Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

Федор Кузьмич Сологуб
Собрание сочинений в восьми томах
Том 7. Стихотворения

Лазурные горы

Предисловие

Стихотворения, собранные в этой книге, написаны в 1884–1898 годах; но далеко не все стихотворения тех лет помещены здесь. Выбор обусловлен желанием сохранить некоторую общность настроения. Стихи расположены в порядке, который для внимательного читателя покажется не случайным. Хронологический указатель напечатан в конце этой книги.

Предисловие
(к книге «Пламенный круг»)

Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, – хочу, чтобы интимное стало всемирным.

Тёмная земная душа человека пламенеет сладкими и горькими восторгами, истончается и восходит по нескончаемой лестнице совершенств в обители навеки недостижимые и вовеки вожделенные.

Жаждет чуда, – и чудо дастся ей.

И разве земная жизнь, – Моя жизнь, – не чудо? Жизнь, такая раздробленная, такая разъединённая и такая единая.

Ибо всё и во всём – Я, и только Я, и нет иного, и не было и не будет.

Вещи есть у меня, но ты – не вещь Моя; ты и Я – одно.

Приди ко Мне, люби Меня.

Январь 1908 года

«Где ты делась, несказанная…»

 
Где ты делась, несказанная
Тайна жизни, красота?
Где твоя благоуханная,
Чистым светом осиянная,
Радость взоров, нагота?
 
 
Хоть бы в дымке сновидения
Ты порой явилась мне,
Хоть бы поступью видения
В краткий час уединения
Проскользнула в тишине!
 

«Чиста любовь моя…»

 
  Чиста любовь моя,
  Как ясных звёзд мерцанье,
Как плеск нагорного ручья,
Как белых роз благоуханье
 
 
  Люблю одну тебя,
  Неведомая дева,
Невинной страсти не губя
Позором ревности и гнева.
 
 
  И знаю я, что здесь
  Не быть с тобою встрече:
Твоя украшенная весь
От здешних тёмных мест далече.
 
 
  А мой удел земной —
  В томленьях и скитаньях,
И только нежный голос твой
Ко мне доносится в мечтаньях.
 

«Морозная светлая даль…»

 
    Морозная светлая даль,
  И низкое солнце, и звёзды в снегу…
  Несут меня сани. Забыта печаль.
Морозные грёзы звенят надо мной на бегу.
Открытое поле всё бело и чисто кругом.
Раскинулось небо широким и синим шатром.
  Я вспомнить чего-то никак не могу,
  Но что позабылось, того и не жаль.
  Пуста и безлюдна морозная даль.
  Бегут мои кони. Ямщик мой поёт.
    Деревни дымятся вдали…
 
 
  Надо мною несётся мечта и зовет…
    Плещут волны, летят корабли…
Рассыпается девичий смех перекатной волной…
Ароматная ночь обаяла своей тишиной…
  Мы крылаты, – плывем далеко от земли…
  Ты, невеста моя, не оставишь меня…
  Нет, опять предо мною зима предстаёт,
  Быстро сани бегут, и ямщик мой поёт,
И навстречу мне снежная пыль мимолетного дня.
 

«Я не спал, – и звучало…»

 
Я не спал, – и звучало
  За рекой,
Трепетало, рыдало
  Надо мной.
 
 
Это пела русалка,
  А не ты.
И былого мне жалко,
  И мечты.
 
 
До зари недалёкой
  Как заснуть!
Вспоминал я жестокий,
  Долгий путь.
 
 
А русалка смеялась
  За рекой, —
Нет, не ты издевалась
  Надо мной.
 

«Покрыла зелень ряски…»

 
Покрыла зелень ряски
Дремотный, старый пруд, —
Я жду, что оживут
Осмеянные сказки:
Русалка приплывёт,
Подымется, нагая,
Из сонных тёмных вод
И запоёт, играя
Зелёною косой,
А в омуте глубоком
Сверкнет огромным оком
Ревнивый водяной…
Но тихо дремлет ряска,
Вода не шелохнёт, —
Прадедовская сказка
Вовек не оживёт.
 

