Текст книги "Трагедии моря"

Автор книги: Фарли Моуэт

И все-таки перспектива выживания моржей не выглядит столь уж безнадежно. Каковы бы ни были мотивы, но СССР взял своих уцелевших моржей под защиту, которая оказалась столь эффективной, что этот вид животных начинает хотя бы понемногу восполнять свою утраченную численность как в Баренцевом, так и в Восточно-Сибирском морях. На острове Врангеля стадо моржей, доведенное в начале XX века до грани вымирания русскими и американскими охотниками, в настоящее время взято под полную охрану и увеличило свою численность почти до 70 000 особей, что, по мнению советских биологов, может приближаться к численности первичной популяции. И даже в водах Аляски, несмотря на «охоту за головами» ради добычи моржовой кости, отмечается некоторое восстановление местного стада^{110}.

Но за пределами арктических вод от моржей в основном остались одни кости.

Древние кости!

Близ поселка Олд-Гарри на острове Коффин группы Магдален есть место, которое и по сей день зовется «Тропой Морской Коровы». Это – овраг естественного происхождения, пролегающий через дюны сыпучих песков от великолепных пляжей Ист-Кейпа (где раньше располагались самые большие лежбища на архипелаге) до чашеобразной впадины диаметром в полкилометра. Эта ранее сухая впадина теперь заполняется на небольшую глубину водой из соседней лагуны.

Как-то раз солнечным летним днем я, разбрызгивая воду, прошлепал по ней вдоль и поперек, ступая босыми ногами – не по песку, а… по настилу из костей. Во время отлива я решил выкопать на пробу яму и с метровой глубины все еще продолжал выбрасывать темно-коричневую массу рассыпавшихся бурых костей. То был прах тысяч «морских коров», для которых это место стало концом увековечившей их тропы.

Устав, я присел отдохнуть на склоне соседней дюны. Большая голубая цапля прохаживалась по краю лагуны. Вдалеке на пустынном океанском берегу в морской пене плескались линяющие чайки. Из соседней рощи веяло сладким запахом бальзама, вызывая в моей душе чувство радостного благоговения. Ленивым движением руки я просеивал сквозь пальцы горсть горячего песка, как вдруг… ощутил на ладони что-то твердое. Это была разъеденная ржавчиной железная мушкетная пуля величиной с небольшую сливу. Она слегка оттягивала мою ладонь… На мгновение все вокруг заколебалось, смешалось и потемнело…

Маслянистые клубы черного дыма высоко поднимались в мертвенно-бледное небо от пламени, ревущего под закопченными котлами с громко булькающим варевом. Окружающий меня горячий воздух наполнял ноздри липкой вонью от смеси запахов гниющего мяса, разлагающейся крови и прогорклого жира. Уши пронзали визгливые крики тысяч чаек и хриплые голоса сотен бакланов, смешавшихся в одну сплошную живую пелену, которая то и дело меняла форму и направление, нависая над горой туш, заполнивших впадину под моими ногами. Полуголые дети, тощие мужчины и ссутулившиеся женщины с блестящими от пота и жира телами и перекошенными от удушливого дыма лицами рубили топорами и пластовали ножами зловонное сало, содранное с еще корчащихся в агонии тел. Вот громыхнул мушкетный выстрел.

Птицы на мгновение взмыли в воздух, крича, описали круг и снова опустились на землю, чтобы продолжить пиршество…

Ржавая мушкетная пуля рассыпалась в моей руке. Цапля оторвалась от земли и присоединилась к стае своих сородичей, медленно пролетавших над дюнами к морю – к пустынным берегам Великого Лежбища, где был взят последний отгон.

Глава 17
Дотары и тевяки

В 1949 году молодой ихтиолог Дин Фишер сделал открытие, о котором мог бы мечтать любой занятый практическими исследованиями биолог. Изучая по заданию федерального правительства Канады лососей реки Мирамиши в провинции Нью-Брансуик, он исследовал взаимоотношения между лососями и обыкновенными тюленями. Выбрав жаркий августовский день, выманивший тюленей поваляться на песчаной косе в устье реки, Фишер с помощью бинокля принялся подсчитывать лежащих животных.

