Текст книги "Семья Наливайко"

Автор книги: Федор Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

X

Максим оформил документы, купил билет. Он был уже настоящим пассажиром. Он старался уверить самого себя, что равновесие восстановлено – он уезжает деловым человеком, его ждет важная работа. К станции приближался поезд, который должен был увезти его из Кара-Кургана.

Он остановился, прикрыв рукой глаза, не замечая устремившейся к нему молодой женщины в синем берете и белом овчинном полушубке, подпоясанном широким красноармейским ремнем.

Женщина вдруг обняла его и крепко прижалась щекой к лицу. Он не успел еще сообразить, что произошло, как вдруг горячие слезы женщины брызнули ему в лицо. В первое мгновение он подумал, что это измученная ожиданием жена или сестра какого-нибудь фронтовика, обознавшись, бросилась на шею чужому человеку. На лицах перронных зевак он видел сочувствие и недоумение, даже невольную улыбку. Всем было ясно, что женщина в полушубке ошиблась.

Ничего и никого не замечая, женщина оторвалась на мгновение и посмотрела на Максима счастливыми глазами. Все лицо ее – мокрое, возбужденное – сияло от радости.

Максим сконфуженно заглянул в это лицо и вдруг сам обнял женщину в полушубке, прижал ее голову к груди и, склонившись над ней, разразился тяжелым, мужским рыданием.

Поезд с шумом отошел, но Максим даже не заметил. Не обращая внимания на собравшихся вокруг людей, он приподнял голову улыбающейся женщины и целовал ее мокрые щеки, вытирал своим носовым платком ей глаза.

– Как ты сюда попала, Аня? – спросил он охрипшим от волнения голосом.

– Как видишь, – говорила Анна Степановна, все еще держа руку Максима в своей руке и глядя на него сверкающими от слез глазами. – Я разыскивала вас всех, но разыскала только Клаву, через Бугуруслан. Она в Бузулуке жила. Мы с ней вместе переехали в эти края. Ты уже видел ее? Мне показалось, что ты уезжаешь.

Говоря так, Анна Степановна хмурилась. Она не знала, что и как сказать о Клавдии. Он понял ее и, стараясь говорить беспечным тоном, произнес:

– Да, собирался уехать… Что ж мне на Клаву смотреть? Пусть на нее теперь ее муж смотрит…

– Ну, все равно, ты сегодня не уедешь, – сказала Анна Степановна, – поезд уже ушел. Дай чемодан, я здесь пристрою.

Она быстро отнесла чемодан в помещение станции, затем вернулась, взяла Максима под руку и увела к пакгаузам, против которых подростки очищали от снега запасные пути.

Максим не мог понять, куда и зачем она его ведет. Он не успел спросить ее об этом. Анна Степановна подошла к ребятам и весело заговорила с ними. Мальчики и девочки окружили ее, смеясь и беззаботно болтая. Наконец Анна Степановна что-то сказала ребятам уже серьезно, и они снова взялись за лопаты, продолжая прерванную работу. Анна Степановна подошла к Максиму, еще раз оглянулась на ребят и, сдерживая довольную улыбку, крикнула им:

– Смотрите не опоздайте на репетицию!

Затем сказала, обращаясь к Максиму:

– Это мой драмкружок, а там дальше – хористы и танцоры. Хорошая самодеятельность, правда?

– Это школьники? – спросил Максим. – Значит, ты в школе работаешь?

– Не совсем так. Я работаю на станции. Что ты так удивляешься? Занимаюсь разной черной работой и…. на дежурного помощника учусь. Я сразу же на Турксиб пошла. Во-первых, здесь веселее, всегда много людей проезжает… Встретить можно кого-нибудь… А во-вторых, когда мы сюда приехали, в школе не было свободных мест. Пришлось искать любую работу.

– Это и есть «во-первых», – поправил Максим.

