Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

«Не плачь, утешься, верь…»

 
  Не плачь, утешься, верь,
Не повторяй, что умер сын твой милый, —
Не вовсе он оставил мир постылый.
  Он тихо стукнет в дверь,
 
 
  С приветными словами
Войдёт к тебе и станет целовать
Тебя, свою утешенную мать,
  Безгрешными устами.
 
 
  Лишь только позови,
Он будет приходить к тебе, послушный,
Всегда, как прежде, детски-простодушный,
  Дитя твоей любви.
 

«О полночи с постели…»

 
О полночи с постели
Молиться ты сошла.
Лампады пламенели,
В углах дрожала мгла.
 
 
И ангел легкокрылый
С таинственной судьбой,
Неведомою силой
Повеял над тобой.
 
 
Склонила ты колени,
И ангел осенил
Тоскующие тени
Отрадной сенью крыл.
 

«День туманный…»

 
День туманный
Настаёт,
Мой желанный
Не идёт.
  Мгла вокруг.
На пороге
Я стою,
Вся в тревоге,
И пою.
  Где ж мой друг?
 
 
Холод веет,
Сад мой пуст,
Сиротеет
Каждый куст.
  Скучно мне.
Распрощался
Ты легко,
И умчался
Далеко
  На коне.
 
 
По дороге
Я гляжу,
Вся в тревоге,
Вся дрожу, —
  Милый мой!
Долго стану
Слёзы лить,
В сердце рану
Бередить, —
  Бог с тобой!
 

«Если б хотел я любить…»

 
Если б хотел я любить,
Если бы мог я желать, —
В мире кого полюбить,
В жизни чего пожелать?
 
 
Только Отец мой да я,
Больше и нет никого.
Жизнь без хотенья – моя,
Воля без жизни – Его.
 

«Туманный день глядит в окно…»

 
Туманный день глядит в окно,
В душе и пасмурно, и строго.
Воспоминания давно
Стоят угрюмо у порога
Изнемогающей души,
Не появляясь, не скрываясь, —
О днях, когда в немой глуши
Я жил, восторгами питаясь,
Далёкий призрак возлюбя,
Мечтою обнимая тени,
И жизнь недужную губя
Под гнётом страстности и лени.
 

«В молчаньи звёзд, в дыханьи ветра с полуночи…»

 
В молчаньи звёзд, в дыханьи ветра с полуночи
  Улики явственные есть.
  О, духи зла! Закройте очи
И не мешайте мне безропотно отцвесть.
 
 
Меня и вас одна объемлет неизбежность,
  Ненарушим всемирный строй.
Всё должно быть: для жизни – радость и мятежность,
  Для смерти – тленье и покой.
 

«Недотыкомка серая…»

 
  Недотыкомка серая
Всё вокруг меня вьётся да вертится, —
То не Лихо ль со мною очертится
Во единый погибельный круг?
 
 
  Недотыкомка серая
Истомила коварной улыбкою,
Истомила присядкою зыбкою, —
Помоги мне, таинственный друг!
 
 
  Недотыкомку серую
Отгони ты волшебными чарами,
Или наотмашь, что ли, ударами,
Или словом заветным каким.
 
 
  Недотыкомку серую
Хоть со мной умертви ты, ехидную,
Чтоб она хоть в тоску панихидную
Не ругалась над прахом моим.
 

«Был широкий путь к подножью…»

 
Был широкий путь к подножью
Вечно вольных, дальних скал, —
Этот путь он злою ложью,
Злою ложью заграждал.
То скрывался он за далью.
То являлся из могил,
И повсюду мне печалью,
Он печалью мне грозил, —
И над бедной, тёмной нивой
Обыденных, скучных дел.
День тоскливый и ленивый,
День ленивый потускнел.
 
 
В полумраке я томился
Бездыханной тишиной.
Ночь настала, и раскрылся,
И раскрылся мир ночной.
Надо мной у ночи крылья
Вырастали всё темней
От тяжёлого бессилья,
От бессилья злых огней.
И печально, и сурово,
Издалёка в мертвый край
Повелительное слово
Веет, слово: «Умирай».
 
