Текст книги "Дикки-Король"

Автор книги: Франсуаза Малле-Жорис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Надо идти в ногу со временем. Эти группы в моде, это молодость, это… Я, например, когда дебютировал сразу после войны…

– Конечно, Дикки с ними согласен. Необязательно, если поешь с группой, разделять ее убеждения…

– Он не сможет изменить свой репертуар за один день…

Вот в чем дело! Пусть Дикки обрабатывают, пичкают наркотиками, гипнотизируют, лишь бы он продолжал петь! Неужели в этом вся их преданность? Полина, не подумав, взволнованно сказала:

– А если он навсегда примет их веру? Вы знаете, что они там живут как монахи? И распевают только религиозные гимны? У них нет песен, которые могут заполнить шапито! А если он бросит петь? Это же ясно! Не будет концертов, не будет и клуба! Что вы запоете, если он уйдет со сцены?

– Как не будет клуба? – раздался тревожный возглас Жанины.

– Ты думаешь, это возможно? Неужели он бросит свое искусство? Он, Дикки?

Мсье Морис тоже забеспокоился. Он чувствовал, что терпение Геренов иссякает. Вчера они отказались закалить, то есть предложить ему, второй аперитив. Что до Бодуэнов, то Жорж сразу же представил себя одиноким, бесцельно живущим в домике в Котантене со своей пенсией и телевизором, без живой жизни, в которой можно участвовать, без друзей, которые могут его навестить, без деятельности клуба, поддерживающей общие интересы… Разве нет других клубов? Но ведь Дикки вселил в него надежду, один-единственный Дикки. И вот уже годы, как Жорж сопровождает его… Все это знают. Семью не бросишь! А Мари всегда считала, что Дикки – медиум. Однако разве это помешает ему петь? На него снизойдет вдохновение из потустороннего мира. Беседовал же Виктор Гюго с Шекспиром при помощи скромного вертящегося столика. Почему бы Дикки Руа не поговорить с Виктором Гюго? Кстати, разве Виктор Гюго не писал песен?

Жорж горячо поддержал эту мысль. Жанина выразила общее мнение: медиум Дикки или нет, но нельзя допустить, чтобы он бросил сцену.

– Но разве он говорил об этом?

– И почему медиуму нельзя петь?

– Он не имеет права бросить сцену! – категорически отрезала мадам Герен. И девушки шумно ее поддержали.

– Не имеет права, почему же? – вызывающе спросила Мари Бодуэн. Живя с Геренами в одном отеле, она дошла до того, что больше терпеть не могла Симону Герен с ее крупными драгоценностями и мелкими манерами.

– Почему? – воскликнули гислены, мартины, надеж и прочие жозианы, которые при этом присутствовали. Их было шестеро или семеро, но шуму они производили за сорок человек. Полина вспомнила, что именно их – или им подобных – Эльза Вольф называла «людоедками». Но, может, «людоедки» дадут ей возможность добиться своих целей? Она терпеливо выжидала.

– Почему же Дикки не имеет права? Ведь мы же любим его не за это!

– Нам необходимы его песни!

– Его публика – это мы!

– Я, например, если он больше не будет петь, все брошу – работу, семью, стану бродяжкой!

– А я уйду в монастырь… Нет, с собой покончу… Оставлю ему письмо… Пусть он обратится в другую веру, но его вечно будут терзать муки совести!

– Не будет больше петь! – хором кричали они. – Дикки-то! Он, кто пел под проливным дождем в Мари-ля-Кокетт! Он, кто пел без микрофона, когда в Гро-дю-Руа погас свет! И когда в Шалон-сюр-Мари украли его сценические костюмы!

– Нет, он не имеет права так поступить, – снова повторила Симона Герен, взбунтовавшийся муравей, и на сей раз Мари не возразила.

– Подумать только, ведь Жорж переоборудовал машину единственно ради того, чтобы сопровождать Дикки!

– Всем нам это стоило бесконечных жертв, – сказал мсье Морис, который думал о недавнем аперитиве. – Артист есть артист. Что бы ни случилось, представление продолжается.

– Необходимо, чтобы мы заставили его внять доводам рассудка, – подхватила Жанина, несколько воспрянувшая духом. – Что, если клуб распадется… Этой девочке пришла отличная мысль. Давайте организуем демонстрацию. Бог знает, не удерживают ли они Дикки против его воли!

