Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

Лихо

 
Кто это возле меня засмеялся так тихо?
Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!
Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,
Лихо стояло и возле крестильной купели,
Лихо за мною идёт неотступною тенью,
  Лихо уложит меня и в могилу.
Лихо ужасное, враг и любви, и забвенью,
  Кто тебе дал эту силу?
 
 
Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо:
«Я – бесталанное, всеми гонимое Лихо!
В чьём бы дому для себя уголок не нашло я,
Всяк меня гонит, не зная минуты покоя.
Только тебе побороться со мной недосужно, —
  Странно мечтая, стремишься ты к мукам.
Вот почему я с твоею душою так дружно,
  Как отголосок со звуком».
 

«Я тёмным иду переулком…»

 
Я тёмным иду переулком,
Где в воздухе пыльном и гулком
  Тревога,
И чужд я больной укоризне, —
Теперь мне осталось от жизни
  Немного.
 
 
Не знать и не ждать перемены,
Смотреть на докучные стены
  Досадно,
Мечтать же о дне неслучайном,
Навеки запретном и тайном,
  Отрадно.
 
 
Да, он никогда не настанет, —
И кто моё сердце обманет
  Гаданьем!
Не мне утешаться и верить,
И тёмные пропасти мерить
  Желаньем.
 

«В предутренних потьмах я видел злые сны…»

 
В предутренних потьмах я видел злые сны.
  Они меня до срока истомили.
Тоска, томленье, страх в работу вплетены,
  В сиянье дня – седые космы пыли.
Предутренние сны, безумной ночи сны, —
  На целый день меня вы отравили.
 
 
Есть белый нежный цвет, – далёк он и высок,
  Святая тень, туманно-голубая.
Но мой больной привет начертан на песок,
  И тусклый день, так медленно ступая,
Метёт сухой песок, медлительно-жесток.
  О жизнь моя, безжалостно-скупая!
 
 
Предутреннего сна больная тишина,
  Немая грусть в сияньи Змия.
Святые ль наизусть твердишь ты имена,
  Ты, мудрая жена седого Вия,
Предутреннего сна больная тишина,
  Но где ж твои соперницы нагие?
 
 
Иль тусклой пеленой закроется закат,
  И кто за ним, то будет Тайной снова,
И, мёртвой тишиной мучительно объят,
  Сойду к Иным без творческого Слова?
Мучительный закат, безжалостный закат,
  Последний яд, усмешка Духа Злого.
 

«Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?…»

 
Воля к жизни, воля к счастью, где же ты?
Иль навеки претворилась ты в мечты,
И в мечтах неясных, в тихом полусне,
Лишь о невозможном возвещаешь мне?
 
 
Путь один лишь знаю, – долог он и крут, —
Здесь цветы печали бледные цветут,
Умирает без ответа чей-то крик.
За туманом солнце скрыто, – тусклый лик.
 
 
Утомленьем и могилой дышит путь, —
Воля к смерти убеждает отдохнуть,
И от жизни обещает уберечь.
Холодна и однозвучна злая речь,
Но с отрадой и с надеждой внемлю ей
В тишине, в томленьи неподвижных дней.
 

«Я спал от печали…»

 
Я спал от печали
Тягостным сном.
Чайки кричали
Над моим окном.
 
 
Заря возопила:
«Встречай со мной царя.
Я небеса разбудила,
Разбудила, горя».
 
 
И ветер, пылая
Вечной тоской,
Звал меня, пролетая
Над моею рекой.
 
 
Но в тяжёлой печали
Я безрадостно спал.
О, весёлые дали,
Я вас не видал!
 

«He отражаясь в зеркалах…»

 
He отражаясь в зеркалах,
Я проходил по шумным залам.
Мой враг, с угрюмостью в очах,
Стоял за белым пьедесталом.
 
 
Пред кем бы я ни предстоял
С моей двусмысленной ужимкой,
Никто меня не замечал
Под серой шапкой-невидимкой.
 
 
И только он мой каждый шаг
Следил в неукротимом гневе,
Мой вечный, мой жестокий враг,
Склонившись к изваянной деве.
 