– Ну, все равно… Я очень довольна своей работой. И от школы я тоже не оторвалась – здесь, при десятилетке, руковожу художественной самодеятельностью. Устраиваем концерты в пользу семей фронтовиков. А в свободное время очищаем пути… Вместе с домохозяйками. В общем, интересно живем! – Анна сдержанно рассмеялась. – Вот мы какие! Турксиб теперь на фронт работает. Надо, чтобы поезда без помех, быстренько бегали. – Анна снова взяла Максима под руку. – Пойдем, мне надо еще к начальнику станции забежать… насчет лопат. Лопаты у нас дрянные… из фанеры.

Они вошли в узенький коридор, где суетились люди в черных шинелях, с фонарями или сигнальными флажками в руках. На одной из дверей висела табличка: «Начальник станции». Анна Степановна собиралась постучать, но дверь распахнулась, и из кабинета вышел Княжанский – в шапке-ушанке и пальто. Он сердито говорил, обращаясь к шедшему позади него человеку в железнодорожной форме:

– Вы обязаны позаботиться о дополнительных платформах. Мы даем сверх плана продукцию. А вы?

– Турксиб загружен по горло, – возразил начальник станции, запирая кабинет.

– Я говорю о платформах, – резко сказал Княжанский. – Позвоните в управление дороги. Иначе мы будем телеграфировать наркому.

– Управление не поможет, – также повышая голос, сказал начальник станции. – Платформ не хватает. Когда-то здесь был разъезд, а теперь что? Десять клиентов обслуживаем.

– Я еду в Алма-Ату, – сказал Княжанский. – Скажите, сегодня будет добавочный пассажирский?

– Будет, – пробормотал начальник станции. – Да вы не торопитесь, Леонид Петрович. Я сейчас свяжусь с диспетчером. Кроме того, саксаул сгрузим… Уладим как-нибудь.

– Ну, сегодня ему не до лопат, пойдем домой, – сказала Анна Степановна, подталкивая Максима к выходу.

Княжанский заметил ее и хотел подойти, но вдруг узнал человека, стоявшего рядом с Анной, и, поклонившись, с озабоченным видом достал из кармана папиросы. Начальник станции предусмотрительно вынул зажигалку. Пока они закуривали, Анна Степановна вышла на перрон, увлекая за собой Максима.

– Ты с ним знакома? – спросил он удивленно.

– Да, – сказала Анна Степановна. – Мы ехали вместе, в одном вагоне. Он, я и Клавдия… Он криворожец.

Анна Степановна принесла чемодан. Максима и заговорила шутливым тоном, уводя его в сторону поселка:

– Пойдем, Максимка, я тебя рисовой кашей угощу.

И, поглядывая на него блестящими округлившимися глазами, Анна Степановна без умолку говорила, расспрашивала о матери, Андрее, Викторе…

«Почему она про Романа не спрашивает? – мучительно думал Максим. – Неужели не знает, что он погиб?»

Он рассказал ей о встрече с матерью в колхозе «Луч».

Анна Степановна приостановилась, спросила:

– Помнишь, как она не любила меня?

– Мать всех нас любит, – возразил Максим.

– Нет, нет… Я для нее падчерицей была. Сознайся, Максимка, ведь она невзлюбила меня из-за Клавы…

– Ошибаешься. Мать думала, что ты к нашему Роману равнодушна.

– Я… равнодушна? – почти закричала Анна Степановна.

Они снова пошли, и Анна Степановна продолжала с какой-то торопливостью, словно хотела все сразу высказать или боялась, что ей помешают:

– Клавдия скрыла от меня мамин адрес. И свои адреса она меняла… боялась, что мать разыщет ее. Мы с Клавдией сначала вместе жили, но ей скучно стало жить со мной под одной крышей. Она все с Княжанским дружила, а мы с ней – разные. Княжанский тогда ее в школу устроил. В «Красном пути». Сказать по правде, он хороший человек, но я не люблю его – сама не знаю за что.

– Наверное, за то, что его Клава любит.

– Не думаю, – быстро возразила Анна Степановна. – Она тебя помнит и любит, Максимка. Это я тебе говорю как женщина.

Максим остановился посреди дороги, тяжело дыша.

– Она только в одном виновата – не дождалась тебя, – прибавила Анна Степановна сдавленным голосом. – А вот я жду Романа.