Почти сразу его внимание привлекли отдельные тюлени, непомерно превосходившие величиной своих обыкновенных собратьев. Озадаченный, он подобрался, ближе навел бинокль на одного из этих монстров и, почти не веря самому себе, убедился, что перед ним животное, о котором так долго ничего не было слышно; некоторые биологи считали, что в Северной Америке оно уже исчезло.

Существо, которое Фишер формально вновь открыл в тот летний день, известно науке как тевяк, или серый (длинномордый) тюлень. Первые французские поселенцы окрестили его loup marin[123]123
  Морской волк (фр.). – Прим. перев.


[Закрыть] не за предполагаемый волчий характер, а за его жутковатый вой, издалека напоминающий волчий. Поскольку он встречался чаще других тюленей, это название в качестве родового было распространено на все виды тюленей вообще. Позднее как французы, так и англичане наделили данный вид отличительным прозвищем «лошадиная голова» за характерный лошадиный профиль головы у самцов. По сей день его чаще других называют именно так, и этим же названием в основном буду пользоваться и я.

Из нескольких видов тюленей, наиболее часто встречавшихся у американского побережья Северо-Западной Атлантики во время появления там европейцев, следует в первую очередь выделить четырех: хохлача, лысуна, обыкновенного тюленя и тевяка, или «лошадиную голову». Наиболее многочисленными из них были первые два, однако они не представляли для вновь прибывших людей большого интереса, поскольку эти тюлени появлялись только зимой и ранней весной, и то большей частью так далеко от берега, что их вообще редко видели. «Лошадиная голова» и обыкновенный тюлень, напротив, встречались в изобилии круглый год почти повсеместно на северо-восточном побережье континента.

Их этих двух видов «лошадиная голова» намного крупнее обыкновенного тюленя. Старый самец достигает 2,5 метров длины и 400 килограммов веса, а самки, хотя и не превышают в среднем длины около двух метров, все же кажутся огромными в сравнении с обыкновенными тюленями, которые, независимо от пола, не превышают полутораметровой длины и веса человека средней упитанности.

Будучи животными стадными и полигамными, «лошадиные головы» обычно в январе и феврале образовывали огромные скопления на многочисленных островах и даже на пляжах континента от Лабрадора до мыса Хаттерас, где их самки давали жизнь новому потомству. Некоторые из этих колоний населяло такое огромное число тюленей, что даже в середине 1600-х годов все еще можно было услышать их характерный «волчий вой» за несколько миль от лежбища.

Они старались держаться вместе и в остальное время года. Большие их группы, в несколько сот особей, ловили рыбу в прибрежных водах или сонно дремали на солнце на песчаных барах солоноводных лагун и речных устьев. Эти привилегии они разделяли с их гигантскими родственниками – моржами, с которыми у них были общие, правда в разное время, места для размножения и выращивания детенышей.

Пятнистые, или, как их называют в Европе, обыкновенные, тюлени, или дотары (так их принято называть на Ньюфаундленде, и я предпочитаю это название), живут обычно небольшими семьями. Некогда они, видимо, были более общительны и их многочисленные колонии встречались в заливах, в устьях рек и бухтах на всем протяжении от Каролин до арктических районов. Они чувствовали себя как дома и в пресных водах. Так, до 1800 года одна колония фактически жила почти все время на озере Онтарио и лишь зимовала ниже больших порогов в верховьях реки Св. Лаврентия. Последний представитель этого теперь исчезнувшего сообщества был убит в 1824 году у Кейп-Винсента на южном берегу озера. Дотары, несомненно, встречались и в крупных реках, впадающих в Атлантический океан, до тех пор пока нашествие охотников-европейцев не вынудило их покинуть эти места. Их нынешняя склонность к жизни небольшими стадами на широком пространстве и привычка к размножению в уединенных местах, подальше от посторонних глаз, объясняются, по-видимому, сравнительно недавно выработанной защитной адаптацией против хищничества современного человека.