 
Среди прелестных стройных ног,
Раздвинув белоснежный камень,
Торчал его лохматый рог,
И взор пылал, как адский пламень.
 

«Шум и ропот жизни скудной…»

 
Шум и ропот жизни скудной
  Ненавистны мне.
Сон мой трудный, непробудный,
  В мёртвой тишине,
 
 
Ты взлелеян скучным шумом
  Гордых городов,
Где моим заветным думам
  Нет надёжных слов.
 
 
Этот грохот торопливый
  Так враждебен мне!
Долог сон мой, сон ленивый
  В мёртвой тишине.
 

«Поклонюсь тебе я платой многою…»

 
Поклонюсь тебе я платой многою, —
Я хочу забвенья да веселия, —
Ты поди некошною дорогою,
Ты нарви мне ересного зелия.
 
 
Белый саван брошен над болотами,
Мёртвый месяц поднят над дубравою, —
Ты пройди заклятыми воротами,
Ты приди ко мне с шальной пошавою.
 
 
Страшен навий след, но в нём забвение,
Горек омег твой, но в нём веселие,
Мёртвых уст отрадно дуновение, —
Принеси ж мне, ведьма, злое зелие.
 

«Грустен иду по дороге пустынной…»

 
  Грустен иду по дороге пустынной
Вслед за вечернею тенью, угрюмой и длинной.
 
 
  Сумрачный город остался за мною
С чахлою жизнью его и с его суетою.
 
 
  Пусты просторы, томительно-жёстки.
Никнут ветвями во сне непробудном берёзки.
 
 
  Грустны вокруг меня сжатые нивы.
Чудится мне, что враждебно они молчаливы.
 

«Злой, золотой, беспощадно ликующий Змей…»

 
Злой, золотой, беспощадно ликующий Змей
В красном притине шипит в паутине лучей.
 
 
Вниз соскользнул и смеётся в шипящем уже.
Беленьким зайчиком чёрт пробежал по меже.
 
 
Злая крапива и сонные маки в цвету.
Кто-то, мне близкий, чёрту замыкает в черту.
 
 
Беленький, хитренький, прыгает чёрт за чертой
Тихо смеётся и шепчет: «Попался! Постой!»
 

«Проходит она торопливо…»

 
Проходит она торопливо
На шумных путях городских,
Лицо закрывая стыдливо
Повязкой от взоров людских:
Пожаром её опалило,
Вся кожа лица сожжена,
И только глаза защитила
Своими руками она.
 
 
В пожаре порочных желаний
Беспомощно дух мой горел,
И только усладу мечтаний
Спасти от огня я успел.
Я жизни свободной не знаю,
В душе моей – мрачные сны,
Я трепетно их укрываю
Под нежною тканью весны.
 

«Мечта души моей, полночная луна…»

 
Мечта души моей, полночная луна,
Скользишь ты в облаках, ясна и холодна.
 
 
Я душу для тебя свирельную настроил,
И войны шумные мечтами успокоил.
 
 
Но мне ты не внимай, спеши стезёй своей,
И радостных часов над морем не жалей.
 
 
Твоя минует ночь, поникнет лик усталый, —
Я море подыму грозою небывалой.
 
 
Забудет океан о медленной луне,
И сниться будет мне погибель в глубине,
 
 
И, полчище смертей наславши в злое море,
Я жизнью буйною утешусь на просторе.
 

«Я без цели, угрюм и один…»

 
Я без цели, угрюм и один,
Посреди облетелых куртин
И поблеклых деревьев иду
В бездыханном и жёлтом саду.
 
 
Облака надо мною скользят,
И к закату торопится день.
Безнадёжный и близкий закат,
Не твоя ли колышется тень
 
 
Над моею туманной душой?
В ней тяжёлой и горькой слезой
Упованье моё сметено,
В ней мечты облетели давно.
 

«Ветер тучи носит…»

 
  Ветер тучи носит,
  Носит вихри пыли.
  Сердце сказки просит,
  И не хочет были.
 
