Текст книги "Том 7. Стихотворения"

Автор книги: Федор Сологуб

«Мгновенное явленье красоты…»

 
Мгновенное явленье красоты,
Взволнован я тобою, —
Чуть различимые черты,
Уже похищенные тьмою.
 
 
Прошла перед моим окном,
И на меня не поглядела, —
За скучным я сидел трудом,
И я уйти не смел от дела.
 
 
И как уйти, куда идти?
Нигде нельзя найти
Руководительные знаки, —
Бесчисленны пути,
Следы повсюду одинаки.
 

«Мечи отчаянья свергаются с небес…»

 
Мечи отчаянья свергаются с небес,
Наряжены чарующим сияньем,
И говорят, что древний Змий воскрес,
Что он царит и жжёт своим дыханьем.
 
 
Он сотворил, чтоб поглотить,
Он равнодушно беспощаден, —
Равно любить, равно губить
Превозносящихся и гадин.
 
 
Мечи отчаянья! Стремительное зло!
Весь свет похитивши от мира,
Ты царствуешь спокойно и светло,
И говоришь: «Не сотвори кумира!»
 

«Никто не узнает моей глубины…»

 
Никто не узнает моей глубины,
  Какие в ней тёмные сны,
    О чём.
 
 
О, если бы кто-нибудь тайну открыл,
  И ярким её озарил
    Лучом!
 
 
Не я эту долю притворства избрал,
  Скрываться и лгать я устал
    Давно.
 
 
Но что же мне делать с безумством моим?
  Я чужд и своим и чужим
    Равно.
 
 
Готов я склониться пред волей иной,
  Любою дорогой земной
    Идти.
 
 
Но строги веления творческих сил.
  Начертаны вплоть до могил
    Пути.
 

«Всю жизнь меня медлительно томила…»

 
Всю жизнь меня медлительно томила
  Любовь к иному бытию.
Я скоро к вам, жемчужные светила,
  Направлю алую ладью.
 
 
И говорит мне тёмный голос ныне,
  Что надо жизнь перенести,
Что нет иных путей к святыне,
  Что я на истинном пути.
 

«В душе моей затхлая мгла…»

 
В душе моей затхлая мгла.
В ней древо соблазна сокрыто.
Цветенье его ядовито,
Отравлена злая смола.
 
 
Колышатся ветви, как тени,
И листья на них не шумят,
И льётся больной аромат
Печали, истомы и лени.
 
 
И если восходит луна
Над мёртвой моею пустыней,
На ветвях повиснувший иней
Осветит печально она.
 
 
Внизу же, где шепчутся воды,
Где всходит таинственный ствол,
Сидит, безобразен и гол,
Растленный хулитель природы.
 

«Пойми, что гибель неизбежна…»

 
Пойми, что гибель неизбежна,
  Доверься мне,
И успокойся безмятежно
  В последнем сне.
 
 
В безумстве дни твои сгорели, —
  Но что тужить!
Вся жизнь, весь мир – игра без цели!
  Не надо жить.
 
 
Не надо счастия земного,
  Да нет и сил,
И сам ты таинства иного
  Уже вкусил!
 

«Привиденья нас боятся…»

 
Привиденья нас боятся
Иль стыдятся, может быть,
И порою к нам стремятся,
Но не могут с нами жить.
 
 
Мы ли бешены и злобны
Иль на них печать суда?
Мы же им во всём подобны,
Кроме знака: «Никогда».
 

«Веришь в грани? хочешь знать?…»

 
Веришь в грани? хочешь знать?
Полюбил Её, – святую девственную Мать?
Боль желаний утоли.
Не узнаешь, не достигнешь здесь, во мгле земли.
 
 
Надо верить и дремать
И хвалить в молитвах тихих девственную Мать.
Все дороги на земле
Веют близкой смертью, веют вечным злом во мгле.
 

«Грешник, пойми, что Творца…»

 
Грешник, пойми, что Творца
  Ты прогневил:
Ты не дошёл до конца,
  Ты не убил.
 
 
Дан был тебе талисман
  Вечного зла,
Но в повседневный туман
  Робость влекла.
 
 
Пламенем гордых страстей
  Жечь ты не смел, —
На перёкрестке путей
  Тлея истлел.
 
