Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

В мае

 
  Майские песни!
  Ясные звуки!
Страсть их слагала, поёт их весна.
  Радость, воскресни!
  Злоба и муки —
Призраки страшные зимнего сна.
 
 
  Злые виденья
  Раненой жизни,
Спите до срока в мятежной груди!
  Ключ вдохновенья,
  На душу брызни,
Чувства заснувшие вновь разбуди!
 

«Счастливые годы…»

 
Счастливые годы
Промчались давно, —
Суровой невзгоды
Окрепло вино,
 
 
Из чаши злорадно
Струится оно,
Как смерть беспощадно,
Как радость красно.
 
 
Кипящую чадно
Отравы струю
Безумно и жадно,
Как счастье, я пью,
 
 
Надежды прекрасной
Давно не таю,
Пред смертью ужасной
Слезы не пролью.
 

«Я слагал эти мерные звуки…»

 
Я слагал эти мерные звуки,
Чтобы голод души заглушить,
Чтоб сердечные вечные муки,
В серебристых струях утопить,
 
 
Чтоб звучал, как напев соловьиный,
Твой чарующий голос, мечта,
Чтоб, спалённые долгой кручиной,
Улыбнулись хоть песней уста.
 

«Как высокая, тонкая арка…»

 
Как высокая, тонкая арка,
Семицветная радуга ярко
Над омытой землёю висит.
Многодумное сердце трепещет,
И тревожными песнями плещет,
И неведомой грустью горит.
 
 
Обещанье старинное снова
С умилением встретить готова
Изнурённая жизнью душа.
Побледнеют небесные краски, —
И она обманувшие сказки
Позабудет, к печали спеша.
 
 
Растворяется радуга, – снова
Бесконечная даль голубого,
Бесконечной тоски пустота.
Снова злобою сердце трепещет,
Снова тёмными песнями плещет,
Снова ужасом жизнь повита.
 

У кузнеца

Легенда

 
В двери кузницы Мария
Постучалась вечерком:
«Дай, кузнец, приют мне на ночь:
Спит мой сын, далёк мой дом».
 
 
Отворил кузнец ей двери.
Матерь Божия сидит,
Кормит сына и на пламя
Горна мрачного глядит.
 
 
Реют искры, ходит молот.
Дышит мастер тяжело.
Часто дланью загрубелой
Отирает он чело.
 
 
Рядом девочка-подросток
Приютилась у огня,
Грустно бледную головку
На безрукий стан склоня.
 
 
Говорит кузнец: «Вот дочка
Родилась калекой. Что ж,
Мать в могиле, дочь со мною,
Хоть и горько, да куёшь». —
 
 
«Разве так трудна работа?» —
«Не трудна, да тяжела.
Невелик мой ков для блага,
Много сковано для зла.
 
 
Вот ковать я начал гвозди.
Три из них меня страшат.
Эти гвозди к древу казни
Чьё-то тело пригвоздят.
 
 
Я кую, и словно вижу, —
Крест тяжёлый в землю врыт.
На кресте твой Сын распятый,
Окровавленный висит».
 
 
С криком ужаса Младенца
Уронила Божья Мать.
Быстро девочка вскочила,
Чтоб Малютку поддержать, —
 
 
И свершилось чудо! Прежде,
Чем на память ей пришло,
Что порыв её напрасен, —
В обнажённые светло,
 
 
Богом данные ей руки,
Лёг с улыбкою Христос.
«Ах, кузнец, теперь ты счастлив,
Мне же столько горьких слёз!»
 

Наследие обета

Легенда

 
Неожиданным недугом
  Тяжко поражён,
В замке грозно-неприступном
  Умирал барон.
 
 
По приказу господина
  Вышли от него
Слуги, с рыцарем оставив
  Сына одного.
 
 
Круглолицый, смуглый отрок
  На колени стал, —
И барон грехов немало
  Сыну рассказал.
 
 
Он малюток неповинных
  Крал у матерей
И терзал их перед дикой
  Дворнею своей, —
 
 
Храмы грабил, из священных
  Чаш он пил вино, —
Счёт супругам оскарблённым
  Потерял давно.
 
