Текст книги "Колдунья"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)
– На мне лежит проклятие, проклятие преследует меня, – с обидой говорила Элис, таская для Моры воду и выдергивая из холодной вязкой земли репу.
Особенно тяжело девушка переносила холод. Четыре года она спала за каменными стенами, где в очагах всю ночь жарко пылали толстые поленья дров, поэтому грязный земляной пол в хижине Моры казался ей невыносимо сырым. Она кашляла по ночам, и кашель этот переходил в мучительные рыдания, в которых выплескивалась вся ее тоска по родному монастырю. Мучительнее всего были сны, там она в безопасности в своем аббатстве сидела у ног матушки Хильдебранды и при ясном свете восковых свечей читала ей вслух Святое Писание. Однажды ей приснилось, что аббатиса явилась в хижину и позвала ее; она в это время работала на грязных грядках, стоя на коленях.
– Конечно же, я не погибла! – радостно воскликнула матушка Хильдебранда.
Нежные руки старой женщины обняли Элис и прижали к себе, девушка с упоением вдохнула чистый, благоуханный запах накрахмаленной полотняной рясы.
– Ну конечно же, я не погибла, – повторила матушка. – Пойдем со мной, нас ждут дома.
Прижавшись щекой к грязной тонкой подушке, Элис зажмурилась, не желая просыпаться, чтобы навсегда остаться в этом сне. Но то ли холод, дующий с пола, разбудил ее, то ли раздраженный крик Моры, однако ей пришлось открыть глаза и снова пережить боль потери, снова во всей ужасной глубине осознать, что она далеко от теплого дома, далеко от женщины, которая любила ее, что у нее нет надежды увидеть матушку и дорогих сестриц-монахинь.
Долгие недели без остановки лили тяжелые дожди, словно разверзлись хляби небесные. Каждое утро, просыпаясь, Элис обнаруживала, что соломенный матрас подмокает все больше – земляной пол в лачуге был совсем мокрый, – а платье и плащ пропитаны утренней сыростью. Мора, ворча себе под нос, освободила для воспитанницы немного места там, где спала сама, и по ночам будила, приказывая спускаться по шаткой стремянке и поддерживать угасающий в очаге огонь. Каждый день Элис шла вдоль реки в сторону деревни, где росли дубы, вязы и буки. Она притаскивала домой тяжелые сучья и рубила их старым топором Моры. Большую часть дневного времени занимала эта заготовка дров, кроме того, надо было выносить мусор, ходить на реку за водой, выдирать из грядок репу и морковку. Раз в неделю в Боуэсе был базарный день, и приходилось делать закупки – долгие и утомительные пять миль туда и обратно по скользкой и грязной проселочной тропе вдоль реки или открытой всем ветрам дороге. Элис не хватало обильной и качественной монастырской пищи, она худела и бледнела не по дням, а по часам. Лицо ее осунулось. Однажды в Боуэсе какой-то мальчишка бросил ей в спину камень, и когда она обернулась выругать его, он испугался и заплакал, увидев в ее глазах пламя безумного гнева.
С холодами появились болезни. В дверь Моры постоянно кто-нибудь стучал и просил ее или Элис дать заговор или микстуру, средство от поноса, простуды или лихорадки. В четырех домах в Боуэсе случились роды, и Элис с Морой довелось принимать окровавленных, крохотных, орущих во всю глотку младенцев.
– У тебя неплохо получается, – заметила Мора, глядя на длинные, тонкие пальцы Элис. – Да и в своем монастыре ты попрактиковалась на полудюжине младенцев бедняков. Ты можешь сама принимать роды, у тебя хватит умения, а я уже стара бегать ночами к черту на кулички.