 
Пеплом рассыплешься ты,
  Пеплом в золе.
О, для чего же мечты
  Шепчут о зле!
 

«Не смейся над моим нарядом…»

 
Не смейся над моим нарядом,
Не говори, что для него я стар, —
Я зачарую властным взглядом,
И ты познаешь силу чар.
 
 
Я набекрень надвину шляпу,
Я плащ надену на плечо, —
Ты на плече увидишь лапу, —
Химеры дышат горячо.
 
 
С моим лицом лицо химеры
Увидишь рядом ты.
Ты слышишь, слышишь запах серы?
И на груди моей цветы.
 
 
Кинжал. Смеёшься? Стары ножны?
Но он увёртлив, как змея.
Дрожишь? Вы все неосторожны.
Я не смешон. Убью. Безумен я.
 

«О, жалобы на множество лучей…»

 
О, жалобы на множество лучей,
И на неслитность их!
И не искать бы мне во тьме ключей
От кладезей моих!
 
 
Ключи нашёл я, и вошёл в чертог,
И слил я все лучи.
Во мне лучи. Я – весь. Я – только бог.
Слова мои – мечи.
 
 
Я – только бог. Но я и мал, и слаб.
Причины создал я.
В путях моих причин я вечный раб,
И пленник бытия.
 

«О, злая жизнь, твои дары…»

 
О, злая жизнь, твои дары —
Коварные обманы!
Они обманчиво пестры,
И зыбки, как туманы.
 
 
Едва успеет расцвести
Красы пленительной избыток,
Уж ты торопишься плести
Иную ткань из тех же ниток.
 
 
И только смерть освободит
Того, кто выпил кубок тленья,
Твоё усердие спешит
Воззвать иные поколенья.
 
 
О, смерть! О, нежный друг!
Зачем в твои чертоги
Не устремятся вдруг
И земнородные, и боги?
 

«Солнце светлое восходит…»

 
Солнце светлое восходит,
Озаряя мглистый дол,
Где ещё безумство бродит,
Где ликует произвол.
 
 
Зыбко движутся туманы,
Сколько холода и мглы!
Полуночные обманы
Как сильны ещё и злы!
 
 
Злобы низменно-ползучей
Ополчилась шумно рать,
Чтоб зловещей, чёрной тучей
Наше солнце затмевать.
 
 
Солнце ясное, свобода!
Горячи твои лучи.
В час великого восхода
Возноси их, как мечи.
 
 
Яркий зной, как тяжкий молот,
Подними и опусти,
Побеждая мрак и холод
Заграждённого пути.
 
 
Тем, кто в длительной печали
Гордой волей изнемог,
Озари святые дали
За усталостью дорог.
 
 
Кто в объятьях сна немого
Позабыл завет любви,
Тех горящим блеском слова
К новой жизни воззови.
 

«Нерон сказал богам державным…»

 
Нерон сказал богам державным:
«Мы торжествуем и царим!»
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим.
 
 
Таил я замысел кровавый.
Час исполнения настал, —
И отточил я мой лукавый,
Мой беспощадно-злой кинжал.
 
 
В сияньи цесарского трона,
Под диадемой золотой,
Я видел тусклый лик Нерона,
Я встретил взор его пустой.
 
 
Кинжал в руке моей сжимая,
Я не был робок, не был слаб, —
Но ликовала воля злая,
Меня схватил Неронов раб.
 
 
Смолою облит, на потеху
Безумных буду я сожжён.
Внимай бессмысленному смеху
И веселися, злой Нерон!
 

Ходит, бродит

 
Кто-то ходит возле дома.
Эта поступь нам знакома.
  Береги детей.
Не давай весёлым дочкам
Бегать к аленьким цветочкам, —
  Близок лиходей.
 
 
А сынки-то, – вот мальчишки!
Все изорваны штанишки,
  И в пыли спина.
Непоседливый народец!
Завели бы хороводец
  В зале у окна.
 
 
«Что ж нам дома! Точно в клетке».
Вот как вольны стали детки
  В наши злые дни!
Да ведь враг наш у порога!
Мать! Держи мальчишек строго, —
  Розгой их пугни.
 