 
Так барон, дрожа и плача,
  Долго говорил, —
И глаза свои стыдливо
  Отрок-сын склонил.
 
 
Рдели щёки, и ресницы
  Осеняли их,
Как навесы пальм высоких,
  Жар пустынь нагих.
 
 
Говорил барон: «Познал я
  Мира суету, —
Вижу я себя на ветхом,
  Зыблемом мосту,
 
 
Бедных грешников в мученьях
  Вижу под собой.
Рухнет мост, и быть мне скоро
  В бездне огневой.
 
 
И воззвавши к Богу, дал я
  Клятву и обет,
Клятву – сердцем отрешиться
  От минувших лет,
 
 
И обет – к Святому Гробу
  В дальние пути,
Необутыми ногами
  Зло моё снести.
 
 
И мои угасли силы,
  Не свершён обет,
Но с надеждой покидаю,
  Сын мой, этот свет:
 
 
Мой наследник благородный,
  Знаешь ты свой долг…»
И барон в изнеможеньи,
  Чуть дыша, умолк.
 
 
Поднялся и молча вышел
  Отрок. Рыцарь ждёт
И читает Символ веры…
  Время медленно идёт.
 
 
Вдруг открылась дверь, и входит
  Сын его в одной
Шерстяной рубахе, с голой
  Грудью, и босой.
 
 
Говорит, склонив колени,
  «Всем грехам твоим
Я иду молить прощенья
  В Иерусалим
 
 
Я жестоким бичеваньям
  Обрекаю плоть,
Чтоб страданьями моими
  Спас тебя Господь,
 
 
И, зажжённою свечою
  Озаряя путь,
Не помыслю даже в праздник
  Божий отдохнуть,
 
 
Отдохну, когда увижу
  Иерусалим,
Где я вымолю прощенье
  Всем грехам твоим.
 
 
Буду гнать с лица улыбку
  И, чужой всему,
На красу земли и неба
  Глаз не подыму:
 
 
Улыбнусь, когда увижу
  Иерусалим,
Где я вымолю прощенье
  Всем грехам моим».
 

«Идёт весна, широко сея…»

 
Идёт весна, широко сея
Благоуханные цветы,
И на груди своей лелея
Ещё невинные мечты.
 
 
Горят алмазною росою
Их золотые лепестки,
И как над пылкой головою
Венки из тех цветов легки!
 
 
Но что за хитрая отрава
В их сладком духе разлита,
Как обаятельно-лукава
Их молодая красота!
 
 
Каким забвеньем и туманом
Нам кружит головы она,
Цветами сыпля по полянам,
Неутомимая весна!
 

«Мне была понятна жизнь природы дивной…»

 
Мне была понятна жизнь природы дивной
  В дни моей весны.
Охраняла вера, рдел восторг наивный,
  Ясны были сны,
 
 
И в сияньи веры был чудес чудесней
  Блеск живого дня.
Мне певала мама, и будила песней
  Сонного меня:
 
 
«Если мы не встанем, так заря не вспыхнет,
  Солнце не взойдёт,
Петушок крикливый загрустит, затихнет,
  Сивка не заржёт,
 
 
Птичка не проснётся, не прольются песни,
  Дней убавит лень.
Встань же, позови же: „Солнышко, воскресни!
  Подари нам день!“» —
 
 
Так мне пела мама, и будила песней
  Сонного меня, —
И в сияньи веры был чудес чудесней
  Блеск живого дня!
 
 
Верил я, что жизни не напрасна сила
  У меня в груди.
Что-то дорогое, светлое сулила
  Жизнь мне впереди.
 
 
Так была понятна жизнь природы дивной
  В дни моей весны!
О, святая вера! О, восторг наивный!
  О, былые сны!
 

«И ты живёшь без идеала!..»

 
«И ты живёшь без идеала!
Бесцельна жизнь, в груди тоска!» —
Томясь печалью, ты сказала,
И я почувствовал: дрожала
В моей руке твоя рука.
«К былому, друг мой, нет возврата, —
Промолвил я, печаль тая, —
Поверил также я когда-то,
Пленённый буйством бытия,
Что к идеалам путь возможен,
Что блеск девичьих глаз не ложен,
И что верна любовь твоя!»
 