Элис взглянула на нее с молчаливой яростью. Для знахарки роды – самая трудная работа. То одно может пойти не так, то другое, существует смертельный риск сразу для двух человек – ребенка и роженицы, живыми должны остаться оба, а если кто-то из них заболеет или, не дай бог, помрет, вина ложится на повитуху. Мора боялась неудачи, боялась, что в деревне ее возненавидят. Ей было гораздо спокойней посылать на роды одну Элис.
А деревня была пронизана атмосферой недоверчивости и подозрительности. Одну знахарку схватили, отвезли в Болдрон, расположенный в четырех милях, и обвинили в порче скота. Улики против нее были очевидны. Соседи клялись, что она бежала по реке и ее ноги мелькали над водой, оставаясь совершенно сухими. Кто-то видел, как она прошептала что-то на ухо лошади, а потом лошадь охромела. Одна женщина сообщила, что на Каслтонском рынке поспорила с обвиняемой из-за куска копченой свинины, и с тех пор у нее болит рука, и она боится, что рука загниет и отвалится. Какой-то крестьянин показал под присягой, что в туман вез эту знахарку по Болдрон-лейн, она отругала его, так лошадь испугалась и понесла, и он упал с телеги. Мальчишка из деревни заверял, что знахарка летала по воздуху и беседовала с голубями на господской голубятне. Все окрестные жители свидетельствовали против нее; судебное разбирательство продолжалось много дней.
– Все это вздор и чепуха, – заявила Элис, вернувшись из Боуэса со свежими новостями. – Такое может случиться с каждым, детский лепет какой-то. Все словно с ума посходили. Слушают кого попало, любую глупость. Всякий может оклеветать ее.
Лицо Моры помрачнело.
– Не нравится мне все это, – сердито произнесла она.
Вывалив из мешка покупки прямо на пол возле очага, Элис бросила три жирных кусочка бекона в похлебку, кипящую в трехногом котелке.
– Не нравится мне все это, – повторила Мора. – Я уже сталкивалась с подобным. Иногда в это время года, иногда летом. Всякий раз, когда людей что-то тревожит… или когда им нечего делать, некуда девать злобу.
– Ради чего они это затеяли? – встревоженно спросила Элис.
– Ради забавы, – пояснила Мора. – Время скучное, осень. А этот сентябрь еще и холодный. Вот они сидят у огня и рассказывают друг другу страшные истории. Все болеют, у кого простуда, у кого малярия, лекарства не помогают. Надвигается зима, а с ней голод. Надо найти виновного. Им нравится собираться толпой, кричать и браниться. В такие минуты толпа подобна зверю с сотней глоток и сотней бьющихся сердец, а в головах – ни единой мысли. Только страсти.
– Что сделают с этой несчастной?
Мора сплюнула и попала точно в огонь.
– Уже делают, – уточнила она. – Для начала обшарили с ног до головы, нашли метки, что она кормила грудью дьявола, и выжгли их раскаленной кочергой. Если эти раны загноятся, значит, она ведьма. Тогда ей свяжут руки и ноги и бросят в Грету. Если не утонет, значит, ведьма. Могут заставить ее положить руку в пылающий кузнечный горн и поклясться, что она невиновна. Могут связать и оставить в пустоши на всю ночь, а потом посмотреть, спасет ли ее дьявол. Будут забавляться с ней до тех пор, пока не натешатся.
Девушка подала Море миску с похлебкой и краюху хлеба.
– А потом?
– На деревенском лугу установят столб, – ответила Мора, – священник прочтет над ней молитву, и кто-нибудь – скорей всего, кузнец – удавит ее, затем ее похоронят на перекрестке дорог. После поищут другую и еще одну. Пока что-нибудь не случится, какое-нибудь торжество или праздник, и у них не появится новое развлечение. На деревню как будто сошла зараза всеобщего помешательства. Для нас это нехорошее время. Пока болдронская знахарка не умрет и все про нее не забудут, я в Боуэс ни ногой.
– А где мы достанем муку? – поинтересовалась Элис. – И сыр?
