Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

«Высока луна Господня…»

 
Высока луна Господня.
  Тяжко мне.
Истомилась я сегодня
  В тишине.
 
 
Ни одна вокруг не лает
  Из подруг.
Скучно, страшно замирает
  Всё вокруг.
 
 
В ясных улицах так пусто,
  Так мертво.
Не слыхать шагов, ни хруста,
  Ничего.
 
 
Землю нюхая в тревоге,
  Жду я бед.
Слабо пахнет по дороге
  Чей-то след.
 
 
Никого нигде не будит
  Быстрый шаг.
Жданный путник, кто ж он будет, —
  Друг иль враг?
 
 
Под холодною луною
  Я одна.
Нет, невмочь мне, – я завою
  У окна.
 
 
Высока луна Господня,
  Высока.
Грусть томит меня сегодня
  И тоска.
 
 
Просыпайтесь, нарушайте
  Тишину.
Сестры, сестры! войте, лайте
  На луну!
 

«В тихий вечер, на распутьи двух дорог…»

 
В тихий вечер, на распутьи двух дорог
Я колдунью молодую подстерёг,
И во имя всех проклятых вражьих сил
У колдуньи талисмана я просил.
Предо мной она стояла, чуть жива,
И шептала чародейные слова,
И искала талисмана в тихой мгле,
И нашла багряный камень на земле,
И сказала: «Этот камень ты возьмёшь,—
С ним не бойся, – не захочешь, не умрёшь.
Этот камень всё на шее ты носи,
И другого талисмана не проси.
Не для счастья, иль удачи, иль венца, —
Только жить, всё жить ты будешь без конца.
Станет скучно, – ты верёвку оборвёшь,
Бросишь камень, станешь волен, и умрёшь».
 

«Я сжечь её хотел, колдунью злую…»

 
Я сжечь её хотел, колдунью злую.
Но у неё нашлись проклятые слова, —
Я увидал её опять живую, —
Вся в пламени и в искрах голова.
 
 
И говорит она: «Я не сгорела, —
Восстановил огонь мою красу.
Огнём упитанное тело
Я от костра к волше́бству унесу.
 
 
Перебегая, гаснет пламя в складках
Моих магических одежд.
Безумен ты! В моих загадках
Ты не найдёшь своих надежд».
 

«В лесу живет проказник неуёмный…»

 
В лесу живет проказник неуёмный,
  Малютка Зой.
Насмешливый, он прячется в укромной
  Глуши лесной.
 
 
На нём надет кафтанишко, плетённый
  Из трав лесных,
По ветру кудри вьются, и зелёный
  Колпак на них.
 
 
На молвь людей он любит откликаться
  В тиши лесной,
Но им в глаза не смеет показаться
  Малютка Зой.
 

«Я уведу тебя далёко…»

 
Я уведу тебя далёко
От шумных, тесных городов.
Где в многолюдстве одиноко,
Где рабство низменных трудов.
 
 
Уйдём к долине безмятежной
На берега пустынных вод.
Когда свершится неизбежный
Звезды таинственный восход.
 
 
И там, на берегу потока,
Под лёгкий лепет камыша,
От тёмной суеты далёко,
Прохладой свежею дыша,
 
 
Там, на путях очарованья
В безмолвный час поймёшь и ты
Неотразимые призванья
Миры объемлющей мечты.
 

«Где безбрежный океан…»

 
Где безбрежный океан,
Где одни лишь плещут волны,
Где не ходят чёлны, —
Там есть фея Кисиман.
 
 
На волнах она лежит,
Нежась и качаясь,
Плещет, блещет, говорит, —
С нею фея Атимаис.
 
 
Атимаис, Кисиман —
Две лазоревые феи.
Их ласкает океан.
Эти феи – ворожеи.
 
 
К берегам несёт волну,
Колыхаясь, забавляясь,
Ворожащая луну
Злая фея Атимаис.
 
 
Пенит гневный океан,
Кораблям ломая донья,
Злая фея Кисиман,
Ворожащая спросонья.
 
