Текст книги "Дикки-Король"

Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Алекс слегка опьянел. В тот момент, когда заговорили о цифрах и доходах, к нему вернулся аппетит. Теперь он закажет десерт. Надежда освободиться от тягостной все-таки опеки «Матадора» и заодно найти в Поле Жаннекене неопытного пока мецената, делала его способным переварить даже цитату из Мальро, даже «Детей счастья».

– Так вот, – с восхищением сказал Джо, – ну и шуму наделали твои дружки! Такое здесь впервой! Должно быть, у этих аристократишек рожи перекосились…

Полина возвращалась из деревни, неся в обеих руках хозяйственные сумки, истекая потом, но она больше не казалась такой неприступной. Она была в измятой полотняной юбке цвета хаки и полосатой – хаки с белым – рубашке мужского покроя. Джо почувствовал себя смелее.

– Не говори так, ладно? – Она поставила сумки на землю. – Почему они должны быть глупее тебя? Скажи, почему все должны быть глупее тебя?

Он заметил ее из окна сторожки и вышел, притворившись, будто ему надо протирать графский «ситроен», который действительно нуждался в чистке.

– Ты, кажется, совсем от жары растаяла.

– Не говори! Три или четыре километра пешком!

– Хочешь кока-колы? Я угощаю…

Он махнул рукой в сторону маленького кирпичного домика.

– Принеси сюда, – попросила державшаяся настороже Полина.

– Зачем? Ты не хочешь зайти? Там прохладно…

– Слишком. Прохладно и тихо, да? Мне здесь больше нравится.

– Что ты все злишься! Тогда полезай в автобус. Я включу кондиционер и радио. Шикарное выйдет бистро.

Она согласилась. Они поднялись в автобус, Джо заставил ее полюбоваться холодильником и открыл две бутылки кока-колы. Они, усевшись на обитых скаем сиденьях, слушая в прохладе музыку, в самом деле чувствовали себя прекрасно. Было приятно видеть за стеклами испепеляющее солнце и ощущать себя в укрытии. Вдали можно было заметить двух парней (или девушек) в белом, которые прошли из замка в сторону сарая и возвращались, неся что-то, перебегая из тени в тень так, словно солнце грозило сжечь их на месте.

– Видишь, как они носятся, – с презрением сказал Джо. – Представляешь?! Вкалывают с утра до ночи, жрут рис, овечий сыр и горстку овощей, не получают ни копейки, а в их магазинах «Флора», такие есть в Ниме и Марселе, я там был, одежду, поверь мне, даром не дают! А кто гребет денежки? Конечно, я бы такое не надел, но на девушках очень красиво, правда. Спорим, что эти платья тебе не по карману.

– Ты наверняка выиграешь, – вздохнула Полина.

– На мели сидишь?

– Еще какой! Но в турне нас хотя бы иногда угощают или Алекс кое-что подбрасывает за продажу программок…

– Вас тоже одурачивают, вот что.

– Ты только и думаешь, как бы тебя не одурачили, как ты говоришь.

Он уловил в ее голосе оттенок резкости.

– О, знаешь, столько я видел дураков… – неуклюже оправдывался он.

– Оно и видно, в твои-то годы…

– Вот и будь любезен с девушкой! – возмутился Джо. – Я сажаю тебя в свой кар, даже не переспав с тобой…

– Ты очень добр! Если всякий раз, садясь в автобус, мне придется расплачиваться натурой…

– Ты мне симпатична, – весело сказал Джо.

Полина мгновенно смягчилась.

– И ты мне симпатичен! Но ведь спор есть спор, правда? Ты несешь всякую чушь. У здешних ребят есть свои причины, их не держат здесь силой. Мне очень хотелось, чтобы они объяснили свои штучки, а я бы объяснила им…

– Про своего липового певца?

– Почему бы и нет? Как говорится, не нравится – не слушайте.

– Так уж я устроен, мне не нравится… – не без пафоса сказал Джо.

Полину ничуть не удивили его слова. Подобный романтизм походил на определенный стиль речи, к которому она привыкла.