– Ты что-нибудь знаешь о нем? – осторожно спросил Максим, отвлекаясь от утомившего его разговора.

– Я все-таки разыскала маму и написала ей. Она, наверное, знает. Я так рада, что мне ее адрес прислали. Ведь я не знаю, где и как мне Романа искать.

Анна Степановна остановилась перед дверью маленькой, сложенной из самана избы:

– Вот мы и дома.

Пройдя сени, наполненные соломой и серебристыми ветвями молодого саксаула, они очутились в чистой комнате с корейским каном. На блестящей циновке сидели ребята – трое мальчиков. Один совсем маленький, в теплой розовой рубашке, пухленький, как все здоровые ребята; у него были большие серые глаза, похожие на глаза Романа. Второй был постарше; он с любопытством рассматривал затрепанную книжку с желтыми и коричневыми зверями. Третий – мальчишка лет семи, белобрысый, с жестким чубом, торчавшим над красивым круглым лбом, деловито помешивал ложечкой рисовую кашу в пиале, видимо собираясь кормить малышей. Все трое удивленно глядели на незнакомого дядю в шинели и молчали.

– Это все твои? – спросил Максим. – Где же ты их набрала?

– Всех вывезла, – оказала Анна радостно. – .Своего и малышей Кирилюка… Он ведь в партизаны ушел.

– Как же ты спаслась, Анечка? Ведь ты же осталась в Сороках?

Анна Степановна засмеялась:

– Знаешь, Максим, когда человек чего-нибудь сильно захочет, он все сделает, всего добьется… Честное слово. Мне теперь уже ничего не страшно. Я, как кошка, Максим, тащила их через фронт по одному. Сначала в лесу спрятала… Валька – молодец, – Анна Степановна глазами указала на старшего мальчика. – Знаешь, что он сделал, чтобы малыши не ревели? Бинт им в рот запихивал. Я думала, задохнутся… Нет… Выжили… Теперь богатырями будут.

Анна Степановна перевела дыхание:

– Вальку осколком ранило, а он молчит, как в рот воды набрал. Я его последним перетащила. Боялась, что опоздаю… Снаряды уже совсем близко начали рваться… Но как же кинуть его одного… посреди леса… Знаешь, как страшно было: по одну сторону двое маленьких… сыночек и другой. А по другую сторону – Валька, раненный. Какой он терпеливый, Максим! Если бы ты видел, какими глазами он посмотрел на меня, когда я опять подползла к нему. Он меня всю дорогу целовал… Эх, что вспоминать! Никакими словами этого не выразить!

Анна Степановна ладонью смахнула набежавшие на глаза слезы и тихо сказала:

– Одного только боюсь… Боюсь того дня, когда нужно будет с ними расстаться. Когда они своего батьку найдут. Да пусть лучше скорее этот день придет.

Она хотела еще что-то сказать, но в комнату вошла кореянка, видимо соседка.

– Одна женщина заходила к вам… – сказала она. – Та, что осенью гостила у вас… Детей трогала и плакала…

Максим и Анна Степановна переглянулись. Сердце у Максима упало: он догадался, что это была Клавдия.

Клавдия хотела скрыть от учителей, что бывший муж приезжал к ней. Но слух, неизвестно от кого исходивший, распространился так широко, что даже ученики узнали об этом и еще перед уроком чистосердечно поздравили свою учительницу.

В поселке Клавдию любили и сочувствовали ей: она всем сказала, что муж ее погиб на фронте. И никого не возмущало то, что у нее бывает главный инженер шахты. Она, мол, была человеком свободным. Ей могли только завидовать некоторые приятельницы – ведь Княжанский был известным человеком в районе.

Теперь Клавдия боялась, что, после того как в «Красном пути» побывал Максим, отношение к ней изменится. На другой же день она отправилась в Кара-Курган, хотя старуха и угрожала, что оставит ее и уедет к сыну в горы (он только раз в неделю навещал мать и Клавдию).