«Так нежен был внезапный поцелуй…»

 
Так нежен был внезапный поцелуй
Счастливого нежданного светила,
Что ядовитых и печальных струй
В сияньи радостном душа не различила.
 
 
Восторженно я поднял к небесам
Мои глаза усталые и руки,
И вверил я предательским ветрам
Мечтательных напевов звуки.
 
 
Я рад забыть, что жизнь пуста,
И что близка суровая развязка.
Блести, звени, отрадная мечта!
Лелей меня, пленительная сказка!
 

«Он молод был и болен…»

 
  Он молод был и болен,
  Его томила нищета,
Но он судьбой своею был доволен.
Его утешила блаженная мечта,
Открывши мир, где блещет красота,
  Где люди радостны, как боги,
  Где краток лёгкий труд,
  Где отдых прячется в чертоги,
  Где наслаждения цветут,
  Где нет раба и властелина,
  И где неведома кручина.
 
 
Когда сходил он с неба своего
В наш бледный мир, мятежный и угрюмый,
С какой презрительною думой
  К нам обращался взор его!
 

«О жизнь, умчи меня от скучных берегов…»

 
О жизнь, умчи меня от скучных берегов,
От волн ленивых и ползучих,
В поток валов
Могучих!
 
 
Умчи мою ленивую ладью
В водоворот кипящий и опасный, —
Я в пену яркую одену жизнь мою,
Упьюсь борьбой неравной и прекрасной,
И яд тоски моей, безумной и неясной,
В ревущий зев стремнины изолью.
 

«Состязаясь, толпа торопливо бежит…»

 
Состязаясь, толпа торопливо бежит,
И в ней каждый стремлением диким трепещет,
К этой чаше, которая ярко блестит
И в которой напиток губительный плещет.
 
 
За неё неизбывную злобу питать,
К ней тянуться по трупам собратий,
И, схвативши с восторгом её, услыхать
Стоны зависти злобной и вопли проклятий!
 
 
О безумная ложь! О бессмысленный грех!
Да не стоит она этих жертв изобильных,
Эта чаша с напитком, желанным для всех,
Но доступным лишь только для грубых и сильных.
 

«Мечта любви неодолима…»

 
Мечта любви неодолима.
Не жизнью мой навеян сон, —
С лазурной ризы серафима
Он горним ветром занесён.
 
 
Прикосновенье райской пыли
Глаза отрадою живит, —
Забыты низменные были,
И рай доступен и открыт.
 

«Ночь июня, млея в ласке заревой…»

 
Ночь июня, млея в ласке заревой,
Насмехалась гордо над моей тоской.
 
 
Смеючись тихонько с ивою влюблённой,
Лепетал ручей мне: «Уходи, бессонный».
 
 
Липка мне шептала: «Уходи-ка прочь,
Не смущай уныньем радостную ночь!»
 
 
И заря с полночи алою улыбкой
То же повторяла за зелёной липкой.
 
 
Крыльями тревожно ветер трепетал.
«Уходи, мечтатель!» – мне он прошептал.
 
 
Всё, что здесь я видел, пело хором стройным:
«Здесь не место думам злым и беспокойным».
 

Кольцо и венок

 
В угрюмой норвежской долине,
Среди неприветливых гор,
Глубокое озеро плещет,
Заводит с утёсами спор.
 
 
Нет выхода скованной силе,
Но тайна глубокая в нём, —
И старцы преданий немало
Расскажут об озере том.
 
 
Кто хочет узнать свою долю,
Свершает старинный обряд.
Немногие делали это,
Не все возвращались назад.
 
 
Однажды задумчивый отрок,
Едва заалелся восток,
Спустил по скалам круторёбрым
На озеро утлый челнок,
 
 
Веслом от скалы оттолкнулся, —
И быстро помчалась ладья,
Колышась на зыби строптивой
И тёмную воду струя.
 