– Понимаю… Знаешь, я была точь-в-точь как ты, ведь дома у нас вечно велись жалкие разговоры, вечно заботы, счета… Если надо было расширить площадь, то делалось это со страхом, в кредит, и Эрика нужно устроить, и Микки пристроить… Спрашивается, зачем люди обзаводятся детьми, неужели только затем, чтобы всю жизнь терзаться, что из них потом выйдет. Я задыхалась, понимаешь? А вот когда узнала Дикки и наш клуб, я изредка, на целый час, сначала забывала обо всем… Потом у меня появились друзья. Я увидела, что даже старики, или почти старики, думали не только о себе, что можно говорить о другом… Испытывать лишения ради этого другого, даже…

– А я что говорил, – упрямо возразил Джо. – Ловкачи набивают кубышки, а жалкие типы дают себя одурачивать. Политики, святоши – все одним миром мазаны. Есть ловкачи и есть жалкие людишки. Никуда от этого не денешься.

– О! Я с тобой не о политике говорю… Заметь, мой папа состоял в профсоюзе, они там немало дел натворили… Но другим людям, то ли из-за их характеров, то ли из-за их работы, все эти дела не нравились, к тому же профсоюз раскололся, а потом типы, которые еще вечером были всем, наутро проснулись последним отребьем. И еще, все они действительно слишком много пили и, напившись, обзывали папу макаронником.

– Да… что он, в самом деле пьет?

– Не скажу. Но так жизнь устроена. Даже папа, который пропал бы без мамы – она же ведет хозяйство, – так вот, когда эти люди спорили у нас дома об эмиратах, о нефти и о там, что они сделали бы на месте Картера или премьер-министра, говорил: «Ступай отсюда! Место женщины на кухне!»

– Пойми, это же…

– Ты считаешь это нормальным? Но если бы мама, когда на шее у семьи висят разные налоги, сказала бы. «Я иду на кухню», что папа стал бы делать? Может, ты мне скажешь?

– Везет же мне, встречаю девушку, с которой можно поговорить, а она – феминистка! – комично вздохнул Джо.

– Никакая я не феминистка! Я за справедливость!

В переднюю дверь автобуса яростно застучали. Джо бросился к кабине, выключил кондиционер, раздвинул, занавески. Искаженное злостью лицо графа де Сен-Нона, многое утратившее в своей аристократичности, появилось на уровне ступенек.

– Уже час я вызываю вас по интерфону, Жорж! Целый час! Я был вынужден идти пешком до ворот!

– Я не слышал, мсье… – пробормотал Джо, вылезая из автобуса.

– Господин граф! Все это потому, что вы прохлаждались здесь в расхристанном виде… Наденьте вашу куртку… Выводите машину.

Джо побежал к навесу. Легкий шорох заставил графа обернуться в тот самый момент, когда Полина выскользнула из автобуса и побежала в сторону замка. Девка! Одна из этих глупых фанаток была с его шофером! Этого он и опасался больше всего, этого нашествия! Сжав зубы, он уселся в машину.

– Жорж!

Джо сдал назад с осторожностью, достойной всяческих похвал: он обожал старый «ситроен» и ревниво о нем заботился. Потом, не форсируя скорость, поехал вперед, до национального шоссе: на проселочной дороге каждые два метра попадались рытвины.

– Жорж!

– Мсье?

– Господин граф! Сотни раз я твержу вам об этом! Жорж, в автобусе вы были с девкой!

– Я был с девушкой, верно, – ответил Джо, нарочито сделав ударение на слове «девушка», что для него было совсем непривычно. – Разве нельзя?

– Вы не должны болтать с кем попало! Я вам запрещаю!

Сдерживая недовольство, Джо позволил себе позабавиться: проехал через яму, и граф, впрочем, довольно мягко подскочил на заднем сиденье.

– Я служу у мсье Хольманна.

– Но это я внес вас в списки социального страхования! – закричал владелец замка, голос которого становился визгливым.

– Вместе с налоговой декларацией, – возразил Джо. – Туда можно вносить все, что угодно.

Они выехали на национальное шоссе, и шофер снова спросил профессиональным тоном:

– Так куда мы едем, мсье?

– К мсье Хольманну, – ответил граф, внезапно успокоившись и даже с еле уловимой интонацией торжества. (Джо ничего не ответил.) – Я уверен, что ему будет очень любопытно узнать, до какой степени вы симпатизируете этим фа-на-там (граф с презрением отчеканил это слово), которых мне навязали.

