Текст книги "Долина в огне"

Автор книги: Филипп Боносский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Бенедикт услышал чьи-то быстрые шаги, дверь стремительно распахнулась, и хриплый, густой, как у мужчины, голос заорал на него:

– Ты кто такой? Как ты попал сюда? Кто оставил дверь открытой?

Женщина вцепилась ему в волосы и приподняла со стула. Она оторвала его руки от лица, но Бенедикт крепко зажмурился.

– А-а-а! – Голди шумно втянула воздух и захлебнулась от негодования, широко разинув свой кроваво-красный рот. Она с такой силой продолжала тянуть его за волосы, что губы его невольно растянулись в страдальческую гримасу.

– Ты, хочешь, чтобы меня зацапали, да? – вопила она, задыхаясь от ярости.

Не открывая глаз, Бенедикт хрипло закричал:

– Где Винс?

Она дернула его за волосы так, что он оскалился.

– Какой такой Винс? – взвыла она. – Твой старик? Передай своему папаше, чтобы он не смел больше шляться сюда!

– Нет, мой брат, – пробормотал осипшим голосом Бенедикт.

– Знать не знаю твоего окаянного брата! – орала она, больно дергая его за волосы. – Скажи ему от меня, что, если я его когда-нибудь здесь увижу, я его выгоню из дома! Я велю своим девкам заплевать его! Убирайся отсюда! И если я еще раз увижу, что ты шатаешься здесь и подсматриваешь за нами – тебе не поздоровится! Я возьму палку, дрянной, сопливый мальчишка, и проломлю твою дурацкую башку! Господи боже мой, и от какой только матери ты родился?

Она поволокла его к открытой двери и вышвырнула во двор. Бенедикт упал в гущу ирисов. Дверь с шумом захлопнулась за ним, загремел засов,

Бенедикт так и не раскрыл глаз.

4

Его всего трясло. Он не помнил, как выбрался из Дымного Лога, не видел дороги, по которой возвращался обратно к себе в Яму. Солнце еще не зашло, но ему казалось, что вокруг него – непроглядная тьма: он шел, как лунатик, уставившись в землю широко раскрытыми глазами.

Протяжный, жалобный скрип калитки вывел его из оцепенения; он остановился посреди двора, глядя, как калитка медленно затворяется за ним. По телу его пробежала дрожь. Кошка прыгнула с крыльца через сломанные перила. Он поднялся по ступеням – их было три – и постучал. Широко распахнув свежевыкрашенную входную дверь, он прошел по коридору и открыл дверь в кухню. Но там никого не было. Все дышало безмятежным покоем: белая скатерть на столе, плотно закрытые дверцы буфета, раздвинутые занавески на окне. На подоконнике в бледных лучах солнца кровоточила красная герань.

– Отец мой, – прошептал он пересохшими губами. Он снова прошел через слабо освещенный коридор и тихо постучал в дверь. Не получив ответа, он открыл ее. В эту комнату он приходил прежде к отцу Дару, а теперь, примостившись боком у окна, здесь сидел отец Брамбо с раскрытой книгой на коленях. Его тонкий профиль четко выделялся на фоне светлого окна.

– Отец мой, – повторил шепотом Бенедикт. Отец Брамбо испуганно поднял голову и чуть не вскрикнул от неожиданности.

Бенедикт, спотыкаясь, направился было к нему, но остановился.

– Я – Бенедикт, отец мой, – едва слышно произнес он и, устремив взгляд куда-то вверх, подошел поближе.

Отец Брамбо торопливо положил книгу на подоконник, повернулся к нему, нахмурился и спросил:

– Что случилось, Бенедикт? – Затем смущенно засмеялся. – Ты напугал меня!

Внезапно Бенедикт разразился рыданиями. Казалось, они вырывались из самой глубины его потрясенной души. Он бросился к отцу Брамбо и упал на колени у его ног. У отца Брамбо вырвалось удивленное восклицание. Бенедикт уткнулся лицом в колени молодого священника.

– Увезите меня отсюда, отец мой, – молил он прерывающимся голосом. – Пошлите меня в семинарию – увезите меня сейчас же! Я умру, если мне придется здесь оставаться! Я не могу здесь больше жить!

– Но что случилось? – с тревогой воскликнул отец Брамбо, приподнимая заплаканное лицо Бенедикта и пристально глядя в его измученные глаза. – Скажи мне, что случилось? Что ты наделал? – спрашивал он, испытующе глядя на Бенедикта. Затем он отвел глаза и осмотрелся вокруг. Взгляд его выражал растерянность; всякие новые осложнения беспокоили его. Он страдальчески вздохнул и прибавил: – Расскажи мне, что ты наделал, Бенедикт, и я постараюсь помочь тебе.

