Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

«Сладко мечтается мне…»

 
Сладко мечтается мне,
Слабо мерцает лампада,
Тени скользят по стене.
Тихо мечтается мне
Тайная сердцу услада.
 
 
Рядом со мной ты опять, —
Я ль не отдамся отраде?
Сладко с тобой мне мечтать,
Сердце трепещет, – опять
Радость в потупленном взгляде.
 

«В пути безрадостном среди немой пустыни…»

 
В пути безрадостном среди немой пустыни
     Предстала предо мной
Мечта порочная, принявши вид богини
     Прекрасной и нагой.
 
 
    Рукою нежной разливала
     Из тонкого фиала
    Куренья дымные она,
    И серебристо обвивала
    Её туманная волна.
 
 
    И где она ногою голой
    Касалася сухой земли,
   Там грешные цветы толпой весёлой
   Бесстыдные, пахучие цвели.
 
 
  И предо мной склонившись, как рабыня,
Она меня к греху таинственно звала, —
И скучной стала мне житейская пустыня,
  И жажда дел великих умерла.
 

«Нет, не любовь меня влекла…»

 
Нет, не любовь меня влекла,
Не жажда подвига томила, —
Мне наслаждения сулила
Царица радостного зла.
 
 
Окружена прозрачной дымкой
Порочных снов и злых страстей,
Она сошла к душе моей
Ожесточённой нелюдимкой,
 
 
И научила презирать
Людские скучные забавы,
И чары тайные вкушать,
Благоуханные отравы.
 
 
Восторгов тщетных, грёз ночных
Струи кипучие так сладки, —
Но в сердце копятся от них
Противно-горькие осадки.
 

«Мы поздно встретились. Весёлости чужда…»

 
Мы поздно встретились. Весёлости чужда
Моя душа, пропитанная ядом
Порочных дум, и чувств, и тайного стыда,
И жажды злых страстей с позором их и чадом.
 
 
Мы поздно встретились. Отрадные слова
Я позабыл давно, как детский сон неясный,
К душе коснувшейся едва,
К душе и суетной, и страстной.
 
 
Ты – юная, ты – резвая, – но ты
Смутишься пред моей томительною страстью.
Ты не поймёшь моей мучительной мечты,
К иному устремишься счастью.
 

«О смерть! Я – твой. Повсюду вижу…»

 
О смерть! Я – твой. Повсюду вижу
Одну тебя, – и ненавижу
Очарования земли.
Людские чужды мне восторги,
Сраженья, праздники и торги,
Весь этот шум в земной пыли.
 
 
Твоей сестры несправедливой,
Ничтожной жизни, робкой, лживой,
Отринул я издавна власть.
Не мне, обвеянному тайной
Твоей красы необычайной,
Не мне к ногам её упасть.
 
 
Не мне идти на пир блестящий,
Огнём надменным тяготящий
Мои дремотные глаза,
Когда на них уже упала,
Прозрачней чистого кристалла,
Твоя холодная слеза.
 

«Сад чародейных прохлад…»

 
Сад чародейных прохлад
  ароматами сладкими дышит.
Звонко смеётся фонтан,
  и серебряный веер колышет.
Зыблется тихо гамак,
  призакрытый отрадною тенью.
Дева, качаясь, лежит,
  убаюкана счастьем и ленью.
 
 
Прутья решётки стальной
  над кремнистой дорогою блещут.
Пыльные вихри встают
  и полуденной злобой трепещут.
К прочной решётке прильнул
  и задумался юноша кроткий.
Грустен и труден твой путь
  перед сомкнутой крепко решёткой.
 

«Багряный вечер в сердце воздвигал…»

 
Багряный вечер в сердце воздвигал
  Алтарь кручины,
И флёром грусти тихо обвивал
  Простор долины.
 
 
Стояли клёны в тяжком забытьи,
  Цветы пестрели,
С травой шептались ясные ручьи,
  Струясь без цели,
 
 
Над нивой, над рекой обрывки туч,
  Скользя, бежали,
И золотил их коймы поздний луч
  Зарёй печали.
 