«На лбу её денница…»

 
На лбу её денница
Сияла голубая,
И поясом зарница
Была ей золотая.
 
 
Она к земле спускалась
По радуге небесной,
И в мире оставалась
Блаженно-неизвестной.
 
 
Но захотела власти
Над чуждыми телами,
И нашей буйной страсти
С тоской и со слезами.
 
 
Хотелось ей неволи
И грубости лобзаний,
И непомерной боли
Бесстыдных истязаний, —
 
 
И в тёмные, плотские
Облекшися одежды,
Лелеяла земные,
Коварные надежды.
 
 
И жизнь её влачилась
Позором и томленьем,
И смерть за ней явилась
Блаженным избавленьем.
 

«На песке прихотливых дорог…»

 
На песке прихотливых дорог
От зари догорающий свет
Озарил, расцветил чьих-то ног
  Тонкий след…
 
 
Может быть, здесь она проходила,
Оставляя следы на песке,
И помятый цветок проносила
  На руке.
 
 
Поднимая раскрытую руку,
Далеко за мечтой унеслась
И далёкому, тайному звуку
  Отдалась.
 
 
Тосковали на нежной ладони
Молодой, но жестокой руки
По своей ароматной короне
  Лепестки…
 
 
Молодою и чуждой печалью
Не могу я души оживить
И того, что похищено далью,
Воротить.
 
 
Мне об ней ничего не узнать,
Для меня обаяния нет.
Что могу на земле различать?
Только след.
 

«Молода и прекрасна…»

 
Молода и прекрасна,
Безнадёжно больна,
Смотрит на землю ясно
И бесстрастно луна.
 
 
Отуманились дали,
И тоскует земля,
И росою печали
Оросились поля.
 
 
Простодушные взоры
Подымает жена
На лазурные горы,
Где томится луна.
 
 
Что не спит и не дремлет,
Всё скорбит о луне,
И лучам её внемлет
В голубой тишине.
 
 
Но не плачет напрасно
Золотая луна,
Молода, и прекрасна,
И смертельно больна.
 
 
Умирая не плачет,
И уносится вдаль,
И за тучею прячет
Красоту и печаль.
 

«Туман не редеет…»

 
  Туман не редеет
Молочною мглою закутана даль,
  И на сердце веет
    Печаль.
 
 
  С заботой обычной,
Суровой нуждою влекомый к труду,
  Дорогой привычной
    Иду.
 
 
  Бледна и сурова,
Столица гудит под туманною мглой,
  Как моря седого
    Прибой.
 
 
  Из тьмы вырастая,
Мелькает и вновь уничтожиться в ней
  Торопится стая
    Теней.
 

«Короткая радость сгорела…»

 
Короткая радость сгорела,
И снова я грустен и нищ,
И снова блуждаю без дела
У чуждых и тёмных жилищ.
 
 
Я пыл вдохновенья ночного
Больною душой ощущал,
Виденья из мира иного
Я светлым восторгом встречал.
 
 
Но краткая радость сгорела,
И город опять предо мной,
Опять я скитаюсь без дела
По жёсткой его мостовой.
 

«Запах асфальта и грохот колёс…»

 
Запах асфальта и грохот колёс,
  Стены, каменья и плиты…
О, если б ветер внезапно донёс
  Шелест прибрежной ракиты!
 
 
Грохот на камнях и ропот в толпе, —
  Город не хочет смириться.
О, если б вдруг на далёкой тропе
  С милою мне очутиться!
 
 
Ясные очи младенческих дум
  Сердцу открыли бы много.
О, этот грохот, и ропот, и шум, —
  Пыльная, злая дорога!
 

«Иду я влажным лугом…»

 
Иду я влажным лугом.
Томят меня печали.
Широким полукругом
Развёрнутые дали,
Безмолвие ночное
С пленительными снами,
И небо голубое
С зелёными краями, —
Во всём покой и нега,
Лишь на сердце тревога.
Далёко до ночлега.
Жестокая дорога!
 