– Я не симпатизирую…

– Уверен, он удивится тому, что вы заперлись с так называемой девушкой для беседы… Сам я не сомневаюсь, что вы о многом поговорили… а поскольку вы считаете себя на службе у мсье Хольманна, то убежден – вы доставите ему удовольствие, сообщив о теме ваших бесед…

Граф продолжал развивать эту тему. Ему редко выпадал случай восторжествовать над кем-либо, и если он верил, что таковой представился, то использовал его до конца.

Хольманн пил кофе в зимнем саду, обставленном плетеной мебелью викторианского стиля. Он был так хорошо воспитан, что не позволял себе выглядеть оригинальным.

В его летнем, из легкой ткани, костюме ничего не бросалось в глаза. Даже сигара была скромных размеров. При этом он не был лишен чувства юмора, но Жан де Сен-Нон как-то не обращал на это внимания.

– Не хотите ли кофе?

– С удовольствием.

У Хольманна не было ни слуги-индуса, ни боя-аннамита, но он держал старую служанку с южным выговором, которая иногда вызывала интерес гостей. Все это было тщательно продумано. По документам Хольманн значился торговцем картинами и, тоже официально, не был знаком с Жаном де Сен-Ноном. Но так как их связывала тайная торговля семейными картинами, никто бы не удивился, что первое время владелец замка отрицал свое знакомство с голландским торговцем.

– Прошу извинить, что я приехал прямо к вам, – не без самодовольства начал граф де Сен-Нон (он был убежден, что если с точки зрения безопасности Хольманн полагал, будто им следует избегать прямых отношений, то по-человечески он мог быть лишь польщен визитом графа), – но вопрос почти не терпит отлагательств…

– Малыш Джо говорил мне об этом, – ответил Хольманн, полагая, что этих слов достаточно.

– Он не мог дать вам понять, какое неприличие, опасное неприличие, кроется за всем, что происходит.

– Опасное? – с вежливой улыбкой переспросил мсье Хольманн.

– Ну конечно! Разумеется! Вдруг этим людям взбредет в голову сунуться в подвалы…

– Но вам же абсолютно неизвестно, что хранится в этих подвалах, мой дорогой граф! Вы просто забыли, что это мсье Жаннекен, ваш съемщик, оплатил счета за обивку дверей железом – поступок вполне естественный, когда подумаешь, что вам было необходимо спрятать ваши фамильные сокровища… Если мсье Жаннекен спрятал в подвалах что-то еще, вы не должны об этом знать, и не вы несете за это ответственность. Как, впрочем, и не я, не я… Что еще вы хотели сказать?

– Если вас информирует мой шофер… – сказал Жан де Сен-Нон.

Хольманн посмотрел на него с еле уловимой насмешкой.

– Джо действительно рассказал мне… кой о чем. О том, что они моют ноги в пруду, о транзисторах… Все это очень пошло, но продлится недолго. Ваша «звезда» песни уедет, увлекая своих спутников… Пусть минует этот карнавал шутов. Проявите немного мудрости, мой дорогой граф…

В застекленной ротонде стояла какая-то приятная теплота. С успокаивающим шумом крутились вентиляторы.

– Об этом легко рассуждать, когда вы избавлены от этих пошлостей!

– Джо говорит, – заметил мсье Хольманн, – что эти люди совершенно безобидны.

– Естественно! У него интрижка с юной особой, которую он не хочет отпускать!

Торжествующее выражение лица графа на мгновенье позабавило Хольманна. Но только на мгновенье. Даже дурак способен иногда высказать верную мысль.

– Джо мало что знает, – вскользь обронил он.

Однако Жан де Сен-Нон почувствовал, что в тоне мсье Хольманна появилось раздражение. Он чуял это инстинктом, той обостренной чувствительностью, которая ему была ни к чему.

– Он знает слишком много. А когда человек влюблен…

– Джо сын моего старого друга, – сказал Хольманн, отвечая на то, чего не договорил граф.

– А другие? Они выжидают, рыщут повсюду… Это может продолжаться долго. Жаннекен способен тянуть это бесконечно.

– Промывать Дикки мозги? Присваивать его деньги?

– Не думаю, что до этого дойдет. Но вся эта затея столь омерзительна! Видеть это в своем доме! Уверяю вас, мне стыдно! Ведь все это видят крестьяне, которые знают меня с детских лет, знали моего несчастного брата и отца!