– Я хочу умереть, отец мой! – рыдал Бенедикт.

– Что ты говоришь? – изумился отец Брамбо. В голосе его звучали испуг и негодование, а его бледное лицо стало таким же напряженным, как у Бенедикта. – Какой у тебя несчастный вид, – прошептал он с нежной жалостью. Он не возражал, когда голова Бенедикта снова упала ему на колени, и стал рассеянно гладить его, скользя печальным взором по комнате. Он взглянул на трясущиеся плечи и дотронулся до руки Бенедикта. Она горела. – О матерь божья! – умоляюще воскликнул он вполголоса. – Скажи сейчас же, что ты наделал?

Но Бенедикт только отчаянно рыдал, и отец Брамбо беспомощно ждал, когда он успокоится. Он чувствовал, как горячие слезы мальчика проникают сквозь рясу на его колени. Он снова приподнял мокрое лицо Бенедикта и пристально всматривался в его полузакрытые глаза, словно искал в них ответа.

– В чем дело? – повторял он. – Кто-нибудь умер?

Бенедикт отрицательно покачал головой. Его глаза оставались закрытыми. Он слышал запах крепкого чая и какой-то другой, незнакомый запах и, высвободив голову из рук священника, закрыл лицо руками.

– Несчастный случай?

Тогда Бенедикт медленно отвел руки от лица. Ладони его были мокры от слез; они горели, как свежие раны. Он глубоко вздохнул, яростно стараясь унять невыплаканные слезы, снова положил голову на колени отцу Брамбо, повернувшись лицом к окну. Он долго оставался в таком положении, не произнося ни слова, чувствуя руку отца Брамбо на своей голове и слыша его учащенное дыхание.

– Отец мой, – вымолвил он наконец. Голос его звучал безжизненно, как будто издалека. – Я теперь тоже ненавижу Яму. Так же, как и вы, – я знаю. Здесь грязно и уродливо, я ненавижу всех, кто здесь живет.

Он посмотрел в окно: мимо проезжал пустой грузовик, и он вспомнил тот, другой грузовик, который так торопился покинуть Яму и, напрягаясь изо всех сил, полз по дороге как черепаха. Он вновь вспомнил, как отец Брамбо стоял наверху деревянной лестницы и со слезами на глазах глядел вниз на долину; увидел его удаляющуюся фигуру в тот вечер, когда отец Дар тщетно взывал к нему, прося его встретиться с прихожанами.

– Простите, что я пришел к вам, отец мой, – сказал мальчик, прижимаясь губами к черной рясе. – Я и н е знал, что иду сюда. Я сам не знаю, зачем пришел.

Воцарилось молчание. Молодой священник долго не отвечал. И вдруг в сознание Бенедикта явственно ворвался насмешливый голос отца Дара, словно старый священник вошел в комнату и вмешался в разговор: «Значит, ты тоже пришел сюда за мирским советом?» Бенедикт отвернул голову, стараясь не слушать.

– Я рад, что ты приходишь ко мне со своими горестями, – медленно промолвил отец Брамбо. Бенедикт прикрыл глаза и улыбнулся, радуясь успокоительной полутьме.

– Я хочу уехать, – сказал он. – Отец Дар много раз говорил мне, что я могу поступить в семинарию, когда захочу. Я хочу теперь же! Теперь! Пожалуйста, попросите епископа!

– Ты еще слишком юн, – ответил отец Брамбо и, словно желая смягчить свои слова, успокаивающе погладил его по голове. И вдруг прибавил: – Как чудесно это мгновение для меня, Бенедикт!

– Вы поможете мне, отец мой?

Отец Брамбо снова погладил его по волосам.

– Да, – ответил он, сжал губы, помедлил какое-то мгновение и ласково сказал: – Может быть, ты немного погодя расскажешь мне, почему ты решился на это именно теперь?

Он взял Бенедикта за подбородок своими нежными пальцами и приподнял его лицо.

– Немного погодя, – повторил он и помог Бенедикту подняться на ноги.

Бенедикт отвернулся и, стоя спиной к отцу Брамбо, сказал:

– Я был в Дымном Логе, отец мой.

Отец Брамбо встал со стула, поглядел на свою рясу, вытащил из кармана платок и вытер следы слез. Бенедикт не смотрел на него.