«Уныло плавала луна…»

 
Уныло плавала луна
В волнах косматых облаков,
Рыдала шумная волна
  У мрачных берегов,
 
 
Уныло ветер завывал,
Качая ветви гибких ив, —
На мягких крыльях сон летал,
  Тревожен и пуглив.
 

«Васильки на полях ослезились росой…»

 
Васильки на полях ослезились росой, —
Васильки твоих глаз оросились слезой.
 
 
Пробежал ветерок по румяным цветам,
Пробежала улыбка по алым губам.
 
 
И улыбка, и слезы, – и смех, и печаль,
Миновавшей весны благодатная даль!
 

«Мы устали преследовать цели…»

 
Мы устали преследовать цели,
На работу затрачивать силы, —
  Мы созрели
  Для могилы.
 
 
Отдадимся могиле без спора,
Как малютки своей колыбели, —
  Мы истлеем в ней скоро,
  И без цели.
 

«О, царица моя! Кто же ты? Где же ты?…»

 
  О, царица моя! Кто же ты? Где же ты?
По каким заповедным иль торным путям
Пробираться к тебе? Обманули мечты,
Обманули труды, а уму не поверю я сам.
 
 
Молодая вдова о почившем не может, не хочет скорбеть.
Преждевременно дева всё знает, – и счастье её не манит.
Содрогаясь от холода, клянчит старуха и прячет истёртую медь.
Замирающий город туманом и мглою повит.
 
 
Умирая, томятся в гирляндах живые цветы.
Побледневший колодник сбежавший прилёг, отдыхая, в лесу у ручья.
  Кто же ты,
  Чаровница моя?
 
 
О любви вдохновенно поёт на подмостках поблекший певец.
Величаво идёт в равнодушной толпе молодая жена.
Что-то в воду упало, – бегут роковые обломки колец.
  Одинокая, спешная ночь и трудна, и больна.
 
 
Сколько странных видений и странных, недужных тревог!
  Кто же ты, где же ты, чаровница моя?
Недоступен ли твой светозарный чертог?
  Или встречу тебя, о, царица моя?
 

«Утро ласковое звонко…»

 
Утро ласковое звонко.
Веет лёгкий воздух тонко
У склонённого чела,
И тоска души пугливой
В этой ласке шаловливой
Лучезарно умерла.
 
 
Ты воскреснешь скоро, злая.
Минет краткий праздник мая,
Яркий змей на небесах
Надо мною в полдень станет,
Грудь мне стрелами изранит, —
Ты придёшь в его лучах.
 

«Думы чёрные лелею…»

 
Думы чёрные лелею,
Грустно грежу наяву,
Тёмной жизни не жалею,
Ткани призрачные рву,
 
 
Ткани юных упований
И туманных детских снов;
Чуждый суетных желаний,
Умереть давно готов.
 
 
Грустно грежу, скорбь лелею,
Паутину жизни рву
И дознаться не умею,
Для чего и чем живу.
 

«Многоцветная ложь бытия…»

 
Многоцветная ложь бытия,
Я бороться с тобой не хочу.
Пресмыкаюсь томительно я,
Как больная и злая змея,
И молчу, сиротливо молчу.
 
 
У подножья нахмуренных скал,
По расселинам мглисто-сырым
Мой отверженный путь пролегал.
Там когда-то я с верой внимал
Голосам и громам роковым.
 
 
А теперь, как больная змея,
По расселинам мглисто-сырым
Пробираюсь медлительно я.
Многоцветная ложь бытия,
Я отравлен дыханьем твоим.
 

«Ландыш вдали от ручья…»

 
Ландыш вдали от ручья,
Сердце твоё томится и вянет.
Знай, дитя, что улыбка твоя
Не обманет.
 
 
Поздних цветов аромат,
Леса осенние краски.
Грустят улыбки, и грустят
Светлые глазки.
 
 
Отнята от раздолья морей,
Морская царевна на суше.
Душа твоя света светлей,
Изранена о грубые души.
 

«На серой куче сора…»

 
На серой куче сора
У пыльного забора
На улице глухой
Цветёт в исходе мая,
Красою не прельщая,
Угрюмый зверобой.
 