 
Месяц встал, и пламенеет
Утешеньем в сонной мгле.
Всё далёкое светлеет,
Всё светлеет на земле.
Отуманенные дали
Внемлют сладкой тишине,
И томительной печали,
Злой печали нет во мне.
Всё томленье, всё страданье,
Труд, и скорбь, и думы все, —
Исчезают, как мерцанье,
Как мерцанье на росе.
 

«На распутьи злом и диком…»

 
На распутьи злом и диком
В тёмный час я тихо жду.
Вещий ворон хриплым криком
На меня зовёт беду,
А на небе надо мною
Только грустная луна,
И тоскует ночь со мною,
И томится тишина.
 
 
От луны мерцанье в росах,
И белеет мгла вокруг.
Тихо чертит верный посох
По земле волшебный круг.
Сомкнут круг, – и нет печали
В тесной области моей, —
Позабыты все печали
Утомленьем горьких дней.
 
 
Он из мглы выходит, – друг ли
Мне он тайный, или враг?
У него глаза, как угли,
Тёмен лик и зыбок шаг.
Я за дивною чертою
Для него недостижим, —
И стоит он за чертою
Тёмный, зыбкий, весь как дым.
 
 
Он смеется и не хочет
В тёмный час признать меня.
Он томленья мне пророчит,
Взор свой пламенно склоня, —
И во мглу с недобрым словом
От меня отходит он, —
Я его зловещим словом,
Вражьим словом не смущён.
 
 
Мне под солнцем горе мыкать
День за днём не привыкать.
Ночь придет, – я буду кликать
В тёмный час его опять,
Чтоб за дивною чертою
Погадать, поворожить, —
Только здесь лишь, за чертою,
Мне, усталому, и жить.
 

«Мне сегодня нездоровится:…»

 
Мне сегодня нездоровится:
Злая немочь ли готовится
  Одолеть меня?
С торопливой лихорадкою
Поцелуюсь ли украдкою
  На закате дня?
 
 
Но не страшно мне томление, —
Это лёгкое кружение
  Я уж испытал.
Забывается досадное,
Вспоминается отрадное,
  Кроток я и мал.
 
 
Что велят мне, то и сделаю:
То сиделка ль с банкой целою
  Горького питья,
Или смерть у изголовия, —
Всем готов без прекословия
  Покоряться я.
 

«Всё почивающее свято…»

 
Всё почивающее свято,
В смятеньи жизни – зло и грех.
Томила жизнь меня когда-то
Надеждой лживою утех.
 
 
Её соблазны были многи,
И утомленья без числа.
В великолепные чертоги
Она мечты мои звала,
И на жестокие дороги
Меня коварно увлекла.
 
 
Но близость кроткой смерти чуя,
Уснули гордые мечты.
Я жду смиренно, не тоскуя,
Благой и вещей темноты.
 
 
И если жить мне надо снова,
С собой я жизни принесу
Успокоения святого
Невозмутимую красу.
 

Ангел благого молчания

 
Грудь ли томится от зною,
Страшно ль смятение вьюг, —
Только бы ты был со мною,
Сладкий и радостный друг.
 
 
Ангел благого молчанья,
Тихий смиритель страстей,
Нет ни венца, ни сиянья
Над головою твоей.
 
 
Кротко потуплены очи,
Стан твой окутала мгла,
Тонкою влагою ночи
Веют два лёгких крыла.
 
 
Реешь над дольным пределом
Ты без меча, без луча, —
Только на поясе белом
Два золотые ключа.
 
 
Друг неизменный и нежный,
Тенью прохладною крыл
Век мой безумно-мятежный
Ты от топпы заслонил.
 
 
В тяжкие дни утомленья,
В ночи бессильных тревог,
Ты отклонил помышленья
От недоступных дорог.
 

«Преодолев тяжелое косненье…»

 
Преодолев тяжелое косненье
  И долгий путь причин,
Я сам – творец и сам – свое творенье,
  Бесстрастен и один.
 