– Что? – спросил отец Брамбо, послюнив платок, чтобы еще потереть пятно.

– Я искал брата, – ответил Бенедикт вялым, бесстрастным тоном. – Мне сказали, что он там. – Мальчик остановился и облизал сухие губы. – Я... совершил грех, пытаясь узнать, где он. Я пошел туда. Я вошел в один дом... – Он повернулся к отцу Брамбо, лицо его выражало страдание. – Я знаю, что вы сейчас переживаете, отец мой! – с трудом выговорил он.

Отец Брамбо сунул в карман носовой платок.

– Ничего, ничего, – сказал он, облегченно вздохнув и широко улыбаясь. – Как ты напугал меня.

– Мне кажется, я согрешил, отец мой, – мрачно продолжал Бенедикт, отводя глаза в сторону.

Отец Брамбо кинул на него пронзительный взгляд.

– Согрешил? – повторил он.

Бенедикт ответил, не поворачивая головы.

– Я хотел пойти туда, отец мой. И не только из-за Винса. Я хотел посмотреть. Я надеялся, что увижу.

– Что увидишь? – переспросил отец Брамбо.

– Их увижу! – вскричал Бенедикт и словно через силу опустил голову и зажмурился. У него дрожал подбородок. Ведь он и увидел. Ведь руки, которыми он прикрыл глаза, не смогли этому помешать! – Девок, отец мой! – вскричал он в возбуждении. – Голых девок, проституток, там, в Дымном Логе.

Теперь он стоял молча, выплеснув из себя все слова. Комната продолжала жить своей обычной тихой и сонной жизнью. За окном хрипло кашляла, слегка подрагивая, Литвацкая Яма.

Наконец раздался голос отца Брамбо. Бенедикт поднял голову и прислушался. Священник повернулся к нему и сказал неуверенно:

– Я не совсем понимаю, о чем ты мне рассказываешь, но, если ты сам не совершил какого-нибудь греха, Бенедикт... – голос его дрогнул. Он вперил взгляд в Бенедикта. – Ты не совершил?..

Бенедикт вопросительно посмотрел на него. Священник вспыхнул, опустил глаза и повторил:

– Я имею в виду, ты, ты сам, Бенедикт. Ты не...?

Бенедикт понял. Кровь ударила ему в голову. Ему стало нестерпимо стыдно. Он поднял голову и холодно ответил:

– Нет, отец мой!

Священник нервно засмеялся.

– Я только хотел сказать... – произнес он, сильно побледнев, – что не совсем тебя понял. А ты... – Наконец он улыбнулся с серьезным видом и, взяв Бенедикта под локоть, проговорил: – Пойдем. Пойдем лучше на кухню. Там мы поговорим.

Он повел Бенедикта из комнаты – мальчик угрюмо следовал за ним. Отец Брамбо говорил теперь громче и оживленнее, чем прежде.

– Ты знаешь, миссис Ромьер в конце концов покинула нас. Не знаешь ли ты кого-нибудь, Бенедикт, кто мог бы прислуживать вместо нее? Может, у тебя есть какая-нибудь родственница?

Бенедикт молча покачал головой, идя за молодым священником.

– Впрочем, это не так уж важно! Обойдемся пока и без прислуги. – Отец Брамбо открыл холодильник, вынул бутылку молока и поставил на стол. Затем достал из буфета начатый пирог и поставил рядом с молоком. – Я люблю посидеть здесь в одиночестве за едой, – сказал он. – Бери, – прибавил он, избегая взгляда Бенедикта.

Священник взял кусок пирога и откусил.

– Теперь говори, – спохватившись, обратился он к Бенедикту. – Открой мне свою душу...

Но Бенедикт уже не мог говорить.

– Мне больше нечего сказать, – пробормотал он.

– Я хочу, чтобы ты считал меня не только своим духовным отцом, – сказал отец Брамбо, – но и своим другом.

Бенедикт покраснел. Он долго глядел на пирог, стоявший на столе, и наконец сухо произнес:

– Они сносят все дома в Яме, отец мой! Наверно, и нам придется уехать.

Он сжал руки, крепко сплетя пальцы. Тень отца Брамбо падала на занавеску. Красная герань кровоточила, горя на солнце.

