Текст книги "Трагедии моря"

Автор книги: Фарли Моуэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)

В 1775 году власти Ньюфаундленда обратились к Великобритании с петицией о прекращении резни: «К северной части нашего острова прилегают многочисленные острова, где в изобилии водятся птицы, весьма полезные местным жителям зимой – для пропитания и летом – для заготовки наживки для рыбной ловли… их [эти жители] теперь почти совсем лишились, поскольку большая часть птиц была за несколько лет уничтожена командами судов, которые убивают их в сезон размножения ради перьев, используемых ими как предмет торговли… мы просим положить этому конец, разрешив добычу птиц только для еды и наживки».

Десятилетием позже колонист Джордж Картрайт занес в свой дневник следующие пророческие строки: «С острова Фанк пришло судно с грузом птицы, главным образом пингвинов… Каждое лето [там] плодятся бесчисленные стаи морских птиц, что приносит огромную пользу местным жителям, которые плавают туда, чтобы загрузить свои лодки птицей и яйцами… однако в последние годы для команд нескольких судов вошло в привычку жить на острове все лето с единственной целью убивать птиц ради их перьев; они причинили невиданное разорение. Если этой практике не будет положен скорый конец, то все птичье потомство будет сведено на нет, особенно пингвины, ибо сейчас это единственный остров, оставшийся у них для размножения; что касается всех других островов близ берегов Ньюфаундленда, то их грабят постоянно». (Курсив мой.)

Возмущение коммерческой аристократии Ньюфаундленда не было бескорыстным. Это видно из замечания преподобного Филипа Токе, который незадолго до 1800 года писал о том, что «пингвины» «в изобилии водились на острове Фанк, [где] их убивали в невероятных количествах… Целые кучи их сжигали вместо топлива… которого на острове не было. [До разорения, вызванного торговлей пером], купцы с Бонависты продавали беднякам эту птицу центнерами»[22]22
  1 англ. центнер – 112 фунтам = 50,8 кг; 1 амер. центнер = 100 фунтам = 45,3 кг. – Прим. перев.


[Закрыть].

Особенно мрачное описание действительности оставил нам Аарон Томас:

«На расстоянии нескольких лиг от северного берега лежат острова Фого, Вонючий и Фанк. Обычно их вместе называют островами Фанк за зловонный запах, бьющий в нос при высадке на любой из них. Я буду говорить только об одном острове Фанк, но мои наблюдения равным образом годятся и для других островов этой группы.

Остров Фанк представляет собой пустынное место, населенное только пингвинами и другой птицей, которой здесь столько, что просто не верится. Как только вы ступили ногой на берег, вас окружают тысячи птиц, они путаются у вас под ногами и настолько ленивы, что даже не пытаются уйти с вашей дороги.

Если вы пришли за пером, то вам нет нужды их убивать, надо просто схватить птицу в руки и выщипать у нее перья получше. После этого вы оставляете несчастную птицу на произвол судьбы, полуголую, с разодранной кожей – пусть себе не спеша издыхает. Не очень гуманный способ, но такова общепринятая практика.

Я получил от одного человека из Сент-Джонса следующую информацию: «Лет двадцать назад я совершил два рейса на остров Фанк, когда подобный промысел считался законным.

За эти рейсы мы с моим компаньоном собрали полтонны перьев и столько яиц, что выручили за них в Сент-Джонсе целых тридцать фунтов!

Теперь, – продолжал Аарон Томас, – сдирать кожу с птиц и собирать яйца на острове Фанк запрещено, а забивать птицу можно только для наживки, на которую ловят рыбу. [Но] года три назад несколько человек попались на запрещенном грабеже, их привезли в Сент-Джонс и там выпороли плетьми. Тем не менее я слышал, что с этих островов [еще] вывозят ежегодно значительное количество пера».