 
Злые феи – две сестры —
Притворяться не умеют.
Бойся в море злой поры,
Если обе чары деют.
 

«Цветёт весёлый сад…»

 
Цветёт весёлый сад
В безмолвии ограды.
Увидеть нежный взгляд
Кусты и птицы рады.
С высокого крыльца
Походкою царицы
Несёт она зарницы
Над розами лица.
 
 
Как сказка голубая,
Ушла от ярких в тень,
Рукою нагибая
Коварную сирень.
Сиреневые сказки
Понятней, чем слова.
Кружится голова,
И руки жаждут ласки.
 
 
Она идёт в поля,
Шумят её одежды.
Угретая земля
Цветёт в лучах надежды,
И зелень влажных трав
Под жгучей лаской змия, —
О сладости благие
Развеянных отрав!
 
 
Идёт к реке весёлой,
По мягким берегам.
Развейся, зной тяжёлый,
По долам, по лугам!
Истома грёз и лени
В одеждах на песке,
И тихий смех в реке,
Лобзающей колени.
 
 
Но только злой дракон
На тело смотрит сонный,
А где же, где же он,
Желанный и влюблённый?
Опять идти одной,
Закутанной в одежды,
Сквозь яркие надежды
В истомный, томный зной.
 

«Луны безгрешное сиянье…»

 
Луны безгрешное сиянье,
Бесстрастный сон немых дубрав,
И в поле мглистом волхвованье,
  Шептанье трав…
 
 
Сошлись полночные дороги.
На перекрёстке я опять, —
Но к вам ли, демоны и боги,
  Хочу воззвать?
 
 
Под непорочною луною
Внимая чуткой тишине,
Всё, что предстало предо мною,
  Зову ко мне.
 
 
Мелькает белая рубаха, —
И по траве, как снег бледна,
Дрожа от радостного страха,
  Идёт она.
 
 
Я не хочу её объятий,
Я ненавижу прелесть жён,
Я властью неземных заклятий
  Заворожён.
 
 
Но говорит мне ведьма: «Снова
Вещаю тайну бытия.
И нет и не было Иного, —
  Но я – Твоя.
 
 
Сгорали демоны и боги,
Но я с Тобой всегда была
Там, где встречались две дороги
  Добра и зла».
 
 
Упала белая рубаха,
И предо мной, обнажена,
Дрожа от страсти и от страха,
  Стоит она.
 

«Наряд зелёный не идёт…»

 
Наряд зелёный не идёт, —
Весенний цвет, – к моей печали.
Ареной горя и забот
Меня всё те же кони мчали,
 
 
От ожиданий голубых
К моим отчаяниям белым,
От расцветаний молодых
К плодам увядшим, но не зрелым.
 
 
Бег прерывался только там,
Где всё томится в свете жёлтом,
Где беды зреют по полям,
А счастье за надёжным болтом.
 
 
Гляжу, – ристалища вдруг нет, —
Стоит чертог передо мною,
А в нём и музыка, и свет,
И люди движутся толпою.
 
 
Печаль моя в нём расцвела, —
Ей платье жёлтое пристало, —
Она, роскошна и светла,
Царицей в том чертоге стала.
 
 
На бале были чудеса!
В груди моей кипели силы, —
Печали яркая краса
Ласкала ласкою могилы.
 
 
Но не устал возница мой,
Ещё мерцает даль за далью,
И мы опять летим домой
С моей венчанною печалью.
 
 
Опять рядиться надо ей,
На выбор, – всех цветов наряды.
Наряд зелёный всех больней, —
Ему все счастливы и рады…
 

«Не надейся на силу чудесную…»

 
Не надейся на силу чудесную
Призорочной черты, —
Покорила я ширь поднебесную,
Одолеешь ли ты?
 
 
Я широко раскрою объятия,
Я весь мир обниму, —
Заговоры твои и заклятия
Ни на что, ни к чему.
 
 
Укажу я зловещему ворону
Над тобою полет.
Новый месяц по левую сторону,
Ты увидишь, – взойдёт.
 
 
На пути твоём вихри полдневные
Закручу, заверчу,—
Лихорадки и недуги гневные
На тебя нашепчу.
 