 
Сидеть за стеною, работником быть, —
О, ветер, – ты мог бы и стены разбить!
 
 
Ходить по дорогам из камней и плит, —
Он только тревожит, он только скользит!
 
 
И мёртвые видеть повсюду слова, —
Прекрасная сказка навеки мертва.
 

«Цветик белоснежный…»

 
  Цветик белоснежный
  У тропы тележной
Вырос в месте незнакомом.
Ты, мой друг, простился с домом,
  Ты ушёл далеча, —
  Суждена ль нам встреча?
 
 
  Цветик нежный, синий
  Над немой пустыней
Вырос в месте незнакомом.
Ты, мой друг, расстался с домом,
  От тебя хоть слово
  Я услышу ль снова?
 

«Птицы чёрные толпою…»

 
Птицы чёрные толпою
Вдруг собрались надо мною,
И в зловещей тишине
Неотвязчивый их причет
Надо мною гулко кичет.
Возвещая гибель мне.
 
 
Над душой моей нависли
Неотвязчивые мысли
О судьбе моей больной,
И надежды заслоняя,
Череда их роковая
Веет страхом и тоской.
 

«Там, за стеною, холодный туман от реки…»

 
Там, за стеною, холодный туман от реки.
Снова со мною острые ласки тоски.
Снова огонь сожигает
Усталую плоть, —
Пламень безумный, сверкая, играет,
Жалит, томит, угрожает, —
Как мне его побороть?
Сладок он, сладок мне, сладок, —
В нём я порочно полночно сгораю давно.
Тихое око бесстрастных лампадок,
Тихой молитвы внезапный припадок, —
Вам погасить мой огонь не дано.
Сладкий, безумный и жгучий,
Пламенный, радостный стыд,
Мститель нетленно-могучий
Горьких обид.
Плачет опять у порога
Бледная совесть – луна.
Ждёт не дождётся дорога, —
И увядает она,
Лилия бедная, бледная, вечно больная, —
Лилия ждёт не дождётся меня,
Светлого мая,
Огня.
 

«Окрест – дорог извилистая сеть…»

 
Окрест – дорог извилистая сеть.
Молчание – ответ взывающим,
О, долго ль будешь в небе ты висеть
Мечом, бессильно угрожающим?
 
 
Была пора, – с небес грозил дракон,
Он видел вдаль, и стрелы были живы,
Когда же он покинет небосклон,
Всходили вестники, земле не лживы.
 
 
Обвеяны познанием кудес,
Являлись людям звери мудрые.
За зельями врачующими в лес
Ходили ведьмы среброкудрые.
 
 
Но всё обман, – дракона в небе нет,
И ведьмы так же, как и мы, бессильны.
Земных судеб чужды пути планет, —
Пути земные медленны и пыльны.
 
 
Страшна дорог извилистая сеть,
Молчание – ответ взывающим,
О, долго ль с неба будешь ты висеть
Мечом, бессильно угрожающим?
 

«Обольщения лживых слов…»

 
Обольщения лживых слов
И обманчивых снов, —
Ваши прелести так сильны!
Утомителен летний зной.
На дороге лесной
Утешения тишины.
 
 
Позабудешься ты в тени, —
Отдохни и засни.
Старый сказочник не далёк.
Он с дремотою подойдёт.
Вещий лес оживёт, —
И таинственный огонёк.
 
 
Чего не было никогда,
Что пожрали года,
Что мечтается иногда, —
Снова молодо, снова здесь,
Станешь радостен весь,
В позабытую внидешь весь.
 

«От солнца льётся только колыханье…»

 
От солнца льётся только колыханье,
Небесных сил безжизненно дыханье,
Но отчего ж оно животворит?
Иль на земле источник нашей жизни,
И нет путей к заоблачной отчизне,
И не для нас небесный змий горит?
 
 
Не мёртвая, не скудная пустыня,
Своих судеб царица и богиня,
От праха ты стремишься к божеству, —
А я – одна из множества ступеней
Из царства сил в святую область теней,
Не тщетно жизнью призрачной живу.
 