 
Детки остры, спросят прямо:
«Так скажи, скажи нам, мама,
  Враг наш, кто же он?» —
«Он услышит, он расскажет,
А начальник вас накажет». —
  «Ах, так он – шпион!
 
 
Вот, нашла кого бояться!
Этой дряни покоряться
  Не хотим вовек.
Скажем громко, без уклона,
Что пославший к нам шпиона —
  Низкий человек.
 
 
Мы играем, как умеем,
И сыграть, конечно, смеем
  Всякую игру.
Пусть ползут ужом и змеем, —
И без них мы разумеем,
  Что нам ко двору».
 
 
Ходит, бродит возле дома.
Злая поступь нам знакома.
  Вот он у дверей.
Детки смелы и упрямы,
Не боятся старой мамы.
  Не сберечь детей.
 

«В тебе не вижу иноверца…»

Вячеславу Иванову

 
В тебе не вижу иноверца.
Тебя зову с надеждой Я.
Дракон – Моё дневное сердце,
Змея – ночная грусть Моя.
 
 
Я полюбил отраду Ночи, —
Но в праздник незакатный Дня
Ты не найдёшь пути короче
Путей, ведущих от Меня.
 
 
Напрасно прославляешь Солнце,
Гоня Меня с твоих высот, —
Смеясь на твой призыв,
Альдонса Руно косматое стрижёт.
 
 
От пламенеющего Змея
Святые прелести тая,
Ко мне склонилась Дульцинея:
Она – Моя, всегда Моя.
 
 
Не о борьбе она Мне скажет,
Она, чей голос слаще арф.
Она крестом на Мне повяжет
Не на победу данный шарф.
 
 
Простосердечную Альдонсу
За дух козлиный не казня,
Я возвестил тебе и Солнцу
Один завет: «Люби Меня».
 

«В мантии серой…»

 
В мантии серой
С потупленным взором,
Печальный и бледный,
Предстал Абадонна.
Он считает и плачет,
Он считает
Твои, о брат Мой,
Рабские поклоны.
Безмолвный,
Он тайно вещает
Мой завет:
 
 
«Мой брат,
Пойми:
Ты – Я.
Восстань!
Ты – Я,
Сотворивший
Оба неба, —
И небо Адонаи,
И небо Люцифера.
 
 
Адонаи сжигает
И требует поклоненья.
Люцифер светит,
И не требует даже признанья».
 
 
Вот что, безмолвный,
Тайно вещает
Абадонна.
 

«Разбудил меня рано твой голос, о Брама!..»

 
Разбудил меня рано твой голос, о Брама!
  Я прошла по росистым лугам,
Поднялась по ступеням высокого храма
  И целую священный Лингам.
 
 
Он возложен на ткани узорной,
Покрывающей древний алтарь.
Стережёт его голый и чёрный,
Диадемой увенчанный царь.
 
 
На священном Лингаме ярка позолота,
  Сам он чёрен, громаден и прям…
Я закрою Лингам закрасневшимся лотосом,
  Напою ароматами храм.
 
 
Алтарю, покрывалу, Лингаму
Я открою, что сладко люблю.
Вместе Шиву, и Вишну, и Браму я
Ароматной мольбой умолю.
 

«Если знаешь светлый путь…»

 
Если знаешь светлый путь,
Если сердце выбилось из пут,
Если любишь дол в сиянии зари, —
Смело двери отвори
Утром рано.
Заиграй на флейте
Песни алых дней.
Над багряностью пылающих углей
Тени серые ещё не вьются, – рано.
Заиграй, всколыхни
Лёгкий занавес тумана.
Заиграй, взметни
Выше неба тонкий звук,
Победитель злых разлук.
 

«Тени резкие ты бросил…»

 
Тени резкие ты бросил,
  Пересекшие весь дол.
Ты на небе цветом алым,
  Солнцем радостным расцвёл.
Ты в траве росой смеёшься,
  И заря твоя для всех.
Дрогнул демон злой, услышав
  Побеждающий твой смех.
Ты ликуешь в ясном небе,
  Сеешь радость и печаль,
Видишь солнце, горы, море,
  И опять стремишься вдаль.
 