 
Всё покрою заразою смрадною,
Что приветишь, любя,
И тоской гробовой, беспощадною
Иссушу я тебя.
 
 
И ко мне ты покорно преклонишься,
Призывая меня,
И в объятьях моих ты схоронишься
От постылого дня.
 

Тихая колыбельная

 
Много бегал мальчик мой.
Ножки голые в пыли.
Ножки милые помой.
Моя ножки, задремли.
Я спою тебе, спою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
Тихо стукнул в двери сон.
Я шепнула: «Сон, войди».
Волоса его, как лён,
Ручки дремлют на груди, —
И тихонько я пою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
«Сон, ты где был?» – «За горой». —
«Что ты видел?» – «Лунный свет». —
«С кем ты был?» – «С моей сестрой». —
«А сестра пришла к нам?» – «Нет».
Я тихонечко пою.
«Баю-баюшки-баю».
 
 
Дремлет бледная луна.
Тихо в поле и в саду.
Кто-то ходит у окна,
Кто-то шепчет: «Я приду».
Я тихохонько пою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
Кто-то шепчет у окна,
Точно ветки шелестят:
«Тяжело мне. Я больна.
Помоги мне, милый брат».
Тихо-тихо я пою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
«Я косила целый день.
Я устала. Я больна».
За окном шатнулась тень.
Притаилась у окна.
Я пою, пою, пою:
«Баю-баюшки-баю».
 

«Я осмеянный шел из собрания злобных людей…»

 
Я осмеянный шел из собрания злобных людей,
В утомлённом уме их бесстыдные речи храня.
Было тихо везде, и в домах я не видел огней,
А морозная ночь и луна утешали меня.
 
 
Подымались дома серебристою сказкой кругом,
Безмятежно сады мне шептали о чём-то святом,
И, с приветом ко мне обнажённые ветви склоня,
Навевая мечты, утешали тихонько меня.
 
 
Улыбаясь мечтам и усталые взоры клоня,
Я по упицам шёл, очарованный полной луной,
И морозная даль, серебристой своей тишиной
Утишая тоску, отзывала от жизни меня.
 
 
Под ногами скрипел весь обвеянный чарами снег,
Был стремителен бег легких туч на далёкий ночлег,
И, в пустынях небес тишину ледяную храня,
Облака и луна отгоняли тоску от меня.
 

«Мельканье изломанной тени…»

 
Мельканье изломанной тени,
Испуганный смертию взор.
Всё ниже и ниже ступени,
Всё тише рыдающий хор.
Нисходят крутые ступени,
Испуган разлукою взор.
 
 
Дрожат исхудалые руки,
Касаясь холодной стены.
Протяжным стенаньем разлуки
Испуганы тёмные сны.
Протяжные стоны разлуки
Дрожат у холодной стены.
 
 
Под чёрной и длинной вуалью
Две урны полны через край…
О песня, надгробной печалью
Былую любовь обвевай!
Отравлено сердце печалью,
Две урны полны через край.
 

«Уйди, преступный воин!..»

 
«Уйди, преступный воин!
Ты больше недостоин
В сраженьях с нами быть,
Копьё ломать в турнире,
И на весёлом пире
Из общей чаши пить».
 
 
Идёт он, восклицая:
«За что напасть такая?
Я ложно осуждён!»
И слышит рёв проклятий
Его былых собратий,
И смех пажей да жён.
 
 
Как рыцарь осуждённый,
Надменных прав лишённый,
Без шлема и без лат,
От буйного турнира, —
От радостного мира
Иду, тоской объят,
 
 
И сам себе пеняю,
Хотя вины не знаю,
Не знаю за собой, —
Зачем в турнир весёлый,
Надев доспех тяжёлый,
Пошёл я за толпой.
 

Возвращение

 
Медлительные взоры к закату обращая,
Следя за облаками и за полётом птиц,
Сидела при дороге красавица лесная, —
И зыблилась тихонько, мечту и тень роняя
На смуглые ланиты, густая сень ресниц.
 