– Сходишь сама, – хладнокровно произнесла Мора. – Или недельку-другую перебьемся без этого.
Элис устремила на старуху ледяной взгляд.
– Перебьемся, – смиренно промолвила девушка, хотя в животе у нее урчало от голода.
В конце октября неожиданно настали сильные холода, по утрам все было покрыто инеем, лужи замерзли. На зиму Элис пришлось отказаться от мытья тела. Вода в реке поднялась, бушевали большие волны, меж белых камней крутились коричневые водовороты, а сами камни к утру покрывались скользкой коркой льда. Каждый день Элис притаскивала полное ведро воды для приготовления пищи; на воду для мытья у нее не было ни времени, ни сил. Ее отросшие волосы кишели вшами, черное монашеское платье пропахло потом и загрубело. Между пальцами она частенько отлавливала блох и давила их крошечные тельца зазубренными ногтями большого и указательного пальцев, не испытывая при этом ни смущения, ни стыда. Она привыкла к вони и грязи. Когда она выносила треснувший ночной горшок в выгребную яму, то уже не отворачивалась, борясь с подступающей к горлу тошнотой. Дерьмо, как Морино, так и ее собственное, куриный помет и объедки скапливались в выгребной яме; Элис разносила все это по грядкам и перекапывала, совершенно не замечая смрада.
Выстиранное белое белье, благоухание трав в кладовой и цветов на алтаре аббатства – все это растворилось в прошлом. Иногда Элис казалось, что Мора права: она действительно никогда не была в аббатстве, никогда не была монахиней. Но по ночам девушка просыпалась с мокрым от соленых слез лицом, ей снова снилась матушка аббатиса и та жизнь, которую она потеряла.
Ей все не удавалось забыть, как приятно быть чистой. Ее вечно голодный растущий организм постоянно требовал пищи, которую она вкушала в аббатстве. Всю осень Мора и Элис питались жидкой овощной похлебкой, лишь изредка приправленной ломтиком бекона или свиного сала, плавающего в золотистых капельках жира. Иногда им перепадал кусочек сыра. Каждый день у них был черный ржаной хлеб из муки грубого помола, и в тесте часто попадались крупные неперемолотые зерна. Случалось, от благодарной жены какого-нибудь крестьянина им доставались потроха недавно заколотой свиньи. Порой лакомились и кроликом. Мора ставила силки, а Элис – сети в реке. Две курицы, что жили вместе с ними в доме и скудно питались объедками, каждые пару дней неслись, так что хозяйкам перепадали яйца. Но по большей части на завтрак была жидкая овсянка, а потом голодали до самого вечера, до обеда в виде похлебки с хлебом, а иногда – с кусочком сыра или мяса.
Элис хорошо помнила вкус тушеного карпа, выловленного в монастырском пруду. В дни поста они ели лососину, форель или морскую рыбу, специально привозимую с побережья. Запах жареной говядины, пышные запеканки, теплая, густая и питательная овсяная каша, поданная ранним утром после молитвы с капелькой монастырского меда, политая желтыми, как масло, сливками, горячий эль перед сном, а по праздникам – марципан, жареный миндаль и засахаренные фрукты. Элис тосковала по теплому ароматному вину с пряностями, подаваемому после праздничного обеда, оленине в горячем соусе на портвейне, по тушеному зайцу с овощами, поджаренными на сливочном масле, по густому запаху свежих вишен. Иногда Мора криком будила ее посреди ночи и, сонно зевая, ворчала: «Ты опять стонешь, тебе опять снится еда. Упражняйся лучше в умерщвлении плоти, мой ангелочек». И Элис чувствовала, что рот ее полон слюны, ей действительно снился обед в тихой трапезной, голос монахини, читающей вслух Святое Писание, матушка Хильдебранда во главе стола, которая протягивала вперед руки, благословляла еду и благодарила Господа за хлеб насущный, а иногда окидывала взглядом стол и убеждалась, что у малышки Элис всего вдоволь. «Вдоволь», – вожделенно повторяла Элис. Ей казалось, она больше никогда не узнает, что такое сытый желудок. Чувство голода преследовало ее везде, личико похудело и осунулось.