– Люди, которые работают даром… – заметил мсье Герен, покачивая седой головой и жуя ус. («Способны на все», – подразумевал он.)

Полину сильно расстраивало то, как они ко всему относились.

– Но разве… в определенном смысле… мы сами не даром оказываем услуги? – дрожащим голосом спросила она. Эти слова вызвали всеобщее негодование.

– Да у нас с ними нет ничего общего!

– Мы занимаемся художественной деятельностью…

– Мы же не строим из себя святых!

– Мы это делаем по своей воле… Из любви к музыке…

– Дикки существует! А их туманные идейки…

И дело уладилось очень быстро. Было решено, что все соберутся завтра, к трем часам («Во время обеда», – заметил мсье Морис), перед замком. Фанатов вполне наберется с полсотни, и пятьдесят человек им так просто не выгнать. А если отец Поль заупрямится, мы преспокойно вызовем полицию, чтобы вырвать Дикки из его когтей. Но, наверное, нас не вынудят дойти до этого: «Должно быть, этому гуру не слишком хочется, чтобы мы вмешивались в его делишки!»

Когда Полина собралась уходить, настроение группы фанатов явно приняло воинственный характер. Полиция, вмешательство, священные права фанатов, поход на замок, справедливые требования – это все шумно обсуждалось, и результат даже превзошел ее ожидания. Всем казалось очевидным, что они увидят Дикки. Симона и Мари взяли на себя задачу позвонить повсюду, где мог находиться ничем не занятый фанат, так как Жанина слишком измоталась, чтобы поднимать трубку. Мсье Морис будет координировать транспорт.

– Полиночка моя, ты сделала доброе дело, – сказала Жанина, улыбаясь сквозь слезы. – Ты правильно поступила, что приехала нас предупредить. Ты, может быть, спасла клуб, дорогая моя…

В деревню Полина вернулась одна, на автобусе.

«Неужели я что-то спасла?»

Наверное, ей следовало бы гордиться этим. Она гордилась тем, что состоит в клубе, что создала его секцию, пусть скромную. Это была ее инициатива, ее выбор, первый поступок, который лег в основу характера Полины-девушки, Полины-личности… Написав Дикки, организовав отделение клуба в Антверпене, она совершила поступок смелый, поступок неожиданный. И была вознаграждена за это. Она, может, спасла жизнь и Клоду. Клоду, который оказался более грубым и вместе с тем более ранимым, чем она думала. Утешился ли Клод? Все-таки нет. Но он, без сомнения, смирился. Тот вечер, когда он покидал турне, возвращаясь к своей работе, в свой дом, уже был отречением.

Она не упрекала себя. Полина знала, что слишком молода, чтобы помочь ему. Слишком молода, чтобы понять все, что творилось вокруг нее; но не так молода, нет, не так молода, чтобы сказать себе, что в мире есть много вопросов, которые надо решать. Но достаточно юна, достаточно невежественна, и решительна, и мудра, чтобы сказать себе, что она решит эти вопросы. Все до одного. Когда придет время.

Она вышла из автобуса. И пешком пошла в замок…

Спустя несколько часов фанаты опять собрались, и вновь прибывшие спорили с ними; граф вызвал по интерфону Джо.

– Жорж! Это вы впустили их?

– Мсье, я спрашивал об этом мсье Хольманна, который велел мне избегать скандала.

– Называйте меня «господин граф»! – заорал в аппарат Жан де Сен-Нон.

– Господин граф, – с явно подчеркнутым оттенком иронии повторил Джо, – я спрашивал об этом…

– Кто вас просил проявлять эту инициативу?

– Сам мсье Хольманн, господин граф. Правда, я не сказал ни о выключенной воде, ни о собаках, но я уверен, что ему это не понравится…

Внезапно графа охватило чувство горечи и бессилия. Когда он связался с Хольманном, он не предвидел, что ему придется сдавать две трети замка какой-то секте, быть вынужденным деликатничать со своим шофером и – есть же предел всему! – терпеть фанатов на своих землях, под собственными окнами!