Самая ранняя непосредственная ссылка на «лошадиную голову» принадлежит анонимному писцу из команды Жака Картье. Во время второй экспедиции Картье вдоль побережья северо-западного угла залива Св. Лаврентия в 1535 году его люди заходили на веслах в устье реки с песчаными берегами, которая ныне зовется рекой Муази, чтобы поближе познакомиться с неким «существом, похожим с морды на лошадь… мы видели множество их в водах этой реки», которую, кстати, Картье называл «Лошадиной Рекой». Западнее, в устье реки Пентекост, экспедиция обнаружила «большое число «морских лошадей», причем далее сообщается, что еще больше их видели у поселения индейцев – места, где ныне находится город Квебек.

Писец Картье отметил также и присутствие другого тюленя, размером поменьше, – очевидно, это был дотар. Однако предпринимателя из Сен-Ма-ло в первую очередь интересовала именно «морская лошадь». Он быстро сообразил, какую возможность поживиться сулит добыча жира с этих огромных, тучных животных.

Как мы уже знаем, одним из наиболее ценных продуктов, поступавших из северо-восточной части Нового Света в первые столетия эксплуатации ее ресурсов европейцами, была ворвань. Одни охотники за ворванью сосредоточили свои усилия на промысле китов, другие – на промысле моржей, то есть на промыслах, требовавших значительного опыта и больших вложений капитала. Тюлений промысел не требовал ни того, ни другого. Тюленей могли убивать самые неопытные новички, а добыча тюленьего жира обеспечивала скромное состояние любому, кто мог наскрести средства на приобретение судна и жиротопенного котла, а также на наем экипажа. Кроме того, немалую ценность представляли и тюленьи шкуры[124]124
  Даже испанцы, владевшие богатствами Вест-Индии и Мексики, не пренебрегали доходами от промысла тюленей. Уже в первое десятилетие после первого плавания Колумба они убивали на Карибах доверчивых тюленей-монахов ради добычи ворвани, а их наследники продолжали это делать с такой хищнической алчностью, что в настоящее время этот вид тюленя считается исчезнувшим.


[Закрыть].

Маленький дотар сначала не шел в счет из-за его размеров и сравнительно небольшого количества получаемого жира. Еще в 1630 году Николя Дени заметил: «Редко кто, кроме индейцев, нападает на них». Их время еще придет. А пока что вне конкуренции шла «лошадиная голова».

Когда в 1580 году сэр Хамфри Джильберт рекламировал свою колонизаторскую авантюру, он издал брошюру, в которой «рыба-лошадь» числилась среди главных потенциальных природных ресурсов на новых землях. В кратком отчете о путешествии в 1.593 году английского судна «Мэриголд» упоминается о том, что экспедиция обнаружила «большое число тюленей», особенно на западном берегу острова Кейп-Бретон, где и сейчас обитает остаточная популяция «лошадиных голов». Из портовых справочников Саутгемптона мы узнаем, что к 1610 году на Ньюфаундленде били тюленей каждое лето, а в это время года там не могло быть никаких других видов животных, кроме «лошадиных голов» и дотаров. Несколькими годами раньше Самюэль де Шамплейн, исследуя берега южной части Новой Шотландии и заливов Фанди и Мэн, отмечал, что многочисленные тамошние острова «сплошь усеяны тюленями» и что он слышал о других местах, где индейцы убивают молодых тюленей в зимнее время. Обе эти ссылки определенно относятся к «лошадиным головам».