 
И до конца пребуду терпеливым:
Что было прахом и страданьем лживым,
Что сквозь мои томления пройдёт, —
Во мне святыне вечной приобщится,
И в ликованьи нежно истончится,
Божественной природой оживёт.
 

«Мой ландыш белый вянет…»

 
Мой ландыш белый вянет,
Но его смерть не больная.
Его ничто не обманет,
Потому что он хочет не зная,
 
 
И чего хочет, то будет,
Чего не будет, не надо.
Ничто его не принудит,
И увяданье ему отрада.
 
 
Единая Воля повсюду,
И к чему мои размышленья?
Надо поверить чуду
Единого в мире хотенья.
 

«Иду в смятеньи чрезвычайном…»

 
Иду в смятеньи чрезвычайном,
И, созерцая даль мою,
Я в неожиданном, в случайном
Свои порывы узнаю.
 
 
Я снова слит с моей природой,
Хотя доселе не решил,
Стремлюсь ли я своей свободой,
Или игрой мне чуждых сил.
 
 
Но что за гранью жизни краткой
Меня ни встретит, – жизнь моя
Горит одной молитвой сладкой,
Одним дыханьем бытия.
 

«Давно мне голос твой невнятен…»

 
Давно мне голос твой невнятен,
И образ твой в мечтах поблёк.
Или приход твой невозвратен,
И я навеки одинок?
 
 
И был ли ты в моей пустыне,
Иль призрак лживый, мой же сон,
В укор неправедной гордыне
Врагом безликим вознесён?
 
 
Кто б ни был ты, явись мне снова,
Затми томительные дни,
И мрак безумия земного
Хоть перед смертью осени.
 

«Восходит Змий горящий снова…»

 
Восходит Змий горящий снова,
И мечет грозные лучи.
От волхвования ночного
Меня ты снова отлучи.
 
 
Труды подъемлю, – на дороги
Пойду безумен, зол и мал,
Забыв полночные чертоги,
Где я словам твоим внимал.
 
 
Но из земли возникнут снова
Твои холодные ключи, —
Тогда меня, всегда земного,
Ты в тихий сумрак заключи.
 

«Ты в стране недостижимой…»

 
Ты в стране недостижимой, —
Я в больной долине снов.
Друг, томительно любимый,
Слышу звук твоих шагов.
 
 
Содрогаясь, внемлю речи,
Вижу блеск твоих очей, —
Бледный призрак дивной встречи,
Привидение речей.
 
 
Расторгают эвмениды
Между нами все пути.
Я изгнанник, – все обиды
Должен я перенести.
 
 
Жизнью скучной и нелепой
Надо медленно мне жить,
Не роптать на рок свирепый,
И о тайном ворожить.
 

«И я возник из бездны дикой…»

 
И я возник из бездны дикой,
  И вот цвету,
И созидаю мир великий, —
  Мою мечту.
 
 
А то, что раньше возникало, —
  Иные сны, —
Не в них ли кроется начало
  Моей весны?
 
 
Моя мечта – и все пространства,
  И все чреды,
Весь мир – одно моё убранство,
  Мои следы.
 
 
И если ныне в бедном теле
  Так тесно мне, —
Утешусь я в ином пределе,
  В иной стране.
 

«Наивно верю временам…»

 
Наивно верю временам,
Покорно предаюсь пространствам, —
Земным изменчивым убранствам
И беспредельным небесам.
 
 
Хочу конца, ищу начала,
Предвижу роковой предел, —
Противоречий я хотел,
Мечта владычицею стала.
 
 
В жемчуги, злато и виссон,
Прелестница безумно-злая,
Она рядит, не уставая,
Земной таинственный мой сон.
 

«Если трудно мне жить, если больно дышать…»

 
Если трудно мне жить, если больно дышать,
Я в пустыню иду – о тебе помечтать,
О тебе рассказать перелётным ветрам,
О тебе погадать по лесным голосам.
 