– Послушайте, Жорж, наверное, нет необходимости сразу же сообщать ему об этом… Не могли бы мы добиться того, чтобы эти люди ушли?..

– Я, конечно, попытаюсь, господин граф. Но если возникнет шум, мне придется…

– Хорошо, хорошо, – пробормотал граф. – Делайте, что сочтете нужным, Жорж.

Он так и не понял, что принятый Жоржем покровительственный тон являлся местью ему. Сколь бы забавным это ни казалось, граф считал, что его обожает вся оставшаяся у него прислуга. Они бранятся, конечно, но по-семейному. Он закрывает глаза на то, что его прислугу на две трети оплачивает Хольманн. Официально мизерные зарплаты он выплачивает этим людям потому, что они «всей душой преданы замку», как писала в своих книгах графиня де Сегюр[10]10
  Графиня де Сегюр (1799–1874) – французская писательница, автор сентиментально-дидактических книг для детей.


[Закрыть]. Ему хочется в это верить, он и верит. Жорж, которого ему подсунул Хольманн, родился в Марселе, и с замком его ничто не связывает. Садовник Этьен, горничная Маривонна происходят из других мест, и у них тоже нет никакого особого повода быть привязанными к графу. Однако живут они в Сен-Ноне, на священной земле его воспоминаний, в замке XV века, восстановленном в начале XVIII века; в нем всегда жили семьей, в которую как бы входит и прислуга, потому Жан де Сен-Нон не сомневается, что она готова расплачиваться за эту честь понижением собственной зарплаты.

Легенду, которую поддерживает Хольманн, будто он добрый и живущий далеко дядюшка, граф считает очень правдоподобной, даже правдивой. Он уверен, что и сам Хольманн, тайно заполнивший подвалы замка ящиками и тюками, должен чувствовать, что ему оказывают не услугу, а честь. Их сделка похожа на морганатический брак; необходимо соблюдать осторожность, но граф уверен, что где-то далеко, за морями, среди знакомых Хольманна, таможен и авиарейсов, в том мире, которого Жан де Сен-Нон не знает и знать не желает, кто-то с удовольствием потирает руки, что его приютили в подвалах замка де Сен-Нон.

В конце концов графа оскорбляет только отсутствие уважения: даже не гнусность отца Поля, сына лавочника Поля Жаннекена, этого мелкого торговца, который отправился искать свое учение в Америку (!) к некоему Джонсу (эта фамилия Джонс почти столь «изысканна», как Дюпон!), а его непочтительность. Если бы его «детям счастья» сдали какой-нибудь старый санаторий или заброшенный завод, то ему и это сгодилось, бы. Вначале граф тоже был любезен насколько было возможно: он даже был готов предложить юным ткачам образцы гобеленов! «Это будет нерентабельно, старина», – сказал ему Поль. Рентабельно! Старина! И это «духовный отец»! А теперь этот певец! Почему не телевидение? Почему бы не поставить в парке палатки? Рекламные зонтики? Поль хотел бы переоборудовать пруд в бассейн. Ни за что! Никогда! И все это для того, чтобы он лицезрел перед своей псарней «фанатов» в купальниках! Пусть Хольманн говорит что хочет, он, граф, пойдет до конца. Он выпустит собак, спустит пруд, велит (да, это мысль!) опрыскать сосны сильным инсектицидом, сделает все, что угодно, но больше не потерпит в своем доме певца! Певца здесь не будет!

Вдруг группа фанатов, на которую он смотрел, не замечая их, зашевелилась. Их было человек сорок. Они прошли мимо псарни, под яростный лай собак (это вызвало на лице графа легкую улыбку) и свернули за угол северного фасада. Они направлялись к парадной лестнице. Граф поспешил из комнаты и бросился в кабинет, откуда, высунувшись из окна, мог видеть главный фасад. Пока он осторожно, чтобы не привлекать внимания скрипом ржавых ручек, открывал окна, группа приблизилась к подножию лестницы.

Джо встретил цепочку фанатов, которые поднимались из сосновой рощи к парадному входу, чтобы соединиться с подходившими со стороны дороги. Их будет ровно пятьдесят, как и было предусмотрено. Со смеху умрешь! Беспокоиться ради этого!

– Джо!

Перед ним остановилась Полина. Они отошли в сторонку.