 
Она припоминала в печальный час вечерний
Таинственные дали, – родимые края,
Где облако понятней, где роща суеверней, —
Куда, былая фея, любовию дочерней
Влеклась она, страдая и грусть свою тая.
 
 
Был день: презревши чары и прелести ночные,
С жезлом своим волшебным рассталася она,
Венок благоуханный сняла с чела впервые,
И, как простая дева, в обители простые
Вошла, и человеку женою отдана.
 
 
На дальнем горизонте синеющей чертою
Виднелся лес дремучий, – то лес её родной…
Туда она глядела вечернею зарёю, —
Оттуда к ней домчался с призывною тоскою
Лазурный тихий голос: «Вернись, дитя, домой».
 
 
И в голосе далёком ей слышалось прощенье,
Она улыбкой тихой ответила на зов,
С людьми не попрощалась, оставила селенье
И быстро тенью лёгкой исчезла в отдаленье…
Влекла её в отчизну дочерняя любовь.
 

«Насытив очи наготою…»

 
Насытив очи наготою
Эфирных и бесстрастных тел,
Земною страстной красотою
Я воплотиться захотел.
 
 
Тогда мне дали имя Фрины,
И в обаяньи нежных сил
Я восхитил мои Афины
И тело в волны погрузил.
 
 
Невинность гимны мне слагала,
Порок стыдился наготы,
И напоил он ядом жало
В пыли ползущей клеветы.
 
 
Мне казнь жестокая грозила,
Меня злословила молва,
Но злость в победу превратила
Живая сила божества.
 
 
Когда отравленное слово
В меня метал мой грозный враг,
Узрел внезапно без покрова
Мою красу ареопаг.
 
 
Затмилось злобное гоненье,
Хула свиваясь умерла,
И было – старцев поклоненье,
Восторг бесстрастный и хвала.
 

«Детский лепет мне несносен…»

 
Детский лепет мне несносен,
Мне противен стук машин.
Я хочу под тенью сосен
Быть один, всегда один, —
 
 
Чтоб пустынно восходило
И катилось надо мной
Безответное светило,
Змей безумно-золотой, —
 
 
Чтоб свободный и пустынный
Веял ветер всех сторон,
Погружая душу в длинный,
Безразгадно-вещий сон.
 
 
Чтоб никто не молвил слова
Ни со мной, ни обо мне,
Злым вторжением былого
В беспредельной тишине, —
 
 
И когда настанет время
Беспробудно опочить
И томительное бремя
С утомленных плеч сложить, —
 
 
Чтоб никто моей пустыней
С тихим пеньем не ходил,
Чтоб не плавал ладан синий
Вкруг колеблемых кадил.
 

«Много было вёсен…»

 
Много было вёсен, —
И опять весна.
Бедный мир несносен,
И весна бедна.
Что она мне скажет
На мои мечты?
Ту же смерть покажет,
Те же все цветы,
Что и прежде были
У больной земли,
Небесам кадили,
Никли да цвели.
 

«Безжизненный чертог…»

 
Безжизненный чертог,
Случайная дорога…
Не хочет жизни Бог, —
Иль жизнь не хочет Бога?
 
 
Опять встаёт заря,
Колышутся туманы,
И робко ждут Царя
Томительные страны.
 
 
Но лютый змий возник,
И мечет стрелы злые,
И грозен мёртвый лик
Пылающего змия.
 
 
Для смерти – здесь чертог,
Для случая – дорога.
Не хочет жизни Бог,
И жизнь не хочет Бога.
 

«Виденья злые, кто же вас…»

 
Виденья злые, кто же вас
Воздвиг над мрачной бездной
В неизречённый час,
Святой, но бесполезный?
 
 
И чей бессмертно-вечный сон,
О тени гибельные, вами
В недобрый час отягощен,
Как небо облаками?
 
 
То воля мудрого Творца,
Иль злобным вражеским соблазном
До вожделенного конца
Единый мир предстал мне разным?
 
 
О, как томительно не знать
Того, что сердцу вечно ясно,
И неустанно вопрошать, —
  И вопрошать напрасно!
 