 
Ко мне струилось пламенное слово.
  Блистая, дивный меч,
Архангелом направленный сурово,
  Меня грозился сжечь.
 
 
Так, светлые владыку не узнали
  В скитальце и рабе,
Но я разбил старинные скрижали
  В томительной борьбе.
 
 
О грозное, о древнее сверканье
  Небесного меча!
Убей раба за дерзкое исканье
  Эдемского ключа.
 
 
Исполнил раб завещанное дело:
  В пыли земных дорог
Донёс меня до вечного предела,
  Где я – творец и бог.
 

«Любовью лёгкою играя…»

 
Любовью лёгкою играя,
Мы обрели блаженный край.
Вкусили мы веселье рая,
Сладчайшего, чем Божий рай.
 
 
Лаская тоненькие руки
И ноги милые твои,
Я изнывал от сладкой муки,
Какой не знали соловьи.
 
 
С тобою на лугу несмятом
Целуяся в тени берёз,
Я упивался ароматом,
Благоуханней алых роз.
 
 
Резвей весёлого ребенка,
С невинной нежностью очей,
Ты лепетала звонко, звонко,
Как не лепечет и ручей.
 
 
Любовью лёгкою играя,
Вошли мы только в первый рай:
То не вино текло играя,
То пена била через край,
 
 
И два глубокие бокала
Из тонко-звонкого стекла
Ты к светлой чаше подставляла
И пену сладкую лила,
 
 
Лила, лила, лила, качала
Два тельно-алые стекла.
Белей лилей, алее лала
Бела была ты и ала.
 
 
И в звонах ласково-кристальных
Отраву сладкую тая,
Была милее дев лобзальных
Ты, смерть отрадная моя!
 

«Блаженный лик Маира…»

 
Блаженный лик Маира
Склоняется к Ойле.
Звенит призывно лира, —
И вот начало пира
В вечерней полумгле.
 
 
По мраморной дороге,
Прекрасны, словно боги,
Они выходят в сад.
У старших наги ноги
И радостен наряд,
 
 
А те, что помоложе,
Совсем обнажены,
Загар на тонкой коже,
И все они похожи
На вестников весны.
 

«У мальчиков цевницы…»

 
У мальчиков цевницы
Звенят, поют в руках,
И голые девицы
Весёлые в полях.
 
 
Под мирный рокот лирный
Работа весела,
И ясный свет Маирный
Золотит их тела.
 
 
С весёлой песней смешан
Машины жнущей стук,
И ход её поспешен
Под властью нежных рук.
 
 
Часы работы краткой
Над нивой пролетят,
И близок отдых сладкий
Под сводами палат.
 

«Догорела свеча…»

 
  Догорела свеча,
  И луна побледнела.
Мы одни, – ты светла, горяча, —
Я люблю твоё стройное тело.
 
 
  К загорелым стопам
  Я приникнул устами, —
Ты ходила по жёстким тропам,
Проходила босыми ногами.
 
 
  Принесла мне цветы
  Из высокого края, —
Ты сбирала святые мечты,
Над зияющей бездной играя.
 

«Грустное слово – конец!..»

 
Грустное слово – конец!
Милое слово – предел!
Молотом скован венец,
Золотом он заблестел.
 
 
Ужас царил на пути.
Злобно смеялась нужда.
Злобе не льсти и не мсти, —
Вечная блещет звезда.
 

«Чем недоступней, тем прекрасней…»

 
Чем недоступней, тем прекрасней,
Чем дальше, тем желанней ты, —
И с невозможностью согласней
Твои жемчужные мечты.
 
 
Земное тягостное тело
Твоей святыни не одело,
Тебе чужда земная речь, —
Недостижимая богиня!
Земля – темница и пустыня, —
И чем бы ей тебя привлечь?
 

«Забудь, что счастье ненадежно…»

 
Забудь, что счастье ненадежно,
  Доверься мне,
И успокойся безмятежно
  В блаженном сне.
 
 
Мгновенья сладкие сгорели, —
  Но что тужить!
Для тайной и высокой цели
  Нам надо жить.
 