– Джо, скажи, скажи мне. Кто же все-таки устраивает эти подлости, «дети счастья» или граф? Или…

– Какое тебе дело?

– Ты можешь считать это глупостями, штучками «детей счастья», но ведь они же делают что-то, ты не находишь?

– Конечно, они, – почти не задумываясь, ответил Джо. – Думаешь, они ангелы? Я ведь тоже могу купить белую майку! Каждый может купить белую майку!

Он заметил, что эти слова причинили ей боль, как он и рассчитывал, и странным образом обрадовался. Но он не заметил, что Полина еле заметно вздрогнула, испугалась; у Джо, своего ровесника, она ощутила ту же жажду нагрубить, причинить боль, в общем, властвовать над ней, подчинить себе, что на мгновенье промелькнуло тогда в глазах Клода. Для нее Клод больше уже не будет крестным-покровителем, как и Джо не станет просто приятелем…

– Разумеется, – вздохнула она. – Каждый может купить себе белую майку…

Но остается Дикки. Полине остается Дикки, который поет о любви. Она бегом догнала группу фанатов, направлявшихся к замку.

– Я не могу избавить тебя от этого, – сказал серьезно обеспокоенный отец Поль. – Они устроят скандал, им кажется, что я лишил тебя свободы, понимаешь?

Дикки в джинсах и кремового цвета шелковой рубашке был бледен, лицо у него слегка опухло, словно с похмелья.

– Они не имеют права принуждать меня, – мрачно заметил он.

– Конечно, не имеют… Но если бы ты знал, сколько людей пришло сюда предъявлять требования, на которые у них нет права… Люди с ума сходят, когда видят, что другие не признают тот образ жизни, который они себе выбрали, которым они довольны. Я принимал здесь родителей, я советовал своим малышам выйти вместе с ними из парка, пройтись в деревню, даже собрать чемодан и отправиться провести уик-энд куда угодно… И до сих пор обо мне ходят сплетни, будто я удерживаю их насильно. Эти родители не замечали, что дома их детки весили сорок пять килограммов и кололись как чокнутые, а здесь, если я позволял им выкурить сигарету с марихуаной, – это целая драма. Эти родители давали пятнадцати-шестнадцатилетним ребятам по десять франков и день на карманные расходы, и они же возмущались, что тут их деток не осыпают золотом… Это люди, которые верят во что угодно, стучат по дереву, видят летающие тарелки и воображают, будто можно вылечить рак травами или в Лурде, и они же возмущаются, потому что мы пытаемся привить немного дисциплины и ума этим малышам, которые без этого угоняли бы машины или занимались кое-чем похуже…

Отец Поль был искренен, он недоговаривал, но был искренен больше, чем обычно. Он откровенничал потому, что никогда никому не откроется в своем бессилии. И по какому-то несправедливому повороту дела, именно в этом ему не удавалось никого убедить. Он прекрасно знал почему. «Ведь надо все бросить». Но отказаться он не мог только от одного – от надежды оправдаться однажды в глазах Роже. О! Оправдаться не только в том, что он преуспел, создал группу «дети счастья», повидал свет и сумел этим воспользоваться, но и в том, что с детства умел завоевать симпатию, любовь, доверие, в том, что ему стоило лишь руку протянуть, чтобы сорвать плоды, которые Роже не доставались…

– Я не готов, – сказал Дикки. – Понимаешь, они, наверное, ждут, что я им скажу о чем-нибудь… личном? А просто так, без музыки, без освещения, это разве пройдет?

– Надо пойти к ним, – настаивал отец Поль. – Они вбили себе в голову невесть что, будто я обрабатываю тебя, будто мы служим сатанинские мессы, не знаю чего еще… По крайней мере, человек тридцать из них приехали на машинах, на автобусе… Они не дадут просто так себя прогнать.

Этот людской прилив у подножия замка делал их, Дикки и его, союзниками, и отец Поль лишний раз пришел в восторг от того, что случай служит ему.

– Я боюсь, – сказал Дикки.

С террасы доносился шум. Сильный настойчивый шум – нельзя было разобрать, что он означает, любовь или вражду, – который время от времени перекрывал пронзительный вопль: «Дик-к-к-и-и-и!»