Она не застала Анну Степановну и вернулась к себе еще более расстроенная…

Дома ее ждал Княжанский. Воздержавшись от поездки в Алма-Ату, он решил заехать на обратном пути к Клавдии. По выражению ее лица Княжанский догадался, что она была в Кара-Кургане. Прервав мать, начавшую жаловаться на Клавдию, он помогал жене раздеваться с обычной заботливостью. Избегая его взглядов, она села с ногами на диван, опустив голову, обхватив руками колени.

Княжанский стоял посреди комнаты, остановив на Клавдии внимательные глаза.

– Ты с ним виделась? – спросил он тихо.

– Нет.

– Я видел его на станции, – сказал Княжанский, – с Анной Степановной. Должно быть, он собирался уехать.

Клавдия вскрикнула, подняла на Княжанского испуганные глаза. Он не удивился, сел рядом с ней, осторожно положив ей руку на плечо.

– Давай говорить откровенно, Клава, – сказал он, сдерживая волнение. – Ведь ты любишь не меня, а его. Правда?

Клавдия снова опустила голову:

– Не знаю.

– Подумай… разберись в своих чувствах, – сказал Княжанский и, поднимаясь, прибавил – Прости, но я должен уехать.

Он нежно, слишком нежно поцеловал ей руку, затем попрощался с молчаливой матерью, неторопливо оделся и вышел.

Клавдия проводила его растерянным взглядом. Затем сняла с этажерки бархатного медведя и снова села, прижавшись к нему щекой. Глаза ее глядели куда-то за окно, и она не видела плакавшей у печки старухи.

XII

Максим изболелся душой. Он сознавал, что должен либо снова восстановить прежние отношения с Клавдией, либо навсегда, вычеркнуть ее из своей памяти. Он достаточно молод для того, чтобы сызнова построить личную жизнь. Но он ничего не предпринимал, не находя в себе сил для отъезда.

Он по-прежнему любил Клавдию, вместе с тем сожалел, что так много дней потратил на бесплодные поиски того, что когда-то называлось счастьем.

Весть об освобождении Сорок не была неожиданной. Но когда Максим прочел об этом в газете, он почувствовал приток новых сил. Хотелось куда-то бежать, что-то делать. Мучительно стыдно было за свое бессилие.

Отправив в родной колхоз поздравительную телеграмму, он неожиданно почувствовал стыд и перед матерью: она потеряла самое дорогое в жизни и все же нашла в себе силы, чтобы не изменить гражданскому долгу. Ему показалось, что мать стала сильнее, чем была в начале войны. Если раньше она скрывала свой страх перед войной, то теперь просто ничего не боялась. Она продолжала делать то, что ей было поручено. Мать в тысячу раз сильнее ранена, чем Максим… несколько раз подряд убивали ее фашисты… Да, убивали… Ведь пуля, сразившая Петра, пронзила и сердце матери… Но она выжила. Мать делала все, что может, чтобы вернуться на родину. Что такое горе Максима по сравнению с ее горем?

…Слово «Сороки», прочитанное в газете, и в душе Клавдии подняло целую бурю. Ей показалось, что только Анна сможет ее понять. А Максим? Быть может, он еще не уехал?

Терзаемая сомнениями, ехала она в Кара-Курган. Анна Степановна встретила ее молча, не без удивления.

– Надеюсь, ты не прогонишь меня? – спросила Клавдия, остановившись на пороге.

– Оставайся, – сдержанно сказала Анна Степановна.

– Ты сегодня какая-то ершистая, Анка. Недовольна, что я зашла?

– Наоборот, рада видеть родичку.

– Ты шутишь, Анка?

– Нет, я говорю серьезно. Разве ты мне не родичка?

Клавдия горько улыбнулась.

– Кстати, сейчас придет Максим, – сказала Анна Степановна. – Признайся, тебе очень хочется видеть его?

Не ответив, Клавдия подсела к ребятам, разглядывавшим ее с любопытством. Она погладила по голове самого маленького, Олега, и вздохнула. Затем посадила его к себе на колени, прижала лохматую головенку к груди и замерла, уставившись глазами в одну точку.

Анна Степановна не двинулась с места. Она с тревогой взглянула на ходики, висевшие в простенке между окнами: не подумает ли Максим, что она умышленно вызвала Клавдию?