– Что-то ты какая-то вялая, – с неудовольствием заметила Мора. – Как ты зиму переживешь, если уже осенью тощая, будто грабли?
– Не переживу, – уныло ответила Элис. – Знаю, что умру. Я очень хочу есть, мне холодно, я устала от такой жизни.
– Не помрешь, – усмехнулась Мора. – Чтобы убить женщину, у которой все еще впереди, мало пустого желудка и холодного воздуха. Найди в себе мужество и питай им желудок, Элис. Научись драться, умирать тебе рано.
В конце октября в Боуэсе началась эпидемия, полдюжины детей и некоторые взрослые страдали рвотой, нередко захлебывались. Каждый день матери семейств за несколько миль являлись к хижине Моры кто с подарком, кто с головкой желтого сыра, а кто даже с пенни. На небольшом огне старая знахарка поджаривала корень фенхеля, высушивала его и толкла в порошок, а затем давала Элис листок хорошей бумаги, перо и чернила.
– Пиши молитву, – распоряжалась она. – Любую хорошую молитву на латыни.
Девушка с удовольствием брала в руки перо, неуклюже держала его распухшими, покрытыми мозолями пальцами, с чувством, что держит ключ от потерянного царства.
– Пиши! Да пиши же ты! – нетерпеливо подгоняла Мора. – Хорошую молитву от болезни.
Элис осторожно окунала перо в пузырек с чернилами и, шевеля губами, выводила на латыни простые слова молитвы «Отче наш» – первой молитвы, которой научила ее матушка Хильдебранда.
Мора с любопытством наблюдала за воспитанницей.
– Готово? – уточняла она.
Элис, у которой комок подступал к горлу, молча кивала. Тогда Мора брала листок, рвала его на шесть маленьких квадратиков, насыпала в каждый по щепотке приготовленного порошка и сворачивала так, чтоб тот не высыпался.
В первый раз Элис удивилась.
– Ты что делаешь? – поинтересовалась она.
– Колдую, – заговорщицки пояснила Мора. – Колдовство поможет нам за зиму нагулять жирок.
Она оказалась права. Жители Боуэса и крестьяне из окрестностей платили за черный порошок в особой бумажке по пенсу за упаковку. Мора купила еще бумаги и заставила Элис писать молитву «Отче наш». Девушка понимала, что в этом нет греха, но ей было не по себе, когда Мора рвала плотную, гладкую бумагу на части.
– Для чего этот порошок? – спросила однажды Элис, глядя, как старуха, сидя возле огня и зажав коленями ступку, толчет корень.
– Он хорошо помогает при болях в желудке. – Мора улыбнулась. – Но силу ему придает именно заговор, который ты пишешь.
– Это не заговор, а молитва, – презрительно сказала Элис. – Я не занимаюсь колдовством и не стала бы продавать поджаренный фенхель и два слова молитвы за пенни.
– Но это помогает им, – возразила Мора. – Они принимают порошок, а когда начинается приступ рвоты, произносят слова, написанные на бумажке. И приступ проходит.
– Как такое возможно? – раздраженно промолвила Элис. – Как отрывок из молитвы может помогать им?
Мора рассмеялась и повернулась к огню.
– Вы только послушайте речи этой беглой монашенки! – воскликнула она. – Вы только послушайте эту девчонку, которая выращивала на огороде лекарственные травы, работала в монастырской буфетной, в кладовой и в лечебнице, но все равно отрицает силу растений! Отрицает силу молитвы! Она помогает, девочка моя, потому что в ней есть сила. Перед молитвой необходимо вдохнуть в себя воздух. А это успокаивает. Чтобы молитва дошла до небес, надо открыть окно, а открыв окно, дышишь чистым воздухом. Тот, кто умер от рвоты, был слишком болен и слаб, слишком дрожал от страха в своих грязных комнатах. Заговор действует, потому что он имеет силу. Если веришь в него – он помогает.