 
Я позвал бы тебя, – не умею назвать;
За тобой бы послал, – да не смею послать;
Я пошёл бы к тебе, – да не знаю пути;
А и знал бы я путь, – так боялся б идти.
 
 
Я холодной тропой одиноко иду,
Я земное забыл и сокрытого жду, —
И безмолвная смерть поцелует меня,
И к тебе уведёт, тишиной осеня.
 

«Безгрешный сон…»

 
    Безгрешный сон,
 Святая ночь молчанья и печали!
Вы, сестры ясные, взошли на небосклон,
    И о далёком возвещали.
 
 
    Отрадный свет,
 И на земле начертанные знаки!
Вам, сёстры ясные, земля моя в ответ
    Взрастила грезящие маки.
 
 
    В блестящем дне
 Отрада есть, – надежда вдохновенья.
О, сёстры ясные, одна из вас ко мне
    Сошла в тумане сновиденья!
 

«Прикован тяжким тяготением…»

 
Прикован тяжким тяготением
  К моей земле,
Я тешусь кратким сновидением
  В полночной мгле.
 
 
Летит душа освобождённая
  В живой эфир,
И там находит, удивлённая,
  За миром мир.
 
 
И мимоходом воплощается
  В иных мирах,
И новой жизнью забавляется
  В иных телах.
 

«Понимать твою игру…»

 
Понимать твою игру,
Может быть, и нелегко.
Ослабею – и умру,
Этот день недалеко.
 
 
Я умру, – а ты опять
Будешь звёзды зажигать,
Сеять чары и мечты, —
Будем снова я и ты.
 
 
Будем дети, будет смех,
Будет сладкая любовь,
Будет зло, и будет грех,
И опять прольётся кровь.
 
 
Снова круг мой завершив,
Стану мёртв и стану жив,
И твою игру прерву,
Может быть, и наяву.
 

«Я ухо приложил к земле…»

 
Я ухо приложил к земле,
Чтобы услышать конский топот, —
Но только ропот, только шёпот
Ко мне доходит по земле.
 
 
Нет громких стуков, нет покоя,
Но кто же шепчет, и о чём?
Кто под моим лежит плечом
И уху не дает покоя?
 
 
Ползет червяк? Растёт трава?
Вода ли капает до глины?
Молчат окрестные долины,
Земля суха, тиха трава.
 
 
Пророчит что-то тихий шёпот?
Иль, может быть, зовёт меня,
К покою вечному клоня,
Печальный ропот, темный шёпот?
 

«Земле раскрылись неслучайно…»

 
Земле раскрылись неслучайно
Многообразные цветы, —
В них дышит творческая тайна,
Цветут в них Божии мечты.
 
 
Что было прежде силой косной,
Что жило тускло и темно,
Теперь омыто влагой росной,
Сияньем дня озарено, —
 
 
И в каждом цвете, обаяньем
Невинных запахов дыша,
Уже трепещет расцветаньем
Новорождённая душа.
 

«Сладко ты благоухаешь…»

 
Сладко ты благоухаешь,
Расцвела на радость мая.
Отчего ж ты не вздыхаешь,
Сад родимый покидая?
 
 
Сломан стебель в полдень знойный,
Сломан злобною рукою, —
Непорочной и спокойной
Ты сияешь красотою.
 
 
Подожду до ночи лунной,
И тебя, уж неживую,
У решётки той чугунной
Подыму и поцелую.
 

«Вести об отчизне…»

 
Вести об отчизне
Верьте иль не верьте, —
Есть весна у жизни,
Есть весна у смерти.
 
 
Если розы красны,
То купавы бледны.
Небеса бесстрастны,
Мы же, люди, бедны.
 
 
Истина предстанет
Поздно или рано.
Здешнее обманет, —
В смерти нет обмана.
 

«Невеста тихая приходит…»

 
Невеста тихая приходит.
Какие белые цветы!
Кого она с собой приводит?
О чём в очах её мечты?
 
 
Она сложила странно руки,
Она склонила взор к земле.
Её весна – заря разлуки,
Её пути лежат во мгле.
 