В дверь постучали. Валька тоном хозяина сказал:

– Можно.

В комнату вошел Максим. Клавдия оторопело взглянула на него. Затем кинулась к этому чужому, не похожему на прежнего Максима человеку, прижалась лицом к его шинели и зарыдала.

Дети испуганно смотрели на нее, инстинктивно прижимаясь друг к другу. Анна Степановна подошла к ребятам и села возле них, словно боялась, что кто-нибудь разлучит ее с ними.

Максим мягко отстранил Клавдию. Казалось, он хотел получше разглядеть ее. Она была все такой же красивой: те же шелковистые кудряшки, большие синеватые глаза. Прежде она никогда не красила губы и ресницы; Максим думал тогда, что краска будет портить ее. Но теперь она нравилась ему еще больше, и он с тоской подумал, что никогда уже не обнимет эту женщину.

Она снова потянулась к нему; он почувствовал, что его твердость ослабевает. Княжанский – это несчастный случай в их жизни, и только. Максим вспомнил корейскую сказку о том, как муж пожалел изменницу-жену. Мудрый кореец решил, что во всем виноват любовник. Он предпочел избавиться от любовника жены, даже не намекнув, что знает об измене… И снова они были счастливы.

«Что ж, – подумал Максим, – может быть, и нам еще улыбнется счастье…»

– Не гони меня, – прошептала Клавдия, – я тебя одного любила и люблю… Я не хочу оставаться здесь, в этой глуши… Мы поедем отсюда вместе.

– Куда же ты хочешь ехать? – глухо спросил он.

Клавдия улыбнулась:

– Как это куда? Домой хочу. В наши Сороки.

Она снова прижалась к нему – нежная, ласковая. У него не хватило сил, чтобы оттолкнуть ее. Он беспомощно посмотрел на Анну Степановну, строгую, настороженную. Тихо, но твердо спросил:

– А мать… как ты думаешь… мать примет тебя?

– Бедная мама, она так любила Ленечку! – невольно прошептала Анна Степановна…

Клавдия испуганно посмотрела на Анну Степановну, потом перевела взгляд на Максима.

– Это все прошлое… – тихо сказала она. – Кому какое дело до моего прошлого? – Она попыталась улыбнуться. – А если мама не примет, будем жить отдельно.

Максим сказал дрогнувшим голосом:

– Не обижайся, Клава… Может быть, я еще и люблю тебя… только жить нам не придется вместе… И вообще, я снова собираюсь на фронт…

– С костылем? – спросила Анна Степановна, невольно улыбнувшись.

– Нога почти исправная, – Максим похлопал себя по колену. – И я своего добьюсь, Анка. Ты ведь сама сказала: если человеку сильно чего-нибудь захочется, всегда добьется. А я сильно хочу на фронт… к товарищам… А пока будьте здоровы, пойду ночевать к Омарову.

Он кивнул головой Клавдии и вышел. Анна Степановна догнала его в сенях и, не говоря ни слова, крепко пожала руку.

XIII

Ветер вздымал мелкую снежную пыль, и все тонуло в ней, как в тумане. Снег снова покрывал успевшие почернеть поля и крыши саманных избушек. Казалось, зима никак не хотела отступать, хотя днем солнце все больше плавило снег, согревая землю.

В комнате было темно, как в сумерки. Дети спали вповалку на циновке. Анна Степановна сидела неподвижно у окна. Казалось, она не слышала, когда вошел Максим.

– Что с тобой, Анка? – удивился он.

Анна Степановна вся встрепенулась:

– Ты, Максим?

– А кто же еще из мужчин к тебе заходит? – пошутил он. – Конечно, я. Что это у тебя глаза вроде вспотели?

Анна Степановна протянула ему письмо.

Максим нахмурился, начал читать, догадываясь, что у матери что-то неблагополучно. И вдруг сказал:

– Видишь, мать и сама не верит, что Роман умер. Ведь сколько ошибок бывает. Разве на мне, например, не поставили крест… – Он обнял Анну Степановну, ласково прибавил: – Ну, хватит… хватит… Соберемся в Сороках все… И так еще заживем, Анка…

Но Анна Степановна продолжала плакать.

