Текст книги "Колдунья"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)
ГЛАВА 32
Холодное, пропитавшееся водой тело Кэтрин обрядили и поместили в часовенку, стоящую во внешнем дворе возле привратницкой; у головы и у ног покойной зажгли свечи. Вернувшийся с охоты отец Стефан, едва соскочив с лошади, переоблачился с черные архидьяконские одежды и приказал читать над ней молитвы во спасение души, хотя уже и без монахов или монахинь, которые совершали бы бдение над телом усопшей. Эти обряды остались в прошлом, теперь никто и не знал, как правильно оплакивать смерть хозяйки замка.
Отец Стефан отобрал четырех солдат и заставил их выучить необходимые молитвы. Надгробное бдение совершали они, относясь к этому как к караульной службе. И это было как-то нехорошо; все понимали, что нехорошо, когда нет ни монахов, ни монахинь, чтобы помолиться о душе этой много грешившей женщины. Из домочадцев одна Рут стояла возле кое-как сколоченного гроба. Положив руку на его край и склонив голову, она перебирала четки и бормотала молитвы, которые заучила еще в детстве, и ничто не могло сдвинуть ее с места.
Дамы пытались увести Рут в галерею, а когда в часовню заглянул отец Стефан, Элиза заслонила ее, надеясь, что священник ее не заметит. Услышав щелканье четок и латинские фразы, которые бормотала Рут, он вскинул брови, но, взглянув на ее бледное, отчаянное лицо, не стал прерывать молитвы.
– Что там происходит? – строго обратился он к Элис. – Эта женщина папистка? Я знал о ее набожности, но понятия не имел, что она читает латинские молитвы и пользуется четками. Она хоть давала присягу или, может, нет? Ей известно, что глава английской церкви – король?
– Она просто глубоко переживает, – пояснила Элис. – Она очень любила леди Кэтрин. Когда потрясение пройдет, она будет вести себя как должно.
– А остальные дамы? – спросил священник с нарастающим раздражением. – Неужели и они насквозь пропитаны римской ересью? Неужели и они не понимают, что такое истинная церковь?
– Нет-нет, – быстро отозвалась Элис. – Все мы теперь добрые христианки. А Рут просто не в себе от шока.
– Отберите у нее четки, – распорядился отец Стефан.
– Разве это грех? – смущенно промолвила Элис. – Мне казалось, четки не запрещены.
– Да, кое-кто считает, что от них нет вреда, – страстно произнес отец Стефан, – но лично я согласен с моим епископом: пользование четками все равно что идолопоклонство или служение языческому божеству. От них прямая дорога к совершению греха, если не сам грех. Заберите их у нее.
Элис не знала, как быть.
– Но четки принадлежат Рут, – возразила она. – Они просто помогают ей не сбиться со счета при чтении молитв.
– Все равно заберите, – настаивал отец Стефан. – Я не дозволяю ими пользоваться, даже чтобы оплакивать смерть леди Кэтрин. От них, повторюсь, прямая дорога в ад.
Когда священник покинул часовню, Элис подошла к Рут и положила руку ей на плечо.
– Отдай, – резко сказала она, кивком указывая на четки. – Иначе отец Стефан замучит всех нас допросами и уличит в ереси. Глупо выставлять четки напоказ. Отдай их мне или надежно спрячь.
Бледное лицо Рут исказилось от горя.
– Ведь это все, что я могу для нее сделать, – горячо проговорила она. – Кто еще помолится за нее, кроме меня? Она надоела мне своими противными историями, и я ушла, а она утонула. Она умерла во грехе, и нужно помолиться за ее душу. Я должна зажигать для нее свечи, петь мессы. Она умерла в глубоком грехе, и надо хотя бы попытаться спасти ее душу.
– Теперь никто не верит в прежние обряды, – заметила Элис. – По словам отца Стефана, все это неправда.
Нечто неизбывно трогательное было в лежащей на гробе руке Рут, крепко сжимающей четки. Элис вдруг вспомнила монастырь, мрак часовни, долгие ночи бдения над гробом одной умершей монахини, красивые каденции заупокойной мессы и упоительный запах ладана. Дрожащее пламя свеч, матушка Хильдебранда, ее улыбающееся, ясное лицо, в котором нет ни капли сомнения в вечной жизни.