В это время стали раздаваться и другие жалобы по поводу уничтожения «пингвинов». Дело в том, что эти поразительной внешности птицы в течение почти трех столетий служили возвращающимся из плавания морякам безошибочным указателем прибытия на Большую Ньюфаундлендскую банку и, следовательно, близости материка, чьи небезопасные для мореплавателей берега часто скрыты за непроницаемой пеленой тумана. Издавна в «Путевые карты и лоции», которыми пользовались при пересечении Атлантики в западном направлении, вносился тот или иной вариант следующей выписки из «Английского Лоцмана»:

«Вы можете узнать, что находитесь на Большой банке, по огромному количеству птиц, особенно и прежде всего «пингвинов», ибо в отличие от других птиц они никогда не покидают Банку». Но уже к 1792 году сэр Ричард Бонникастл сообщал английским властям о том, что «этот верный навигационный указатель теперь совершенно исчез в результате безрассудной торговли яйцами и перьями». Двумя годами позже лондонский министр по делам колоний запретил наконец уничтожать «пингвинов» для торговли пером, ибо «они дают пищу и наживку и предупреждают суда о приближении к земле».

Помимо того что этот запрет пришел слишком поздно, его фактически проигнорировали на Ньюфаундленде, где местные купцы давно решили, что если уж им не удалось заставить янки отказаться от выгодного бизнеса, то наилучшим выходом будет самим участвовать в нем. В результате к 1802 году на пустынном острове, именуемом Фанк, была уничтожена последняя колония «пингвинов» в Северной Америке.

Если нашим предкам потребовалось больше тысячи лет, чтобы разделаться с копьеносами в европейских водах, то современному человеку для уничтожения их в Новом Свете хватило и трехсот. И хотя это была безусловная победа в нашей непрекращающейся войне с остальным животным миром, виновникам торжества, как и нам, их наследникам, как-то неловко ставить ее себе в заслугу.

Едва последние североамериканские копьеносы были отправлены в небытие вслед за своими европейскими собратьями, как тут же их. исчезновению было дано привычное объяснение: дескать, эти пугливые от природы птицы должны были «выбирать себе другие места», редко посещаемые людьми. Некоторые апологеты утверждали даже, что эти птицы извечно обитали в высоких арктических широтах. Так, один американский орнитолог писал в 1824 году:

«Бескрылая гагарка, или северный пингвин, волей случая или инстинкта обитает только в самых высоких широтах земного шара, оказываясь среди ужасов покрытого вечным льдом региона, где ее обычно можно видеть на дрейфующих ледяных полях студеного океана».

Когда же ни одному исследователю Арктики не удалось встретить в «студеном океане» ни малейшего следа копьеносов, живых или мертвых, была предпринята совсем уже удивительная попытка похоронить саму память об этой птице. Было высказано предположение, что «птица, известная в истории под именем бескрылой гагарки, по всей вероятности, – мифическое создание, выдуманное безграмотными матросами и рыбаками». В качестве дополнительного доказательства фиктивности ее существования сообщалось об обнаружении поддельных яиц, сделанных из гипса, и чучел, склеенных, как оказалось, из шкур разных видов морских птиц. Подделки предназначались для продажи легковерным коллекционерам.

Этому интуитивному побуждению выкинуть копьеноса из истории, а заодно и освободиться от угрызений совести помешало открытие в конце XIX века на острове Фанк множества «пингвиньих» клювов и костей и даже нескольких тушек, частично сохранившихся в гуано. Когда эти останки доставили в Европу, они произвели сенсацию в научном мире, представители которого, желая их приобрести, бешено конкурировали друг с другом на торгах. Как сообщалось в одной из публикаций того времени, «большое количество останков, собранных профессором Мильне на острове Фанк, было закуплено многими музеями и частными коллекционерами, что помогло им удовлетворить насущную потребность пополнить свои коллекции».

«Потребностью» называлась страсть к стяжательству, охватившая немало состоятельных людей XIX века, для которых древности естественной истории были все равно что картины Моне или Гогена для ценителей современного искусства. Целые состояния тратились на поиски по всему миру редких экземпляров. Развернулась острая конкурентная борьба во имя науки и просвещения; она-то и явилась последней причиной уничтожения десятков и сотен видов животных, которым и так уже грозило вымирание. Этот «бизнес» продолжается – с аналогичными результатами – ив наши дни с участием неразборчивых в средствах зоопарков и музеев естественной истории.

Безусловное признание того, что бескрылая гагарка – никакой не миф, а существо из плоти и крови, которое когда-то, [и не так давно], было живым организмом, вновь поставило вопрос о том, как и почему она исчезла. Большинство авторитетов продолжали утверждать, что человек тут ни при чем, но были и несогласные с этим мнением. К числу последних принадлежал выдающийся датский ученый, профессор Я. Стинструп, который в 1855 году заявил о том, что «исчезновение гейрфугеля не должно рассматриваться как миграция и еще меньше – как естественное вымирание, но как следствие истребления его людьми – главными виновниками опустошения».