– Я слабею, отец мой, – сказал мальчик. Мысли медленно формировались в его сознании. Почувствовав участливое внимание молодого священника, он с внезапным порывом доверия продолжал: – Я чувствую, что ослабеваю, отец мой. Еще совсем недавно я думал, что с годами стану гораздо сильнее, но на самом деле я становлюсь малодушнее, отец мой! Я думал, что каждый человек, каждый хороший человек должен ненавидеть зло... – он поднял глаза на священника, – а теперь дурное искушает меня! Мои мысли греховны. Я не знаю, как сопротивляться, я взываю ко Христу, но с каждым днем слабею. Мне очень тяжко, я сбился с пути. Иногда мне кажется, что я уже не могу отличить добро от зла. Разве мой родной отец, который ненавидит церковь, плохой человек? А католики в городе, продавшие церковь Банку, – разве они хорошие? Мой брат Винс очень дурной, я знаю, но он так добр к моей матери! Я встретил человека, его били в тюрьме и называли коммунистом. Но он хочет спасти наши жилища и создать союз – разве он скверный человек? А те, кто так избивали его, и те, кто требуют, чтобы мы отказались от своих домов, – разве они хорошие, отец мой? Что хорошо и что дурно? Я, как могу, стараюсь не поддаваться злу, но я не в силах ничему воспрепятствовать! – Он уперся ладонями в стол. – Моя вера слабеет! – вырвалось у него из самой глубины души. – Вера слабеет! Я хочу на время уехать отсюда! Я хочу учиться! Я хочу пожить в уединении, отец мой, побыть подольше в одиночестве, чтобы заниматься, чтобы укрепить свою веру, возродить и очистить душу! – Он поднял измученное лицо к отцу Брамбо, который внимательно слушал его с бледной улыбкой на губах. – Помогите мне, отец мой! – взмолился он.

Отец Брамбо приветливо улыбнулся, провел языком по пересохшим губам и сказал:

– Не произноси больше этих слов, Бенедикт, не говори, что вера твоя ослабела. Мы так тебя ценим. – Он поглядел на Бенедикта. – Я не хочу, чтобы ты еще хоть раз это повторил! – вскричал он. В голосе отца Брамбо прозвучала настойчивая просьба, даже приказание. – Ты не должен так думать! – Бусинки пота выступили у него на лбу, и Бенедикт пристально смотрел на них. На светлых волосках над верхней губой тоже выступил пот. Взгляд отца Брамбо сосредоточился на какой-то точке позади Бенедикта. – Такие мысли тревожат и волнуют каждого из нас время от времени, – продолжал он нервно, слегка охрипшим голосом, – но мысли эти проходят... Они перестают нас беспокоить. По самой своей природе зло часто незримо проникает в добро, иногда принимает личину добра. И только вера обладает способностью распознавать за обманчивым внешним обликом черную душу зла. Вера, Бенедикт, абсолютная вера в торжествующую церковь! Тяжелые приступы мучительной духовной борьбы – это те горькие испытания, через которые со славой прошли самые великие святые нашей церкви. Обращайся к нему, Бенедикт, обращайся в такие минуты к нашему господу богу. Вручи ему свою душу. Бог тебя не оставит!

Голос его сорвался. Он помолчал с минуту, словно исчерпал все свои доводы, и потянулся через стол к Бенедикту. Тот сидел потупившись.

– Никогда, никогда не слабей! – снова вскричал отец Брамбо, обеими руками отталкиваясь от стола. – Приходи ко мне, когда тебя будет мучить искушение! Мы будем вместе молиться, чтобы господь дал нам силы, мы будем вместе бороться и изгоним злые, чудовищные мысли, которые являются даже во сне и так терзают нас, что мы просыпаемся в холодном поту от страха или пылая от ужаса и стыда, чувствуя на себе дыхание... – он глубоко вздохнул, грудь его поднялась, —... злого искушения!

– Хорошо, отец мой, – тихо ответил Бенедикт, опустив глаза, чтобы не видеть лица священника.

Наступило тревожное молчание. Бенедикт, чувствуя, как священник, задыхаясь, пытается совладать со своим волнением, сидел, низко опустив голову.

Потом рука отца Брамбо коснулась его руки, и когда он поднял глаза, то увидел, что отец Брамбо уже улыбается, устремив взгляд куда-то вдаль. Лицо молодого священника было покрыто легкой сеткой испарины, на губах запеклась пена. Наконец его глаза остановились на Бенедикте, он тихо улыбнулся мальчику и сказал:

– Немного позднее мы пойдем в церковь, ты и я, и вместе помолимся.

– Отец мой, – тихо прошептал Бенедикт. – Отец мой, как мне хорошо сейчас, когда я с вами – здесь или в церкви. Я чувствую себя добрым, справедливым, спокойным. – На губах мальчика мелькнула слабая улыбка, и он добавил: – Но когда я ухожу из церкви, когда я иду туда... – он локтем показал на дверь, – там совсем другое.