 
Горело лицо молодое,
Как пламя зари золотой,
И кудри вились золотые,
И очи пылали тоской.
 
 
Вот выехал он на средину,
И в лодку он бросил весло, —
Прислушалось горное эхо
И стук далеко разнесло.
 
 
И встал синеокий красавец,
Ладья закачалась под ним,
И поднял высоко, высоко
Он руку с кольцом золотым.
 
 
Он гордо воскликнул: «Для сердца
Нет в мире желанных утех!
Презренны забвенные слёзы,
Презрен и разымчивый смех.
 
 
Как это высокое небо,
Возвышенна тайная цель, —
Но жизнь для великого дела
Тесна, как моя колыбель.
 
 
Какой же дорогой идти мне,
И чем увенчать мне чело?»
Прислушалось горное эхо,
Далёко слова разнесло.
 
 
И, древний обряд совершая,
Роняет он в волны кольцо, —
Мгновенно суровая бледность
Его покрывает лицо.
 
 
И озеро вдруг зашумело,
И вертит ладью, и несёт,
Но отрок стоит, не колеблясь,
И видит он: что-то плывёт,
 
 
Чернея в волнах опенённых, —
И вот на дрожащий челнок
Волною плеснувшею брошен
Сплетённый из терний венок.
 
 
Затихли суровые волны,
И вновь заходипо весло, —
Прислушалось горное эхо
И плеск далеко разнесло.
 
 
И солнце взошло, озаряя
Улыбку на алых губах,
Венок на кудрях золотистых
И слёзы на синих глазах.
 

«Невольный труд…»

 
Невольный труд,
Зачем тобой я долго занят?
Мечты цветут, —
Но скоро сад их яркий вянет,
 
 
И прежде, чем успеп
Вдохнуть я тёплое дыханье,
Их цвет багряный облетел
В печальной муке увяданья.
 

Звёздная даль

 
Очи тёмные подъемлет
Дева к небу голубому,
И, на звёзды глядя, внемлет
Чутко голосу ночному.
 
 
Под мерцаньем звёзд далёких,
Под блистающей их тайной
Вся равнина в снах глубоких
И в печали неслучайной.
 
 
Тихо, робко над рекою
Поднимаются туманы
И ползучею толпою
Пробираются в поляны.
 
 
У опушки тени гуще,
Лес и влажный, и дремотный.
Смотрит страх из тёмной кущи,
Нелюдимый, безотчётный.
 
 
К старику-отцу подходит
Дева с грустною мечтою
И про небо речь заводит:
«Беспредельность предо мною.
 
 
Где-нибудь в раздольях света,
За безмерным отдаленьем,
Есть такая же планета,
И с таким же населеньем.
 
 
Есть там зори и зарницы,
Реки, горы и долины,
Счастье, чары, чаровницы,
Грозы, слёзы и кручины.
 
 
Не оттуда ль в сердце плещет
Грёза сладостным приветом?
Вот звезда над нами блещет
Переливным дивным светом:
 
 
Это – солнце, и с землею,
И на той земле мечтает
Кто-то, близкий мне душою.
К нам он взоры подымает,
 
 
Нескончаемые дали
Мерит чёрными очами,
И томления печали
Отвеваются мечтами.
 
 
Он иную землю видит,
Где так ярко счастье блещет,
Где могучий не обидит,
Где бессильный не трепещет,
 
 
Где завистливой решёткой
Пир богатых не охвачен,
Где клеймом недоли кроткий
Навсегда не обозначен».
 
 
Скоро звёзды гаснуть станут,
Расточатся чары ночи,
И с тоской пугливой глянут
Размечтавшиеся очи.
 

«Судьба безжалостная лепит…»

 
Судьба безжалостная лепит
Земные суетные сны,
Зарю надежд, желаний лепет,
Очарования весны,
 
 
Цветы, и песни, и лобзанья, —
Всё, чем земная жизнь мила, —
Чтоб кинуть в пламя умиранья
Людей, и вещи, и дела.
 
 
Зачем же блещет перед нами
Ничтожной жизни красота,
Недостижимыми струями
Маня молящие уста?
 