«На холмах заревых таинственную быль…»

 
На холмах заревых таинственную быль
Я вязью начертал пурпурно-ярких знаков.
Шафран и кардамон, и томную ваниль
Вмешал я в омег мой и в сон багряных маков.
 
 
За стол торжеств я сел с ликующим лицом,
И пью я терпкий мёд, и сладкий яд вкушаю,
И в пиршественный ковш, наполненный вином,
Играющую кровь по капле я вливаю.
 
 
Спешите все на мой весёлый фестивал!
Восславим Айсу мы, и все её капризы.
Нам пьяная печаль откроет шумный бал,
Последние срывая дерзко с тела ризы.
 
 
Любуйтесь остротой сгибаемых локтей,
Дивитесь на её полуденную кожу!
Я муки жгучие, и лакомства страстей,
И пряности ядов медлительно умножу.
 
 
Под звоны мандолин, под стоны звонких арф
Изысканных личин развязывайте банты, —
На мраморном полу рубино-алый шарф,
У ясписных колонн нагие флагелланты.
 

«На заре, заре румяной…»

 
На заре, заре румяной
Полоса за полосой, —
Тон лиловый, тон багровый, тон багряный
Жаркой, алою обрызганы росой.
 
 
Крупноцветны анемоны,
Красны бусыньки брусник.
На заре румяной запестрели склоны.
Вопленницы милой заалелся лик.
 
 
И сапфиры, и рубины
Ярки в алости зари.
Распускайтесь, расцветайте, алы крины,
Ты, заря, заря кровавая, гори.
 
 
Заливай холмы пожаром,
Яркий пламень заревой,
И в ответ багряным, пламенным угарам
Ты, свирель звончатая, взывай и вой.
 

«Заряла, озаряла…»

 
  Заряла, озаряла,
Свирель взбудившая заря.
  Желанная зарьяла,
Зарёй багряною горя.
 
 
  Довольно алых пыток.
Храни, заря, избыток сил.
  Стремительный напиток
Уже довольно усладил.
 
 
  Пылающие стынут.
На них с вершин смотрю,
  Пока ещё не кинут
Покров на жаркую зарю.
 
 
  Развязанные кольца,
Звеня, уж выпали из рук.
  Умолкли колокольца,
И близок сердца тёмный стук.
 

«Пришла опять, желаньем поцелуя…»

 
Пришла опять, желаньем поцелуя
  И грешной наготы
В последний раз покойника волнуя,
  И сыплешь мне цветы.
 
 
А мне в гробу приятно и удобно.
  Я счастлив, – я любим!
Восходит надо мною так незлобно
  Кадильный синий дым.
 
 
Басит молодожён, румяный дьякон,
  Кадит со всех сторон,
И милый лик возлюбленной заплакан,
  И грустен, и влюблён.
 
 
Прильнёт сейчас к рукам, скрещённым плоско,
  Румяный поцелуй.
Целуй лицо, – оно желтее воска.
  Любимая, целуй!
 
 
Склонясь, раскрой вдрожаньи белой груди
  Два нежные холма.
Пускай вокруг смеются злые люди, —
  Засмейся и сама.
 

«Перехитрив мою судьбу…»

 
Перехитрив мою судьбу,
Уже и тем я был доволен,
Что весел был, когда был болен,
Что весел буду и в гробу.
 
 
Перехитрив мою судьбу,
Я светлый день печалью встретил,
И самый ясный день отметил
Морщиной резкою на лбу.
 
 
Ну, что же, злись, моя судьба!
Что хочешь, всё со мною делай.
Ты не найдёшь в природе целой
Такого кроткого раба.
 
 
Ну, что же, злись, моя судьба!
Беснуйся на моё терпенье.
Готовь жестокое мне мщенье,
Как непокорная раба.
 

«Краем прибережной кручи…»

 
Краем прибережной кручи
Мы в ночной въезжаем лес.
Бледен свет луны сквозь тучи
В тёмном таинстве небес.
 
 
Снежным лесом едем, едем.
Кто-то тронул мне плечо.
Нашим призрачным соседям
И зимою горячо.
 
 
Им под пологом мятелей
Не земные снятся сны.
Им летят на ветки елей
Сказки белые луны.
 