Тюлений промысел был одним из первых коммерческих предприятий колонистов Новой Англии, и они вели его с эффективностью, заставившей потомков слагать про это легенды. Пристрастившись к налетам на места размножения «лошадиных голов» (на длинной цепи островов у своего побережья) в период щенки, они убивали всех детенышей и столько взрослых тюленей, сколько были в состоянии убить. Беспощадно уничтожая «лошадиную голову», они скоро очистили собственные берега от этого выгодного товара. Затем они отправились на север, и к середине XVII века Николя Дени уже с горечью жаловался на их вторжение в его феодальные владения на Магдаленах, где в больших лагунах собирались десятки тысяч «лошадиных голов». При этом Дени намекал на то, что он изобрел какой-то новый, более эффективный способ летнего промысла тюленей, но, будучи купцом крайне осмотрительным, воздержался от предания подробностей печати.

Рассказывая о французском промысле «лошадиных голов», Николя Дени дает ясно понять, что французы – первые колонисты южной части Новой Шотландии – обладали не менее волчьим аппетитом, чем промысловики Новой Англии. «Самки [тюленей] прибывают примерно в феврале… и располагаются на островах, где они рожают детенышей… Месье д’Оней посылает на их промысел людей на барказах из Порт-Ройаля. Люди, вооруженные тяжелыми дубинками, окружают острова; родители тюленей ищут спасения в море; детенышей же, пытающихся следовать за родителями, останавливают ударами дубинок по носу, от которых они умирают… Лишь немногим детенышам удается спастись… Бывали дни, в которые убивали по шестьсот, семьсот и восемьсот штук… Из трех-четырех детенышей получали бочку жира, который в свежем виде так же хорош для еды, как оливковое масло, и также хорошо горит.

Г-н де Дьервиль был свидетелем такого же смертоубийства в конце XVII века в Акадии и, взволнованный увиденным, написал об этом поэму. Если не обращать внимания на ее архаичный язык, она вполне могла бы быть написана каким-нибудь современным очевидцем охоты на тюленей в наше время. Вот ее конец:

 
Охотники с тяжелыми дубинками в руках
Идут по Острову, и громким шумом бедных
Вспугивают тварей, которые бегут, спасаясь,
К морю от тех, кто убивает их…
Куда бы ни пытались убежать,
Всех настигает на пути удар —
Отцов, и матерей, и малышей…
На всех удары сыплются, как град;
Достаточно удару одному
Прийтися по носу, и дело сделано.
Но зверь еще живет. Ударом
Ему сознание отшибло только;
Случается, что за какой-то час
По пять-шесть сотен убивают враз.
 

Как бы ни изобиловало «лошадиными головами» Атлантическое побережье, их было еще больше в заливе Св. Лаврентия, где вовсю развернули промысел европейские поселенцы, отобравшие у индейцев древние тюленьи лежбища. Память об одном таком лежбище все еще сохраняется в микмакском названии «Ашнотоган», означающем «Место, где мы преграждали дорогу к морю» (чтобы поймать тюленей).

Шарлевуа дает свою картину этого промысла: «Это животное имеет привычку заходить в реки с приливом. Обнаружив такую реку, посещаемую множеством тюленей, рыбаки перекрывают ее ставными сетями, оставляя в них лишь небольшое свободное пространство для входа тюленей. При полной воде они закрывают это отверстие, так что при отливе животные

остаются на суше, и их быстро отправляют на тот свет… Мне рассказывали, что одному матросу удалось однажды захватить врасплох целое стадо… и вместе с товарищами убить их штук девятьсот».

К середине XVII века поселенцы Новой Франции усовершенствовали индейские методы промысла и стали ставить сетные запруды в стратегически важных местах самой реки Св. Лаврентия – там, где «лошадиные головы» проходили близко к берегам. И промысел стал почти таким же прибыльным, как чеканка собственной монеты.

Однако к концу столетия хищнический промысел настолько опустошил стада «лошадиных голов» в реке Св. Лаврентия, что промысловики были вынуждены отправиться на поиск новых мест для бойни. Часть промысловиков теснили тюленей на восток вдоль северного берега залива Св. Лаврентия. В одной из своих научных статей о проведенном в 1705 году обследовании этого Côte du Nord[125]125
  Северного побережья (фр.). – Прим. перев.