Схватив четки, Элис потянула их к себе.
– Никто в это больше не верит, – твердо заявила она. – Хочешь молиться – молись про себя, иначе нам всем будет плохо.
Рут отдернула четки обратно и воскликнула:
– Я буду молиться о душе миледи, как положено! Я не предам ее! Я воздам ей должное!
Элис снова потянула, и шнурок больно впился ей в ладонь. Вдруг с резким щелчком шнурок лопнул, и бусины четок, подпрыгивая, рассыпались по каменному полу часовни во все стороны, под скамьи, за решетки, в щели между камнями. Дамы так и ахнули, а Рут издала громкий вопль, упала на четвереньки и с обезумевшим лицом стала собирать раскатившиеся шарики.
– О господи, – охнула Элис в отчаянии.
Она покинула часовню, сжимая в руке шнурок с остатками четок и побрякивающим крестом и не слушая протестов Рут. Стук ее каблучков эхом отдавался в боковом приделе часовни, а подол платья, колыхаясь из стороны в сторону, шуршал по камням. Элис вышла с высоко поднятой головой, сжимая порванные четки так крепко, что след от шнурка красным рубцом отпечатался на ее пальцах. Она остановилась на крыльце часовенки и взглянула на маленький деревянный крест. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как она сама перебирала пальцами четки, повторяя молитвы и целуя крест. А теперь вот вырвала их из руки молящейся и собиралась вручить врагу веры ее детства и инквизитору ее матушки. С мрачным видом Элис протянула четки одному из солдат у ворот.
– Отнеси это отцу Стефану, – велела она. – И передай, что ересь подавлена. Я отобрала четки у молящейся женщины.
Солдат кивнул, взял четки и хотел уже идти.
– Он должен быть у старого лорда, – добавила Элис.
– Нет, он сам сказал, что отправляется в тюремную башню, – ответил солдат. – Там сидит одна старуха, которую сегодня будут судить, он собирается допросить ее в последний раз и убедить раскаяться в своих ошибках.
Элис еще больше побледнела и слегка покачнулась на месте.
– Да-да, – пробормотала она. – Я совсем забыла, меня слишком потрясла смерть миледи. Значит, ту старуху все-таки будут судить? Разве суд не откладывается по случаю траура?
Солдат покачал головой.
– Слишком много народу пришло в город на слушания, никак нельзя отложить. Его светлость приказал продолжать. А отец Стефан надеется добиться от этой старухи раскаяния, если Богу будет угодно.
Элис кивнула и отвернулась.
– Если Богу будет угодно, – откликнулась она вполголоса.
Эти слова не имели никакого смысла. Они потеряли для нее всякий смысл с той самой ночи, когда ее разбудило буйное пламя горящего аббатства. Но она снова повторила:
– Если Богу будет угодно.
Она понимала, что у нее нет больше Бога, в которого можно верить. Понимала, что боги, которым она служит теперь, на просьбы откликаются пугающе быстро, но угодить им ничем нельзя.
В галерее дамы делились друг с другом нарядами, чтобы у каждой было темное платье, обязательно с темными рукавами, темные нижние юбки, а также темные чепцы. Свое темно-синее платье Элис давно уже отправила с кухонным мальчишкой матушке Хильдебранде; казалось, с тех пор прошли годы. Она порылась в сундуке Кэтрин и отыскала темно-зеленое платье, такое темное, что вполне могло сойти за черное. Под него она надела черную нижнюю юбку и старомодный высокий головной убор в виде двухскатной крыши. Закрывая сундук, она увидела розовый наряд, который, как надеялась Кэтрин, вернет ей благосклонность непостоянного, словно флюгер, Хьюго, наряд, о котором мечтала и Элис, когда представляла, как гуляет по саду рука об руку с молодым лордом. Крышку сундука она захлопнула с громким стуком.
Перед обеденной молитвой отец Стефан прочел заупокойную по Кэтрин; он читал ее на английском языке. Элис с удивлением слушала поток светской болтовни, которой предавался отец Стефан, обращаясь к Богу. В ней не было ничего, что бы напоминало о священном. Такой молитвой вряд ли спасешь грешную душу Кэтрин и избавишь ее от адских мук. Элис стояла, опустив голову, и вместе со всеми в конце произнесла «аминь».