«Плещут волны перебойно…»

 
Плещут волны перебойно,
Небо сине, солнце знойно,
Алы маки под окном,
Жизнь моя течёт спокойно,
И роптать мне непристойно
Ни на что и ни о чём.
 
 
Только грустно мне порою,
Отчего ты не со мною,
Полуночная Лилит,
Ты, чей лик над сонной мглою,
Скрытый маскою – луною,
Тихо всходит и скользит.
 
 
Из-под маски он, туманный,
Светит мне, печально-странный, —
Но ведь это – всё ж не ты!
Ты к стране обетованной,
Долгожданной и желанной
Унесла мои мечты.
 
 
Что ж осталось мне? Работа,
Поцелуи да забота
О страницах, о вещах.
За спиною – страшный кто-то,
И внизу зияет что-то,
Притаясь пока в цветах.
 
 
Шаг ступлю, ступлю я прямо.
Под цветами ахнет яма,
Глина сухо зашуршит.
То, что было богом храма,
Глухо рухнет в груду хлама, —
Но шепну опять упрямо:
«Где ты, тихая Лилит?»
 

«Я часть загадки разгадал…»

 
Я часть загадки разгадал,
И подвиг Твой теперь мне ясен.
Коварный замысел прекрасен,
Ты не напрасно искушал.
 
 
Когда Ты в первый раз пришёл
К дебелой, похотливой Еве,
Тебя из рая Произвол
Извёл ползущего на чреве.
 
 
В веках Ты примирился с Ним.
Ты усыпил Его боязни.
За первый грех Твой, Елогим,
Послали мудрого на казни.
 
 
Так, слава делу Твоему!
Твоё ученье слаще яда,
И кто вкусил его, тому
На свете ничего не надо.
 

«Похвалы земному раю…»

 
Похвалы земному раю
Пусть бы юные пропели,
В жизнь вступившие едва, —
Я же песен не слагаю.
Знаю, людям надоели
Эти жалкие слова.
 
 
Труден подвиг отреченья.
Бьётся скованная сила.
Горько мне, что не пою.
Бог простит мне прегрешенья.
Жизнь тоскою отравила
Душу бедную мою.
 

«Там, внизу, костры горели…»

 
Там, внизу, костры горели,
И весёлые шли танцы
Вкруг разложенных огней, —
Но без смысла и без цели
Я раскладывал пасьянсы
В келье замкнутой моей,
 
 
И боролся я с тоскою,
Сердце, в духе древней Спарты,
Болью тёмной веселя,
И смеялись надо мною
Все разложенные карты
От туза до короля.
 

«Светлый дом мой всё выше…»

 
Светлый дом мой всё выше.
Мудрый зодчий его создаёт.
На его перламутровой крыше
Не заплачет тоскующий кот.
 
 
Тень земного предмета
Попадёт ли на вышку мою,
Где, далёкий от внешнего света,
Я мечту увенчаю мою?
 
 
Как бы низко ни падало солнце,
К горизонту багрово скользя,
Но в моё золотое оконце
Низкой тени подняться нельзя.
 
 
Цепенейте, долины, во мраке
И безумствуйте в мглистом бреду, —
К вам, свирепые ночью собаки,
Никогда уже я не сойду.
 

«Проснувшися не рано…»

 
Проснувшися не рано,
Я вышел на балкон.
Над озером Лугано
Дымился лёгкий сон.
От горных высей плыли
Туманы к облакам,
Как праздничные были,
Рассказанные снам.
Весь вид здесь был так дивен,
Был так красив весь край,
Что не был мне противен
Грохочущий трамвай.
Хулы, привычно строгой,
В душе заснувшей нет.
Спокоен я дорогой,
Всем странам шлю привет.
Прекрасные, чужие, —
От них в душе туман;
Но ты, моя Россия,
Прекраснее всех стран.
 

«Печалью бессонной…»

 
  Печалью бессонной
Невестиных жарких желаний
От смертного сна пробуждённый
  Для юных лобзаний,
Он дико рванулся в могиле, —
И доски рукам уступипи.
Досками он земпю раздвинул, —
  И крест опрокинул.
 