 
Безумен ропот мой надменный, —
Мне тайный голос говорит,
Что в красоте, земной и тленной,
Высокий символ нам открыт.
 
 
И вот над мутным колыханьем
Порабощенной суеты
Встаёт могучим обаяньем
Святыня новой красоты.
 
 
Освобожденья призрак дальний
Горит над девственным челом,
И час творенья, час печальный
Сияет кротким торжеством,
 
 
Врачует сердцу злые раны,
Покровы Майи зыблет он,
И близкой тишиной Нирваны
Колеблет жизни мрачный сон.
 

«Ночь с востока на землю слетела…»

 
Ночь с востока на землю слетела,
На неё свой плащ сквозной надела, —
 
 
Горы, долы, рощи тихо спят,
Только в небе звёздочки горят,
Только в речке струйки шелестят,
 
 
Только старая не спит одна,
О минувшем думает она,
 
 
Да и сердцу бедному не спится, —
Странной грёзой глупое томится.
 

«Где тают облака…»

 
Где тают облака,
Где так лазурь легка,
Где зорька ярко пышет,
Где огненный перун
Зигзаги тайных рун
На тёмных тучах пишет,
 
 
Туда б умчался я,
В холодные края,
На крыльях избавленья,
Как мчатся в небеса
Земные чудеса,
Наивные моленья.
 

«Под гул, затеянный метелью…»

 
Под гул, затеянный метелью,
При свете бледного огня
Мечтает пряха над куделью,
Мечтает, сон свой отгоня.
В сияньи солнечном проходит
Пред нею милый пастушок,
Напевы звонкие выводит
Его прельстительный рожок.
 
 
Как пряха, плоть неодолимо
Томится яркою мечтой,
Пока Любовь проходит мимо, —
Но час настанет, – час святой
Иль осуждения достойный,
О, всё равно! – соединят
Любовь и Плоть свой ропот знойный,
Своих восторгов рай и ад.
 

Костёр

 
Забыт костёр в лесной поляне:
Трещат иссохшие сучки,
По ним в сереющем тумане
Перебегают огоньки,
Скользят, дрожат, траву лобзают,
В неё ползут и здесь, и там,
И скоро пламя сообщают
Ещё могучим деревам.
 
 
И я, томясь в немой кручине,
Изнемогая в тишине,
В моей безвыходной пустыне
Горю на медленном огне.
О, если б яростным желаньям
Была действительность дана, —
Каким бы тягостным страданьям
Земля была обречена!
 

«Блажен, кто пьет напиток трезвый…»

 
Блажен, кто пьет напиток трезвый,
Холодный дар спокойных рек,
Кто виноградной влагой резвой
Не веселил себя вовек.
Но кто узнал живую радость
Шипучих и колючих струй,
Того влечёт к себе их сладость,
Их нежной пены поцелуй.
 
 
Блаженно всё, что в тьме природы,
Не зная жизни, мирно спит, —
Блаженны воздух, тучи, воды,
Блаженны мрамор и гранит.
Но где горят огни сознанья,
Там злая жажда разлита,
Томят бескрылые желанья
И невозможная мечта.
 

«Кто понял жизнь, тот понял Бога…»

 
Кто понял жизнь, тот понял Бога,
Его законы разгадал,
И двери райского чертога
Сквозь дольный сумрак увидал.
 
 
Его желанья облетели,
Цветы промчавшейся весны.
К недостижимой вечной цели
Его мечты устремлены.
 

Афазия

 
Страны есть, недостижимые
Для житейской суеты.
Там цветут неизъяснимые
Обаянья и мечты.
 
 
Там всё дивное, нездешнее,
Нет печалей и тревог;
Там стоит, как чудо вешнее,
Зачарованный чертог.
 
 
Обитает в нем Фантазия.
Но из тех блаженных стран
Стережет пути Афазия,
Облечённая в туман.
 
 
И когда с небес изгнанником
Утомлённый дух летит,
Предстаёт она пред странником,
Принимает грозный вид,
 
 
И слова, слова небесные
Отымает от него,
Чародейные, чудесные, —
Все слова до одного.
 