Элис незаметно перекрестилась, ведь если бы Мора увидела, то стала бы издеваться над ней.
– Раз они могут платить за зелье, – между тем продолжала старуха, – значит, могут платить за хорошую еду и чистую воду. И есть шансы, что они выздоровеют до того, как болезнь их свалит. Богатым всегда покровительствует Господь.
– А если не поможет?
Лицо Моры застыло.
– Ты бы лучше молчала, – огрызнулась она. – А еще лучше молилась бы своей Мадонне, чтобы всегда помогало. Если не поможет, я постараюсь их убедить, что на них действуют другие чары, что на них наложено заклинание или они просто неправильно произносят слова молитвы. В случае неудачи я сразу пойду к их наследникам и постараюсь завоевать расположение и дружбу. Но если они мстительны, если скот у них тоже мрет, тогда нам с тобой придется держаться от Боуэса подальше, сидеть тише воды ниже травы, пока тело не похоронят и про усопшего не забудут.
– Это неправильно, – решительно заявила Элис. – В аббатстве мы лечили по старым книгам, знали свойства трав, которые выращиваем, готовили из них настойки и пили из мерных стаканчиков. А у тебя не лечение травами, а шарлатанство. Вранье и обман, приукрашенные ломаной латынью, какой только детей пугать.
– Шарлатанство, да? – яростно прошипела Мора. – Я умею так посмотреть на беременную, что у нее сразу случится выкидыш! В деревне есть люди, способные это подтвердить, считающие, что я одним щелчком пальцев могу убить здоровое животное, пока оно пьет, склонившись над корытом. В деревне есть люди, которые думают, что во сне со мной разговаривает сам дьявол и в моем распоряжении все его возможности.
– И ты не боишься? – спросила Элис.
Старуха резко и громко рассмеялась.
– Боюсь? А кто не боится? Но я больше боюсь умереть зимой от голода или холода, потому что у нас совсем нет дров. С тех пор как у меня украли землю, у меня не было выбора. И с тех самых пор я боюсь. Я ведь знахарка, как же мне не бояться. – Мора лукаво сверкнула глазами. – Впрочем, теперь я боюсь меньше, чем раньше. Гораздо меньше.
Она отложила в сторону ступку с пестиком и теперь спокойно раскладывала по бумажным квадратикам темный порошок.
– Правда? – уточнила Элис, уловив в ее голосе нотку боли.
– О да, – весело отозвалась Мора. – Если в Боуэсе станут искать ведьму, как ты думаешь, кого схватят первой? Старушку, у которой в сумочке несколько каких-то травок, живущую здесь много лет, от которой никогда не было большого вреда, или девчонку, миленькую, как смертный грех, которая ни с кем не общается и не заигрывает с мужчинами? Про нее не поймешь: то ли она еще девица, то ли уже женщина, то ли святая, то ли грешница. Она редко показывается в Боуэсе, но всегда в плаще и с платком на голове. Ни с кем не беседует, у нее нет ни одной подружки. Избегает мужчин и всегда смотрит в землю, когда кто-нибудь попадается на пути. Это тебе надо бояться, Элис. Это в тебе они видят очень подозрительную особу, ведь ты ни на кого не похожа. Это тебя считают колдуньей, которая лечит от рвоты. И тебя они станут славословить или проклинать. Бояться надо тебе, понятно?
– Как можно подумать, что это заклинания? – удивилась Элис. – Ты же с самого начала велела мне написать молитву, и я написала. Как они могут подумать, что я занимаюсь колдовством?