[Закрыть] от острова Антикости до пролива Белл-Айл г-н де Куртеманш описывает, что представлял собой тогда еще девственный берег с точки зрения перспектив для пришлых промысловиков тюленей. Его сведения дают нам редкую возможность взглянуть на племя «лошадиных голов» в его первобытном состоянии: «[Ватикути-Бей] так же богат тюленями, как и другие места… Не приходится говорить, что в этом месте [реки Карибу]… множество тюленей… А [в реке Этамаму] тюленей больше, чем в любом из ранее перечисленных мест. [На реке Нетага-му] такое обилие тюленей, что их стада можно видеть на островных мысах и на скалах. [От тех мест до Гранд-Мескатины] все острова кишат тюленями. [В Ха-Ха-Бей] за два дня я убил из мушкетов 200 тюленей».

Учитывая, что плавание происходило в летнее время, и принимая во внимание описанное поведение животных, можно с уверенностью сказать, что это были не лысуны или хохлачи, а «лошадиные головы» с примесью дотаров. В 1705 году северный берег залива Св. Лаврентия наверняка кишел десятками тысяч этих животных.

Как и моржи, «лошадиные головы» собирались летом в огромные скопления в излюбленных ими местах, среди которых были прибрежные участки Кейп-Кода, островов Сейбл, Микелон, Миску, Принца Эдуарда и Магдален. Все эти острова имели мелководные лагуны, песчаные пляжи и богатые рыбой банки. Первые европейские пришельцы считали эти огромные стада зверей ниспосланными свыше богатейшими кладовыми жира и распоряжались ими соответственно. Сначала главную тяжесть нападения приняли на себя моржи, но по мере уничтожения одного за другим их лежбищ в южной части района их обитания их место в жиротопенных котлах занимали «лошадиные головы», пока к 1750 году большинство летних скоплений этих крупных тюленей не были опустошены до такой степени, что от их былой численности осталось одно воспоминание.

За некоторыми исключениями. Напоминающий своими очертаниями кривую турецкую саблю, песчаный остров Сейбл был слишком далек и опасен для подхода мелких судов, которыми пользовались большинство промысловиков, и в 1750-х годах в его большой центральной лагуне (тогда еще открытой морю), судя по письменным свидетельствам современников, скапливалось «множество» тюленей. Остров Миску, где с глубокой древности каждую осень собиралось до сотни се?лей микмаков для заготовки на зиму тюленьего мяса и жира, в то время все еще служил прибежищем для внушительной популяции «лошадиных голов». Однако наиболее крупным, по-видимому, было остаточное скопление тюленей на Магдаленах.

Один офицер британского военно-морского флота, направленный туда в 1765 году для оценки состояния моржового промысла, счел также нужным отметить в своем донесении следующее: «Здесь пока не делалось попыток наладить регулярный тюлений промысел, хотя он, вероятно, мог бы оказаться довольно выгодным, особенно между гаванями Хайвуд и Джупитер, где имеются весьма подходящие условия для установки сетей и где нередко можно видеть в бухтах сразу по две-три тысячи тюленей, играющих или спящих на отмелях».

Спрос на ворвань продолжал расти на всем протяжении второй половины XV Ш века, и по мере опустошения запасов моржей и китов усиливался промысел других поставщиков жира – тюленей. К 1780-м годам охота на «лошадиных голов» приняла такой размах, что некий Джесси Лоуренс, предприниматель из Новой Шотландии, построил на острове Сейбл постоянно действующий перерабатывающий завод с тем, чтобы он и его люди могли промышлять тюленей в период щенки, когда корабли не могли подходить к острову из-за непогоды. Однако Лоуренсу недолго пришлось беспрепятственно заниматься своим прибыльным делом. До-, тошные коммерсанты из Массачусетса скоро об этом пронюхали и, как только позволила весенняя погода, направили на Сейбл свои зверобойные шхуны. Зверобои-янки не только убили всех тюленей, которых они смогли обнаружить, но также разграбили базу Лоуренса, захватив накопленные им за зиму запасы жира и шкур, и в конце концов заставили его покинуть остров.