На этот раз она решила обедать с остальными дамами. Ей не хотелось сидеть за главным столом, между старым лордом и отцом Стефаном, не хотелось занимать место, принадлежавшее Кэтрин, в то время как сама миледи, посиневшая и холодная, лежала в часовенке под недостойным ее присмотром четырех нерадивых солдат и Рут, которой запретили молиться вслух. Элис не желала вглядываться в непроницаемое, улыбающееся лицо старого лорда и понимать, что он просчитывает и прикидывает, какую выгоду можно извлечь из неожиданной смерти невестки. Она не желала смотреть на беззаботное лицо Хьюго, который радуется обретенной свободе.
Дамы за обедом не проронили ни слова. Подали похлебку и с полудюжины мясных блюд и салатов. Ели мало и без аппетита. Глядя со своего прежнего места на затылок и плечи Хьюго, Элис заметила, что после утренней верховой прогулки на аппетит он не жалуется. Конечно, он ведь не видел посиневшей Кэтрин в ванной, не видел ее наполовину погруженного в воду лица с открытыми под водой синими губами. И в часовню он не ходил, чтобы помолиться за ее душу. Он даже не переоделся, оставаясь в красном камзоле с разрезами, из которых выглядывала белая рубаха, на плечах – тяжелый красный плащ, на ногах – красные штаны и кожаные сапоги для верховой езды. А когда какой-то слуга в середине зала уронил блюдо, Хьюго, нисколько не тронутый всеобщим унынием, громко засмеялся.
Старый лорд спокойно сидел в своем кресле и тихо улыбался. Он думал о том, что его сын стал вдовцом, все земли из приданого Кэтрин теперь принадлежат ему и никто не смеет это оспорить. И ферма, которую он собирался отдать Кэтрин, останется у него. Что касается брака с девятилетней девочкой, то здесь, конечно, все неплохо, но с состоянием Кэтрин и значительно поправившимся статусом Хьюго, отныне вдовцом, условия брачного контракта, вне всякого сомнения, необходимо пересмотреть в пользу Хьюго.
Пажи расставляли на столах подогретое вино с пряностями, фрукты и сласти. Элис выпила небольшую кружку сладкого вина, и тепло побежало по ее венам.
– Мне кажется, не совсем хорошо пить и есть, когда и часу не прошло, как умерла миледи, – наконец подала голос Элиза.
– Если хочешь, можешь отправиться в часовню и молиться вместе с Рут, – ответила Элис. – Но в замке все будет идти по желанию милорда. Он считает, что должно быть так, и я не стану с ним спорить.
– Как скажете, – пробормотала Элиза, избегая холодного взгляда Элис.
Лорд Хью обернулся и повелительно крикнул:
– Элис!
Она встала из-за стола, подошла к его креслу и склонила голову.
– Отец Стефан сейчас занят приготовлениями к похоронам Кэтрин и допросом той старухи, поэтому сегодня ты будешь исполнять обязанности секретаря суда. Через час приходи ко мне, подготовим бумаги. Заседание суда начнется здесь в два часа.
– Я же не знаю, что и как записывать, – растерялась она. – Попросите Дэвида, он лучше справится. Или милорда Хьюго.
– Я покажу тебе, что и как писать, – настаивал его светлость. – Там все просто. Есть специальная книга, в одну графу вносишь обвинение, в другую приговор. Любой дурак с этим справится. Жду тебя через час.
– Хорошо, милорд, – без особого воодушевления отозвалась Элис.
– А сейчас ты свободна, – заявил он и бросил быстрый взгляд на ее бледное лицо. – Ты, случаем, не заболела? С ребенком все в порядке? Смерть Кэтрин, надеюсь, не настолько потрясла тебя, чтобы повредить ребенку?
– Нет, – холодно произнесла Элис.