– Чего боишься? – спросил спокойный грузный Поль. К нему снова вернулись силы.

– Ты видел фильм «Человек, который хотел стать королем»?

– Да, да… По-моему, это по рассказу Киплинга.

Не надо спешить, не надо раздражать Дикки. Отец Поль достал из кармана трубку. Он вполне успокоился. Он подумал, как поступит граф, если фанаты примутся крушить что-нибудь.

– Не помню. В фильме есть персонаж по фамилии Киплинг. Но герой попадает в какую-то затерянную долину, убеждает туземцев, что он бог, и становится их королем, и все идет как по маслу до того момента…

– Да, помню. Когда он хочет жениться на молодой девушке вопреки местному табу, согласно которому, если он подойдет к девушке, та умрет. Правильно?

– Да. Девушка сходит с ума от страха, она царапает его или кусает, точно не помню, льется кровь, и этого типа разоблачают, потому что у богов кровь пролиться не может, и тут его убивают.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – медленно ответил Поль. (Никола и Роза находятся внизу, но они слишком молоды. Хватит ли им необходимой силы, чтобы сдержать фанатов? Может, поручить это Франсуа? Если бы он мог вызвать их по интерфону! Но он видел, что Дикки идет вперед в своем объяснении, словно эквилибрист по проволоке, и чувствовал, как опасно его перебивать.)

– Когда я посмотрел этот фильм, он потряс меня… Знаешь, ведь солдат, тот, что стал королем, верил же в это? Сперва он просто играл роль, а потом поверил, даже перед своим другом, я забыл тебе сказать, что у него был друг, который никогда с ним не расставался…

– Как Дейв, – тихо подсказал отец Поль. Он нашел ключ к Дикки, этот ключ в его руках!

– Как Дейв… – словно эхо, повторил Дикки. – И который не верил в басни о том, что его друг – бог, он лишь хотел, чтобы оба они набили карманы и смылись… Но тот верил, что быть королем все-таки кое-что значит…

Он мучился, стремясь выразить на своем простом и бедном языке то страшное волнение, которое наконец-то проявилось.

– Понимаю, – сказал отец Поль, сделав над собой последнее усилие. – Его друг презирал туземцев. Считал их жалкими суеверными дикарями. Но герой Киплинга…

Загудел интерфон.

– Слушаю!

– Это Франсуа. Я могу им сказать, что Дикки сейчас выйдет? Они здесь все разнесут. И солнце на террасе печет так, что перевозбуждает их. Кажется, должен подъехать мсье Боду, но его пока нет.

Голос Франсуа звучал совсем спокойно. Даже иронично. Отец Поль про себя это отметил.

– Впусти их в библиотеку. Скажи, что Дикки сейчас придет, но просит полного спокойствия. Передай, что он требует этого.

Дикки не шелохнулся.

– Я не могу идти к ним, – с отчаянием сказал он.

– Можешь. И должен. История, которую ты мне рассказал, очень поучительна. Кстати, урок, который можно из нее извлечь, наверное, не соответствует точно смыслу, какой вкладывал в нее Киплинг. Тебе когда-нибудь приходилось задумываться над смыслом песни, в которой твои слушатели открывают нечто, чего ты не хотел высказывать, чего сам не замечал?

– Да… Приходилось…

Отец Поль встал. Он подавлял Дикки своей силой, всей своей массой. Теперь не время предаваться самоанализу, сомнениям. Любой ценой необходимо вдохнуть в Дикки недостающую силу.

– Слушай, я знаю, как Киплинг истолковывал эту историю. Но я говорю лишь о том, что я сам думаю. Солдата, героя фильма, погубило не то, что он объявил себя богом. А то, что он слабо в это верил. Его погубило то, что он хотел жениться на местной девушке, что народ увидел, как пролилась его кровь, и убедился: он – всего-навсего человек. Но если бы солдат по-настоящему верил, что он бог, так сильно, как в это верили другие, он не посмел бы коснуться девушки, тоже поверил бы, что она умрет, если он поцелует ее. И не поцеловал бы ее. И не погиб.

Наступила тишина. Шум за окнами утихал. «В моем распоряжении пять минут», – подумал отец Поль.

– Но разве он был настоящим богом? – медленно спросил Дикки.