 
В скитаниях ненужных,
В страданиях недужных,
На скудной почве зол,
Вне светлых впечатлений
Безрадостный мой гений
Томительно расцвёл.
 

«Дорогие наряды…»

 
  Дорогие наряды,
Искромётные камни и розы,
Но какие суровые взгляды
И какие в них злые угрозы!
 
 
  В эту ночь опьяненья
Ты опять, ты опять предо мною
С непреклонным укором презренья,
С недосказанной былью больною.
 
 
  Для чего истомила
Ты загадкой меня невозможной
И желанья мои отравила
Ворожбой непонятной и ложной?
 
 
  Проклинаю немую
Безучастность лица неземного,
И смотрю на тебя, роковую,
Ожидая последнего слова.
 

«Былые надежды почили в безмолвной могиле…»

 
Былые надежды почили в безмолвной могиле…
Бессильные страхи навстречу неведомой силе,
Стремленье к святыне в безумной пустыне,
И всё преходяще, и всё бесконечно,
  И тайна всемирная ныне
    И вечно…
 
 
В тяжёлом томленьи мгновенные дети творенья.
Томятся неясным стремленьем немые растенья,
И голодны звери в лесах и пустыне,
И всё преходяще, и всё бесконечно,
  И муки всемирные ныне
    И вечно.
 

«Нет, не одно только горе…»

 
Нет, не одно только горе, —
Есть же на свете
Алые розы и зори,
И беззаботные дети.
 
 
Пусть в небесах догорают
  Зори так скоро,
Пусть наши розы роняют
  Скоро уборы,
 
 
Пусть омрачаются рано
Властию зла и обмана
  Детские взоры, —
Розы, и зори, и дети
Будут на пасмурном свете.
 

«В беспредельности пространства…»

 
В беспредельности пространства
Где-то есть земля иная,
И на ней моя невеста,
К небу очи подымая,
 
 
Как и я же, ищет взором
Чуть заметного светила,
Под которым мне томиться
Участь горькая судила.
 

«На гулких улицах столицы…»

 
На гулких улицах столицы
Трепещут крылья робких птиц,
И развернулись вереницы
Угрюмых и печальных лиц.
 
 
Под яркой маской злого света
Блестит торжественно глазет.
Идёт, вся в чёрное одета,
Жена за тем, кого уж нет.
 
 
Мальчишки с песнею печальной
Бредут в томительную даль
Пред колесницей погребальной,
Но им покойника не жаль.
 

«Вдали, над затравленным зверем…»

 
Вдали, над затравленным зверем,
Звенит, словно золотом, рог.
  Не скучен боярыне терем,
  И взор её нежен и строг.
 
 
Звенит над убитым оленем,
Гремит торжествующий рог.
  Коса развилась по коленям,
  А взор и призывен, и строг.
 
 
Боярин стоит над добычей,
И рог сладкозвучен ему.
  О, женский лукавый обычай!
  О, сладкие сны в терему!
 
 
Но где же, боярин, твой кречет?
Где верный сокольничий твой?
  Он речи лукавые мечет,
  Целуясь с твоею женой.
 

«Вывески цветные…»

 
Вывески цветные,
Буквы золотые,
Солнцем залитые,
Магазинов ряд
С бойкою продажей,
Грохот экипажей, —
Город солнцу рад.
 
 
Но в толпе шумливой,
Гордой и счастливой,
Вижу я стыдливой,
Робкой нищеты
Скорбные приметы:
Грубые предметы,
Тёмные черты.
 

«Невнятною, тёмною речью…»

 
Невнятною, тёмною речью
Мне кто-то коварно открыл
И злобную ложь человечью,
И правду таинственных сил.
 
 
Страшна мне неправда людская,
Страшны и вершины святынь, —
Иду я один, убегая
В безмолвие тайных пустынь.
 

«Из-за тумана ночного…»

 
Из-за тумана ночного
Встал, подымаюсь я снова
Тихой и бледной луной.
На землю сею сиянья,
Чары, и сны, и мечтанья,
Всем утомлённым покой.
 