У нее мелькнула мысль притвориться больной и избежать присутствия на суде, но она понимала, что нельзя больше сидеть в неведении в своей комнате и ждать у моря погоды. У нее было слишком мало информации о суде над матушкой Хильдебрандой. Она надеялась сидеть где-нибудь за дамским обеденным столом в конце помоста, не поднимая головы, усердно записывать все, что велит лорд Хью, и, по крайней мере, лично слышать все разговоры.
– Я чувствую себя вполне здоровой и готова делать все, что прикажете, – добавила Элис. – Хочу быть вам полезной.
Лорд Хью кивнул, однако заметил, что девушка бледна, что под глазами у нее темные круги и губы странно поджаты, – она явно переутомилась.
– Выглядишь ты вообще-то не очень, – угрюмо буркнул он. – Потом отдохнешь как следует.
– Спасибо, милорд, – поблагодарила Элис. – Обязательно.
Большой зал был набит битком. Уже с полудня толпа за воротами замка ждала, когда господа отобедают и еще посидят немного за бокалом вина. Как только трапеза закончилась, столы в зале отодвинули к стенам, огонь в очаге, не гаснувший с тех пор, как Элис впервые появилась в замке, залили водой и пепел вымели, чтобы люди могли полностью занять все помещение. Скамейки и стулья расставили концентрическими кругами вокруг главного стола; на них расположились зрители. А сзади напирала толпа: замковые слуги и жители Каслтона, не успевшие занять местечко. На скамейках у задней стенки тоже стояли неустойчивыми рядами, вытягивая шеи над головами присутствующих.
Элис вместе с дамами сидела позади главного стола, в дальней части помоста, съежившись и прижавшись спиной к стене. Погода, до сих пор ясная, явно портилась, солнце померкло и затянулось серой дымкой. Было еще только два часа дня, а зал уже тонул во мраке. Элис пряталась в тени, стараясь быть незаметной. Перед ней лежали два пера, чернильница и книга, в которую лорд Хью вносил записи ежеквартальных судебных заседаний. Остальные дамы сдвинулись, давая Элис побольше места, и сидели лицом к главному столу.
Дверь за портьерой открылась, и герольд его светлости, находившийся высоко на хорах в дальнем конце зала, затрубил в рог. Все поднялись на ноги, какая-то скамейка перевернулась и упала на носки позади стоящих, раздались крики и ругательства. Лорд Хью вошел в зал, одетый в свой лучший костюм с отороченным мехом воротником, и занял место за главным столом. Следом появился Хьюго и сел по правую руку от отца, как обычно.
– Введите обвиняемых, – спокойно распорядился лорд Хью.
Специальный человек уже был наготове, он шагнул вперед и почтительно доложил:
– Джон Тиммс, милорд.
Его светлость огляделся и раздраженно воскликнул:
– Элис! Мне не видно, чем ты там занимаешься, куда ты спряталась? Неси сюда свою книгу, мне надо смотреть в записи.
– Я бы хотела… – растерянно начала она.
– Давай-давай, – резко перебил ее лорд Хью. – У нас и так мало времени. Чем раньше мы с этим покончим, тем скорей этот сброд уберется из замка и вернется к работе.
Взяв книгу, Элис направилась к месту Кэтрин за главным столом по левую руку от старого лорда. Элиза несла за ней чернильницу и перья. Элис села и низко склонила над книгой голову. Она очень надеялась, что в темном платье и большом черном головном уборе на нее никто не обратит внимания, что она полностью сольется с окружением, словно скромный, незаметный писарь.
– Пиши: «Джон Тиммс», – продиктовал лорд Хью, ткнув пальцем в нужную строчку.
Элис послушно записала. В книге уже имелась длинная колонка имен, рядом графы: возраст, род занятий, предъявленное обвинение, вердикт о виновности или невиновности и приговор. В большинстве случаев вердикт был «виновен»: лорд Хью был не из тех, кто позволит обвиняемому пользоваться неясностями в деле или недостатком улик.
– «Отлынивал от упражнений в стрельбе из лука», – прочитал лорд Хью по мятой бумажке, стопка которых лежала перед ним на столе.
– Виноват, – отозвался Джон Тиммс. – Я очень сожалею. Но у нас плохо пошли дела, и у меня совсем не было времени, и у сына не было времени, и у подмастерьев тоже не было времени.