«Закрывая глаза, я целую тебя…»

 
Закрывая глаза, я целую тебя, —
  Бестелесен и тих поцелуй.
Ты глядишь и молчишь, не губя, не любя,
  В колыханьи тумана и струй.
 
 
Я плыву на ладье, – и луна надо мной
  Подымает печальный свой лик;
Я плыву по реке, – и поник над рекой
  Опечаленный чем-то тростник.
 
 
Ты неслышно сидишь, ты не двинешь рукой, —
  И во мгле, и в сиянии даль.
И не знаю я, долго ли быть мне с тобой,
  И когда ты мне молвишь: «Причаль».
 
 
Этот призрачный лес на крутом берегу,
  И поля, и улыбка твоя —
Бестелесное всё. Я забыть не могу
  Бесконечной тоски бытия.
 

«Под холодною властью тумана…»

 
Под холодною властью тумана,
Перед хмурой угрозой мороза,
На цветках, не поблекнувших рано.
Безмятежная, чистая грёза.
 
 
С изнемогшей душой неразрывны
Впечатленья погибшего рая,
И по-прежнему нежно призывны
Отголоски далекого мая.
 

«Не ужасай меня угрозой…»

 
Не ужасай меня угрозой
Безумства, муки и стыда,
Навек останься лёгкой грёзой,
Не воплощайся никогда,
 
 
Храни безмерные надежды,
Звездой далёкою светись,
Чтоб наши грубые одежды
Вокруг тебя не обвились.
 

«Я от мира отрекаюсь…»

 
Я от мира отрекаюсь,
Облекаюсь тёмной схимой
И душою устремляюсь
В тот чертог недостижимый,
 
 
Где во мгле благоуханий,
В тихом трепете огней
Входит бледный рой мечтаний
В круг больных и злых теней.
 
 
И к сокрытому престолу
С необычными дарами
Мы подходим, очи долу,
С необутыми ногами,
 
 
И приносим жертву Богу,
Службу ясную поём,
Но к заветному порогу
Человека не зовём.
 

Ариадна («Сны внезапно отлетели…»)

 
Сны внезапно отлетели…
Что ж так тихо всё вокруг?
Отчего не на постели
С нею мил-желанный друг?
 
 
Смотрит, ищет, – и рыдает,
И понятно стало ей,
Что коварно покидает
Обольщённую Тезей.
 
 
Мчится к морю Ариадна, —
Бел и лёгок быстрый бег, —
И на волны смотрит жадно,
Голосящие о брег.
 
 
Лёгким веяньем зефира
Увлекаемы, вдали,
В синем зареве эфира
Исчезают корабли.
 
 
Парус чёрный чуть мелькает, —
И за милым вслед спеша,
Улетает, тает, тает
Ариаднина душа.
 

«Из мира чахлой нищеты…»

 
Из мира чахлой нищеты,
Где жёны плакали и дети лепетали,
Я улетал в заоблачные дали
В объятьях радостной мечты,
И с дивной высоты надменного полёта
Преображал я мир земной,
И он сверкал передо мной,
Как тёмной ткани позолота.
Потом, разбуженный от грёз
Прикосновеньем грубой жизни,
Моей мучительной отчизне
Я неразгаданное нёс.
 

«Для чего в пустыне дикой…»

 
Для чего в пустыне дикой
Ты возник, мой вешний цвет?
Безнадёжностью великой
Беспощадный веет свет.
 
 
Нестерпимым дышит жаром
Лютый змей на небесах.
Покоряясь ярым чарам,
Мир дрожит в его лучах.
 
 
Милый цвет, ты стебель клонишь,
Ты грустишь, ты одинок, —
Скоро венчик ты уронишь
На сухой и злой песок.
 
 
Для чего среди пустыни
Ты возник, мой вешний цвет,
Если в мире нет святыни,
И надежды в небе нет?
 

«Этот сон-искуситель…»

 
  Этот сон-искуситель,
  Он неправдою мил.
Он в мою роковую обитель
Через тайные двери вступил, —
 
 
  И никто не заметил,
  И не мог помешать.
Я желанного радостно встретил,
И он сказочки стал мне шептать.
 