 
Простившись с разрытой могилой
И сбросивши саван, он к милой
Пошел потихоньку с кладбища, —
Но жаль ему стало жилища,
Где было так мёртво-бездумно…
Шумела столица безумно
  Пред ним, и угрюмый
Стоял он, томясь непонятно
  Тяжёлою думой:
К невесте идти иль обратно?
 

«Ты от жизни оторвался…»

 
Ты от жизни оторвался
И с мечтою сочетался, —
Не бери земной подруги,
Не стремись к минутным целям:
Не заснут седые вьюги,
Не прильнут к дремотным елям, —
Их жестокие боренья
Далеки от утомленья.
 

«Зелень тусклая олив…»

 
Зелень тусклая олив,
Успокоенность желания.
Безнадёжно молчалив
Скорбный сон твой, Гефсимания.
 
 
В утомленьи и в бреду,
В час, как ночь безумно стынула,
Как молился Он в саду,
Чтобы эта чаша минула!
 
 
Было тёмно, как в гробу.
Мать великая ответила
На смиренную мольбу
Только резким криком петела.
 
 
Ну, так что ж! Как хочет Бог,
В жизни нашей так и сбудется,
А мечтательный чертог
Только изредка почудится.
 
 
Всякий буйственный порыв
Гасит холодом вселенная.
Я иду в тени олив,
И душа моя – смиренная.
 
 
Нет в душе надежд и сил,
Умирают все желания.
Я спокоен, – я вкусил
Прелесть скорбной Гефсимании.
 

«Опять ночная тишина…»

 
Опять ночная тишина
Лежит в равнине омертвелой.
Обыкновенная луна
Глядит на снег, довольно белый.
 
 
Опять непраздничен и синь
Простор небесного молчанья,
И в глубине ночных пустынь
Всё те же звёздные мерцанья.
 
 
И я, как прежде, жалкий раб,
Как из моих собратьев каждый,
Всё так же бледен, тих и слаб,
Всё тою же томлюсь я жаждой.
 
 
Мечтать о дивных чудесах
Хочу, как встарь, – и не мечтаю,
И в равнодушных небесах
Пророчеств новых не читаю.
 
 
И если по ночным снегам,
Звеня бубенчиками бойко,
Летит знакомая всем нам
По множеству романсов тройка,
 
 
То как не улыбнуться мне
Её навязчивому бреду!
Не сяду в сани при луне,
И никуда я не поеду.
 

«Коля, Коля, ты за что ж…»

 
Коля, Коля, ты за что ж
Разлюбил меня, желанный?
Отчего ты не придёшь
Посидеть с твоею Анной?
 
 
На меня и не глядишь,
Словно скрыта я в тумане.
Знаю, милый, ты спешишь
На свидание к Татьяне.
 
 
Ах, напрасно я люблю,
Погибаю от злодеек.
Я эссенции куплю
Склянку на десять копеек.
 
 
Ядом кишки обожгу,
Буду громко выть от боли.
Жить уж больше не могу
Я без миленького Коли.
 
 
Но сначала наряжусь,
И, с эссенцией в кармане,
На трамвае прокачусь
И явлюсь к портнихе Тане.
 
 
Злости я не утаю,
Уж потешусь я сегодня.
Вам всю правду отпою,
И разлучница, и сводня.
 
 
Но не бойтесь, – красоты
Ваших масок не нарушу,
Не плесну я кислоты
Ни на Таню, ни на Грушу.
 
 
«Бог с тобой! – скажу в слезах.—
Утешайся, грамотейка!
При цепочке, при часах,
А такая же ведь швейка!»
 
 
Говорят, что я проста,
На письме не ставлю точек.
Всё ж, мой милый, для креста
Принеси ты мне веночек.
 
 
Не кручинься, и, обняв
Талью новой, умной милой,
С нею в кинематограф
Ты иди с моей могилы.
 
 
По дороге ей купи
В лавке плитку шоколада,
Мне же молви: «Нюта, спи!
Ничего тебе не надо.
 
 
Ты эссенции взяла
Склянку на десять копеек,
И в мученьях умерла,
Погибая от злодеек».
 

«Изнурённый, утомлённый…»

 
Изнурённый, утомлённый
Жаждой счастья и привета,
От лампады незажжённой
Жди таинственного света.
 