Милорд Хью сверкнул на него глазами.
– А если у меня не будет времени содержать солдат, а на нас нападут шотландцы, или французы объявят войну, или вторгнутся эти чертовы испанцы, что тогда? – прогремел он. – Штраф три шиллинга. И смотри больше так не делай, все должны исполнять свой долг.
Элис быстро записала вердикт и приговор.
Потом было дело об украденной свинье, как и предполагал старый лорд. Обвиняемая, Элизабет Шор, утверждала, что свинья постоянно забиралась к ней во двор, поедала куриный корм и таким образом все лето бесплатно питалась за ее счет. Истец же заявлял, что обвиняемая нарочно приманивала животное. Его светлость минуту послушал их препирательства, хлопнул ладонью по столу и велел в дальнейшем кормить свинью вместе, а когда придет время – заколоть и поделить: три четверти отдать владельцу, остальное – Элизабет Шор.
Следующим был человек, который не поддерживал дороги в должном порядке, потом – обвиняемый в краже, далее женщина, уличенная в клевете, затем торговец, продававший товары низкого качества, и наконец человек, которого обвиняли в развязывании драки. Элис записывала имена и все прочее, люди входили и уходили, лорд Хью держал их недолго и каждого одаривал справедливым вердиктом.
– Это все? – спросил он, когда наступил небольшой перерыв в слушаниях.
К столу шагнул судебный пристав.
– Рядовых дел больше нет, милорд, – ответил он. – Но мне неизвестно, собирается ли отец Стефан заслушать сегодня дело пожилой женщины из Боуэса.
Элис подняла голову.
– Пошлите кого-нибудь к нему и выясните, – раздраженно распорядился лорд Хью. – Если он колеблется, старуху лучше отпустить. Не стоит подвергать ее преследованию из-за какого-то крючкотворства.
Элис снова склонила голову к книге. Бумага казалась ей очень уж белой, буквы на ней – слишком черными и колючими. Подавив лучик надежды, она крепко сжала губы, чтобы не шевелились, когда она будет тихо молиться за матушку неведомым богам.
Хильдебранду могут освободить. Если из замка ее отправят в Каслтон, несложно будет послать ей денег и одежду и помочь перебраться куда-нибудь на юг или даже на восток, на побережье, а оттуда морем во Францию. Элис думала о том, что теперь аббатиса сама подверглась опасности из-за прихоти работать и молиться так, как когда-то было принято в монастыре. Наверное, ее очень напугали, возможно, обращались с ней грубо. Что ж, это покажет ей, что мир уже не тот, в нем теперь нет места благочестию и преданности прежней религии. Элис положила перо. Хильдебранда должна уразуметь, что прежнее время безвозвратно ушло. Она должна быть готова доживать свои дни тихо, где-нибудь на маленькой ферме. Элис смогла бы подыскать ей людей, которые приютили бы ее и хорошо бы к ней относились. Аббатиса должна быть довольна, что в старости может спокойно сидеть на крылечке и греться на солнышке. Дай бог, она усвоила наконец мудрость тех, кто выбирает испытание себе по силам.
Услышав голоса стражников, что-то прокричавших за двойными дверями большого зала, Элис подняла голову. С серьезным видом вошел отец Стефан, он двигался медленно, под мышкой торчала большая книга.
Сердце Элис часто забилось. Она пристально вгляделась в лицо священника. Да, конечно, он не торопится и так задумчив, потому что собирается сообщить, что дело рассматриваться не будет. Ему не удалось предъявить матушке Хильдебранде обвинение. Ее ученость, ее потрясающий изощренный ум – ему это оказалось не по зубам. Возможно, матушка даже слегка охладила в нем реформаторский пыл. Элис постаралась скрыть беглую усмешку.
– Пожалуйста, введите эту пожилую женщину, – велел отец Стефан. – Хочу задать ей несколько вопросов.
Он положил книгу на стол, подтолкнул к Элис и сделал знак открыть ее.
Девушка молча открыла заложенную темной ленточкой страницу. Старый лорд наклонился прочитать, что там написано. Отец Стефан обошел помост, поднялся по ступенькам и сел на стул рядом с Элис.