 
  Расцвели небылицы,
  Как весною цветы,
И зареяли вещие птицы,
И пришла, вожделенная, ты…
 
 
  Этот сон-искуситель,
  Он неправдою мил.
Он мою роковую обитель
Безмятежной мечтой озарил.
 

«Скоро солнце встанет…»

 
Скоро солнце встанет,
В окна мне заглянет,
Но не буду ждать, —
Не хочу томиться:
Утром сладко спится, —
Любо сердцу спать.
 
 
Раннею порою
Окон не открою
Первому лучу.
С грёзою полночной,
Ясной, беспорочной,
Задремать хочу.
 
 
Дума в грёзе тонет.
На подушку клонит
Голову мою…
Предо мной дороги,
Реки и чертоги
В голубом краю.
 

«Просыпаюсь рано…»

 
Просыпаюсь рано, —
Чуть забрезжил свет,
Тёмно от тумана, —
Встать мне или нет?
Нет, вернусь упрямо
В колыбель мою, —
Спой мне, спой мне, мама:
«Баюшки-баю!»
 
 
Молодость мелькнула,
Радость отнята,
Но меня вернула
В колыбель мечта.
Не придёт родная, —
Что ж, и сам спою,
Горе усыпляя:
«Баюшки-баю!»
 
 
Сердце истомилось.
Как отрадно спать!
Горькое забылось,
Я – дитя опять,
Собираю что-то
В голубом краю,
И поёт мне кто-то:
«Баюшки-баю!»
 
 
Бездыханно, ясно
В голубом краю.
Грёзам я бесстрастно
Силы отдаю.
Кто-то безмятежный
Душу пьёт мою,
Шепчет кто-то нежный:
«Баюшки-баю».
 
 
Наступает томный
Пробужденья час.
День грозится тёмный, —
Милый сон погас.
Начала забота
Воркотню свою,
Но мне шепчет кто-то:
«Баюшки-баю!»
 

«Запоздалый ездок на коне вороном…»

 
Запоздалый ездок на коне вороном
  Под окошком моим промелькнул.
Я тревожно гляжу, – но во мраке ночном
  Напряжённый мой взор потонул.
Молодые берёзки печально молчат,
  Неподвижны немые кусты.
В отдалении быстро копыта стучат, —
  Невозвратный, торопишься ты.
Одинокое ложе ничем не согреть,
  Бесполезной мечты не унять.
Ах, еще бы мне раз на тебя посмотреть!
  Ах, еще б ты промчался опять!
 

«Ангельские лики…»

 
  Ангельские лики,
  Светлое хваленье,
  Дым благоуханий, —
  У Творца-Владыки
  Вечное забвенье
  Всех земных страданий.
 
 
  Ангел вопрошает:
«Бледный отрок, ты откуда?
Рано дни тебе наскучили».
  Отрок отвечает:
«На земле мне было худо.
Мать с отцом меня замучили».
 
 
  У Творца-Владыки
  Вечное забвенье
  Всех земных страданий, —
  Ангельские лики,
  Светлое хваленье,
  Дым благоуханий.
 
 
  «Целый день бранили,
Ночью руки мне связали,
На чердак свели раздетого,
  Долго палкой били,
Долго розгами терзали, —
Вот и умер я от этого».
 
 
  Ангельские лики,
  Светлое хваленье,
  Дым благоуханий, —
  У Творца-Владыки
  Вечное забвенье
  Всех земных страданий.
 

«Отвори свою дверь…»

 
  Отвори свою дверь,
И ограду кругом обойди.
  Неспокойно теперь, —
Не ложись, не засни, подожди.
 
 
  Может быть, в эту ночь
И тебя позовёт кто-нибудь.
  Поспешишь ли помочь?
И пойдёшь ли в неведомый путь?
 
 
  Да и можно ли спать?
Ты подумай: во тьме, за стеной
  Станет кто-нибудь звать,
Одинокий, усталый, больной.
 
 
  Выходи к воротам
И фонарь пред собою неси.
  Хоть бы сгинул ты сам,
Но того, кто взывает, спаси.
 