– Вы знаете, у нас были очень серьезные причины посоветовать вам принять этих людей. Много разных причин: оправдание ваших доходов, прикрытие и, если я смею так выразиться, второе прикрытие для вас в случае каких-либо осложнений…

– По моему мнению, присутствие Дикки Руа уже представляет собой осложнения, – упрямо возразил владелец замка.

– Возможно. (Хольманн никогда не отвергал ни одного предположения: он все подвергал анализу. Он был человеком без предрассудков.) Возможно, но это рискует повлечь за собой осложнения… Нам придется потрудиться, чтобы найти другого, столь же пригодного для этого человека… Я приставил к вам Джо, чтобы иметь на месте своего наблюдателя… («Благодарю вас!» – не без ехидства перебил его граф.) Но если вы утверждаете, что он уже не совсем честен… Я подумаю над всем этим. Потерпите. Разве много, согласитесь, пришлось вам терпеть неудобств с начала нашего сотрудничества? Оно же позволяет вам сохранять в неприкосновенности бесценное фамильное достояние… Ради этой великой цели можно пожертвовать кое-какими личными претензиями, не так ли? Как и некой старомодной щепетильностью… Хорошо, забудем все это. Главное – никакого скандала, ни одного необдуманного поступка… Иначе вам придется пожалеть об этом.

Он впереди графа прошел в гостиную, меблированную с неброской роскошью.

Граф возвращался домой в совсем дурном настроении, тогда как Джо, сидя за рулем, насвистывал. Однако Джо тоже был не в настроении. Старый подлец! Пошел и заложил его Хольманну! Утверждал, будто он влюблен.

Дело Дикки. Надо сразу взять быка за рога. Все ускорить.

– Ты действительно считаешь, что твои песни хорошие? Или ты веришь в это, только когда поешь?

Бледный, растерянный Дикки – он то садится на кровать, то нервно расхаживает, – но никогда он не просит помощи, вечно спорит. Он одинок.

– Хорошие…

Что значит хорошие? Наверное, Дикки искренне задается этим вопросом и, должно быть, впервые. Что за несчастный малый, этот Дикки! Даже со своими «маленькими сбережениями» он навсегда останется бедным парнем, тогда как у совершенно разорившегося Жана-Лу де Сен-Нона всегда кое-что найдется. Когда Дикки носил заштопанный пуловер, он стыдился его. Жан-Лу считает это шикарным. Бедность порождает почтительных людей и бунтарей, борцов, смиренников, иногда – мечтателей, редко – наглецов. Надо это учитывать.

– Да, ты задаешь себе вопрос, что означает хорошие? И ты нрав. Хорошие – это просто выражение (принятое выражение), условность определенного общества в определенную эпоху. Ты должен понять: в прошлом красота была совсем иной, чем сегодня. В семнадцатом веке нос с горбинкой считался красивым, был признаком аристократизма. Сто лет назад женщина должна была обладать пышной грудью и осиной талией. Понимаешь? (Может, я слишком упрощаю?)

– Какими словами ты объясняешь свой успех? Говоришь, что у тебя есть талант?

– Считаю, что я хороший профессионал, – ответил Дикки; у него осунувшееся лицо, но открытый взгляд.

– Правильно. Именно так ты к себе относишься. Но объясни, неужели ты не щадишь себя потому, что честно делаешь свою работу? Скажи?

– Думаю, нет, – устало сказал Дикки. – По-моему, за это меня и ненавидят…

– Но за это и любят.

Выждать. Дать ему проникнуться этой мыслью. Я свое ремесло знаю. Но сегодня отец Поль не в лучшей форме. У него нет необходимой уверенности. Кто сообщил Алексу о муленском деле, если не Роже? Вот и меня люди также ненавидят.

– Знаешь, я тоже переживал подобные моменты… вроде истории с мальчиком, который плюнул тебе в лицо…

– Правда? – спросил Дикки с надеждой. И с симпатией.

– Правда. Правда потому, что я тоже несу не новую мысль, не хитроумные слова, а скорее их отрицание. Я ведь тоже хороший профессионал. Способен вести дела, управлять, хотя ко мне приходят не потому, что я веду дела и управляю. Люди приходят к тебе не потому, что ты хорошо поешь.