Впрочем, свое честное признание горькой истины добрый профессор постарался подсластить такой вот оговоркой: «Тем не менее эта исчезнувшая птица помогла добиться более высокой цели, способствуя в течение долгого времени процветанию рыбного промысла на Ньюфаундлендских банках». Вряд ли можно было найти ей более достойное предназначение! Несомненно, что подобные аргументы все еще находят поддержку у тех, кто считает, что гибель любого животного или вида животных ради удовлетворения человеческих потребностей не только оправданна, но даже имеет оттенок благодеяния.

Хотя вскоре после 1800 года копьенос как будто навсегда исчез из поля зрения человека, он еще не был вымершим видом. Оставалась одна, малоизвестная колония. Эта оставшаяся колония, насчитывавшая, пожалуй, не более сотни особей, сумела избежать заклания на «более высокие цели». Она выжила прежде всего благодаря изолированности ее от внешнего мира: колония случайно обосновалась на скалистом островке, названном Эльдей, – крайнем в цепи вулканических островов в Атлантике, протянувшейся на юго-запад от исландского мыса Рейкьянес. Скала, окруженная со всех сторон морем и непрерывно разрушаемая штормами и прибоем, служила ненадежным убежищем столь небольшому количеству гейрфугелей, что даже местные жители больше не считали их достойным внимания объектом для своих грабительских набегов.

Как бы там ни было, ни одно место в мире не могло укрыться от внимания истинно преданных своему делу коллекционеров, и слух об этой последней, забытой богом колонии каким-то образом дошел до чутких ушей европейцев. Примерно в 1830 году купцы-экспортеры в Рейкьявике стали получать письма с просьбой о поставке гейрфугелей и их яиц и обещанием щедро расплатиться за любое поставленное количество. Нашелся по крайней мере один торговец, который быстро ухватился за эту счастливую возможность. Звали его Сиемсон, да будет памятно это имя.

Сиемсон сговорился с рыбаками из поселков Стадур и Хафнир, расположенных на конце полуострова Рейкьянес, после чего каждую весну, если позволяла погода, местные рыбаки совершали набеги на Эльдей. К 1843 году через руки Сиемсона прошло от пятидесяти до семидесяти пяти гейрфугелей и неустановленное количество их яиц, осевших в ревниво оберегаемых сокровищницах коллекционеров по всей Западной Европе.

Там они и хранились в тиши кабинетов, пока времена не изменились и часть владельцев не были вынуждены распродать свои коллекции природного антиквариата. Четвертого марта 1971 года директор Исландского музея естественной истории присутствовал на знаменитом лондонском аукционе Сотби, где он предложил и заплатил 33 000 долларов за чучело гейрфугеля, убитого предположительно на острове Эльдей. Деньги были собраны по публичной подписке, причем д-тектор, по его словам, мог бы собрать вдвое больше этой суммы, настолько велико было желание исландцев вернуть своей островной республике этот запыленный образец утраченного наследия.

Другие специалисты из стран, также причастных к истреблению копьеноса, проявили меньше заинтересованности в восстановлении памяти об этой птице. В 1960-х годах ньюфаундлендский биолог д-р Лесли Так, признанный в мире авторитет по Alcidae (семейство чистиковых, к которому наука относит и копьеноса), предложил человечеству… новую версию вымирания копьеноса. По мнению д-ра Така, бескрылая гагарка уже была реликтовым видом, когда европейцы впервые обнаружили ее у берегов Северной Америки; завершив свой эволюционный цикл, она оказалась буквально в тупике. Ее вырождение в древности зашло так далеко, утверждал он, что еще 3000 лет до нашей эры в Новом Свете оставалась одна-единственная колония на острове Фанк, и к моменту появления там людей она уже переживала последнюю стадию естественной деградации. Чем это не поистине элегантное алиби, позволяющее с легкостью переложить ответственность с преступников на их жертвы?