«Суровый друг, ты недоволен…»

 
Суровый друг, ты недоволен,
  Что я грустна.
Ты молчалив, ты вечно болен, —
  И я больна.
 
 
Но не хочу я быть счастливой,
  Идти к другим.
С тобой мне жить в тоске пугливой,
  С больным и злым.
 
 
Отвыкла я от жизни шумной
  И от людей.
Мой взор горит тоской безумной,
  Тоской твоей.
 
 
Перед тобой в немом томленьи
  Сгораю я.
В твоём печальном заточеньи
  Вся жизнь моя.
 

Медный змий

 
Возроптали иудеи:
«Труден путь наш, долгий путь.
Пресмыкаясь, точно змеи,
Мы не смеем отдохнуть».
 
 
В стан усталых иудеев
Из неведомой земли
Вереницы мудрых змеев
Утром медленно ползли.
 
 
Подымался к небу ропот:
«Нет надежд и нет дорог!
Или нам наш долгий опыт
Недостаточно был строг?»
 
 
Рано утром, в час восхода,
Голодна, тоща и зла,
В стан роптавшего народа
Рать змеиная ползла.
 
 
И, раздор меж братьев сея,
Говорил крамольник злой:
«Мы отвергнем Моисея,
Мы воротимся домой».
 
 
Чешуёй светло-зелёной
Шелестя в сухой пыли,
По равнине опалённой
Змеи медленно ползли.
 
 
«Здесь в пустыне этой пыльной
Мы исчахнем и умрём.
О, вернёмся в край обильный,
Под хранительный ярём».
 
 
Вдруг, ужаленный змеёю,
Воин пал сторожевой, —
И сбегаются толпою
На его предсмертный вой.
 
 
И, скользя между ногами
Старцев, жён, детей и дев,
Змеи блещут чешуями,
Раззевают хищный зев,
 
 
И вонзают жала с ядом
В обнажённые стопы
Их враждебно-вещим взглядом
Очарованной толпы.
 
 
Умирали иудеи, —
И раскаялись они.
«Моисей, нас жалят змеи! —
Возопил народ. – Взгляни:
 
 
Это – кара за роптанье.
Умоли за нас Творца,
Чтоб Господне наказанье
Не свершилось до конца».
 
 
И, по слову Моисея,
Был из меди скован змей,
И к столбу прибили змея
Остриями трёх гвоздей.
 
 
Истощили яд свой гости
И, шурша в сухой пыли,
Обессиленные злости
В логовища унесли.
 
 
Перед медным изваяньем
Преклоняется народ,
И смиренным покаяньем
Милость Божию зовёт.
 

«Твоих немых угроз, суровая природа…»

 
Твоих немых угроз, суровая природа,
  Никак я не пойму.
От чахлой жизни жду блаженного отхода
  К покою твоему,
И каждый день меня к могиле приближает
  Я каждой ночи рад,
Но душу робкую бессмысленно пугает
  Твой неподвижный взгляд.
Лесов таинственных ласкающие сени,
  Немолчный ропот вод,
И неотступные и трепетные тени,
  И неба вечный свод, —
Враждебно всё мечте и чувству человека,
  И он ведёт с тобой
От самых древних лет доныне и до века
  Непримиримый бой.
Но побеждаешь ты, – последнего дыханья
  Подстерегая час,
Огнем томительным напрасного страданья
  Ты обнимаешь нас.
 

«В поле не видно ни зги…»

 
В поле не видно ни зги.
Кто-то зовёт: «Помоги!»
  Что я могу?
Сам я и беден, и мал,
Сам я смертельно устал,
  Как помогу?
 
 
Кто-то зовёт в тишине:
«Брат мой, приблизься ко мне!
  Легче вдвоём.
Если не сможем идти,
Вместе умрём на пути,
  Вместе умрём!»
 

«Опять сияние в лампаде…»

 
Опять сияние в лампаде,
Но не могу склонить колен.
Ликует Бог в надзвёздном граде,
А мой удел – унылый плен.
 