– Это, дитя мое, величайшая тайна, – прошептал Поль. – Не знаю… я вправду не знаю, до какой степени он мог стать тем, кого люди называют богом… Бог, как бы тебе объяснить, может быть, представляет собой совокупность тех крупиц божественного, которые заключены в каждом из нас…

У него было такое чувство, будто он говорит слишком искренне, чтобы оказать на Дикки желаемое воздействие. Однако Дикки бесстрастным голосом сказал:

– Я иду.

Библиотека представляла собой очень просторную пустую комнату, где лишь в углу оставалось пианино графа. Он велел убрать отсюда другую мебель, чтобы она не досталась «варварам». На стенных полках книг не было. Сквозь высоченные – портьеры были сняты – балконные двери открывался далекий вид на террасу, пруд, парк.

Через холл фанаты с шумом проникли в это пустое и гулкое помещение. Франсуа не мог добиться от них ни тишины, ни дисциплины. Они с криками ввалились в открытую дверь и теперь кружили по комнате, размахивая руками, громко разговаривая, окликая оторопевших Никола и Розу.

– Он в плену! Дикки – в плену! – истерически взвизгивала Джина.

Аделина рыдала.

– Верните его нам, – умоляла она Розу, – верните его нам, из сострадания!

– Они стерегут его с собаками!

– Колют снотворными!

– Он его загипнотизировал!

– Да и здесь ли Дикки? Может, его перевезли в Мулен? Заодно с остальными наркоманами.

О существовании дома в Мулене мало кто знал, и Франсуа навострил уши. Странно, что фанатам это известно! Кто им сообщил? Полиция? Какой-нибудь предатель или болтун? В разгар суматохи в комнату вошел отец Поль.

– Он идет, – сказал он густым, теплым голосом, который заполнил всю библиотеку.

– Уже счастье! – выкрикнула какая-то девушка. Мсье Герен обиженным тоном втолковывал Франсуа:

– Само собой разумеется, что если нам не дадут встретиться и свободно поговорить с Дикки, мы будем вынуждены прибегнуть к другим мерам…

– Я подам в суд! В суд! – рыдала Жанина Жак.

Франсуа незаметно приблизился к отцу Полю.

– Странно, но им о многом известно. О Мулене, о лечении наркоманов…

– Ты отлично знаешь, что нам скрывать нечего, – улыбаясь, ответил отец Поль. У Франсуа была склонность чуть больше, чем положено, преувеличивать свою роль в группе. Однако болезненный страх, который отец Поль пережил, завтракая с Алексом, вновь охватил его.

– Но послушайте, если бы Дикки находился в клинике, неужели вы тоже устроили бы этот кавардак? – громко спросил отец Поль.

– Дикки не в клинике! Это вы наложили на него лапу!

– Мы хотим его видеть! Дикки! Дикки!

– Вы пытаетесь отнять его у нас!

– Заставить его бросить петь!

– Не-е-ет! Он не может так поступить с нами.

В лихорадочном возбуждении фанаты метались по комнате, ничего не слыша, говорили хором. Крики, на мгновенье стихшие, когда они добились, чтобы их впустили в дом, возобновились с новой силой. Эльза во весь голос рассуждала о подавлении свободы совести, о слепом фанатизме. Марсьаль и Жан-Пьер оказались в центре группки молодых людей, скандировавших все громче: «Дик-ки! Дик-ки!» Дирк пристал к отцу Полю – один он был вровень с ним ростом – и угрожающе бубнил:

– Совсем нетрудно произносить речи! Манипулировать толпами! Но этот номер с нами не пройдет! Мы Дикки не бросим! Покажи его нам или мы здесь все разнесем!

И в подтверждение своих слов он схватил небольшой бюст – единственное украшение комнаты, – который стоял позади него на камине, и вышвырнул в окно. Бюст упал на аллею, под окна графа.

– Началось, – сказал Никола, который стоял возле двери в холл.

Стало тихо, все услышали, как на нижних ступенях лестницы раздаются шаги. Появился Дикки. Фанаты инстинктивно сбились в кучку, вытолкнув вперед Жанину и Жоржа Бодуэна на его кресле-каталке.