«Изнемогающая вялость…»

 
Изнемогающая вялость,
За что-то мстящая тоска, —
В долинах – бледная усталость,
На небе – злые облака.
 
 
Не видно счастья голубого, —
Его затмили злые сны.
Лучи светила золотого
Седой тоской поглощены.
 

«Трепещет сердце опять…»

 
Трепещет сердце опять.
Бледная поднялась заря, —
Бедная! Пришла встречать
Злого, золотого царя.
 
 
Встал и пламенем лучей
Опалил, умертвил её.
Ропщет и плачет ручей, —
Усталое сердце моё.
 

«В дневных лучах и в сонной мгле…»

 
В дневных лучах и в сонной мгле,
В моей траве, в моей земле,
В моих кустах я схоронил
Мечты о жизни, клады сил,
И окружился я стеной,
Мой свет померк передо мной,
И я забыл, давно забыл,
Где притаились клады сил.
 
 
Порой, взобравшись по стене,
Сижу печально на окне, —
И силы спят в земле сырой,
Под неподвижною травой.
Как пробудить их? Как воззвать?
Иль им вовеки мирно спать,
А мне холодной тишиной
Томиться вечно за стеной?
 

«Объята мглою вещих теней…»

 
Объята мглою вещих теней,
Она восходит в тёмный храм.
Дрожат стопы от холода ступеней,
И грозен мрак тоскующим очам.
И будут ли услышаны моленья?
Или навек от жизненных тревог
В недостижимые селенья
Сокрылся Бог?
 
 
Во мгле мерцают слабые лампады,
К стопам приник тяжёлый холод плит.
Темны столпов недвижные громады, —
Она стоит, и плачет, и дрожит.
О, для чего в усердьи богомольном
Она спешила в храм идти!
Как вознести мольбы о дольном!
Всему начертаны пути.
 

«Грустные взоры склоняя…»

 
Грустные взоры склоняя,
Светлые слёзы роняя,
Ты предо мною стоишь, —
Только б рыданья молчали, —
Злые лобзанья печали
Ты от толпы утаишь.
 
 
Впалые щёки так бледны.
Вешние ль грозы бесследны,
Летний ли тягостен зной,
Или на грех ты дерзаешь, —
Сердце моё ты терзаешь
Смертной своей белизной.
 

«Ангел снов невиденных…»

 
Ангел снов невиденных,
На путях неиденных
Я тебя встречал.
Весь ты рдел, таинственный,
И удел единственный
Ты мне обещал.
 
 
Меркло, полусонное,
Что-то непреклонное
У тебя в глазах;
Книгу непрочтённую
С тайной запрещённою
Ты держал в руках.
 

«Неустанное в работе…»

 
Неустанное в работе
Сердце бедное моё, —
В несмолкающей заботе
Ты житьё куешь моё.
 
 
Воля к жизни, воля злая,
Направляет пылкий ток, —
Ты куёшь, не уставая,
Телу радость и порок.
 
 
Дни и ночи ты торопишь,
Будишь, слабого, меня,
И мои сомненья топишь
В нескончаемости дня.
 
 
Я безлепицей измучен.
Житиё кляну моё.
Твой тяжёлый стук мне скучен,
Сердце бедное моё.
 

«Есть тропа неизбежная…»

 
Есть тропа неизбежная
На крутом берегу, —
Там волшебница нежная
Запыхалась в бегу,
 
 
Улыбается сладкая,
И бежит далеко.
Юность сладкая, краткая,
Только с нею легко.
 
 
Пробежит, – зарумянится,
Улыбаясь, лицо,
И кому-то достанется
Золотое кольцо…
 
 
Рокового, заклятого
Не хотеть бы кольца,
Отойти б от крылатого,
Огневого гонца.
 

«Пламенем наполненные жилы…»

 
Пламенем наполненные жилы,
Сердце знойное и полное огнём, —
В теле солнце непомерной силы,
И душа насквозь пронизанная днём.
 
 
Что же в их безумном ликованьи?
Бездна ждёт, и страшен рёв её глухой.
В озарении, сверканьи и сгораньи
Не забыть её, извечной, роковой.
 