 
С иконы тёмной безучастно
Глаза суровые глядят.
Открыт молитвенник напрасно:
Молитвы древние молчат, —
 
 
И пожелтелые страницы,
Заветы строгие храня,
Как безнадёжные гробницы,
Уже не смотрят на меня.
 

«Забыв о родине своей…»

 
Забыв о родине своей,
Мы торжествуем новоселье, —
Какое буйное весепье!
Какое пиршество страстей!
 
 
Но всё проходит, гаснут страсти,
Скучна весёлость наконец;
Седин серебряный венец
Носить иль снять не в нашей власти.
 
 
Всё чаще станем повторять
Судьбе и жизни укоризны.
И тихий мир своей отчизны
Нам всё отрадней вспоминать.
 

От злой работы палачей
(Баллада)

Валерию Брюсову

 
Она любила блеск и радость,
Живые тайны красоты,
Плодов медлительную сладость,
Благоуханные цветы.
 
 
Одета яркой багряницей,
Как ночь мгновенная светла,
Она любила быть царицей,
Её пленяла похвала.
 
 
Её в наряде гордом тешил
Алмаз в лучах и алый лал,
И бармы царские обвешал
Жемчуг шуршащий и коралл.
 
 
Сверкало золото чертога,
Горел огнём и блеском свод,
И звонко пело у порога
Паденье раздроблённых вод.
 
 
Пылал багрянец пышных тканей
На белом холоде колонн,
И знойной радостью желаний
Был сладкий воздух напоён.
 
 
Но тайна тяжкая мрачила
Блестящей славы дивный дом:
Царица в полдень уходила,
Куда, никто не знал о том.
 
 
И, возвращаясь в круг весёлый
Прелестных жён и юных дев,
Она склоняла взор тяжёлый,
Она таила тёмный гнев.
 
 
К забавам лёгкого веселья,
К турнирам взоров и речей
Влеклась тоска из подземелья,
От злой работы палачей.
 
 
Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжёлая лилась.
 
 
Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.
 
 
В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик.
 
 
Потом, спеша покинуть своды,
Где смрадный колыхался пар,
Она всходила в мир свободы,
Венца, лазури и фанфар.
 
 
И, возвращаясь в круг весёлый
Прелестных жён и юных дев,
Она клонила взор тяжёлый.
Она таила тёмный гнев.
 

«Келья моя и тесна, и темна…»

 
Келья моя и тесна, и темна.
Только и свету, что свечка одна.
 
 
Полночи вещей я жду, чтоб гадания
  Снова начать,
  И услыхать
Злой моей доли вещания.
 
 
Олово, ложка да чаша с водой, —
Всё на дощатом столе предо мной.
 
 
Олово в ложке над свечкой мерцающей
  Я растоплю,
  И усыплю
Страх, моё сердце смущающий.
 
 
Копоть покрыла всю ложку мою.
Талое олово в воду я лью.
 
 
Что же пророчит мне олово?
  Кто-то стоит
  И говорит:
«Взял же ты олова, – злого, тяжелого!»
 
 
Острые камни усеяли путь,
Меч изострённый вонзился мне в грудь.
 

«Порою туманной…»

 
Порою туманной,
Дорогою трудной
  Иду!
О, друг мой желанный,
Спаситель мой чудный, —
  Я жду!
Мгновенное племя,
Цветут при дороге
  Мечты.
Медлительно время,
И сердце в тревоге, —
  А ты,
Хоть смертной тропою,
В последний, жестокий
  Мой день,
Пройди предо мною,
Как призрак далёкий,
  Как тень!
 

«Ветер в трубе…»

 
  Ветер в трубе
Воет о чьей-то судьбе, —
  Жалобно стонет,
Словно кого-то хоронит.
 
 
«Бедные дети в лесу!
Кто им укажет дорогу?
Жалобный плач понесу
Тихо к родному порогу,
 
 
Ставнями стукну слегка,
Сам под окошком завою, —
Только немая тоска
К ним заберётся со мною.
 
 
Им непонятен мой зов.
Дети, обнявшись, заплачут.
Очи голодных волков
Между дерев замаячут».
 