Перед ней лежал тяжелый фолиант в черном переплете, где делались записи епископского суда. Страницы тоже были разделены на графы: дата, имя, род занятий. В графе «обвинение» было пусто, пусто было и в графе для вердикта о виновности, и в графе «приговор». Элис пробежала глазами по странице, почти заполненной именами людей, обвиненных в разных преступлениях, от супружеской измены до ереси. Рядом с обвинением в ереси неизменно стояло слово «виновен», а дальше, в следующей графе, – «сожжен на костре».
– Сожжен, – не веря своим глазам, пробормотала Элис.
– Видите, как правильно писать? – ободряюще прошептал отец Стефан. – Вот вам еще бумага, это протокол для записи. Когда надо будет что-то записать, я вам кивну. Можно использовать английский, на латынь переведем после.
– Расступитесь, пропустите старую женщину из Боуэса, – нетерпеливо произнес лорд Хью, махнув рукой стоящим посреди зала. – Ради бога, дайте же ей пройти. Поскорей, а то будем торчать здесь до вечера.
Наклонившись к милорду, Элис настойчиво заявила:
– Я не хочу это делать. Прошу простить меня.
– Только не теперь, не теперь, – отозвался он, заглянув в ее бледное лицо. – Потерпи, давай поскорей покончим с этим. Грязное дело. Мне оно очень не нравится.
– Ну пожалуйста! – взмолилась Элис.
Лорд Хью ничего не желал слушать, он помотал головой и грубо ответил:
– Делай, что тебе сказано, Элис. Это последнее дело. Я сам уже устал.
Она склонилась над книгой и старательно вывела дату. Она слышала шум в зале, слышала медленные шаги солдат, не грохочущих сапогами в ногу, как обычно, – чьи-то тихие, прихрамывающие шаги не позволяли им идти быстро.
– Дайте же обвиняемой табурет, – распорядился его светлость. – Неужели не замечаете, что она не может стоять? И принесите ей вина.
Элис низко опустила голову. Ее посетила безумная мысль, что если она не поднимет головы, если так и не посмотрит в зал, то не увидит матушку Хильдебранду, сидящую на табуретке в большом зале в окружении толпы глазеющих на нее людей. Если она так и просидит, опустив голову, и не станет смотреть, то не будет никакой матушки Хильдебранды. Будет кто-то совершенно другой.
И по другому делу. Совершенно по другому делу. Вообще другой человек, и все.
– Ваше имя? – спросил отец Стефан, встав с кресла.
Элис не подняла глаз.
– Хильдебранда из Эгглстоунского монастыря.
Голос изменился, совсем незнакомый, какой-то скрежещущий, словно у обвиняемой поцарапано горло. Более низкий и сиплый. И выговор какой-то иной. Что-то мешает старухе говорить, она шепелявит на звуке «с», и слова у нее как-то странно булькают. В графе «обвиняемая» Элис вывела: «Хильдебранда», убедив себя, что раз она не слышит чистого голоса матушки, не слышит отчетливых звуков, значит, это совсем не матушка.
– Назовите не эту вашу претенциозную папистскую кличку, а настоящее имя, – потребовал отец Стефан.
Не поднимая головы от книги, Элис подумала, что священник, пожалуй, излишне сердит. А он не должен гневаться на эту пожилую даму с больным горлом, что бы она там ни сделала.
– Мое настоящее имя Хильдебранда, – раздался скрипучий голос и замолчал – видимо, обвиняемая переводила дыхание. – Из аббатства Эгглстоун.
– Запишите: отказывается назвать свое настоящее имя, – обратился отец Стефан к Элис.
Аккуратно раскрыв скобку под последней строкой, она вывела: «Отказывается назвать свое настоящее имя» – и удовлетворенно кивнула. Нет, это не матушкин голос, эту женщину зовут не Хильдебранда. Это вообще кто-то другой. Стефан между тем продолжил допрос.
– В аббатстве вы были монахиней? – осведомился он.
– Да.
– Вы были там в ту ночь, когда проводилась проверка на предмет обнаружения ереси, папистских порядков, вопиюще непристойных ритуалов и богохульства, в результате которой монастырь был закрыт?