 
В обманах счастия земного,
  В кипеньи сил,
Ты прелесть таинства иного
  Уже вкусил.
 

«Как часто хоронят меня!..»

 
Как часто хоронят меня!
Как часты по мне панихиды!
Но нет дня меня в них обиды,
Я выше и Ночи, и Дня.
 
 
Усталостью к отдыху клонят,
Болезнями тело томят,
Печалями со света гонят,
И ладаном в очи дымят.
Мой путь перед ними не понят,
Венец многоцветный измят, —
Но, как ни поют, ни хоронят,
Мой свет от меня не затмят.
 
 
Оставьте ненужное дело,
Направьте обратно ладью, —
За грозной чертою предела
Воздвигнул я душу мою.
Великой зарёю зардела
Любовь к моему бытию.
Вселенское, мощное тело
Всемирной душе создаю.
 
 
Ладью мою вечно стремите
К свершению творческих дел, —
И если найдёте предел,
Отпойте меня, схороните!
 

«Никто не убивал…»

 
Никто не убивал,
Он тихо умер сам, —
Он бледен был и мал,
Но рвался к небесам.
 
 
А небо далеко,
И даже – неба нет.
Пойми – и жить легко, —
Ведь тут же, с нами, свет.
 
 
Огнём горит эфир,
И ярки наши дни, —
Для ночи знает мир
Внезапные огни.
 
 
Но он любил мечтать
О пресвятой звезде,
Какой не отыскать
Нигде, – увы! – нигде!
 
 
Дороги к небесам
Он отыскать не мог,
И тихо умер сам,
Но умер он как бог.
 

«Иду в лесу. Медлительно и странно…»

 
Иду в лесу. Медлительно и странно
Вокруг меня колеблется листва.
Моя мечта, бесцельна и туманна,
  Едва слагается в слова.
И знаю я, что ей слова ненужны, —
  Она – дыхания нежней,
  Её вещания жемчужны,
  Улыбки розовы у ней.
    Она – краса лесная,
    И всё поёт в лесу,
  Хвалою радостной венчая
    Её красу.
 

«О лихорадочное лето!..»

 
О лихорадочное лето!
То ветра холод, то солнца зной.
Холодной мглою земля одета,
Ручей смеётся в тени лесной.
 
 
Он притаился в долине тесной.
Ему забавно, что много туч.
Ему противен Змей небесный, —
Как меч разящий, – блестящий луч.
 

«Благословлять губительные стрелы…»

 
Благословлять губительные стрелы
И проклинать живящие лучи, —
Вот страшные и тесные пределы.
К иным путям затеряны ключи.
 
 
В мучительных безумствуя хуленьях,
В бессмысленной безумствуя хвале,
Живи в безвыходных томленьях,
Влачись на бедственной земле.
 
 
Отравленной стрелы вонзилось жало, —
Лобзай её пернатые края:
Она – твоя, она тебя лобзала,
Когда померкло солнце бытия.
 

«Мы скучной дорогою шли…»

 
Мы скучной дорогою шли
  По чахлой равнине.
Уныло звучали шаги
  На высохшей глине,
А рядом печально росли
  Берёзки на кочках.
Природа больная! Солги
  В колосьях, в цветочках.
 
 
Обмана мы жаждем и ждём,
  Мы жаждем обмана.
Мы рвёмся душой к небесам
  Из царства тумана.
Мы скучной дорогой идём
  Вдоль скудного поля.
Томительно грезится нам
  Далёкая воля.
 

«Он не знает, но хочет…»

 
Он не знает, но хочет, —
Оттого возрастает, цветёт,
Ароматные сладости точит,
И покорно умрёт.
Он не знает, но хочет.
 
 
Непреклонная воля
Родилася во тьме.
Только выбрана доля —
Та иль эта – в уме,
Но темна непреклонная воля.
 
 
Умереть или жить,
Расцвести ль, зазвенеть ли,
Завязать ли жемчужную нить,
Разорвать ли лазурные петли,
Всё равно – умереть или жить.
 