 
  Ветер в трубе
Плачет о чьей-то судьбе, —
  Жалобно стонет,
Словно кого-то хоронит.
 

«Порой повеет запах странный…»

 
Порой повеет запах странный, —
Его причины не понять, —
Давно померкший, день туманный
Переживается опять.
 
 
Как встарь, опять печально всходишь
На обветшалое крыльцо,
Засов скрипучий вновь отводишь,
Вращая ржавое кольцо, —
 
 
И видишь тесные покои,
Где половицы чуть скрипят,
Где отсырелые обои
В углах тихонько шелестят,
 
 
Где скучный маятник маячит,
Внимая скучным, злым речам,
Где кто-то молится да плачет,
Так долго плачет по ночам.
 

«Полуночною порою…»

 
Полуночною порою
Я один с больной тоскою
Перед лампою моей.
Жизнь докучная забыта,
Плотно дверь моя закрыта, —
Что же слышно мне за ней?
 
 
Отчего она, шатаясь,
Чуть заметно открываясь,
Заскрипела на петлях?
Дверь моя, не открывайся!
Внешний холод, не врывайся!
Нестерпим мне этот страх.
 
 
Что мне делать? Заклинать ли?
Дверь рукою задержать ли?
Но слаба рука моя,
И уста дрожат от страха.
Так, воздвигнутый из праха,
Скоро прахом стану я.
 

«Идти б дорогою свободной…»

 
Идти б дорогою свободной, —
  Да лих, нельзя.
Мой путь лежит в степи холодной;
  Иду, скользя.
 
 
Вокруг простор, никто не держит,
  И нет оков,
И Божий гнев с небес не вержет
  Своих громов.
 
 
Но светлый край далёк отсюда,
  И где же он?
Его приблизит только чудо
  Иль вещий сон.
 
 
Он мне, как счастие, неведом:
  Меня ведёт
Моя судьба звериным следом
  Среди болот.
 

«Мне страшный сон приснился…»

 
Мне страшный сон приснился, —
Как будто я опять
На землю появился
И начал возрастать, —
 
 
И повторился снова
Земной ненужный строй
От детства голубого
До старости седой:
 
 
Я плакал и смеялся,
Играл и тосковал,
Бессильно порывался,
Беспомощно искал.
 
 
Мечтою облелеян,
Желал высоких дел, —
И, братьями осмеян,
Вновь проклял свой удел.
 
 
В страданиях усладу
Нашёл я кое-как,
И мил больному взгляду
Стал замогильный мрак, —
 
 
И, кончив путь далёкий,
Я начал умирать, —
И слышу суд жестокий:
«Восстань, живи опять!»
 

«О владычица смерть, я роптал на тебя…»

 
О владычица смерть, я роптал на тебя,
Что ты, злая, царишь, всё земное губя.
И пришла ты ко мне, и в сиянии дня
На людские пути повела ты меня.
 
 
Увидал я людей в озареньи твоём,
Омрачённых тоской, и бессильем, и злом.
И я понял, что зло под дыханьем твоим
Вместе с жизнью людей исчезает, как дым.
 

«Зачем, скажи…»

 
  Зачем, скажи,
В полях, возделанных прилежно,
  Среди колосьев ржи
Везде встречаем неизбежно
  Ревнивые межи?
 
 
Одно и то же солнце греет
Тебя, суровая земля,
Один и тот же труд лелеет
Твои широкие поля.
 
 
Но злая зависть учредила,
Во славу алчности и лжи,
Неодолимые межи
Везде, где ты, земля, взрастила
Хотя единый колос ржи.
 

«Ангел мечты полуночной…»

 
  Ангел мечты полуночной,
После тоски и томленья дневного
В свете нездешнем явился ты мне.
  Я ли постигну, порочный,
Раб вожделенья больного и злого,
Радость в наивном твоем полусне?
 
 
  Ясные очи упрёком
Рдеют, как майская полночь – грозою.
Жаль мне до слёз непорочной мечты.
  Ты не миришься с пороком.
Знаю: я жизни и счастья не стою, —
О, если б смертью повеял мне ты!