«В райских обителях – блеск и сиянье…»

 
В райских обителях – блеск и сиянье:
Праведных жён и мужей одеянье
  Всё в драгоценных камнях.
Эти алмазы и эти рубины
Скованы в небе из дольной кручины, —
  Слёзы и кровь в их огнях.
 
 
Ангел-хранитель! Куёшь ты прилежно
  Слёзы и кровь, —
Ах, отдохни ты порой безмятежно,
Царский венец не всегда мне готовь.
Меньше алмазом в обителях рая,
  Ангел, поверь, мне не стыд.
Бедную душу недоля земная
Каждою лишней слезою томит.
 

«Лампа моя равнодушно мне светит…»

 
Лампа моя равнодушно мне светит,
  Брошено скучное дело,
  Песня еще не созрела, —
Что же тревоге сердечной ответит?
 
 
Белая штора висит без движенья.
  Чьи-то шаги за стеною…
  Эти больные томленья —
    Перед бедою!
 

«Снежное поле бесшумно…»

 
Снежное поле бесшумно.
Солнце склонилось в раздумьи.
Санки несутся безумно.
Сердце и воля в безумьи.
 
 
Ветви берёзы попутной
Толсты от крупного снега.
Жизнью иной, не минутной,
Дышит морозная нега.
 

Швея («Истомила мечта…»)

 
    Истомила мечта,
  Вожделеньем взволнована кровь.
  Эта жизнь и скучна и пуста,
  А в мечте безмятежна любовь.
 
 
За машиной шумливой сидит молодая швея.
 И бледна, и грустна, серебрится луна…
  Отчего не слыхать соловья?
  Отчего не лепечет волна?
 И грустна, и бледна молодая швея.
 
 
    Повстречать бы любовь,
  Рассыпая пред нею цветы!
  Вожделеньем взволнована кровь,
  И румяны, и знойны мечты.
 
 
 Под изношенным платьем не видно пленительных плеч.
 Только шорох невнятный порой за стеной…
 
 
  Отчего бы на ложе не лечь,
  Обнажая свой стан молодой!
 Только шорох невнятный от девственных плеч.
 
 
    Истомила мечта,
 Вожделеньем взволнована кровь.
 Эта жизнь и скучна и пуста,
 А в мечте лучезарна любовь.
 

«К закату бегут облака…»

 
К закату бегут облака,
И небо опять озарилось приветною лаской.
В душе моей радость и вместе тоска.
И грустно и кротко глядят облака, —
Такою далёкой, заманчиво трудною сказкой.
Заря надо мною с таинственной лаской,
Но ты, о, невеста моя, далека.
 
 
Ты сердцем угадана в доле моей многотрудной,
Тебя мне пророчит печаль,
Мне слышится голос твой чудный, —
Угадана сердцем ты в доле моей многотрудной
Чрез эту туманную даль.
Но где ты, невеста? И что мне пророчит печаль?
Кто сердцу дарует покой непробудный?
 

«Грустно любовь затаила последний привет…»

 
Грустно любовь затаила последний привет.
  Осень настала, и листья опали.
Вязкой дорогой неясен оставленный след.
  Белою мглою задёрнуты дали.
Грустно любовь затаила последний привет.
  Кроткие звёзды увяли.
 

«Ты не знаешь, невеста, не можешь ты знать…»

 
Ты не знаешь, невеста, не можешь ты знать,
  Как не нужен мне мир и постыл,
Как мне трудно идти, как мне больно дышать,
  Как мне страшно крестов и могил.
 
 
И напрасно мечта в опечаленной мгле
  Мне твои озаряет черты, —
Далека ты, невеста! На грешной земле
  И тоска, и беда разлиты.
 

«Опять меня объемлет лень…»

 
Опять меня объемлет лень,
Опять душа дремотна.
Немой и лживый день
Идёт, как прежде, беззаботно.
 
 
А за дверьми стоит опять
Угрюмый гость, тоска ночная,
Неумолимо поджидая
Минуты, чтобы вновь терзать.
 