Отец Брамбо не слушал. Капельки пота на его лице медленно высыхали, он смотрел на Бенедикта все с тем же отсутствующим выражением.

– Я знаю, я понимаю, – промолвил он.

– В тот день... – начал Бенедикт. Теперь ему очень хотелось поговорить с отцом Брамбо. Он бросил на него взгляд и перевел глаза вниз, на свои руки. – Вы помните, как в тот день они выбрасывали негров из их домов?

Отец Брамбо покачал головой.

– Пришли солдаты и выкинули их на улицу, – сказал Бенедикт, глядя вниз. – Они явились и к матушке Бернс; я пытался помешать им, когда они начали выбрасывать мебель на дорогу. Я сказал им... – он с мольбой поднял глаза на священника, – я сказал им, – продолжал он, беспомощно захлебываясь потоком слов, – что я прислуживаю в церкви, чтобы они спросили обо мне отца Дара; я просил их подождать, пока матушка Бернс не вернется домой, но...

Теперь улыбка отца Брамбо потеплела. Лицо стало спокойным, напряженность спала.

– О Бенедикт, – заметил он мягко, – ты пытаешься нести все бремя мира на своих плечах! Тебе не следовало сопротивляться солдатам. Вместо этого нужно было прийти сюда.

– Я знаю, отец мой, – смиренно ответил Бенедикт, – но об этом-то я и говорю. Мне тогда на ум не шли ни церковь, ни молитвы. Эти люди были воплощением зла, и мне хотелось убить их!

– Но возможно, негры и сами были не прочь покинуть свои лачуги, – осторожно возразил ему отец Брамбо. – Они теперь поселятся в лучших жилищах, – сказал он. – Может быть, в конце концов это обернется к лучшему для них.

– Теперь они живут в лесу, отец мой, – произнес Бенедикт.

– В лесу? – повторил священник.

– И матушка Бернс тоже.

– В каком лесу?

– За Пыльной фабрикой. Они выстроили там хибарки и поселились в них. Видите ли, отец мой, – доверительным тоном прибавил мальчик, – некоторые из них остались без работы, и им больше некуда деться.

Отец Брамбо вздохнул; по его тонкому лицу скользнуло раздражение.

– Мне никогда не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, – сказал он холодным тоном. – По правде говоря, я не гожусь для этого.

Бенедикт поднял голову с надеждой.

– Если бы вы захотели, – сказал он, – пойти со мной в лес...

Отец Брамбо закрыл глаза и отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – пусть они придут сюда, в церковь.

– А может быть, если бы вы послали письмо Компании?.. – начал Бенедикт.

Священник, все еще не открывая глаз, мотнул головой.

– Нет, нет, Бенедикт, – сказал он терпеливо. – Я не могу вмешиваться в такие дела, даже если бы это и принесло пользу, в чем я сомневаюсь. Я ничего не знаю о Компании, но, Бенедикт, и богатые и бедные – одинаково равноправные члены нашей церкви. Мы не имеем права становиться на сторону одних против других. Мы заботимся о душе, – сказал он, указывая себе на грудь.

Бенедикт посмотрел на то место, к которому прикоснулся отец Брамбо. Беспокойный завод хрипло кашлял вдали. Разглядывая свои пальцы, Бенедикт спросил:

– Вы напишете обо мне епископу?

Отец Брамбо кивнул в знак согласия.

– Я бы сделал это даже и без твоей просьбы, – сказал он, глядя поверх Бенедикта. – Видишь ли, Бенедикт, церкви очень дороги такие, как ты. – Он улыбнулся мальчику. Послышался какой-то шум. Отец Брамбо поднял голову и замер от удивления. Бенедикт обернулся. В дверях, прислонившись к косяку, опустив тяжелую косматую голову, босоногий, в подтяжках поверх теплой фуфайки, стоял отец Дар. Он глядел на них с хитрой улыбкой. Выцветшая кожа собиралась неровными складками на его дряблом лице. Взгляд его упал на молоко и пирог на столе, и он радостно вскричал:

– А здесь, оказывается, вечеринка!

Он вошел в комнату; крупные, квадратные ногти на пальцах его ног были синими, в трещинках. Он положил узловатую руку на плечо Бенедикта, успокоительно погладил его и неверными шагами направился к холодильнику.