 
Идёт в святом благоуханьи,
Колебля белую фату,
И в угасающем дыханьи
Струя холодную мечту.
 

«В лесу кричала злая птица…»

 
В лесу кричала злая птица,
Едва ручей журчал в кустах,
По небу прядала зарница,
Туман сгущался на полях.
 
 
Из-за раскрытого широко
Томленья в полночи моей
Прозрачный голос издалёка
Мне что-то пел, – не знаю чей.
 
 
И всё, что вкруг меня звучало, —
Ручей, и ветер, и трава, —
Всё, докучая, заслоняло
Его эфирные слова.
 
 
И я заклятием молчанья
Воззвал к природе, – и она
Очарованью заклинанья
Была на миг покорена.
 
 
Я ждал, – и в вещем ожиданьи
Зажёгся мне великий свет.
Далёкий зов погас в молчаньи,
Но был в молчании ответ.
 

«Игру Ты возлюбил, и создал мир играя…»

 
Игру Ты возлюбил, и создал мир играя;
Кто мудрости вкусил, Ты тех изгнал из рая.
Кто захотел расти, тех смерти Ты обрёк.
Зарёю мужества поставил Ты порок.
Ты – Отрок радостный, Ты – девственное Слово.
Сомненье тёмное отринул Ты сурово.
Младенца умертвил посланник грозный Твой, —
Ты в царствии Своём младенца успокой.
 
 
  И на земле есть радости,
Есть много радостей и в тёмном бытии, —
  Но все земные сладости —
Обманы краткие, прельщения Твои.
 
 
Обманом очаровано
Невинное дитя,
И если смертью сковано,
То сковано шутя.
Обещанное сбудется, —
Восстанет милый прах,
И радостно разбудится
Улыбка на губах.
И ждать ли нам наскучило,
И скорбь ли нас измучила, —
Всему своя пора,
А смертное томление,
И тёмный гроб, и тление —
Всё это лишь игра.
 
 
Тоскует мать над милым прахом,
  Тоскует мать.
Кого обнять? С безумным страхом
  Как обнимать?
 
 
Предстань пред нею, отрок ясный,
  Как тихий сон,
И погрузи в туман безгласный
  Безумный стон.
 
 
Потоки слёз и ладан дымный
  Туманят взгляд.
Утеха в них; утеха – гимны
  И весь обряд.
 
 
Земные дети шаловливы, —
  Но крылья есть.
О том, как ангелы счастливы,
  Доходит весть.
 

«Алой кровью истекая в час всемирного томленья…»

 
Алой кровью истекая в час всемирного томленья,
С лёгким звоном злые звенья разжимает лютый Змей.
Умирает с тихим стоном Царь полдневного творенья.
Кровью Змея пламенея, ты жалеть его не смей.
Близок срок заворожённый размышленья и молчанья.
Умирает Змей багряный, Царь безумного сиянья.
Он царил над небосклоном, но настал печальный час,
И с протяжным, тихим стоном Змей пылающий погас.
И с бессильною тревогой окровавленной дорогой,
Все ключи свои роняя, труп Царя влечёт Заря,
И в томленьи грусти строгой месяц бледный и двурогий
Сеет мглистые мечтанья, не грозя и не горя.
Если страшно, если больно, если жизни жаль невольно, —
Что твой ропот своевольный! Покоряйся, – жить довольно.
Все лучи померкли в небе и в ночной росе ключи, —
И опять Она с тобою. Слушай, слушай и молчи.
 

«В великом холоде могилы…»

 
В великом холоде могилы
Я безнадёжно схоронил
И отживающие силы,
И всходы нераскрытых сил.
 
 
И погребённые истлели
В утробе матери-земли,
И без надежды и без цели
Могильным соком потекли.
 
 
И соком корни напоили, —
И где был путь уныл и гол,
Там травы тихо восходили,
И цвет медлительный расцвёл.
 
 
Покорна гласу тёмной воли,
И бездыханна и светла,
Без торжества, без слёз, без боли
Вся сила мёртвая цвела.
 