 
За день устал я смеяться,
Солнцем к земле разливаться,
Всё веселить и живить.
Кроткою буду луною
Всех к тишине и покою,
Сам засыпая, манить.
 

«Усмиривши творческие думы…»

 
Усмиривши творческие думы,
К изголовью день мой наклоня,
Погасил я блеск, огни и шумы,
Всё, что здесь не нужно для меня.
 
 
Сквозь полузакрытые ресницы
Я в края полночные вхожу,
И в глаза желанной Царь-Девицы
Радостно гляжу.
 

«Во мне молитва рождена…»

 
Во мне молитва рождена
  Полночной тишиною,
И к небесам вознесена
  Томительной луною.
 
 
Молитва тихая во мне
  Туманом белым бродит,
И в полуночной тишине
  К моим звездам восходит.
 

«Какой-то хитрый чародей…»

 
Какой-то хитрый чародей
Разъединил моё сознанье
  С природою моей, —
И в этом всё моё страданье.
 
 
Но если дремлет он порой,
  И колдовство оставит, —
Уже природа не лукавит,
Не забавляется со мной.
 
 
  Послушна и правдива,
Она приблизится ко мне.
В её бездонной глубине
Я вижу девственные дива.
 

«Блуждали молитвы мои…»

 
Блуждали молитвы мои
По росистым тропинкам земли,
И роптали они, как ручьи,
И кого-то искали вдали.
 
 
И думы мои холодели,
Как грёзы в монашеской кельи,
И грёзы, как звёзды, блестели,
В лазурном и ясном весельи.
 

«Помню я полдень блаженный…»

 
Помню я полдень блаженный
В тихом преддверьи весны, —
В сердце моём загорелось
Солнце нетленной страны.
 
 
Пали докучные грани, —
Я восходил до небес,
Был несказанно прекрасен
День торжества и чудес.
 

«Надо мною жестокая твердь…»

 
Надо мною жестокая твердь,
Предо мною томительный путь,
А за мною лукавая смерть
Всё зовёт да манит отдохнуть.
 
 
Я её не хочу и боюсь,
Отвращаюсь от злого лица.
Чтоб её одолеть, я стремлюсь
Расширять бытие без конца.
 
 
Я – царевич с игрушкой в руках,
Я – король зачарованных стран.
Я – невеста с тревогой в глазах,
Богомолкой бреду я в туман.
 

«Для кого прозвучал…»

 
Для кого прозвучал
Мой томительный голос?
Как подрезанный колос,
Я бессильно упал.
 
 
Я прошёл по земле
Неразгаданной тайной,
И как свет неслучайный
В опечаленной мгле.
 
 
Я к Отцу возвращаюсь,
Я затеплил свечу,
И ничем не прельщаюсь,
Ничего не хочу.
 
 
Мой таинственный голос
Для кого прозвучал?
Как подрезанный колос,
Я на землю упал.
 
 
Я не слышу ответа,
Одинокий иду,
И от мира не жду
Ни привета, ни света.
 
 
Я затеплил свечу,
И к Отцу возвращаюсь,
Ничего не хочу,
И ничем не прельщаюсь.
 

«Побеждайте радость…»

 
Побеждайте радость,
Презирайте смех.
Всё, в чём только сладость,
Всё – порок и грех.
Побеждайте радость,
Подавляйте смех.
 
 
Кто смеётся? Боги,
Дети да глупцы.
Люди, будьте строги,
Будьте мудрецы, —
Пусть смеются боги,
Дети да глупцы.
 
 
Мир над чем смеётся,
И зачем смешит?
Всё, что вознесется,
Запятнать спешит.
Тёмное смеётся,
Скудное смешит.
 
 
Побеждайте радость,
Презирайте смех.
Где одна лишь сладость,
Там порок и грех.
Подавляйте радость,
Побеждайте смех.
 

«Вечер мирный наступил…»

 
Вечер мирный наступил
День за рощею почил,
В роще трепетная мгла
И прозрачна, и светла.
Из далёкой вышины
Звёзды первые видны.
Между небом и землёй
За туманною чертой
Сны вечерние легли,
Сторожа покой земли.
 