С трудом нагнувшись, он заглянул внутрь, затем приподнял крышку, чтобы посмотреть на лед, и, повернув голову, к которой прилила кровь, спросил:

– Все выбросили?

Он подозрительно уставился на отца Брамбо, а тот повернулся лицом к окну и сидел, крепко сжав губы.

Отец Дар пожал плечами, порылся в кармане и вытащил доллар.

– Бенни, мальчик мой, – сказал он заискивающим тоном, – сбегай-ка за угол и принеси своему старому священнику бутылку пива.

Бенедикт стал с неохотой подниматься.

– Оставайся на месте! – внезапно подскочив в своем кресле, вскричал отец Брамбо голосом резким, как удар хлыста.

Тяжелая, с густой копной волос голова отца Дара неуклюже повернулась к нему. Старик внимательно поглядел на отца Брамбо.

– Вы отказываете мне в бутылке пива? – спросил старик напыщенно, начиная часто и тяжело дышать.

Отец Брамбо не смотрел на него, он нервно стиснул руки, лежавшие на коленях. Отец Дар снова повернулся к Бенедикту.

– Бенедикт, дружок, – сказал он тихо и вкрадчиво, – беги поскорей и окажи эту маленькую услугу старику. Это тут же за углом. Вот тебе деньги. – Он протянул доллар, который беспомощно повис в воздухе. Голос отца Дара звучал, как хрип затравленного зверя, залегшего в кустах. Он переводил взгляд с одного на другого, потом прерывистым шепотом сказал отцу Брамбо:

– Чего вы добиваетесь? Восстанавливаете мальчика против меня! Где моя одежда? – спросил он.

– Вам прекрасно известно, где она, – ответил молодой священник, кинув на Бенедикта беглый взгляд.

Отец Дар повернулся к Бенедикту.

– Он прячет мою одежду, – пожаловался он и невесело засмеялся. – Вот все, что он мне оставил!

Бенедикт изумленно уставился на него, потом перевел глаза на отца Брамбо. Отец Дар поймал взгляд Бенедикта и стал торопливо убеждать его:

– Скажи, ему, Бенедикт, скажи ему, дружок, объясни ему, что делает рабочий человек, когда возвращается домой после работы. Разве кто-нибудь посмеет отказать ему в кружке пива после восьми или десяти часов рабского труда у пылающей адской печи при открытой топке? А я, разве я не служил по восемь, десять, двенадцать часов в день, год за годом, в таком же раскаленном преддверии ада – и разве я не имею права на кружку пива, чтобы время от времени немного затуманить себе мозги? Скажи ему, Бенедикт.

Бенедикт молчал.

Отец Дар перевел взгляд на отца Брамбо, и вдруг молодой священник спросил:

– Вы что, пытаетесь сделать из мальчика преступника?

Отец Дар вздрогнул: его тяжелая голова медленно и неуверенно качнулась.

– Преступника? – повторил он.

– Вы посылаете его в кабак, – сказал отец Брамбо, брезгливо выговаривая это слово и понижая голос, – вы, приходский священник.

Тяжелое, тягостное молчание нависло над ними. Отец Дар смотрел куда-то вбок не мигая; он несколько раз повторил слово «преступник», будто заучивая его наизусть, и, взглянув на Бенедикта, а потом на своего помощника, покачал головой.

– Он прав? – внезапно спросил он Бенедикта. – Прав? – Бенедикт отвел глаза; старик схватил его за руку и заставил повернуться к нему лицом. – Он прав? – закричал он.

Бенедикт молча сделал отрицательный жест. Отец Дар, торжествуя, отступил назад и оглядел отца Брамбо с головы до ног.

– Вы молоды, сын мой, – сказал он с грубой снисходительностью, – вам еще придется здесь многому научиться. Первое: вы не должны бросать вызов установившимся обычаям. Второе, – сказал он жестко, – вам не следует бежать от народа. – Он снова оглядел молодого священника суровым взглядом из-под нависших бровей. – Скажи ему, Бенедикт, – произнес он, подтолкнув Бенедикта. – Поддержи меня. Ведь здешние жители всегда присылают мне на пробу собственное пиво, когда открывают новую бочку, потому что считают меня своим человеком. Я, так сказать, всегда и всюду с ними: на заводе, в шахтах, я вместе с ними сую свой старый нос в доменную печь, так же прожигаю себе штаны, как они. Скажи это ему, Бенедикт! – приказал он. – Скажи ему, разве это не чистейшая правда, мальчик? Ты-то это знаешь, ты родился здесь, ты сумеешь сказать ему!