«В стране безвыходной бессмысленных томлений…»

 
В стране безвыходной бессмысленных томлений
Влачился долго я без грёз, без божества,
  И лишь порой для диких вдохновений
  Я находил безумные слова.
 
 
Они цвели во мгле полночных волхвований,
На злом пути цвели, – и мёртвая луна
  Прохладный яд несбыточных желаний
  Вливала в них, ясна и холодна.
 

«Безумием окована земля…»

 
Безумием окована земля,
Тиранством золотого Змея.
Простёрлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея,
Подъемлются бессильно к облакам
Безрадостно-нахмуренные горы,
Подъемлются к далёким небесам
Людей тоскующие взоры.
Влачится жизнь по скучным колеям,
И на листах незыблемы узоры.
Безумная и страшная земля,
Неистощим твой дикий холод,
И кто безумствует, спасения моля,
Мечом отчаянья проколот.
 

«Белая тьма созидает предметы…»

 
Белая тьма созидает предметы
  И обольщает меня.
Жадно ищу я душою просветы
  В область нетленного дня.
 
 
Кто же внесёт в заточенье земное
  Светоч, пугающий тьму?
Скоро ль бессмертное, сердцу родное
  В свете его я пойму?
 
 
Или навек нерушима преграда
  Белой, обманчивой тьмы,
И бесконечно томиться мне надо,
  И не уйти из тюрьмы?
 

«Нашу неподвижность бранью не клейми:…»

 
Нашу неподвижность бранью не клейми:
Нам коснеть в пещерах, созданных людьми.
 
 
Мы не можем выйти, мы не смеем жить;
Много здесь предметов – нам их сторожить.
 
 
Чтоб не веял ветер, солнце бы не жгло,
Да воды проворной к ложу не текло.
 
 
С человеком долго мы вели войну, —
Человек ли скован, мы ль в его плену?
 
 
Весела ль, грустна ли вражеская речь, —
Надо ждать решенья – и врага стеречь.
 

«Рассвет полусонный, я очи открыл…»

 
Рассвет полусонный, я очи открыл,
Но нет во мне воли, и нет во мне сил.
 
 
И душны покровы, и скучно лежать,
Но свет мой не хочет в окне засиять.
 
 
Докучная лампа, тебя ли зажечь,
Чтоб взоры направить на мёртвую речь?
 
 
Иль грешной мечтою себя веселить,
Приникнуть к подушке и всё позабыть?
 
 
Рассвет полусонный, я бледен и хил,
И нет во мне воли, и нет во мне сил.
 

«Я жил как зверь пещерный…»

 
Я жил как зверь пещерный,
Холодной тьмой объят,
Заветам ветхим верный,
Бездушным скалам брат.
 
 
Но кровь моя кипела
В томительном огне, —
И призрак злого дела
Творил я в тишине.
 
 
Над мраками пещеры,
Над влажной тишиной
Скиталися химеры,
Воздвигнутые мной.
 
 
На каменных престолах,
Как мрачные цари,
В кровавых ореолах
Мерцали упыри.
 
 
Безумной лаской нежить
Во тьме и тишине
Отверженная нежить
Сбиралася ко мне.
 
 
И я как зверь скитался
В кругу заклятых сил
И скверною питался,
Но смерти не вкусил.
 

«Не трогай в темноте…»

 
Не трогай в темноте
Того, что незнакомо,—
Быть может, это – те,
Кому привольно дома.
 
 
Кто с ними был хоть раз,
Тот их не станет трогать.
Сверкнёт зелёный глаз,
Царапнет быстрый ноготь,—
 
 
Прокинется котом
Испуганная нежить.
А что она потом
Затеет? Мучить? нежить?
 
 
Куда ты ни пойдёшь,
Возникнут пусторосли.
Измаешься, заснёшь.
Но что же будет после?
 
 
Прозрачною щекой
Прильнёт к тебе сожитель.
Он серою тоской
Твою затмит обитель.
 
 
И будет жуткий страх,—
Так близко, так знакомо,
Стоять во всех углах
Тоскующего дома.
 