«Живы дети, только дети…»

 
Живы дети, только дети, —
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетённой туго сетью
Возле каждой головы.
 
 
Хоть и даст она отсрочку —
Год, неделю или ночь,
Но поставит всё же точку,
И укатит в чёрной тачке,
Сотрясая в дикой скачке,
Из земного мира прочь.
 
 
Торопись дышать сильнее,
Жди, – придёт и твой черёд.
Задыхайся, цепенея,
Леденея перед нею.
Срок пройдёт, – подставишь шею, —
Ночь, неделя или год.
 

«Придёшь ли ты ко мне, далёкий, тайный друг?…»

 
Придёшь ли ты ко мне, далёкий, тайный друг?
Зову тебя давно. Бессонными ночами
Давно замкнулся я в недостижимый круг, —
И только ты один, легчайшими руками
Ты разорвёшь его, мой тайный, дальний друг.
 
 
Я жду, и жизнь моя темна, как смутный бред,
Толпятся чудища перед заветным кругом,
И мне грозят они и затмевают свет,
И веют холодом, печалью да испугом.
Мне тяжко без тебя, вся жизнь моя, как бред.
 
 
Сгорает день за днём, за ночью тлеет ночь, —
Мерцает впереди непостижимым светом
Гора, куда взойти давно уж мне невмочь.
О, милый, тайный друг, поверь моим обетам
И посети меня в тоскующую ночь.
 

«Ускользающей цели…»

 
Ускользающей цели
Обольщающий свет,
И ревнивой метели
Угрожающий бред…
 
 
Или время крылато?
Или сил нет во мне?
Всё, чем жил я когда-то,
Словно было во сне.
 
 
Замыкаются двери, —
И темнеет кругом, —
И утраты, потери,
И бессильно умрём.
 
 
Истечение чую
Холодеющих сил,
И тоску вековую
Беспощадных могил.
 

«Не стоит ли кто за углом?…»

 
Не стоит ли кто за углом?
Не глядит ли кто на меня?
Посмотреть не смею кругом
И зажечь не смею огня.
 
 
Вот подходит кто-то впотьмах,
Но не слышны злые шаги.
О, зачем томительный страх?
И к кому воззвать: «Помоги»?
 
 
Не поможет, знаю, никто,
Да и чем и как же помочь?
Предо мною темнеет ничто,
Ужасает мрачная ночь.
 

«Пышен мой город и свят…»

 
Пышен мой город и свят
Мраморным и золотым.
Нега роскошная вся
Так недоступна чужим.
 
 
Мимо суровых людей,
Мимо закрытых ворот,
Не подымая очей,
Отрок усталый идёт.
 
 
Рваное платье в пыли,
Ноги изранены в кровь.
Бедное чадо земли!
Скудная наша любовь!
 
 
Что же любовь призывать
По каменистым путям!
Дальше, туда, где трава
Тихо приникнет к ногам.
 

«Я верю в творящего Бога…»

 
Я верю в творящего Бога,
В святые заветы небес,
И верю, что явлено много
Безумному миру чудес.
 
 
И первое чудо на свете,
Великий источник утех —
Блаженно-невинные дети,
Их сладкий и радостный смех.
 

«Он тёмен и суров, – и взор его очей…»

 
Он тёмен и суров, – и взор его очей,
Пугая чистых дев и радостных детей,
Прельщает зрелых жён, и отроков порочных
Тревожит в сонной мгле мечтаний полуночных.
 
 
В очах его тоска, и бледен цвет лица.
Потупит очи он – похож на мертвеца.
Черты его лица смешны и безобразны, —
Но им волнуют жён и отроков соблазны.
 

«Она зарёй ко мне пришла…»

 
Она зарёй ко мне пришла, —
  Взглянула, засияла, —
Лаская нежно, обняла
  И долго целовала.
 
 
И повела потом она
  Меня из дома рано,
Едва была озарена
  Туманная поляна.
 