Этот удар поразил Дикки в самое сердце. Ранил его. Нет, он не сломлен. Нет, он не унижен. Все это несколько удивило Поля.

– У тебя, наверное, есть талант. Я плохой судья. Но что такое талант? Маленькая человеческая способность, над которой работают, которую развивают словно мускулы… Нельзя это презирать. Ты увидишь, что здесь мы развиваем наши духовные способности так же, как наращивают мускулы. И вдруг появляется человек, не нуждающийся в этих упражнениях, в этой технике. Понимаешь?

– Я брал уроки пения, – оправдываясь, ответил Дикки.

– И ты веришь, будто из-за этих уроков пения, из-за таланта – неважно, есть он у тебя или нет, – мелодий Жана-Лу, чуть простоватых, что ни говори, слов «Аннелизе», ты веришь, что из-за всего этого погибла Колетта? Что из-за этого Дейв, старый твой приятель, сперва смеялся над тобой, а потом покончил с собой? Ведь ты прекрасно знаешь, что он покончил с собой. Неужели ты веришь, что тебя любят или презирают именно за талант?

(Нет. Ты не веришь в это. И тебе страшно, что ты в это не веришь. И поэтому сначала тебе нужны амфетамины, а затем кое-что покрепче. Ты боишься своей власти. Стыдишься ее. Ты боишься и стыдишься незаслуженной любви гораздо больше, чем ненависти.) Дикки поднял голову.

– Ведь все это незаслуженно. Да, налицо скудость слов, бедность мелодии и даже твое неуверенное поведение на сцене. Все это просто качество, форма, но отнюдь не содержание. («Понимает ли он хоть слово из того, о чем я ему толкую?») Был великий святой, который высказал глубочайшую мысль, что можно отдавать то, чего не имеешь.

– Прекрасно, – задумчиво согласился Дикки. – Если бы люди могли всем сердцем в это верить… или не верить совсем. В то или другое, понимаешь? Роже в это не верит, почти не верит. Однажды вечером он наговорил мне чудовищных вещей. Чтобы унизить меня. А ты наоборот. Пытаешься поставить меня на ноги; знаешь, я это понимаю, и это очень здорово. Но это то же самое, почти то же самое. В те вещи, о которых ты говоришь, никто по-настоящему не верит, разве нет? Даже сам ты…

– Его пичкают наркотиками!

– Когда он спит, ставят ему в изголовье магнитофон.

– Ой!

– Ну да, такое бывает! – подтвердили «близняшки», принесшие из своего кемпинга массу сведений. – Один наш дружок читал об этом в «Оккюльт». Какого-то типа заставили проходить очень трудные испытания по этой системе, ему с магнитофоном даже задавали вопросы. Письменно он на все ответил, а потом, когда стали спрашивать устно, убедились, что ничего не помнит из того, чему его учили.

– Его гипнотизируют!

– Ой, все-таки…

– Вполне возможно, – заметил Дирк с мрачным видом, который он любил на себя напускать. – Толстяк вылечивал наркоманов гипнозом. Мне об этом говорил доктор, его родной брат. Он даже прибавил: «К этим методам я отношусь крайне подозрительно». Вот так!

Воцарилось унылое молчание.

– Неужели он больше не желает нас видеть, потому что его загипнотизировали?

– Узнает ли он нас?

– Надеюсь, они не сделают его сумасшедшим!

– Это не в их интересах…

– Мы видели людей, которые под гипнозом делали все, что угодно. Ученые раскрывали все свои формулы агентам тайных служб.

– Как в кино!

– Кстати, Дикки никаких формул не знает!

– Да, но у него наверняка есть деньги. Ведь он выпустил столько шлягеров! Так вот, они могут загипнотизировать его, чтобы он отправился в банк и отдал все свои деньги в качестве дара, понимаешь, под предлогом, будто он принял их веру, а потом что бы он там ни говорил…

– Вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете? – спросил Марсьаль. – Во-первых, если Отец лечил наркоманов гипнозом, что тут плохого, а?

– Отец Поль один наркотик заменяет другим, – высокомерно заявила Эльза. – Мы должны жить без этих стимуляторов страсти.