– О бедная моя Жанина, ты потрудилась сюда приехать… – сказал Дикки своим «светским голосом», который звучал тихо, приятно, чуть ниже, чем обычно. – И ты, Жорж, приехал… Как мило… И малышки из Био. Да, я узнаю тебя, Лионель… ты ведь торгуешь пластинками, верно? Очень, очень приятно… И Джина! И Полина! Ах, Эльза, мне крайне приятно, что и вы здесь… И Патриция… Мюриэль…

Он снова, как на сцене, был Дикки Руа. Дикки-Королем. Исполненный обходительности, он излучал какой-то свет, какую-то нежность без пошлости… Он переходил от фаната к фанату, терпеливый, умеющий внушить им нечто неведомое, он превосходил самого себя, как будто снова пел.

Алекс, который приехал и бесшумно, словно в комнату больного, проскользнул в библиотеку, оказался рядом с отцом Полем и положил ему руку на плечо.

– Он снова обрел свою… Он опять нашел контакт с… – прошептал он. – Разве нет?

– Да, – серьезно, с болью в душе ответил отец Поль. – И легкость… и благодать… – И отец Поль подумал о тексте «Аннелизе», о том, как пробудилось призвание Дикки, побывавшего на концерте Клода Франсуа в пикардской деревне, о ножках Минны, Жанны и Кати и на мгновенье вознесся душой, славя все многообразие вселенной.

Изящной и неуверенной походкой, словно большой тряпичный Пьеро, Дикки обошел своих подданных, облокотился на пианино и начал говорить.

– Вы не представляете себе, как я рад вас видеть… Когда в жизни нас постигает суровый удар судьбы, нам необходимо чувствовать, что все наши друзья рядом… Я пережил страшный удар, это верно… Но каждый испытывает это, у каждого бывают нервные срывы, каждый задается вопросом, почему случается то или иное событие… и я такой же, как все. Ни у кого нет легкой жизни. Нам кажется, что мы все понимаем, что все вроде идет как по маслу, но достаточно одного тяжкого удара судьбы, и жизнь предстает в другом свете…

– Ты подготовил ему этот спич? – еле слышно прошептал Алекс.

Отец Поль в знак отрицания покачал головой, он не знал, смешно все это или нет. Такие убогие, жалкие слова Дикки фанаты впитывали жадно, внимали им с религиозным благоговением и, наверное, потому, что эти слова такие жалкие… «В моем образовании есть пробелы, – скромно признавался Дикки. – Я не могу сам писать тексты своих песен». Как будто его тексты достигали такого уровня, что… Но иногда, как сейчас, Дикки вкладывал всю душу в каждое слово, волновал, даже очаровывал, ибо он был начисто лишен всякого стыда, культуры, всех тех побрякушек, что маскируют жалкий страх человеческий.

– Горе, те дурные новости, которые одна за другой обрушились на меня, все это вызвало во мне потребность подумать, приехать сюда, поразмышлять… Мне помогли здесь. Не надо считать, что кого-нибудь можно увлечь чем угодно: здесь я почувствовал искренность, энтузиазм…

Никола слушал сосредоточенно. Франсуа напустил на себя непроницаемость индуса. Бедняжка Роза и впрямь не знала, как теперь себя вести. Ее взгляд перебегал с Отца на Дикки, словно она следила за матчем по теннису.

– …а ведь именно этого мы ищем, не правда ли? Наверно, в будничной жизни мы словно погружены в спячку, и добро есть даже в горе, если оно нас пробуждает… Если мы никогда не задаем себе вопросов, то и в жизни и в работе мы застываем, все, что мы делаем, становится механическим, во всем больше нет души, и тогда все пропало. Конечно, и для песен необходима техника, звук, оборудование, но ведь, несмотря на это, самое главное – душа, разве нет? Вот я здесь и пытался вновь обрести душу…

На долю секунды наступила тишина, потом кто-то пронзительным голосом выкрикнул:

– Мы тебя любим, Дикки! Мы с тобой! Дик-ки!

И остальные подхватили:

– Мы тебя любим, Дикки! Мы с тобой! Дик-ки!

– Вы сделали из него прямо льва! – шепнул Алекс отцу Полю.

Фанаты окружили Дикки, все улыбались, хотели прикоснуться к нему, задать сразу все вопросы, пожаловаться, похвастаться…

– Будешь ли ты петь с «Детьми счастья»?