 
И всё пред нею расцвело,
  И солнце восходило,
И неожиданно светло
  И весело мне было.
 
 
Она показывала мне
  На небе и в долине,
Чего я даже и во сне
  Не видывал доныне.
 
 
И улыбаясь, и дивясь,
  Она ко мне склонилась.
Заря в лице моём зажглась,
  И сердце быстро билось.
 
 
Её созвучные слова
  Мне слушать было ново.
Шептали что-то мне трава,
  И воздух, и дуброва.
 
 
Ручьи у ног моих текли,
  И звучно лепетали,
И вихри пыльные вдали
  Кружились и плясали.
 
 
И весь лежащий предо мной
  Под солнцем круг огромный
Едва лишь только пред зарей
  Возник из ночи тёмной.
 
 
Приди опять ко мне скорей!
  Ты мне всего желанней.
В просторы новые полей
  Веди порою ранней,
 
 
Чтобы опять увидеть мне
  На небе и в долине,
Чего в окрестной стороне
  Я не видал доныне.
 

«Окно царица-небылица…»

 
Окно царица-небылица
Открыла в тереме своём.
Мелькнула быстрая зарница,
И прокатилась колесница.
Её возница – дальний гром.
 
 
Наводит птичий грай истому,
Докучный грай вороньих стай.
О, поспешай, как птица, к дому,
Гробниц и лиц не замечай.
 

«Любит ночь моя туманы…»

 
Любит ночь моя туманы,
Любит бледный свет луны,
И гаданья, и обманы,
И таинственные сны.
 
 
Любит девушек весёлых
Вдруг влюбить в свою луну,
И русалок любит голых,
Поднимающих волну.
 
 
И меня немножко любит, —
Зазовёт меня к луне,
Зацелует, и погубит,
И забудет обо мне.
 

«Давно стараюсь, и напрасно…»

 
Давно стараюсь, и напрасно,
Поработить себя уму.
Смиряться сердце не согласно,
Нет утоления ему.
 
 
А было время, – простодушно,
Хоть и нелепо, жизнь текла,
И сердцу вольному послушна
Мысль раболепная была.
 
 
Ты втайне зрела, возрастала,
Ты извивалась, как змея, —
О, мысль моя, ты побывала
На всех просторах бытия.
 
 
И чем меня ты обольстила?
К чему меня ты увлекла?
Ты ничего мне не открыла,
И много, много отняла.
 
 
Восходит солнце, как и прежде,
И светит нежная луна,
И обаятельной надежде
Душа бессмертная верна,
 
 
И ясен путь мне, путь мой правый,
Я не могу с него свернуть, —
Но неустанно ум лукавый
Хулит единый правый путь.
 
 
О, если б бурным дуновеньем
Его коварство разнесло
И всепобедным вдохновеньем
Грозу внезапную зажгло!
 
 
О, если б огненные крылья!
О, если б в буйстве бытия,
Шипя от злобы и бессилья,
Сгорела хитрая змея!
 

«В его саду растёт рябина…»

 
В его саду растёт рябина.
В его дому живёт кручина.
На нём изношенный кафтан.
Глаза окутаны туманом,
Как будто налито шафраном
Лицо, и согнут тощий стан.
 
 
Надежда милая убита,
И что от бед ему защита?
Терпеть судьба ему велит.
Перед его печальной хатой,
Враждебной властию заклятой,
Рябина горькая стоит.
 

«Чего недоставало…»

 
Чего недоставало
Судьбе моей доныне,
Отныне близко стало,
И ярко засияло
В моей немой пустыне.
 
 
На россыпях песчаных
Цветут внезапно крины,
И в одеяньях рдяных
Гонцы из стран багряных
Примчались на долины.
 

«Какая тягостная встреча!..»

 
Какая тягостная встреча!
Какая грусть и суета!
Зачем, судьбе противореча,
Ты всё борьбою занята?
 
 
Нерасторжимы эти звенья.
Тебе навеки быть рабой.
Лежат же тяжкие каменья
Покорно в гулкой мостовой, —
 
 
Не прекословят же ступени,
Когда, всходя от сени к сени
Иль нисходя, по ним идут, —
Не прекословит лист дрожащий,
Когда рукою злой и мстящей
Его с другими с ветки рвут.
 