«Суровы очи у дивных дев…»

 
Суровы очи у дивных дев,
На бледных лицах тоска и гнев.
В руке у каждой горит свеча.
Бренчат о пояс два ключа.
Печальный, дальний путь избрав,
Они проходят средь влажных трав,
Среди колосьев, среди цветов,
Под тень надгробных крестов.
Пророчат что-то свеч лучи,
Но что пророчат, о том молчи.
 

«В село из леса она пришла…»

 
В село из леса она пришла, —
Она стучала, она звала.
Её страшила ночная тьма,
Но не пускали её в дома.
И долго, долго брела она,
И тёмной ночью была одна,
И не пускали её в дома,
И угрожала ночная тьма.
Когда ж, ликуя, заря взошла.
Она упала, – и умерла.
 

«Холодная, жестокая земля!..»

 
Холодная, жестокая земля!
Но как же ты взрастила сладострастие?
Твои широкие, угрюмые поля
Изведали ненастье, но и счастие.
 
 
Сама ли ты надежды родила,
Сама ли их повила злаками?
Или сошла с небес богиня зла,
Венчанная таинственными знаками,
 
 
И низвела для дремлющей земли
Мечты коварные с обманами,
И злые гости облекли
Тебя лазурными туманами?
 

«Я живу в тёмной пещере…»

 
Я живу в тёмной пещере,
Я не вижу белых ночей.
В моей надежде, в моей вере
Нет сиянья, нет лучей.
 
 
Ход к пещере никем не виден,
И не то ль защита от меча!
Вход в пещеру чуть виден,
И предо мною горит свеча.
 
 
В моей пещере тесно и сыро,
И нечем её согреть.
Далёкий от земного мира,
Я должен здесь умереть.
 

«О сердце, сердце! Позабыть…»

 
О сердце, сердце! Позабыть
Пора надменные мечты,
И в безнадёжной доле жить
Без торжества, без красоты;
 
 
Молчаньем верным отвечать
На каждый звук, на каждый зов,
И ничего не ожидать
Ни от друзей, ни от врагов.
 
 
Суров завет, но хочет Бог,
Чтобы такою жизнь была
Среди медлительных тревог,
Среди томительного зла.
 

«Есть правда горькая в пророчестве…»

 
Есть правда горькая в пророчестве:
Ты должен вечным быть рабом.
Свобода – только в одиночестве.
Какое рабство – быть вдвоём.
 
 
Свершить ли хочешь пожелания, —
Свободные всегда одни.
Венчай тиарою молчания
Твои отторженные дни.
 
 
Но бойся, бойся воплощения
Твоей надежды и мечты:
Придут иные вожделения,
И сам окаменеешь ты.
 

«В первоначальном мерцаньи…»

 
В первоначальном мерцаньи,
Раньше светил и огня,
Думать-гадать о созданьи
Боги воззвали меня.
 
 
И совещались мы трое,
Радостно жизнь расцвела.
Но на благое и злое
Я разделил все дела.
 
 
Боги во гневе суровом
Прокляли злое и злых,
И разделяющим словом
Был я отторжен от них.
 

«Что мы служим молебны…»

 
  Что мы служим молебны,
И пред Господом ладан кадим!
  Всё равно непотребны,
Позабытые Богом своим.
 
 
  В миротканной порфире,
Осенённый покровами сил,
  Позабыл он о мире,
И от творческих дел опочил.
 
 
  И нетленною мечтою
Мировая душа занята,
  Не земною, иною, —
А земная пустыня – пуста.
 

Пилигрим

 
В одежде пыльной пилигрима,
Обет свершая, он идёт,
Босой, больной, неутомимо,
То шаг назад, то два вперёд, —
И, чередуясь мерно, дали
Встают всё новые пред ним,
Неистощимы, как печали, —
И всё далек Ерусалим…
 
 
В путях томительной печали,
Стремится вечно род людской
В недосягаемые дали,
К какой-то цели роковой.
И создаёт неутомимо
Судьба преграды перед ним,
И всё далек от пилигрима
Его святой Ерусалим.