– Сменишь ли текстовиков?

– Будешь ли в сентябре снова выступать с гала-концертами?

– Знаешь, нам отключили воду.

– Как, – спросил отец Поль у стоящего рядом Никола, – разве им отключили воду?

– Со вчерашнего дня. По указанию графа.

– Почему не предупредили меня?

– И я очень хотел бы знать, кто плетет фанатам эти глупые байки о гипнозе и промывке мозгов. Надеюсь, ты не думаешь, что я?

– Алекс! Ни секунды не думаю! Учитывая наши общие планы!

– То-то и оно! – рассмеялся Алекс. – Стоит мне захотеть, я смогу тебя шантажировать, если так можно выразиться! Взвинтить цену, чтоб ты поволновался! Правда, ты и не такое видывал, а? Ты всегда выплывешь!

Алекс полностью успокоился, едва увидел Дикки здоровым, произносящим речь, в отличной форме.

– Знаешь, к этой демонстрации я не имею никакого отношения. Я тут ни при чем. Я приехал, чтобы избежать скандала. Бедняжка Жанина! В ее-то возрасте участвовать в демонстрации! Наверно, думает, что она ей поможет так же, как подтягивание кожи на лице! Главное, фанаты успокоились. Он выглядит таким решительным, наш Дикки! И запросто импровизирует… Ты, скажу я, настоящий вождь!

– Это Дикки – вождь. Признаюсь, он и меня удивил…

– И еще удивит, – весело ответил Алекс. – Увидишь, сам убедишься, если нам удастся провернуть наше дельце… Не пожалеешь! Я был уверен, что, если дать ему немного отдохнуть, хорошо покормить, – похоже, он не страдает здесь отсутствием аппетита, а? – и, разумеется, слегка поддержать морально, он очень быстро снова пойдет в гору! Именно это я твердил Вери, твоему брату, всем и каждому…

Отец Поль невольно вздрогнул.

– Роже по-прежнему с вами?

– Конечно. Понимаешь, он ждет, когда сможет увидеть… Он же врач Дикки…

– Поэтому бы и мог приехать повидаться с ним.

– Да, но… Ты знаешь, в чем дело. Для врача как-то неловко, несмотря ни на что… он же ученый, разве нет? Я уверен, он не может поступать как захочет…

Отец Поль собрал все свои силы.

– Ведь он, не правда ли, рассказал тебе о муленском деле? Об одном типе, которого мы пытались вылечить от наркомании, а он сбежал… И ради наркотиков принялся болтать черт знает что, будто здесь его держали силком…

Алекс мучительно искал ответа.

– Знаешь, о многом болтают… Вспомни эту историю в Антибе… Мы в шоу-бизнесе привыкли верить всему лишь наполовину…

– Половина – это уже слишком, – холодно возразил отец Поль. – В Мулене полиция тоже поверила лишь наполовину… анонимному доносу…

Алекс ничего не сказал. Иногда ему случалось задумываться. Вокруг царили возбуждение и радость.

– Роза, – заметил отец Поль, – по-моему, пора подать что-нибудь прохладительное.

Тут же появились подносы.

Все смеялись, поздравляя друг друга с этим праздником. Волнения были напрасны. В сущности, эти «дети счастья» такие симпатичные.

– Я считаю, – сказала Полина, беря печенье, – что нам следовало бы задать Дикки и другие вопросы.

– Неужели? – спросила Анна-Мари.

– Тебе бы лишь увидеть Дикки и поесть…

– По-моему, с нашей стороны не слишком благородно, что мы больше ни о чем его не спрашиваем, особенно сейчас, когда он пообещал снова начать петь. Неужели нас интересует только еда?

– Чем же, по-твоему, мы должны интересоваться? – спросила Анна-Мари.

– О чем мы еще должны его спрашивать? – не терпящим возражений тоном сказала одна из Патриций.

Расспрашивать обо всем.

С ума сойти, сколько здесь было напитков и закусок!

– Вам всего хватает? – спросил Франсуа.

– Просто потрясно! – хором ответили девушки.

– Как же вы так быстро смогли все приготовить? – полюбопытствовала Полина. – Вы заранее подготовились?