– Давай, давай! – Мора нетерпеливо махнула рукой. – Пиши еще! Еще пиши, слышишь? Надо завернуть несколько порций. Именно твои слова на бумаге придают силу порошку. С тех пор как ты вернулась, фенхель стал хорошо помогать от рвоты. Ходят слухи, что ты настоящая знахарка, а я только прислуживаю тебе. Говорят, что ты явилась прямо от самого дьявола. Что обгорелые края твоего платья – следы адского пламени и ты – невеста самого дьявола.
– Кто говорит? – осведомилась Элис; ее голосок чуть слышно задрожал. – Я не верю, что кто-то говорит такое.
– Лиза, жена Тома, – торжествующе сообщила Мора. – Она уверяет, что ты являешься Тому во сне. Во сне он шепчет твое имя, а это верный знак, что ты колдунья.
Элис зло рассмеялась.
– Ах да, – саркастически сказала она. – Том зовет меня, чтоб я спасла его от острого языка женушки.
– А ты прокляни ее! – Лицо Моры так и сияло в полумраке хижины. – А что? Попробуй! Прокляни ее, пусть сдохнет. Тогда Том вернется к тебе, уже вдовец и вдобавок богач с ее-то приданым. Твои загрубелые руки будут обрабатывать его землю, и ты увидишь, как она зацветет. Лиза – никуда не годная злая баба, никто не любит ее. И никто не станет по ней горевать.
– Хватит, – перебила Элис. – Тебе прекрасно известно, что я не стану этого делать, да и не владею я этими силами.
– Владеешь, еще как владеешь, – гнула свое Мора. – Ты знаешь это, и я тоже. Ты хотела сбежать от своих способностей, надеялась, что твой Боженька убережет тебя, если ты забудешь о своем даре. Но смотри, ты снова здесь, ты вернулась, словно никогда не пропадала. Безопасных монастырей не осталось, слышишь, Элис? Тебе некуда податься. Конечно, можешь жить здесь со мной, но можешь и уйти к мужчине. А чем плох Том? Когда вы были маленькие, он нравился тебе, и он так и не полюбил другую женщину. Ты вполне могла бы убить эту его Лизу. Ты должна убить Лизу! Я объясню тебе, как это сделать. Существуют сотни способов. А потом сможешь жить в свое удовольствие на ферме у Тома и мыться хоть каждый день, ты ведь истосковалась по комфорту. Сможешь даже повторять свои глупые молитвы. Подумай, как мы с тобой будем питаться. Одно крохотное заклинание – а какая большая разница. Сделай это, слышь, Элис!
– Не могу! – отчаянно воскликнула девушка. – Не могу. А если бы и могла, не сделала бы. У меня нет никакой силы, только знания, полученные в аббатстве. Я не буду повторять твои заклинания. Они пустые, они ничего не значат. И я никогда не стану пользоваться твоим искусством.
Мора пожала плечами и взялась перевязывать ниткой пакетики с порошком.
– А я так думаю, что станешь, – не сдавалась она. – И уверена, что в кончиках пальцев ты ощущаешь свою силу и на кончике языка тоже. Разве нет, моя Элис? Когда в одиночестве ты уходишь в пустошь и дует легкий ветерок, разве тебе не кажется, что ты способна направить свою силу, куда пожелаешь? Наслать на человека здоровье или болезнь? Богатство или бедность? Когда в аббатстве ты стояла на коленях, разве не чувствовала внутри себя и вокруг эту силу? Я в себе эту силу ощущаю, да. И в тебе тоже. Старая аббатиса оценила твои способности и захотела, чтобы они служили Богу. Ну а теперь ты свободна и можешь пользоваться своей силой как угодно.
– Нет, – отрезала Элис, покачав головой. – Я ничего не чувствую и ничего не знаю. У меня нет никакой силы.
– Посмотри на огонь, – тут же попросила Мора. – Посмотри на огонь.
Девушка повернула голову к очагу; кое-как наломанный торф горел оранжевым, в куче красных углей пылало толстое бревно.