По толпе прошел ропот. Элис не могла догадаться: осуждают ли зрители поведение монахинь или возмущаются словами священника. Но она не стала поднимать голову, чтобы выяснить, в чем там дело.
Несколько томительных минут прошли в молчании.
– Я была там, когда аббатство сожгли, – наконец устало проскрипел голос. – Не было никакой инспекции, как и не было никаких непристойных ритуалов. Было нападение с целью поджога. Преступное нападение.
В зале поднялся шум. Постучав по столу рукояткой эбеновой трости, лорд Хью крикнул:
– Тихо!
– Это ложь, – заявил отец Стефан. – Это была законная проверка порочного и безнравственного гнездилища разврата, к тому же опасного. Вас выкурили оттуда, как ядовитых змей, каковыми вы и являлись.
Снова возникла пауза.
– И куда вы потом отправились, когда скрылись от правосудия и милосердия Божьего? – поинтересовался отец Стефан. – Где вы были все эти одиннадцать месяцев?
– Я не стану отвечать, – твердо отозвался голос.
– Вам задавали уже этот вопрос под пыткой, – угрожающе напомнил священник. – Вас могут подвергнуть испытанию еще раз.
Элис не поднимала глаз. В зале стояла мертвая тишина.
– Я знаю, – промолвил голос со слабым вздохом. – И я готова умереть под пыткой.
Толпа негодующе загудела. Склонившись над книгой и закрыв лицо ладонью, Элис сквозь пальцы украдкой посмотрела в зал. Ей были видны только первые два ряда; там располагались солдаты Хьюго, но и они беспокойно ерзали на лавках.
– Запишите: покрывает своих друзей-заговорщиков, – приказал священник Элис.
Она послушно занесла его слова в протокол, а он продолжал допрос.
– Вы можете назвать еще кого-нибудь, кто в ту ночь тоже бежал от правосудия? Кто так же, как и вы, скрывался все это время? Кто, возможно, намеревался встретиться с вами? Кто планировал присоединиться к вам?
Снова томительное молчание.
– Скажите, кто такая Анна?
Пораженная, не успев вовремя опомниться, Элис резко вскинула голову и сразу увидела ее.
Сгорбившись, Хильдебранда сидела на табурете. Ладонями она упиралась в колени, словно пыталась удержать вместе сухожилия и кости. Старое синее платье, которое ей отдала Элис, все было в пятнах крови и еще чего-то. На подоле юбки в самом низу виднелось большое темное пятно – видимо, старая женщина не выдержала мук и испачкала себя. Плечи неуклюже сутулились, одно криво обвисло, оно было вывихнуто и не вправлено обратно в гнездо. Матушка была боса. На бледной старой коже виднелись иссиня-темные и красные кровоподтеки, точно обозначившие места, где были узлы, которыми ее привязывали к дыбе. Синяки на запястьях почернели – это были следы веревки, на которой она висела. Пальцы ног кровоточили; ногти на них были вырваны. На пальцах рук было то же самое. Ее руки напоминали два окровавленных пальца, которые обхватили старое тело, чтобы не дать ему развалиться на части и удержать в нем душу, стойко сохраняющую свою веру.
Заметив резкое движение, Хильдебранда посмотрела в сторону Элис.
Их глаза встретились.
Она сразу узнала свою Анну. Разбитые в кровь губы старухи растянулись в жуткой улыбке. Элис видела темные синяки на ее щеках, оставленные железным кляпом, а потом, когда ее страшная улыбка стала еще шире, она заметила, что и зубы почти все вырваны из десен, только некоторые сломаны и после них остались темные, наполненные кровью дыры. Глядя на эту улыбку, Элис поняла, что сама вложила в руки Хильдебранды орудие мести. Конечно, матушка не станет страдать одна. Она не захочет гореть на костре в одиночестве.
Элис смотрела на нее и молчала. Она не вымолвила ни слова. Не уставилась на нее жалостливыми глазами, не сложила своих нежных ручек, тайно подавая ей знак и моля о прощении. Она ждала, когда наступит ужасная минута и Хильдебранда назовет ее имя – имя беглой монашки и своей сообщницы. Имелись все необходимые улики: на старухе было платье Элис, в хижину из замка посылалась еда. Девушка ждала, когда Хильдебранда назовет ее имя и отомстит ей за боль разочарования и обманутых надежд, за страдания, которые она перенесла на дыбе и во время пыток.