 
О, покорись, пока не поздно,
Пока не минул ясный день,
Пока на дол не пала грозно
Всеусмиряющая тень.
 

«На улицах пусто и тихо…»

 
На улицах пусто и тихо,
И окна, и двери закрыты.
Со мною – безумное Лихо,
И нет от него мне защиты.
 
 
Оградой железной и медной
Замкнулся от нищих богатый.
Я – странник унылый и бледный,
А Лихо – мой верный вожатый,
 
 
И с ним я расстаться не смею.
На улицах пусто и тихо.
Пойдём же дорогой своею,
Косматое, дикое Лихо!
 

«Исхудалый и усталый…»

 
Исхудалый и усталый
Он идёт один в пустыню.
Ищет, бледный и усталый,
Сокровенную святыню.
 
 
Знает он, – в пустыне скудной
Есть источник говорливый.
Он поёт пустыне скудной
О стране, всегда счастливой.
 
 
Возле самого истока
Положил пророк скрижали.
Струи светлого потока
Много лет их целовали.
 
 
Над скрижалями поставил
Он сосуд священный с миром.
Он тому его оставил,
Кто придёт с душевным миром,
 
 
Склонит радостно колени
И рукою дерзновенной
На себя, склонив колени,
Изольёт елей священный.
 

«Белый ангел надо мною…»

 
Белый ангел надо мною,
И бескровные уста
Безмятежной тишиною
Исповедуют Христа.
 
 
Ангел жжёт полночный ладан
Я – кадило перед ним.
И в цепях моих разгадан
Дым кадильный, тихий дым, —
 
 
Возношенье, воздыханье
У спасающих икон,
Свеч отрадное мечтанье,
Утешительный канон.
 

«Томленья злого…»

 
Томленья злого
На сердце тень, —
Восходит снова
Постылый день,
Моя лампада
Погасла вновь,
И где отрада?
И где любовь?
 
 
Рабом недужным
Пойду опять
В труде ненужном
Изнемогать.
Ожесточенье
Проснётся вновь,
И где терпенье?
И где любовь?
 

«В моей лампаде ясный свет…»

 
В моей лампаде ясный свет
  Успокоенья,
Но всё грехам прощенья нет,
  Всё нет забвенья.
 
 
Нисходит в сердце тишина,
  Мне чужды битвы,
И жизнь безрадостно ясна,
  Но нет молитвы.
 
 
Я на тебя с тоской гляжу,
  Моя икона,
И невнимательно твержу
  Слова канона.
 
 
О, помолись же за меня,
  Моя усталость,
Ко мне молитвой преклоня
  Господню жалость!
 

«В глубокий час молчания ночного…»

 
В глубокий час молчания ночного
Тебе я слово тайное шепну.
  Тогда закрой глаза и снова
  Увидишь ты мою страну.
 
 
Доверься мне опять, иди за мною,
На здешний мир не поднимая глаз,
  Пока, объятый тихой мглою,
  Полночный светоч не угас, —
 
 
И всё, о чём душа твоя томится,
И для чего не надо слёз и слов,
  Перед тобою загорится
  В ночной стране безмолвных снов.
 

«Торжественной праздности чадо…»

 
Торжественной праздности чадо,
Утеха лачуг и палат,
Смеяться и плакать ты радо,
Созвучья бы только да лад.
 
 
Тебе ль не дарована сила!
Тебе ль не покорна весна!
Ты все зажигаешь светила,
А ночь холодна и темна.
 

«Я умираю не спеша…»

 
Я умираю не спеша,
Предсмертной тешусь я истомой.
Подобна грешная душа
Святой, на злую казнь влекомой.
 
 
Её пытали палачи,
С неё совлекши все одежды,
Но их жестокие бичи
Не умертвили в ней надежды,
 
 
И в смертный путь она идёт.
Спокойны все её движенья.
Небесный вестник ей несёт
Венец последнего мученья.