Другая канадская точка зрения была высказана чиновником федерального Министерства рыболовства и морской среды. Она проливает свет на его сегодняшнее отношение к судьбе остающихся морских, птиц в канадских водах. «Как бы ни велико было их количество, бескрылые гагарки должны были погибнуть. Ясно, что они поглотили тысячи тонн морских организмов, от которых зависит состояние промысловых запасов рыб. Для них не было места в любом хорошо организованном рыбном промысле. Лично я считаю, что мы должны благодарить наших предков за то, что они решили за нас эту проблему».

Время от времени я продолжаю сталкиваться с подобной приверженностью к старомодной теории, оправдывающей истребление «бесполезных» видов животных ради гипотетического блага других, которых мы ценим как товар.

…Раннее утро 3 июня 1844 года выдалось безоблачным и безветренным. Улеглась наконец тяжелая волна, много дней подряд бившая о берег с оглушительным грохотом. Трое рыбаков из Стадура – Кетил Кетилс-сон, Йон Брандссон и Сигурдур Ис-лефссон – спустились к вытащенному на берег беспалубному судну, внимательно вгляделись в небо и море, обменялись несколькими короткими замечаниями и пришли к выводу, что денек вроде подходящий, чтобы попытать счастья на острове Эльдей.

Отсутствие ветра было сомнительным благом: им предстояло грести на тяжелой лодке миль пятнадцать в открытом море, но безветрие вселяло уверенность в то, что по прибытии они смогут без помех высадиться на крутой склон конусообразного острова. Тихая погода стояла все утро, и незадолго до полудня они уже карабкались на изъеденные морем базальтовые скалы. О том, что с ними произошло потом, рассказал через несколько лет с их слов один их друг – исландец:

«Когда они взобрались наверх, они сразу увидели пару гейрфугелей, сидящих в окружении многих других морских птиц, и тотчас же бросились в погоню за ними. Гейрфугели не выказали ни малейшего желания сопротивляться, но засеменили прочь по высокой скале, вытянувшись во весь рост и расправив маленькие крылышки. Обе птицы двигались короткими шажками со скоростью пешехода, не издавая никаких тревожных криков. Йон, растопырив руки, прижал одну из них к скале и быстро ее связал. Сигурдур и Кетил погнались за второй и поймали ее у самого края скалы. Затем Кетил вернулся к пологому уступу, откуда птицы начали свое отступление, и увидел яйцо, лежащее на глыбе застывшей лавы. Он знал, что это было яйцо гейрфугеля, поднял его, но тут же бросил, увидев, что оно разбито. Происшествие заняло гораздо меньше времени, чем этот рассказ о нем».

Разбитое яйцо на голой скале. Точка, обозначившая конец.

Глава 2
Морская дичь

Массовое истребление морских птиц не ограничилось, разумеется, одним копьеносом. Этот несчастный просто до конца испил горькую чашу своих страданий. Многие другие виды пострадали не меньше копьеноса, но избежали полного уничтожения благодаря своей первоначально астрономической численности, широкому распространению и способности к размножению в отдаленных или же недоступных местах. Настоящая глава коротко повествует об истории преследования этих океанических птиц современным человеком в зоне северо-восточного побережья Северной Америки.

Европейские рыбаки стали пользоваться мясом морских птиц в качестве наживки сразу же после того, как начали ловить рыбу в водах Нового Света. Уитборн писал в 1500-х годах:

«Морские птицы не только кормят тех, кто продает их [на Ньюфаундленд], но и способствуют развитию рыбного промысла, поскольку их здесь так много, что рыбаки наживляют на крючок по четверти тушки морской птицы; некоторые суда из года в год используют такую приманку во время промысловых рейсов».

Добывать наживку было довольно просто.

Николя Дени, участник нападения на гнездовья острова Самбро, что неподалеку от Галифакса, обнаружил «такое множество всяческих видов [морских птиц], что вместе с командой мы, вооружившись дубинками, убили их столько… что не смогли унести всех с собой. При этом много уцелевших птиц поднялись в воздух, образовав плотную тучу, сквозь которую с трудом пробивались солнечные лучи».

Натиск на птичьи колонии в погоне за наживкой неумолимо нарастал. В 1580 году в прибрежной судоходной зоне Северо-Восточной Атлантики вели промысел уже более 300 европейских судов, а к 1700 году их стало вчетверо больше. В 1784 году в регионе промышляли 540 судов, ловивших рыбу только в открытом море, причем большинство их, по крайней мере часть промыслового сезона, обходилось наживкой из птичьего мяса. К 1830 году еще одна флотилия в несколько сот шхун из Новой Англии ловила рыбу у побережья Лабрадора и залива Св. Лаврентия, широко используя такую наживку.