– Может, мы тут и навоображали невесть чего, – сказала одна из Патриций, – но это потому, что мы больше так жить не можем. Без концертов, без Дикки…

– Хоть бы он вышел на балкон…

– Взглянуть бы на него!

– Бог знает когда мы снова его увидим, – огрызнулся Дирк, который после своей стычки с Франсуа по-прежнему имел зуб против «Детей счастья». – И неизвестно в каком состоянии! Здесь эти типы совсем в роботов превратились. Я все тут облазил. Они делают какие-то совершенно безумные гимнастические упражнения, без конца повторяя одни и те же движения… А когда их хорошенько подготовят, то отправляют работать в эти пресловутые лавки, или ткать, как рабы, или продавать свои штучки на улицах… Чистой воды эксплуатация!

Дирк злится, заметив, что фанаты перестают волноваться:

– Да послушайте же, бог ты мой! Ведь есть кое-какие вещи, которые раскрывают суть этих «Детей счастья». И еще многое, о чем вы не знаете! Взять, например, деньги; здесь находится много кумушек, которые отдали свое состояние – понимаете, все свое состояние – общине. И похоже, это приличная кубышка!

– А трюк с новым имиджем сведется к тому, что Дикки будет петь с ними, с их группой.

– Но разве он не будет петь самостоятельно?

– Эдит Пиаф тоже пела вместе со «Спутниками песни»!

– И это не лучшее, сделанное ею…

В этом жарком споре Дирк пустил в ход все свои козыри.

– Одним словом, их духовность всего лишь лицемерие. Оставаясь наедине, они устраивают собрания, которые называют сеансами, они и пьют, и едят роскошную жратву, курят марихуану…

Однако разоблачение не произвело ожидаемого эффекта.

– И это тебя смущает? – с иронией спросил Марсьаль. – Ты же у нас эмансипированный!

Дирк покраснел от злости.

– Меня это смущает потому, что они корчат из себя маленьких святош!

– Если бы вы знали, что творится в монастырях! – Это Эльза внесла свой вклад в дискуссию. – У меня была подруга, послушница…

Однако нравы, приписываемые «Детям счастья», смущали фанатов гораздо меньше, чем вероятное пленение Дикки.

– Они вправе изредка поразвлечься…

– В конце концов, они ведь не монахи…

– У меня слюнки текут от этих рассказов о роскошной жратве. Если меня пригласят, я не откажусь…

Дирк оказался в нелепом положении преданного идеалиста.

– У тебя сухари остались?

– Да. Дай мне открывалку…

Фанаты еще несколько минут продолжали возмущаться.

– Не вечно же, черт возьми, нам торчать здесь! Когда же состоится большое собрание клуба, которое обещал Алекс?

– А что, если после завтрака мы пошлем делегацию поговорить с Дикки или хотя бы с Отцом?

– Пойду сварю кофе, – объявила мадам Розье.

– Не хочет ли кто-нибудь горячего рагу с бобами?

Скопище фанатов расходилось, обмениваясь продуктами; жизнь в сосновой роще, сколь бы неприхотлива она ни была, налаживалась. Кое-кто из девушек даже развешивал белье… Дирк дулся. Он совершенно чистосердечно надеялся встать во главе фанатов, отвоевать, торжественно вернуть Дикки в среду по-настоящему преданных ему людей… Лионель что-то наигрывал на гитаре.

– Да перестань! В жизни не слышал, чтоб играли так плохо!

Неся маленькую кастрюльку, к ним подошла мадам Розье.

– Не понимаю, – удивилась она. – Воды нет. Ни капли.

– Наверно, они ее отключили…

– Зачем? Для поливки?

– Говорил я вам, – ухмыльнулся Дирк, – что они на все способны! Отключили, чтобы прогнать нас! Получить свободу действий! Покорить разум Дикки прежде, чем мы помешаем им сделать это.

– Что вы! – воскликнула Полина, подумав о Никола, о его нежной приветливости. – Я не верю, что они могли сделать это! Может, труба лопнула? В такую жару…

– Ну да, кто этому поверит!

– Во время-то обеда! Поди спроси у своего дружка шофера! Сама убедишься.

– Конечно, сейчас же пойду! – ответила возмущенная Полина.

И пустилась бежать. Гравий скрипел под ее красными кедами, словно под копытцами пони.