Своего рода правопорядок был установлен на Сейбле в 1820-х годах, когда колониальные власти Новой Шотландии построили на острове два маяка со спасательной станцией. Однако этот гуманный акт не принес облегчения тюленям. По свидетельству Томаса Халибёртона, к 1829 году все смотрители маяков и спасатели превратились в исправных убийц тюленей и остров перестал быть местом летних свиданий «лошадиных голов», «хотя моржи все еще посещают остров для щенки». Халибёртон нарисовал наглядную картину убийства смотрителями взрослых тюленей на местах щенки: «Каждый человек вооружен дубинкой пяти-шести футов длиною, в утолщенном конце которой закреплен кусок стали в форме пики с одной стороны и заостренного лезвия с другой… Отряд стремительно вклинивается между тюленями и морем, и бросается в атаку… Каждый выбирает себе жертву и наносит ей несколько ударов по голове, сначала пикой, потом лезвием, пока не свалит животное на землю… После того как их изгоняют [с береговых лежбищ]… они исчезают до следующего года».

Подобным же образом с «лошадиными головами» расправлялись на Магдаленах. Обстановка здесь отличалась лишь тем, что на островах давно поселились промысловики, прибывшие для охоты на моржей, и им не составило труда переключиться на промысел тюленей. К 1790 году каждое из нескольких поселений обзавелось собственной жиротопней, и охота на тюленей превратилась в самое доходное занятие островитян. Они убивали при случае и мигрирующих-лысунов и хохлачей, а также дотаров. Однако главным объектом промысла на протяжении десятилетий на Магдаленах оставались «лошадиные головы», которых можно было круглый год убивать в большом количестве в лагунах и на пляжах. Большое число тюленей уничтожалось зимой на лежбищах, где самки и детеныши истреблялись так безжалостно, что вскоре из прежде многочисленных лежбищ уцелели лишь удаленные и подчас недоступные лежбища на островах Бэрд-Рокс и Дедмен.

К началу XIX века жир с одной крупной «лошадиной головы» приносил семь-восемь долларов дохода – по тем временам приличный недельный заработок, – и охота на этих тюленей, конечно, все более расширялась. В 1848 году только с Магдален было отгружено 84 тонны, в основном убитых «лошадиных голов».

К 1860-м годам этот вид тюленей был уничтожен в большинстве прежних районов обитания. Срабатывал зловещий закон спроса и предложения: чем реже встречались эти животные, тем дороже ценился их жир и тем ожесточеннее их преследовали. В 1886 году жир с «лошадиной головы» средней величины стоил на «Северном Побережье» 11–12 долларов, а шкура приносила еще полтора доллара.

Можно почти не сомневаться, что вслед за моржом на северо-восточном побережье континента была бы уничтожена и «лошадиная голова», если бы ее не вытеснил из промысла бедняга лысун, ставший главной добычей охотников за жиром. К середине XIX века на его промысел переключились почти все промысловики, не – считая горстки охотников-одиночек. Конечно, при каждом удобном случае продолжали убивать и «лошадиных голов», но к тому времени немногие уцелевшие экземпляры этих тюленей, рассеянные на большом пространстве, стали настолько осторожными, что промышлять их вряд ли имело смысл. Так что в начале XX века они канули в спасительную безвестность.

Трудно сказать с уверенностью, сколько «лошадиных голов» существовало во время их первых контактов с европейскими пришельцами. Тем не менее внимательное изучение всех соответствующих источников;– географических и морских карт, письменных отчетов и воспоминаний бывших мореплавателей – убеждает меня в том, что между мысом Хаттерас на юге и заливом Гамильтон на берегу Лабрадора первоначально находилось более двухсот лежбищ и общая численность популяции «лошадиных голов» колебалась в пределах от 750 000 до одного миллиона особей. Еще в 1850-х годах на некоторых из этих лежбищ рождалось по 2000 детенышей в год, и все-таки «лошадиные головы» оказались на грани вымирания, в основном из-за систематического опустошения лежбищ. Этот факт не ускользнул от внимания нового поколения «управляющих природными ресурсами», в чьих руках находится сейчас окончательная судьба «лошадиной головы».