– Сделай так, чтобы огонь стал синим, – прошептала Мора.
Перед мысленным взором Элис предстал образ синего пламени, она постаралась на нем сосредоточиться.
Языки пламени трепетали и плясали в очаге Моры, затем вдруг вспыхнули и загорелись ровным небесно-синим цветом. Да-да, угли горели синим, как яркое летнее небо, а пепел отливал темно-фиолетовым.
Старуха радостно засмеялась. Элис быстро отвела взгляд, огонь снова вспыхнул и стал оранжевым, как прежде. Она торопливо перекрестилась и раздраженно сказала:
– Прекрати свои штучки, Мора. Это все глупые фокусы, курам на смех. Я с детства знаю твои хитрые трюки, меня не обманешь.
– Так я ничего не трогала, – заметила старая знахарка. – Это ты смотрела, собственными глазами, ты все проделала своими умом и силой. Ты можешь, конечно, попытаться от себя убежать, как убежала от праведной жизни. Но никуда ты не денешься, и в конце концов тебе придется выбирать.
– Я монахиня, – сквозь зубы процедила Элис. – И не стану связываться с колдовством и прочей чертовщиной. Мне это не нужно. И ты не нужна мне. И твой Том мне тоже не нужен. Послушай теперь меня, Мора. Как только будет возможность, я уйду. Клянусь, если б я могла уйти сейчас, меня бы здесь уже не было. Мне ничего от тебя не нужно. Ничего, ты меня поняла? Если б я могла, я бы уехала немедленно и никогда бы не вернулась.
– Тихо, – вдруг прошипела старуха. Элис замолчала, обе женщины замерли.
– За дверью кто-то есть, – пояснила Мора. – Слышишь?
– Да, – тихо отозвалась девушка. – Лошадь. Нет, две лошади.
Быстрым движением Мора опрокинула котелок с водой на пылающий торф. Пламя сразу погасло, комната наполнилась густым дымом. Элис закрыла рот ладонями, боясь задохнуться.
Удар в маленькую деревянную дверь прозвучал как удар грома. Старуха и ее воспитанница прижались друг к другу, не отрывая глаз от двери, которая, казалось, сейчас разлетится вдребезги. Кто-то барабанил по ней рукоятью меча.
– Я открою, – вызвалась Мора; в темноте ее лицо было белым, как лицо утопленницы. – Полезай наверх и спрячься под одеяло. Если пришли за ведьмой, то пускай это буду я. А ты сможешь убежать. Никто не станет слушать бредни жены Тома, если другие ничего против тебя не имеют. Слава богу, на этой неделе никто не помер. Давай, девонька, у тебя нет другого выхода.
Без споров и колебаний Элис метнулась к стремянке и взлетела наверх.
– Иду, иду, – сердито прохрипела Мора. – Двери сорвете с петель у бедной старухи, окаянные…
Убедившись, что воспитанница надежно спряталась, она отодвинула деревянный засов. За дверью маячили огромные силуэты всадников – словно два великана, они закрывали собой почти все небо. За ними светили ночные звезды и плыли темные тени облаков.
– Нам нужна молодая знахарка, – сообщил один из них.
Его лицо было укутано, видимо, от холода, он был вооружен дубиной и коротким кинжалом.
– Молодая знахарка, ты поняла? – повторил всадник. – Где она?
– Да я и сама, по правде, не знаю, – захныкала было Мора, – ее нет…
Великан нагнулся, протянул руку, ухватился за платок на шее Моры и поднял старуху так, что их лица оказались как раз напротив. Лошадь беспокойно дернулась. Мора, задыхаясь, издала какой-то булькающий звук, ноги ее болтались.
– Это приказ лорда Хью, хозяина замка, – прогромыхал великан. – Он сейчас болен. Ему нужна молодая знахарка и ее заклинание против рвоты. Давай ее сюда, и мы не сделаем тебе ничего плохого. Даже заплатим. Если ты прячешь ее, я засажу тебя в этот вонючий сарай, заколочу дверь гвоздями и подожгу.