Наряду с развитием морского рыбного промысла росло число частных владельцев лодок – плантаторов и рыбаков-любителей, ловивших рыбу в бесчисленных небольших бухтах и гаванях; они также регулярно пользовались птичьим мясом как наживкой. Подобная практика продолжается и в наши дни, особенно на Ньюфаундленде и Лабрадоре.

Д-р Артур Бент, посетивший острова Бэрд-Рокс архипелага Магдален в 1904 году, обнаружил, что на них постоянно совершают налеты охочие до наживки рыбаки, которые с помощью лестниц и веревок взбираются на скалы и за какой-нибудь час убивают до пятисот олушей^{2}. По словам Бента, сорок рыболовных судов снабжались птицей с островов Бэрд-Рокс. С олушей «варварски сдирали кожу, а мясо рубили на крупные куски». Другим «методом» (применявшимся уже в нашем столетии на Кейп-Сент-Мэри, где колония олушей защищена от вторжений неприступными отвесными скалами) было оставлять на плаву поблизости от птичьих колоний притопленные доски или бревна с привязанной к ним селедкой. Олуши, пикируя с высоты, не успевали замечать обмана и десятками ломали себе шею. Множество олушей, кайр, гагарок и других прирожденных ныряльщиков попадались в мелкоячейные сети и тонули.

На наживку использовались даже бакланы. Если раньше колонии бакланов встречались по всему побережью вплоть до южного штата Джорджия, то к 1922 году их осталось так мало, что одно время большого баклана считали «обреченной на вымирание птицей в Северной Америке».

До конца XIX века успех промысла трески американскими и канадскими судами, обычно совершавшими дальние рейсы к банкам открытого моря, зависел от наличия на борту наживки из мяса взрослых океанических птиц, главным образом таких созданий, как грациозные буревестники^{3} и глупыши. Птицу добывали с плоскодонок с помощью линя длиной в пять-шесть саженей[23]23
  Морская сажень= 1,829 м. – Прим. перев.


[Закрыть], к которому крепилось множество макрельных крючков с наживкой из печени трески. Вот как эта технология описана в отчете от 1884 года в адрес Рыболовной комиссии США:

«Рыбаки испытывают большое удовольствие от этой охоты не только в связи с вызываемым ею возбуждением, но и в предвкушении будущей выгоды от хорошей порции птичьей наживки. Когда жертва попадает на крючок, она энергично пытается подняться в воздух или, растопырив лапы, старается удержаться на воде, когда ее тащат в лодку. Бывает, что птица срывается с крючка, но обычно загнутый конец крепко удерживает птицу, пока ее не затащат в лодку. Рыбак прокусывает ей череп зубами либо разбивает его ударом матросской дубинки. Так продолжается до тех пор, пока не будут пойманы сотни две птиц».

Бывало также, что буревестников брали на суда живьем.

«Около дюжины их запихивают в большую бочку[24]24
  Емкостью от 285 до 635,6 л. – Прим. перев.


[Закрыть] на палубе судна, затем рыбаки, помешивая палкой внутри бочки, вызывают среди них междоусобную войну: птицы набрасываются на соседей, очевидно вообразив их своими злостными врагами, возникает общая драка и страшное смятение, во время которого – к вящему удовольствию всей команды – только перья летят. Случается, что рыбаки связывают за лапы двух птиц вместе: они плавают в этой страшной связке и дерутся друг с другом до тех пор, пока одна из них или обе не погибают».

Убийство буревестников и глупышей ньюфаундлендскими рыбаками ради добывания наживки продолжалось вплоть до 1949 года.

В дело пошли даже маленькие, величиной с дрозда, качурки. «Самым простым и эффективным орудием их убийства был кнут из нескольких плетей линя[25]25
  В 12 или 18 нитей. – Прим. перев.


[Закрыть], прикрепленных к палке длиной в 1,5–1,8 метра. Качурки слетались на выброшенную для них приманку – большой кусок тресковой печени – и скучивались вокруг нее в плотную массу; тут же свистящие удары кнутов обрушивались на сбившуюся в кучу стаю, калеча и убивая до двадцати и более птиц за один взмах кнута. Эта зверская расправа продолжалась до тех пор, пока число убитых не достигало 400–500 штук».