Бенедикт утвердительно кивнул, опустив глаза.

Отец Дар подошел к столу и, перегнувшись через него, погрозил пальцем отцу Брамбо, непроницаемое лицо которого выражало лишь ироническое терпение.

– Им нравится, что вкусы мои не расходятся с их вкусами! – продолжал он. – Они ценят и уважают человека, который любит их пиво, который выпечен из того же теста, что и они, так же грешен, как и они, и, если говорить правду, проводит в исповедальне столько же времени, сколько они! Скажи ему это, – он почти кричал, взывая к Бенедикту. – Ты знаешь всю правду! Даже вода, в которую я окунал тебя, когда крестил, дитя мое, была грязной от заводской копоти! Правда у тебя в крови!

Отец Дар похлопал Бенедикта по плечу и приблизил свое широкое лицо к его лицу. Бенедикт почти в упор глядел в налитые кровью глаза священника.

– Ты должен помогать моему помощнику своими советами, Бенедикт, – сказал он величаво. – Ни семинарии, ни книги не могут всему научить! – Он подтянул штаны и снова заглянул в холодильник. – Помнится, я оставил здесь две бутылки, – пожаловался он. Потом выпрямился, лицо его стало багрово-красным, и он заревел: – А, миссис Ромьер! Старая хрычовка забрала их с собой, когда наш молодой священник выгнал ее!

– Я попросил ее оставить этот дом, – сказал отец Брамбо холодным, почти официальным тоном, – потому что застал ее за выпивкой в кухне. Она была пьяна! – Он посмотрел на Бенедикта, как будто объяснение предназначалось в первую очередь для него.

– Что?.. – снова заревел отец Дар. – Да ведь она получала тут сущие гроши, неужели вам жалко, чтоб она выпила глоток-другой для утешения? – Он уставился на своего помощника, потом пожал плечами. – Если бы вы иногда сами прикладывались, вы бы не замечали, когда это делают другие, – он прищурился, поглядел исподлобья на отца Брамбо и добавил убежденно: – Через несколько лет вы тоже начнете подливать водичку в церковное вино!

Отец Брамбо вспыхнул.

– Бенедикт, – задыхаясь, воскликнул он, – ты слышал, что он сказал? Ты слышал?

Бенедикт залился ярким румянцем.

– Отец мой, – сказал он нахмурившись, – разрешите мне проводить вас наверх.

– Куда он спрятал бутылки? – снова заволновался отец Дар. – Он затеял со мной скверную игру. Иезуит! Ему следовало бы быть иезуитом. Ты знаешь, Бенедикт, – обратился он к мальчику тихо и доверительно, но стараясь, чтобы отец Брамбо, который сидел, опустив свое побледневшее лицо, слышал его слова, – среди нас появился хитрейший иезуит! Политикан, дипломат, соглядатай... Он приехал сюда из Бостона, со своим культурным произношением, приехал сюда, к нам, Бенедикт, – многозначительно подчеркнул старик, покачивая головой, – в эту дыру, самую зачумленную во всей стране, где не только тела, но даже души жителей так густо покрыты копотью и пылью, что их невозможно распознать и на небесах! Зачем он явился? – спросил старый священник, придвинувшись и чуть не потеряв равновесие. Он заговорил еще тише, будто отец Брамбо пытался его подслушать. – Кто вдруг вспомнил отца Дара, которого сослали сюда двадцать лет назад, сразу после стачки шахтеров, потому что и он внес свою маленькую лепту в борьбу против Компании? Кто вспомнил его, погребенного все эти годы в прогнившей старой церкви, которая уже почти совсем развалилась? За ним стоит епископ! – вскричал отец Дар, выпрямившись и воздев руку над своей лохматой головой. – Он принес с собой дух интриги! Творятся темные дела! Разве он пришел как пастырь к своей пастве? Посмотри-ка на него, Бенедикт, и скажи мне, что ты чувствуешь сейчас в глубине души? – Он повернул к себе Бенедикта и зажал его щеки между своими ладонями. Мальчик стоял перед ним и беспомощно смотрел на отца Брамбо, широко открыв рот, как рыба. Отец Брамбо словно окаменел и глядел в сторону. – Посмотри на него! – приказал старый священник. Руки его дрожали, пальцы больно впивались в щеки Бенедикта. – Разве он похож на человека, готового разделить жизнь с бедняками, с отверженными шахтерами и рабочими, которые, умирая от усталости, бредут в церковь, чтобы немного всхрапнуть во время обедни, с людьми, от которых за милю разит трудовым потом? Разве он похож на их учителя и друга? Спроси его, Бенедикт, сможет ли слух его выдержать ломаный язык наших жителей, сможет ли он примириться с их исковерканными представлениями о жизни; предупреди его, Бенедикт, – ведь ты умеешь говорить с ним, – предупреди его, разъясни, что ему часто придется затыкать свой бледный нос, когда он будет находиться среди этих душ, уже сейчас обреченных искупать свои грехи в чистилище нищеты и непосильного труда. Пусть он пойдет – проси его, Бенедикт, чтобы он пошел, – к молоху; пусть пойдет на Завод, и падет ниц перед ним, и попросит Завод вернуть бесчисленное множество сожранных им человеческих душ: людей, раздавленных под колесами, сожженных дотла, людей, чьи кости молох ломал одну за другой, пока они не превратились в прах. Скажи ему, Бенедикт! – молил отец Дар. Слезы внезапно брызнули у него из глаз, полились по щекам, слова с хрипом вырывались из горла. – Скажи ему, Бенедикт, – вскричал он прерывисто и, задыхаясь, дико уставился на Бенедикта. – Спроси, когда его призовут исполнить последний обряд, сможет ли он в обугленной массе, которую на лопате вытащили из горячей печи, признать человеческое существо; хватит ли у него сил благословить ящик с пеплом или осенить крестным знамением слиток чугуна, в недрах которого покоится прах несчастного рабочего, навеки заключенного в эту темницу, из которой его не высвободит даже взрыв динамита, а лишь адское пламя! – Голос старого священника окреп, он протянул к Бенедикту трясущиеся руки. – Скажи ему все это, Бенедикт, – старик всхлипнул, – а потом спроси его, считает ли он себя подходящим человеком для этих людей и для этих мест!