 
И без любви благоухала,
Обманом жизни крася дол,
И сок сладчайший источала
Для пёстрых бабочек и пчёл…
 
 
О, если б смерть не овладела
Семьёю первозданных сил,
В какое б радостное тело
Я все миры соединил!
 

«Державные боги…»

 
Державные боги,
Властители радостных стран!
Устал я от трудной дороги,
И пылью покрылися ноги,
И кровью из ран.
 
 
«Так надо, так надо», —
Мне вещий ваш ворон твердит.
В чертогах небесных отрада, —
За труд и за муки награда,
За боль и за стыд.
 
 
Меня бы спросили,
Хочу ли от вас я венца!
Но вашей покорен я силе,
Вы тайно меня победили,
И к вам я иду до конца.
 
 
А есть и короче,
Прямой и нетрудный есть путь,
Лишь только в безмолвии ночи
Мгновенною молнией в очи
Себе самовольно блеснуть.
 
 
Его отвергаю,
Я вам покориться хочу.
Живу и страдаю, и знаю,
Что ваши пути открываю,
Иду и молчу.
 

«Моя печаль в полночной дали…»

 
Моя печаль в полночной дали,
Росой обрызгана, легла.
В единственной моей печали,
В безмолвной и туманной дали,
Вся жажда жизни умерла.
 
 
Ещё одной я вею страстью.
Ты, буйный ветер, страсть моя.
Ты научаешь безучастью,
Своею бешеною властью
Отвеяв прелесть бытия.
 
 
Всех чар бессильно обаянье,
И ни одной преграды нет.
Весь мир – недолгое мечтанье,
И радость – только созерцанье,
И разум – только тихий свет.
 

«В паденьи дня к закату своему…»

 
В паденьи дня к закату своему
  Есть нечто мстительное, злое.
Не ты ли призывал покой и тьму,
  Изнемогая в ярком зное?
 
 
Не ты ль хулил неистовство лучей
  Владыки пламенного, Змия,
И прославлял блаженный мир ночей
  И звёзды ясные, благие?
 
 
И вот сбылось, – пылающий поник,
  И далеко упали тени.
Земля свежа. Дианин ясный лик
  Восходит, полон сладкой лени.
 
 
И он зовёт к безгласной тишине,
  И лишь затем он смотрит в очи,
Чтобы внушить мечту о долгом сне,
  О долгой, бесконечной ночи.
 

«Оргийное безумие в вине…»

 
Оргийное безумие в вине,
Оно весь мир смеясь колышет.
Но в трезвости и в мирной тишине
Порою то ж безумье дышит.
 
 
Оно молчит в нависнувших ветвях,
И стережёт в пещере жадной,
И, затаясь в медлительных струях,
Оно зовёт в покой прохладный.
 
 
Порою, в воду мирно погрузясь,
Вдруг власть безумия признает тело,
И чуешь ты таинственную связь
С твоей душой губительного дела.
 

«Я томился в чарах лунных…»

 
  Я томился в чарах лунных,
Были ясны лики дивных дев,
И звучал на гуслях златострунных
  Сладостный напев.
 
 
  В тишине заворожённой
От подножья недоступных гор
Простирался светлый и бессонный,
  Но немой простор.
 
 
  К вещей тайне, несказанной
Звал печальный и холодный свет,
И струился в даль благоуханный,
  Радостный завет.
 

«Стремленье гордое храня…»

 
Стремленье гордое храня,
Ты должен тяжесть побороть.
Не отвращайся от огня,
  Сжигающего плоть.
 
 
Есть яд в огне; он – сладкий яд,
Его до капли жадно пей, —
Огни высокие горят
  И ярче, и больней.
 
 
И как же к цели ты дойдешь,
Когда не смеешь ты гореть?
Всё, что ты любишь, чем живёшь,
  Ты должен одолеть.
 
 
Пойми, что, робко плоть храня,
Рабы боятся запылать, —
А ты иди в купель огня
  Гореть и не сгорать.
 
 
Из той купели выйдешь цел,
Омыт спасающим огнём…
А если б кто в огне сгорел,
  Так что жалеть о нём!