«В его устах двусмысленны слова…»

 
В его устах двусмысленны слова,
И на устах двусмысленны улыбки.
Его душа бессильна и мертва,
А помыслы стремительны и зыбки.
 
 
Его любить никто не захотел,
Никто не мог его возненавидеть.
Неузнанным пребыть – его удел, —
Не действовать, не жить, а только видеть.
 

«Касатики качаются…»

 
Касатики качаются
Над тихою водой,
Качаются, прощаются
С недолгою красой.
 
 
Качаются касатики
У зыбкой глубины,
И бедные лунатики
В их прелесть влюблены.
 

«О, забвение! Низойди, обмани!..»

 
О, забвение! Низойди, обмани!
В воспоминаниях тягостны дни.
 
 
Прегрешения выше гор.
В заблуждениях обидный позор.
 
 
Если счастье манило, оно ушло.
Все дары жизнь разбила, как стекло.
 
 
О, забвение! Если бы всё стереть!
Если б всё прошлое могло умереть!
 
 
Но судьба говорит: «Только с тобой.
Умри, и всё прошлое уведи с собой».
 

«Люблю блуждать я над трясиною…»

 
Люблю блуждать я над трясиною
  Дрожащим огоньком,
Люблю за липкой паутиною
  Таиться пауком,
Люблю летать я в поле оводом
  И жалить лошадей,
Люблю быть явным, тайным поводом
  К мучению людей.
Я злой, больной, безумно-мстительный,
  За то томлюсь и сам.
Мой тихий стон, мой вопль медлительный, —
  Укоры небесам.
Судьба дала мне плоть растленную,
  Отравленную кровь.
Я возлюбил мечтою пленною
  Безумную любовь.
Мои порочные томления,
  Всё то, чем я прельщён, —
В могучих чарах наваждения
  Многообразный сон.
Но он томит больной обидою.
  Идти путём одним
Мне тесно. Всем во всём завидую,
  И стать хочу иным.
 

«Нарядней осени и лета…»

 
Нарядней осени и лета,
Улыбкой юною согрета,
И весела и молода,
Вольнолюбивою весною
Она сияла предо мною,
Как незакатная звезда.
 
 
Но странно, – отзвуки печали
В её речах всегда звучали,
Такие горькие слова
Она порой произносила,
Что скорби мстительная сила
Брала мгновенные права.
 
 
Потом опять цвела улыбкой.
Хотелось верить, что ошибкой
Слова упали с милых уст, —
Как иногда шалун-проказник,
В лесу бродя в весёлый праздник,
Посадит гриб на свежий куст.
 

«Для меня ты только семя…»

 
Для меня ты только семя.
Ты умрёшь, – настанет время, —
Жизнерадостную душу
Я стремительно разрушу,
И в могилу брошу тело,
Чтоб оно во тьме истлело.
Из погибшего земного
Созидать я стану снова.
Новый род к тому ж обману
Вызывать я к жизни стану,
Новых образов броженье
Вознесу в осуществленье, —
Но для всех одна кончина.
Всё различно, всё едино.
 

«Когда я в бурном море плавал…»

 
Когда я в бурном море плавал,
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,
Спаси, помилуй, – я тону.
 
 
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, —
Я власти тёмного порока
Отдам остаток чёрных дней».
 
 
И Дьявол взял меня, и бросил
В полуистлевшую ладью.
Я там нашёл и пару вёсел,
И серый парус, и скамью.
 
 
И вынес я опять на сушу,
В больное, злое житиё,
Мою отверженную душу
И тело грешное моё.
 
 
И верен я, отец мой, Дьявол,
Обету, данному в злой час,
Когда я в бурном море плавал,
И Ты меня из бездны спас.
 
 
Тебя, Отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю,
И соблазняя соблазню.
 

«Истомил меня пасмурный день…»

 
Истомил меня пасмурный день,
Извела одинокая скука.
Неотступна чуть видная тень, —
Повторений томящих порука.
 