Выцветшие голубые глаза аббатисы неотрывно смотрели на Элис из черных, разбитых глазниц.
– У меня не было сообщников, – сказала она, и на этот раз ее голос звучал чище. – Я была одна. Я всегда была одна. Совсем одна.
– Кто такая Анна? – повторил свой вопрос отец Стефан.
Матушка Хильдебранда улыбнулась, глядя прямо на Элис; лицо ее напоминало призрачную, беззубую маску.
– Святая Анна, – не колеблясь, солгала она. – Я призывала святую Анну.
Опустив голову, Элис стала торопливо записывать слово в слово. Старый лорд подался вперед и подергал отца Стефана за одежду.
– Заканчивай, – велел он. – Мне не нравится эта толпа.
Священник кивнул, приосанился и повысил голос почти до крика.
– Я требую, чтобы перед лицом этого высокого суда ты отреклась от ложной верности Папе и присягнула на верность нашему королю, его величеству Генриху Восьмому и его святой церкви.
– Я не могу это сделать, – отозвался утомленный голос.
– Еще раз предупреждаю: если ты сейчас не раскаешься, – погромыхал отец Стефан, – тебя признают виновной в ереси против святой церкви Англии и за свои прегрешения ты будешь сожжена на костре, а потом станешь вечно гореть в аду.
– Я тверда в своей вере, – спокойно промолвила Хильдебранда. – И дожидаюсь своего креста.
Отец Стефан неуверенно посмотрел в сторону лорда Хью и спросил:
– Продолжить ли мне борьбу за ее заблудшую душу?
– По ее виду понятно, что вы достаточно за нее поборолись, – холодно ответил его светлость. – Я объявляю приговор, если вы не против.
Кивнув, отец Стефан занял свое место, а лорд Хью ударил по столу тростью.
– Суд считает, что подсудимая виновна в измене его величеству королю Генриху Восьмому, виновна в ереси по отношению к святой церкви Англии. Завтра утром на рассвете она будет доставлена отсюда к месту казни и за все свои преступления сожжена на костре.
Элис машинально записывала, не видя и не слыша ничего, тупо наблюдая, как кончик пера ходит по бумаге. Она чувствовала на себе взгляд Хильдебранды, чувствовала, что эта старая замученная женщина хочет в последний раз встретиться с ней глазами. Она ощущала, как давит на нее это желание аббатисы – посмотреть друг на друга теперь уже без обмана, без притворства, понимая, что обе они – поистине чистые и открытые существа; Элис и была такой, когда маленькой девочкой сидела с матушкой Хильдебрандой в саду, заменив аббатисе дочь, которой не суждено было родиться.
Элис понимала, что Хильдебранда ждет от нее этого последнего короткого взгляда, в котором можно прочитать искреннее взаимное прощение, покаяние и отпущение грехов.
Последнее «прости».
Но она так и не подняла головы, пока не услышала, как старуху уводят из зала. Элис не захотела смотреть ей в лицо. Она так и не попрощалась.
Во сне я почуяла адское зловоние проходящей мимо ведьмы и, укрывшись с головой тонкой вышитой простыней, зашептала: «Святая Мария, Матерь Божья, моли Бога о нас», чтобы она отогнала от меня этот сон, этот страшный кошмар. Потом я услышала крики и жуткое потрескивание голодного пламени и сразу проснулась, с бьющимся сердцем села на кровати и испуганно огляделась.
По стенам комнаты метались желтые и алые отблески пламени, до слуха доносился низкий гул и ропот ожидающей чего-то толпы. Пережив страшное горе и душевное смятение, я долго спала и, похоже, все проспала, у ее ног давно сложены вязанки хвороста, и наверняка их уже подожгли. Я схватила плащ и босиком выбежала из спальни в галерею. Через витражное стекло эркера свет костра озарял все помещение, сквозь щели между оконными створками сочился дым. Дамы уже собрались; Элиза Херринг повернулась ко мне, половина ее лица была ярко освещена пламенем.