– Какой ужас! – шептала она. – Петр погиб… Романа нет… и Андрюша… Он же еще совсем мальчик…

– Андрей? – Максим посмотрел на Анну Степановну безумными глазами.

– Там дальше написано подробно, – сказала она. – Маму партизаны известили. И мама просит, чтобы мы приехали к ней… Чтобы все…

Анна Степановна внезапно замолчала.

Максим читал и перечитывал письмо. Мать рассказывала о смерти Андрея… О том, как сын Вороны предал его…

Слезы душили Максима. И чтобы скрыть волнение, он вышел на улицу.

Он долго бродил по пустынным улицам, стараясь не думать об Андрее. Но каждый раз, даже здесь, в глухом селе, что-нибудь напоминало о брате.

Над ним искрилось небо. Вспомнился давний разговор о звездах. Максим сравнивал их с золотыми зернами, усеявшими синее поле. Андрей хохотал. Его забавляло подобное сравнение. «Это здорово, – сказал он. – Максим посеял звезды в небе; звезды дали ростки; потом зацвели, заколосились… Может быть, хвостатая комета – это заколосившаяся звезда?»

Затем он стал серьезен: «Наука новые миры открывает, а поэзия древними образами живет. Почему говорят: «солнце восходит», «солнце садится». Не восходит и не садится оно – это давно наукой доказано. Разве не лучше сказать: «мы уходим от солнца», «мы возвращаемся к солнцу»?.. Или как там еще. Нехай поэты подумают, а я астроном… Знаешь, что я хочу сделать, Максим, когда ученым стану: хочу летающую обсерваторию изобрести. Неудобно наблюдать за каким-нибудь небесным светилом, когда Земля беспрерывно вертится. Не успел что-нибудь рассмотреть как следует, а Земля обернулась… Лови ее за хвост… А я самолет-обсерваторию построю…»

Он подумал и рассмеялся: «Дурень я, правда? – И вдруг вздохнул: – Ничего путного я не придумаю. А другим везет. Француз Леверье в молодости новую планету открыл. Вот парень!»

Максим старался не глядеть на звезды. Еще вчера он думал, что где-то далеко, на Украине, Андрей смотрит на те же звезды… Теперь он знал: Андрея уже нет…

Но брат стоял перед ним как живой. Он вырастал из снежных сугробов, проплывал в звездном пространстве. Максим был первым учителем Андрея. Он называл брата «искрометным», и никогда ему в голову не приходило, что Андрей исчезнет, перестанет существовать.

Когда-то Максим пытался сделать из него агронома. Андрей написал слово «агроном» на клочке бумаги и, зачеркнув букву «г», поставил сверху «ст», как это делают учителя, исправляя ошибку. И засмеялся задорно, звонко. «Братику, – сказал он, обнимая рослого Максима, – не всем же в землю глядеть. Пусть один из нас в небо смотрит». – «Небо тебя не станет кормить», – пошутил Максим. Андрей засмеялся: «А разве ты не станешь кормить меня, пока я звезды считаю?»

«Ах ты, славный мой, – подумал Максим. – Я бы тебя всю жизнь кормил. Я бы столько хлеба насеял, что хватило бы для всех – и для солдат, и для поэтов, и для звездочетов».

Ярость охватила его. Он вдруг почувствовал, что не может здесь оставаться, пока гитлеровцы родную землю поганят. «Мстить, мстить!» – почти кричал Максим, бродя по улице.

Утро следующего дня было солнечным. Дети, как всегда, играли на циновке, Анна Степановна стояла на табурете вся в белых брызгах. Она макала щетку в ведро с разведенным мелом и старательно белила потолок.

– Что это ты затеяла? – спросил Максим. – Этот дом все равно покинуть надо. Я тебя и малышей с собой заберу.

– Да что ты?!

Анна Степановна замерла, как изваяние, на табурете. Только щетка ее была натуральной: от нее отрывались, падая на пол, тяжелые белые капли.