В первые века вторжения европейцев маленькому дотару повезло больше, чем его крупному родственнику – «лошадиной голове». Небольшие габариты, скромный выход жира и разбросанность на большом пространстве уберегли его от промысла. Хотя и не избавили от потерь. По мере того как все больше европейцев – рыбаков и поселенцев – появлялось на Атлантическом побережье Северной Америки, дотары все чаще подвергались нападениям, поскольку охотникам было нужно мясо для еды, тюлений жир для домашних нужд и шкуры для изготовления обуви и одежды. К тому же люди их окончательно вытеснили из бухт и заливов, где они прежде относительно спокойно жили и размножались. В довершение всего, когда ворвань стала цениться на вес золота, на дотаров стали охотиться ради наживы рыбаки и мелкие промысловики. Так, в 1895 году некий капитан Фаркхар высадился со своей командой на острове Сейбл, и за одно лето они так успешно уничтожали дотаров, что после этого лет десять ни один тюлень здесь больше не появлялся.

В начале XX века сильно поредевшее стадо дотаров все еще занимало большую часть первоначального района обитания. К этому времени нефть, добываемая из скважин на суше, начала вытеснять животный жир из промышленного производства, и последовавшее за этим падение цен на ворвань обещало продлить существование не только дотарам, но и немногим уцелевшим «лошадиным головам».

Но этим надеждам не суждено было сбыться. Как только люди перестали видеть в этих двух видах тюленей источник прибыли, они изменили к ним свое отношение и стали видеть в них угрозу прибылям. Дело в том, что к началу XX века некогда астрономическая численность атлантического лосося под натиском грабительского промысла начала убывать с такой катастрофической быстротой, что это вызвало запоздалую тревогу рыбопромысловиков. Забеспокоившись, они решительно потребовали от местных властей принять необходимые меры по спасению промысла, разумеется не ущемляя при этом ниспосланное свыше право рыбной промышленности и богатых и влиятельных рыболовов-спортсменов продолжать уничтожать столько лососей, сколько им заблагорассудится.

Политиканы поступили так, как они привыкли поступать: они поручили своим подручным найти подходящего козла отпущения, на которого можно было бы свалить вину за сокращение запасов лосося – предпочтительно такого, с которым можно было бы безнаказанно разделаться, сняв тем самым всякую ответственность с истинных виновников печальных последствий их собственной алчности.

Тут-то и подвернулись под руку дотары. В тюленях уже давно видели конкурентов рыбаков, а общественности вовсе не обязательно было знать то, о чем прекрасно знали государственные эксперты: дотары редко разнообразят свой стол лососями по той простой причине, что им трудно поймать эту проворную и ловкую рыбу.

В 1927 году федеральное правительство Канады официально заявило о том, что дотары – вредные животные, уничтожающие лососей, и объявило о выдаче премии за каждого убитого дотара. Первоначальная сумма в 5 долларов была по тем временам весьма щедрым вознаграждением, превышавшим рыночную стоимость самого дотара. А чтобы получить награду, охотнику достаточно было предъявить «морду» убитого тюленя инспектору рыбнадзора или другому местному чиновнику. Большинство этих джентльменов были совершенно не способны установить, кому принадлежит предъявленная им окровавленная морда – дотару или какому-нибудь другому виду тюленя. Понятно, что охотники за наградой, не долго думая, принялись убивать всех тюленей подряд, и в том числе последних уцелевших представителей племени «лошадиных голов».