 
Впечатлений навязчивых сеть…
Разорвать бы постылые петли!
Не молитвой ли сердце согреть?
О весёлых надеждах не спеть ли?
 
 
Но молитвы забыты давно,
И наскучили песни былые,
Потому что на сердце темно,
Да и думы – такие всё злые!
 

«Верить обетам пустынным…»

 
Верить обетам пустынным
Бедное сердце устало.
Тёмным, томительно-длинным
Ты предо мною предстало, —
 
 
Ты, неразумное, злое,
Вечно-голодное Лихо.
На роковом аналое
Сердце терзается тихо.
 
 
Звякает в дыме кадило,
Ладан возносится синий, —
Ты не росою кропило,
Сыпало мстительный иней.
 

«Люблю тебя, твой милый смех люблю…»

 
Люблю тебя, твой милый смех люблю,
Люблю твой плач, и быстрых слёз потоки,
И нежные, краснеющие щёки, —
Но у тебя любви я не молю,
 
 
И, может быть, я даже удивлю
Тебя, когда прочтёшь ты эти строки.
Мои мечты безумны и жестоки,
И каждый раз, как взор я устремлю
 
 
В твои глаза, отравленное жало
Моей тоски в тебя вливает яд.
Не знаешь ты, к чему зовёт мой взгляд,
 
 
И он страшит, как острый край кинжала.
Мою любовь ты злобой назовёшь,
И, может быть, безгрешно ты солжёшь.
 

«Я не лгу, говоря, что люблю я тебя…»

 
Я не лгу, говоря, что люблю я тебя,
Но люблю для себя и ласкаю, губя.
 
 
Что мне счастье твоё, что мне горе твоё!
Я твоё и своё сочетал бытиё, —
 
 
И на вечном огне, на жестоком огне
Мы в безумной с тобою сгорим тишине,
 
 
И пылая, сгорая, друг друга любя,
Позабудем весь мир, позабудем себя,
 
 
И великую жертву Творца повторим,
И сгорим перед Ним, и развеемся в дым.
 

«Измученный жгучею болью…»

 
Измученный жгучею болью,
Горячею облитый кровью,
Пойми, где предел своеволью, —
Я муки сплетаю с любовью.
 
 
Мучительный труд я приемлю
От вечной, незыблемой Воли, —
Кто создал и небо, и землю,
Тот создал и таинство боли.
 
 
В безумном восторге мученья
Дрожит беззащитное тело.
Забыты земные влеченья,
И всякая похоть сгорела.
 
 
Вся прелесть и нечисть земная
Свивается призрачным дымом.
Единою болью стеная,
Ты равен святым херувимам.
 
 
К престолу Творца и Владыки
В нетленную радость вселенной
Твои воздыханья и крики
Восходят хвалою смиренной.
 

«Мы поклонялися Владыкам…»

 
Мы поклонялися Владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.
 
 
Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Порой же милость возносили
Так величаво и светло.
 
 
Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.
 
 
Мерцал венец её жемчужный,
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была – ненужный
И непонятный арабеск.
 
 
Владык встречая льстивым кликом, —
И клик наш соткан был из тьмы, —
В смятеньи тёмном и великом
Чертог её ковали мы.
 
 
Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.
 

«Предметы предметного мира…»

 
Предметы предметного мира, —
И солнце, и путь, и луна,
И все колебанья эфира,
И всякая здесь глубина,
 
 
И всё, что очерчено резко,
Душе утомлённой моей —
Страшилище звона и блеска,
Застенок томительных дней.
 
 
От света спешу я в чертоги,
Где тихой мечтою дышу,
Где вместе со мною лишь боги,
Которых я сам возношу.
 
 
Бесшумною тканью завешен
Чертога безмолвный порог.
Там грех мой невинно-безгрешен,
И весело-светел порок.
 
 
Никто не наложит запрета,
И грубое слово ничьё
Не бросит внезапного света
На слово иль дело моё.
 
 
Я древних заклятий не знаю
На той стороне бытия,
И если я кровь проливаю,
То кровь эта – только моя.
 