Он отпустил Мору, и та, едва удержавшись, снова обрела под ногами твердую почву. Кое-как войдя обратно в дом, старуха притворила дверь. Элис с белым, как полотно, лицом и вытаращенными от страха глазами сидела наверху.
– Я не пойду, – заявила она.
Мора сорвала платок с плеч, расстелила перед очагом и положила на него несколько горстей разных трав, молитвенник в черной обложке, четыре пакетика своего порошка, блестящий кусок кварца, перевязанный длинной лентой, и ступку с пестиком.
– Придется попробовать, иначе убьют нас обеих, – мрачно изрекла она. – Это твой шанс, хороший шанс. Другим-то всем помогло. Так что тебе придется рискнуть.
– Я бы могла бежать, – упрямилась Элис. – Могла бы на ночь спрятаться в пустоши.
– И оставить меня одну? Утром ты нашла бы меня мертвой. Ты слышала его слова? Он сожжет меня живьем.
– Им ведь нужна не ты, – возразила Элис. – Они бы не стали тебя жечь. Ты могла бы наврать им, что я ночую в Боуэсе. А я бы скрылась в пещере у реки, пока они меня ищут.
Мора устремила на нее сердитый взгляд и нахмурилась.
– Ты злая, жестокая девчонка, – сказала она. – Личико у тебя красивое, а душа злая. Значит, возьмешь и убежишь? Бросишь меня одну и я попаду к ним в лапы? По-твоему, лучше бы я погибла, лишь бы тебе не рисковать?
Элис только открыла рот, собираясь возразить, но тут Мора сунула ей в руки приготовленный узел и добавила:
– Ты бы с удовольствием поставила на карту мою жизнь. – Она подтолкнула Элис к двери. – Иди, иди, девочка, а я, когда смогу, навещу тебя в замке, узнаю, что с тобой стало. Посмотрю, на что ты способна. Они там и травы выращивают, и цветочки тоже. У тебя будет возможность применить не только мою науку, но и знания, полученные в монастыре.
Губы Элис дрожали. Она взяла узел и ответила:
– Я не могу. Я ничего не умею. Ничего не знаю. За всю жизнь я вырастила всего несколько трав, делала только то, что мне приказывали. А твои трюки – обман и чепуха.
Мора злобно рассмеялась. Один из всадников снова заколотил в дверь.
– Давай, девка, выходи! – крикнул он. – Иначе придется выкурить тебя оттуда!
– Возьми мои обман и чепуху, сложи со своим невежеством и попробуй спасти свою шкуру, – прошипела Мора; ей приходилось силой толкать воспитанницу к двери. – Поколдуй хорошенько. У тебя есть дар, я чувствую. Одной мыслью ты сделала так, что пламя загорелось синим цветом. Напряги все силы, они тебе скоро понадобятся, и сделай это ради себя. Сделай такой заговор, чтобы старый лорд выздоровел, иначе мы с тобой погибли.
Элис вышла в дверь и едва слышно простонала от страха. Слуга лорда наклонился, схватил ее под мышки и посадил перед собой на лошадь.
– Поехали! – скомандовал он.
Всадники развернули лошадей, успевших истоптать копытами все грядки, и канули в темноту; ветер унес вдаль топот копыт.
Мора постояла немного у раскрытых дверей хижины, не обращая внимания на холод и на дым погашенного очага, клубящийся за спиной, и прислушиваясь к тишине ночи. Значит, Элис уехала, вот так-то.
– У нее есть сила, – произнесла Мора, глядя в ночное небо, на облака, проплывающие в свете полумесяца. – Она поклялась, что уйдет, тут же за ней явились всадники, и вот она ушла. Интересно, чего она пожелает в следующий раз? Чего ей захочется?