«Верю в счастье, верю снова…»

 
Верю в счастье, верю снова
Светлым радостям весны,
Но грустнее снов больного
Утомительные сны.
 
 
И пугливы, и тоскливы,
Как ленивый плеск волны,
Как поникнувшие ивы,
Сны о бедах старины.
 

«Я устал, – я едва только смею дышать…»

 
Я устал, – я едва только смею дышать, —
И недужны, и трудны людские пути.
Невозможно понять, невозможно сказать,
  И куда же, и как же идти?
 
 
В этих жилах струится растленная кровь,
В этом сердце немая трепещет тоска.
И порочны мечты, и бесстыдна любовь,
  И безумная радость дика.
 

«Запечатлеть бегущего мгновенья…»

 
Запечатлеть бегущего мгновенья
  Бессильным словом не могу.
На миг недолгий вспыхнет впечатленье, —
  И умирает на бегу.
 
 
Бегут нестройною семьёю
  Черты разрозненных картин
И, в мглу сливаясь, гаснут предо мною,
  И я один, опять один.
 

«Я любил в тебе слиянье…»

 
Я любил в тебе слиянье
Качеств противоположных:
Глаз правдивых обаянье, —
И обман улыбок ложных;
 
 
Кротость девочки-подростка,
Целомудренные грёзы, —
И бичующие жёстко
Обличенья и угрозы;
 
 
Сострадательную нежность
Над поруганной рабыней, —
И внезапную мятежность
Перед признанной святыней.
 

«Я люблю всегда далёкое…»

 
Я люблю всегда далёкое,
Мне желанно невозможное,
Призываю я жестокое,
Отвергаю непреложное.
 
 
Там я счастлив, где туманные
Раскрываются видения,
Где скользят непостоянные
И обманные мгновения,
 
 
Где сверкают неожиданно
Взоры молний потухающих.
Мне желанно, что невиданно, —
Не хочу я расцветающих.
 

«Колёса по рельсам гудели…»

 
Колёса по рельсам гудели,
Вагон сотрясался на стыках.
Всё к той же стремился я цели,
Мечтая о девственных ликах,
 
 
О девственных ласках мечтая,
О светлых, пленительных взорах,
И радость далёкого мая
Сияла в чудесных узорах.
 

«Толпы домов тускнели…»

 
Толпы домов тускнели
  В тумане млечном,
Томясь в бессильи хмуром
  И бесконечном,
 
 
И дождь всё падал, плача,
  И под ногами
Стекал он по граниту
  В канал струями,
 
 
И сырость пронизала
  Больное тело.
Измученная жизнью,
  Ты вниз глядела,
 
 
Где отраженья млели
  В воде канала,
И дрожью отвращенья
  Ты вся дрожала.
 
 
Зачем же ты стояла
  Перед сквозною
Чугунною решёткой
  Над злой водою,
 
 
И мутными глазами
  Чего искала
В зеленовато-жёлтой
  Воде канала?
 

«Приснилася мне женщина…»

 
Приснилася мне женщина,
Бредущая по улицам
В тумане и во мгле,
Увядшей и поруганной
Красою ненавистная
И небу, и земле.
 
 
Походкою неровною
По влажным плитам каменным
Она без цели шла
С опущенными взорами,
И юбка грязью уличной
Забрызгана была.
 
 
Её лицо поблёклое
Будило вожделение
Презренное во мне,
И скорбь, и сожаление
Убиты были похотью,
Рождённою в вине.
 

«Я приготовился принять гостей…»

 
Я приготовился принять гостей,
  Украсил я свою келейку,
И вышел к воротам, и сел там на скамейку,
С дороги не свожу внимательных очей,
И жду, – а путь лежит печальный и пустынный,
Бубенчик не гудет, колёса не гремят,
Лишь вихри пыльные порою закружат, —
И снова путь лежит, докучливый и длинный.
 

«Зыблется от ветра…»

 
Зыблется от ветра
Тонкая берёза.
На сердце маячит
Ласковая грёза.
 
 
Зайчики играют
В речке против солнца.
Сердце, в мир широкий
Распахни оконце!