– Джо! Ты в курсе дела? Представляешь!

Он жестом прервал ее:

– Да знаю, знаю, милочка моя… А что я могу? Таков приказ.

– Какой приказ? Ты хочешь сказать, что они отключили воду нарочно?

– Ну да, черт возьми!

Полина, естественно, считала, что это дело рук «Детей счастья». Джо не станет ей лгать, только бы она ему верила… Это, наверно, раскрыло бы ей глаза на всех этих дегенератов…

– Знаешь, никогда бы не поверила, что они способны на такое. Правда, не поверила бы! Они же говорят, что ищут мудрости…

– Наверное, вы мешаете им ее искать? – не сдержался он. – У вас транзисторы, вы полощете ноги в пруду…

– Нас уже не было бы здесь, если б они вернули нам Дикки!

– Тебе-то какое до него дело? Прежде всего ему, может, нравится тут, в их роскошном отеле!

– Нам необходимо в этом убедиться, – твердо возразила Полина. – Но раз они не пускают нас повидаться с ним… Что же нам предпринять?

Сумасшедшая. Все девчонки такие. Или дурехи, или сумасшедшие…

– Драть глотки. Все разнести здесь. Поджечь сосновую рощу. Или же просто убраться отсюда и закончить свои каникулы в каком-нибудь уютном местечке, где есть вода. Неужели все это нравится такой девушке, как ты?

Однако она уже не слушала Джо. Неожиданно ее лицо осветилось.

– Правда, что они приказали тебе, чтобы ты не разрешал нам звонить по телефону? У тебя ведь в сторожке есть телефон? Не ври. Я слышала, как он звонил, когда мы устраивались в роще.

– Нет, этого мне не запрещали, – признался Джо. – Но только потому, что они, по-моему, до этого не додумались.

– Если я заплачу, разрешишь мне позвонить из сторожки?

Джо задумался.

– Кому ты собралась звонить?

– Председательнице клуба.

Затея с клубом казалась ему сплошным ребячеством, но у него не хватило смелости поссориться из-за этого с Полиной. Во всяком случае, она могла пройти три километра и позвонить из табачной лавки…

– Ладно. Но я пойду с тобой и буду рядом.

– Иди, – пожала Полина плечами. – Если тебе так нравится. Не понимаю, чего ты боишься!

Джо подумал, что если поднимется шум, то мсье Хольманну это не понравится. Но, может быть, с графа де Сен-Нона чуть спадет спесь. Он разрешил Полине позвонить. Они вошли в крохотную сторожку. Джо слегка смутился, так как она увидела авиамодель, которую он клеил. Это немного отдавало ребячеством. Нет, Полина не такая, чтобы смеяться…

Она позвонила в «Атриум», попросила Жанину, которая немедленно обрушила на нее поток жалоб.

– Ты не представляешь, маленькая моя. Прошло пятнадцать дней – заметь, пятнадцать! – и они все еще не нашли ничего лучшего, как запихнуть меня в биллиардную, и вот, представь себе, изредка заходят посетители, которым хочется поиграть, а я не могу ни лечь спать, ни переодеться, ни даже поплакать! После той драмы, что я пережила! А мсье Морису и Геренам, похоже, на все наплевать, они ездят по экскурсиям; мсье Морис, естественно, напрашивается на приглашения, но я не из таковских, мне, будучи председательницей, надо сохранять свое достоинство, ты же понимаешь, у меня нет денег, чтобы поселиться в «Боманьер» или хотя бы питаться там, кстати, туда не пускают с собаками, а я выписала Жикки из псарни, где он временно находился, я не могу вынести этого одиночества, и он, бедненький, тоже ютится в бильярдном зале! Передай Дикки, что нужно его любить, любить всем сердцем, чтобы терпеть все это! Ну, конечно, я не жалуюсь, только…

– Послушай, Жанина, мы не видели Дикки, – удалось Полине вставить словечко.

– Как? Но я думала… ведь они обещали…

– Слушай, Жанина, – решительно начала Полина. – Мне необходимо с тобой встретиться. Ты ведь председательница, и нам нужно принять решение. Постарайся собрать Геренов, Мориса, может быть, Бодуэнов, если ты их найдешь, девушек… Я дойду до деревни, туда полчаса ходьбы, автобус отходит в два часа, потом идти еще минут двадцать… Значит, у тебя я буду в половине четвертого. Разыщи максимум фанатов и собери их. Я буду ждать сколько надо. Есть вещи, которые мы должны решить сообща. Чао.