«В овраге, за тою вон рощей…»

 
В овраге, за тою вон рощей,
Лежит мой маленький брат.
Я оставила с ним двух кукол, —
Они его сон сторожат.
 
 
Я боюсь, что он очень ушибся,
Я его разбудить не могла.
Я так устала, что охотно
Вместе бы с ними легла.
 
 
Но надо позвать на помощь,
Чтобы его домой перенести.
Нельзя, чтобы малые дети
Ночевали одни на пути.
 

«Зачем возрастаю?…»

 
«Зачем возрастаю? —
Снегурка спросила меня. —
Я знаю, что скоро растаю,
Лишь только увижу весёлую стаю,
Растаю, по камням звеня.
И ты позабудешь меня».
 
 
Снегурка, узнаешь ты скоро,
Что таять легко;
Растаешь, узнаешь, умрёшь без укора,
Уснёшь глубоко.
 

«Я любви к тебе не знаю…»

 
Я любви к тебе не знаю,
Злой и мстительный Дракон,
Но, склоняясь, исполняю
Твой незыблемый закон.
 
 
Я облёкся знойным телом,
Зной лучей твоих во мне.
Раскалён в каленьи белом,
В красном часто я огне.
 

«Маленькие кусочки счастья, не взял ли я вас от жизни?…»

 
Маленькие кусочки счастья, не взял ли я вас от жизни?
 
 
Дивные и мудрые книги,
таинственные очарования музыки,
умилительные молитвы,
невинные, милые детские лица,
сладостные благоухания,
и звёзды, – недоступные, ясные звёзды!
 
 
О, фрагменты счастья, не взял ли я вас от жизни!
 
 
Что же ты плачешь, мое сердце, что же ты ропщешь?
 
 
Ты жалуешься:
«Кратким,
и более горьким, чем сладким,
обманом промчалась жизнь,
и её нет».
 
 
Успокойся, сердце мое, замолчи.
Твои биения меня утомили.
И уже воля моя отходит от меня.
 

«Лепестками завялыми…»

 
Лепестками завялыми
Ветер усеял дорожки в саду.
Медленно, шагами усталыми,
Отгорев, я иду.
 
 
Пламя таится в крови, копится,
Скоро опять оно будет сжигать,
И теперь мечта торопится
Сладкий аромат впивать.
 
 
О, мечта запоздалая,
О, моя безумная сестра,
Ты, как я, усталая, —
Прошла, отошла пора.
 
 
Если хочешь позднего счастия,
Обмани себя, зажги свой взор, как и я,
И сквозь холод бесстрастия
Вползёт огневая змея.
 

«Свободный ветер давно прошумел…»

 
Свободный ветер давно прошумел
И промчался надо мною,
Долина моя тиха и спокойна, —
А чуткая стрела
Над гордою башнею возвышенного дома
Всё обращает своё тонкое остриё
К далёкой и странной области
Мечты.
Уже и самые острые,
Самые длинные
Лучи
Растаяли в мглистом безмолвии.
Туман поднимается
Над топкими берегами реки.
Усталые дети чего-то просят
И плачут.
Наступает
Моя последняя стража.
Дивный край недостижим, как прежде,
И Я, как прежде, только я.
 

«Невинный цвет и грешный аромат…»

 
Невинный цвет и грешный аромат
    Левкоя
Пленительным желанием томят
    Покоя.
 
 
Так сладостно склоняться в полусне
    Под тенью
К желанному и радостному мне
    Забвенью, —
 
 
Простивши всё, что было в жизни злом
    И мукой,
Стереть и память даже о былом
    Разлукой.
 

«Столкновение бешеных воль…»

 
Столкновение бешеных воль,
Сочетание воплей и стона…
Прокажённого радует боль,
Как сияние злого Дракона.
 
 
Он лицо поднимает к лучам,
Острупелые тянет он руки,
И смеётся жестоким бичам,
И приветствует дикие муки.
 
 
Утешает несносная боль,
Голос бешеной жизни отраден, —
И просыпалась жгучая соль
На сплетенье бесчисленных ссадин.