Тяжело дыша и брызгая слюной, он тыкал Бенедикта в грудь и кивал в сторону отца Брамбо, но тот не шевелился. Старик подошел к буфету, открыл его, потом, волоча ноги, вернулся на прежнее место и вытащил из кармана письмо.

– Вот оно! – сказал он, похлопывая по конверту и с удовлетворением увидев, что отец Брамбо неотрывно смотрит на письмо. – Хочешь прочитать? – спросил он Бенедикта. – Ты знаешь, что в письме? Нет? Зато он хорошо знает! – отец Дар кивнул с таинственным видом в сторону отца Брамбо. – Но я скажу тебе. Это маленькое письмецо, – продолжал он, стуча по письму указательным пальцем, – сделает нас всех богатыми! Озолотит и нас, и нашу церковь! Я расскажу тебе, Бенедикт, если это тебя интересует, почему сей иезуит внезапно появился в нашей зеленой долине. – Он снова похлопал по письму. – Здесь обо всем написано, – заявил он с многозначительным видом. – Богатство, новая церковь, Бенедикт, большая новая церковь! Он знает, – добавил старик, хитро поглядев на отца Брамбо и доверительно кивая Бенедикту, – он знает, о чем это письмо. Очень хорошо знает, – повторил отец Дар с решительным видом. Прищурившись, он посмотрел на молодого священника и снова понизил голос. – Они засунули меня в эту дыру и забыли обо мне – я боролся за объединение горняков в союз, Бенедикт, и они выслали меня сюда, чтобы я, всеми забытый, оставался здесь до конца дней моих. И вдруг нам повезло – Компания снова обратила внимание на нас, и тогда епископ вдруг вспомнил о моем существовании. Потому-то и приехал сюда этот молодой шпион – он должен проследить за тем, чтобы я не сорвал их планы, чтобы моя земная любовь к моим прихожанам, принесшая мне столько горестей, не расстроила расчеты тех, кто больше всего на свете любит золото, мой юный друг. – Он похлопал по своему карману. – Целое состояние, Бенедикт, – повторил он. – Сумма, которая может поразить воображение! Деньги на новую церковь! А наш иезуит узнал об этом! – сказал отец Дар. – Новости быстро распространяются; вот он и явился сюда, как стервятник на пиршество! – Старик с силой хлопнул Бенедикта по плечу и громко вскричал: – Я пленник, Бенедикт, в своей собственной церкви, в своем собственном доме. Но скажи ему, Бенедикт, что я не одинок, – наша старая церковь останется на месте, люди поддержат меня. Нет! – говорим мы им... – Он вытащил из кармана письмо и помахал им над головой. – Нет! – говорим мы Компании, – нет, нет и нет!