Она повесила трубку. Джо совсем развеселился:

– Наполеон!

Джо поцеловал ее в щеку, когда она выходила из сторожки. Полина тоже поцеловала его. Она больше не сердилась на него.

– Хочешь, подброшу тебя до деревни?

– Нет. На автобус я успею, а у тебя из-за этого могут быть неприятности.

– Неприятности?! Ну мальчик с пальчик, топай! Привет!

Они снова поцеловались. Их охватило легкое смущение.

– Привет. Ну, до скорого.

– Но что ты хочешь сделать? – полюбопытствовал он. Эту девушку Джо находил презабавной. Но по-настоящему милой. Другая наделала бы шуму из этого отключения воды.

– Я попробую, – скромно ответила Полина, – попробую придумать что-нибудь, изменить все это.

– Ого! Полина, не скрытничай. Скажи. Ты что, мне не доверяешь?

– Нет, доверяю! – Она, уже отойдя в сторону, остановилась. – Это не секрет. Попробую организовать демонстрацию.

Демонстрацию?! Он смотрел вслед Полине – этой крохе: метр пятьдесят пять сантиметров, сорок килограммов, шестнадцать лет восемь месяцев. Демонстрация из-за Дикки-Короля! Джо прямо-таки остолбенел.

Полина, озабоченная, вернулась в замок под вечер. «Я всех собрала», – думала она. Однако радости от этого почти не чувствовала.

В «Атриуме» она нашла Жанину совсем не готовой к действиям. После пресловутого ужина, на котором ее не посадили за стол почетных гостей, она беспрестанно на все жаловалась: по ее мнению, это стало исходной драмой, повлекшей за собой все остальные. Если бы ее послушали! Она одна поняла отчаяние Дейва; то, что следовало бы сделать с имиджем, с пластинкой, со всем… и смерть Дейва, как и депрессия Дикки, и «остальное» – все произошло потому, что Жанине Жак не предоставили места, какое по праву ей полагалось.

Йоркшир Жикки, невозмутимо возлежавший на биллиардном столе, положив голову на лапы, казалось, разделял всеобщее уныние. Один за другим подходили фанаты, которых сумела разыскать Жанина, настроение у них было разное. Полина коротко сообщила о положении в замке: с тех пор, как они обосновались там, им не удалось увидеть Дикки (все искренне разволновались), у их возникли сомнения насчет поступков и морального духа «детей счастья», когда они понаблюдали за ними в привычной для тех среде. В конце она рассказала о трудностях и растущей нужде фанатов, брошенных в сосновой роще без информации, без посещений, а теперь и без воды. Нельзя сказать, что этим она вызвала сочувствие. В конце концов, никто не заставлял их разбивать лагерь… Во время турне все испытывали трудности… Всех ведь с собой не возьмешь! (Это сказали Герены.) Надо уметь приносить жертвы. (Это подчеркнул мсье Морис, которого Герены взяли с собой.) В конце концов, погода стоит хорошая, если рядом есть деревня, значит, есть и вода… (Это заметила Мари Бодуэн.)

Полина не без горечи обнаружила, насколько отношения между фанатами явно стали более натянутыми, более черствыми с тех пор, как Дикки ненадолго их покинул. Теперь самое важное – увидеть Дикки, поговорить с ним при первой же возможности.

– Демонстрация? Но, дорогая моя, это уже не для нас! Доказывать Дикки нашу преданность, он и так знает о ней, да, он знает… Разве мы не остались здесь, хотя могли бы?..

Что они смогли бы? Жить здесь в хороших отелях, ездить на экскурсии, заканчивая свой отпуск, – ведь вам это почти ничего не стоит! Пропасть между фанатами «с деньгами» и всеми прочими, казалось, обозначалась резче.

– Отец Поль был со мной очень любезен, – затараторила Жанина. – Кстати, только он. Дело не в этом. Но он много раз мне звонил, сообщая о здоровье Дикки. О чем я, разумеется, сообщала нашим друзьям. Нет, сама я с Дикки не разговаривала. Хотя такой человек, как отец Поль, не способен…