Война, объявленная дотарам, превратила большинство мужского населения прибрежной полосы в охотников за наградой, предоставив им возможность с пользой проводить свободное время и даже существенно пополнять свои доходы. Наступление Великой Депрессии и вызванное ею обнищание рыбаков восточного побережья способствовали тому, что выгодная охота скоро обернулась настоящим крестовым походом против тюленей с гибельными для них последствиями. К 1939 году обширные участки канадского побережья и побережья Соединенных Штатов были уже настолько опустошены, что некоторые рыбаки жаловались, что не могут добыть к столу хотя бы одного тюленя.

И все же отдельные небольшие стада тюленей обоих видов сумели выжить и продержаться в отдаленных и труднодоступных районах до начала второй мировой войны, которая обеспечила им передышку и возможность восполнить потери. Они воспользовались этим как нельзя лучше, и к 1945 году уже насчитывалось две-три тысячи «лошадиных голов» вместе с несколькими десятками тысяч дотаров, причем оба вида попытались вернуться в места своего прежнего обитания.

Этого нельзя было допустить. Если у кого-то и возникала мысль положить конец недостойной войне против тюленей, ей все равно не суждено было воплотиться в действие, потому что рыбаки восточного побережья привыкли считать премию за каждого убитого тюленя как своего рода постоянную субсидию. Отобрать ее у них значило бы рисковать потерей голосов избирателей. Поэтому премию не только не отменили, но и удвоили. Правда, чтобы получить эти десять долларов, теперь необходимо было представить нижнюю челюсть дотара, так как стало известно, что некоторые предприимчивые охотники за деньгами годами изготовляли тюленьи морды из других частей тела животного. Реформа привела к непредвиденным последствиям. Поскольку челюсть взрослой «лошадиной головы» заметно крупнее челюсти дотара, любители наживы потеряли интерес к «лошадиной голове», и численность этих тюленей продолжала понемногу увеличиваться.

Повторное открытие Дином Фишером в 1949 году существования «лошадиных голов» не вызвало восторга у руководства Министерства рыболовства в Оттаве, а когда они узнали, что за два последних десятилетия численность этих тюленей увеличилась, это повергло их в ужас. Один из служащих вспоминал: «Это было для нас неприятной неожиданностью. Мы списали серого тюленя со счета и надеялись, что скоро разделаемся и с обыкновенным тюленем, как того добивались рыбопромышленники. Возвращение серых тюленей создавало проблему. Мы не сразу решили ее».

Прекрасный морозный февральский день. Большой вертолет кружит над скалистым островком, затерянным среди сверкающих глыб морского льда в десятке километров от берегов Новой Шотландии. С темных скал более сотни одетых в белые шубки тюленьих детенышей таращатся в немом изумлении на чудовище, нависшее над их головами. Со своих мест рядом с детенышами и из дымящихся разводий между припаем и дрейфующим льдом в страхе задирают лоснящиеся головы их родители – несколько десятков «лошадиных голов».

Вертолет, сбавляя обороты, скользит вниз и приземляется. Настежь распахиваются боковые двери. Четверо мужчин, одетых в громоздкие парки военного образца, спрыгивают на мерзлую землю, во главе их – два чиновника в претенциозной форме Управления по охране природных ресурсов Канадского министерства по охране окружающей среды. Вся шестерка вооружена крупнокалиберными ружьями или дубинками для «регулирования» численности тюленей.

Они быстро разворачиваются в цепочку, отрезая тюленей от обрамленного льдом берега. Встревоженные самки, лишенные возможности уйти к замерзшей воде, возвращаются к своим жалобно попискивающим детенышам, затем, остановившись, в нерешительности толкутся на одном Месте, пока раскатистый грохот ружейных выстрелов не приводит их в состояние панического ужаса. На безвольную плоть обрушивается целый шквал полуоболочечных пуль[126]126
  Их действие подобно разрывным пулям. – Прим. ред.


[Закрыть]. Несколько раненых самок прорываются к берегу; судорожно изгибаясь, они плюхаются в полыньи и исчезают в темной пучине. Остальные умирают на острове, некоторые – продолжая кормить детенышей.