищно это преступление.
– Два раза «нет» мне ты не скажешь, – пригрозил Дейв.
Он ждет еще немного, несколько секунд, что для Жанины почти неодолимое искушение. Он ждет ее! В одно мгновенье она отрекается от последних часов наслаждения и муки, на которые еще могла надеяться. На глазах у нее выступают слезы, но ее ангел победил. Она остается. Дейв ушел, хлопнув дверью. Отныне она просто старуха.
Едва дверь захлопнулась, раздевалка загудела от возбуждения. «Как же мы обойдемся без него? А, это не проблема. Лишь в „Да будет свет“ он был действительно необходим… Дай-ка твою партитуру».
Полина, слоняющаяся по коридорам, встречает Джину.
– Что происходит?
– Не знаю, они полаялись, Дейв ушел.
– Ушел?
Подходит Анна-Мари с программками в руках:
– Кажется, начинать будем с опозданием. Дикки заболел.
– Серьезно?
– По-моему, как в Каоре…
На мгновенье стало тихо.
– Зал полон?
– Переполнен. Мы все за кулисами.
– И Клод? – спрашивает Полина.
– Да нет! Клода я не видела.
Дикки рыдает на плече у доктора.
– Я не могу, Роже. Клянусь тебе, не могу. Они заметят, что меня подменили… Я больше ничего не помню… Я не смогу ничего вспомнить. Ты видел, уже вчера у меня был провал в памяти… Я чувствовал, как зрители задают себе вопрос.
– Какой вопрос, Дикки?
– А был ли это я!
Снаружи, за кулисами, царило большое оживление. «Мы уходим или нет?» – спрашивала Минна с ледяным равнодушием.
– О, Минна! Что ты за злючка! Потерпи!
Хористки, в своих голубых туниках и серебряных сапогах, были готовы к выходу и, словно цирковые лошади, переминались с ноги на ногу. Музыканты в серебристых рубахах и черных атласных брюках столпились, тоже приготовившись, с другой стороны сцены. Различные фанаты, «отпрыски счастья» заполняют проходы с подмостков, приносят извинения, отходят в сторонку и снова всем мешают. В зале грохочет дикий шум, хотя начало еще не слишком задерживается. Алекс боится постучать в дверь репетиционного зала, но тут появляется Роже:
– Послушай, он абсолютно не в себе… Правда, я не знаю, сработают ли его рефлексы. Тебе решать, можно ли рискнуть…
– Конечно, можно! Пусть он продержится всего полчаса ради неустойки.
– Может, и продержится… Но не спорь с ним. Он вбил себе в голову, что люди пришли слушать кого-то другого…
– Что значит «кого-то другого»? Кого? – перебил Алекс.
Роже обессиленно вздохнул. Шум в зале нарастал.
– Не задавай глупых вопросов. Кто-то другой, и все тут. Или он сам кто-то другой, я не знаю. В конце концов, он одержим мыслью, что где-то затаился обман и все это заметят. И если он тебе что-нибудь скажет, отвечай, что реклама была поставлена отлично или что этого заметить невозможно, откуда я знаю.
– Хорошо, понял. Быть железным, что бы он ни сказал. Сейчас начнем, я иду на темное дело. Но скажи, Роже, это серьезно? Эти мыслишки возникли потому, что он принял? Или он становится чокнутым?
– Пойди спроси у него, – не без жестокости посоветовал Роже.
Он слышит привычную музыку. Он проходит по темному коридору, слегка натыкаясь на кулисные стойки. Чья-то незнакомая ладонь сжимает его руку. Ему надо выйти на свет. Мгновенье он в нерешительности стоит у черты этого резкого до боли светового круга. «Иди, иди!» – шепотом подсказывают чьи-то голоса. Из-за кулис Анна-Мари, Полина, Джина, Фредди, прижавшись друг к другу, видят, как весь зал уже встал, слышат, как нарастает безумный крик, но замечают также, что Дикки на несколько секунд замер посреди сцены, начал петь непривычно, с едва уловимой заминкой. Руки его складываются и раскрываются, но… На самом деле Дикки находится на колосниках и, собрав всю свою волю, пытается там, внизу, управлять большой марионеткой, у которой такой тяжелый вес. «Они заметят… Они заметят, что я автомат!» – нашептывает ему его опустошенный мозг. Но он поет, устремив взгляд поверх публики: главное не встретить ничей взгляд! Жесты у Дикки более механические, голос – более твердый. Но он поет, ему аплодируют, его приветствует криками эта толпа, которую опьяняет собственный бред. Что-то с тихим стуком снова и снова падает у его ног – цветы, маленькие пакетики с подарками… Но он не показывает вида, что замечает это, и кланяется. Сегодня вечером его удача в том, чтобы оставаться автоматом.
Однако фанаты, видящие его в профиль, замечают, что он потеет больше обычного. Капли пота сбегают по оцепеневшему лицу. Глаза ввалились. Музыканты тоже напряжены, им надо выиграть пари, которое состоит в том, чтобы сгладить отсутствие Дейва, скрадывая еле заметные задержки, заминки «идола». Выдержит ли он? Будь то Патрик или Жанина, Полина или Алекс, или даже Роже, который в эту минуту отбросил всякую иронию, целый час все будут ждать ответа на этот вопрос. Продержится больше четырех песен, трех, двух?.. «В сердцах и в цветах… Во всех тонах…» Ошибка! Неважно, люди слов не слушают. «Продолжай! Продолжай!» – мысленно умоляют его Алекс, Роже, Джина, Полина, все… Но Дикки останавливается, словно сломанный механизм. Оркестр умолк. На мгновенье стало совсем тихо. Затем Патрик принимает отчаянное решение и во второй раз очень громко начинает играть вступление. За ним вступают другие музыканты. Дикки, вздрогнув, словно проснулся, снова начинает петь, расходится и продолжает песню под аплодисменты.