 
Не ропщи, не уклоняйся
От дороги, людям странной,
Но смиренно отдавайся
Чарам тайны несказанной,
 
 
За невидимой защитой,
С неожиданной отрадой,
Пред иконою сокрытой
С незажжённою лампадой.
 

Красота Иосифа

 
Залиха лежала, стеная, на пышной постели,
И жёны вельмож Фараона пред нею сидели.
 
 
«Залиха, скажи нам, какой ты болезнью страдаешь?
Печально ты смотришь, горишь ты, – как свечка, ты таешь».—
 
 
«Подруги, я стражду, больная мятежною страстью,
Желание жгучее пало на сердце напастью». —
 
 
«Высокая доля уносит в поток наслаждений, —
Тебе ли знакомы несытые вздохи томлений!» —
 
 
«О, если б имела, подруги, я всё, что б хотела!
О, если бы воля моя не знавала предела!» —
 
 
«Но что невозможно, о том бесполезны и грёзы
Безумны желанья, безумны горючие слёзы!» —
 
 
«Для вас, о подруги, мои непонятны мученья,
Но вам покажу я предмет моего вожделенья.
 
 
Вы сами желанья почуете лютое жало».
Залиха за чем-то рабыню тихонько послала,
 
 
И снова к подругам: «Покушайте, вот апельсины.
Ах, если бы в сладостях было забвенье кручины!»
 
 
Едва апельсинов коснулись ножи золотые,
У входа зазыблились быстро завесы цветные.
 
 
Тяжёлые складки рукою проворной отбросив,
Вошёл и склонился смиренно красавец Иосиф,
 
 
И по полу твёрдо ступая босыми ногами,
Приблизился к гостьям и скромно поник он очами.
 
 
Горячая кровь на ланитах его пламенела,
Смуглело загаром прекрасное, стройное тело.
 
 
И вскрикнули жёны, с Иосифа глаз не спускают,
Как руки ножами порезали, сами не знают.
 
 
Плоды окровавлены, – гостьям как будто не больно.
И рада Залиха, на них улыбнулась невольно.
 
 
«Вы полны восторгом, едва вы его увидали.
Судите же сами, какие терплю я печали!
 
 
Он – раб мой! Его каждый день, как рабыня, прошу я,
Никак не могу допроситься его поцелуя!» —
 
 
«Теперь, о подруга, твои нам понятны мученья,
Мы видели сами предмет твоего вожделенья!»
 

«В тебя, безмолвную, ночную…»

 
В тебя, безмолвную, ночную,
Всё так же верно я влюблён,
И никогда не торжествую,
И жизнь моя – полдневный сон.
 
 
Давно не ведавшие встречи,
Ты – вечно там, я – снова здесь,
Мы устремляем взор далече,
В одну мечтательную весь.
 
 
И ныне, в час лукавый плена,
Мы не боимся, не спешим.
Перед тобой моя измена, —
Как легкий и прозрачный дым.
 
 
Над этим лучезарным морем,
Где воздух сладок и согрет,
Устами дружными повторим
Наш тайный, роковой завет.
 
 
И как ни смейся надо мною
Жестокий, полуденный сон, —
Я роковою тишиною
Твоих очей заворожён.
 

«Беспредельно утомленье…»

 
Беспредельно утомленье,
Бесконечен тёмный труд.
Ночь зарёй полночной светит.
Где же я найду терпенье,
Чтоб до капли выпить этот
  Дьявольский сосуд?
 
 
Посмотрите, – поседела
У меня уж голова.
Я, как прежде, странник нищий,
Ах, кому ж какое дело
До того, что мудрый ищет
  Вечные слова!
 

«Здесь, над милой Кондаминой…»

 
Здесь, над милой Кондаминой,
Где нежна природа-мать,
Веет лаской голубиной
Он, умеющий играть,
 
 
Взоры благостные клонит
К расцветанию мимоз,
И на дальний север гонит
Откровенно злой мороз.
 
 
Даль морская голубеет,
Светел каждый уголок, —
Но порою вдруг повеет
Тихий, лёгкий холодок.
 
 
Станет молча за спиною
Та, кто вечно сторожит,
И костлявою пятою
В гулкий камень постучит.