Хотя предпочтение отдавалось взрослым морским птицам, чье мясо лучше держалось на рыболовном крючке, однако запасов наживки часто не хватало. Так что убивали и молодняк. Поэтому на некоторых гнездовьях в отдельные сезоны с трудом можно было обнаружить половозрелую птицу. Один рыбак из залива Бонависта на Ньюфаундленде рассказал мне о рейде за наживкой, в котором он сам участвовал:

«Это было в конце июня месяца, и молоденькие кайры уже здорово подросли. Нас было семеро взрослых и с полдюжины юнцов на борту двух лодок для заготовки наживки. Мы захватили с собой окованные железом матросские дубинки. Причалив к скале сразу после восхода солнца, мы тут же принялись за работу, Куда бы мы ни шли, нас везде встречали густые, как собачья шерсть, стаи молодых кайр. Над головой кружили тысячи и тысячи моевок и взрослых кайр, и с восходом солнца поднялась такая вонь, что задохнулась бы и акула. Ну что ж, мы сразу принялись за дело – «размахнись рука, раззудись плечо» – и молотили птиц, пока рукам не стало больно и они уже почти не держали дубинку. Я был с ног до головы в крови, слизи и перьях, отлетавших от птиц под моими ударами. Мы быстро покончили с ними, и наши молодые парни полными мешками тащили на лодки битую птицу. Островок был махонький, и мы очистили его весь за неполный день. Во всяком случае, не скажу, что после нашего ухода местные лисицы могли бы чем-то поживиться. Наши лодки были рассчитаны на пятьдесят центнеров груза [две с половиной тонны], и мы их загрузили по планширь. Этой наживки спокойно хватит недели на две лова для каждой лодки в нашем заливе».

Теперь посмотрим, в каком положении находятся некоторые виды морских птиц северо-восточного побережья Америки, которым больше других угрожает опасность исчезновения.

Часто называемые качурками, обыкновенные крачки^{4} и собственно качурки^{5}, словно некие бесплотные духи океана, без устали носятся по воле ветра и волн вдали от берегов, ненадолго посещая их для продолжения рода. Своих птенцов они выводят в неглубоких ямках, вырытых ими в дерне или земле, а также в расселинах скал, покидая гнездовья и возвращаясь обратно, только когда уже стемнеет. Их гнездышки надежно укрыты от постороннего взора: можно пройти по сплошь продырявленному ими дерну, даже не заметив под ногами сотни и тысячи гнезд. Когда-то северная качурка в огромных количествах размножалась на островах и надводных скалах по всему побережью, по крайней мере до Кейп-Кода на юге, однако вторжение человека и сопутствующих ему животных лишило ее всех бывших гнездовий, за исключением одного на Ньюфаундленде. По мнению д-ра Дэвида Неттлшипа из Канадской службы охраны диких животных, состояние популяций северной качурки, за исключением Ньюфаундленда и Лабрадора, где положение неясно, во всех остальных районах Восточной Канады и Новой Англии продолжает ухудшаться.

Одна из самых прекрасных морских птиц – северная олуша^{6} – когда-то встречалась по всему восточному побережью, восхищая людей своим белоснежным оперением и огромными – размахом более полутора метров – крыльями с черной каймой по краям. В 1 833 году, даже после того, как этот вид пережил три столетия непрекращающейся бойни, Одюбон все еще мог любоваться этими птицами во время своего летнего путешествия на острова Бэрд-Рокс в заливе Св. Лаврентия:

«Наконец-то мы увидели белеющую вдали точку, которая, как заверил нас лоцман, и была нашей желанной скалой. Нам показалось, что она покрыта снегом толщиной в несколько футов. Когда мы приблизились, мне почудилось, что все воздушное пространство вокруг наполнено снежинками, но… меня убедили, что в поле зрения ничего не было, кроме олушей и их островного жилища. Я протер глаза, достал свой бинокль и увидел впереди удивительную дымку, образованную бесчисленной массой птиц… Когда мы подошли совсем близко, можно было легко рассмотреть сверкающее белизной покрывало из тысяч плавающих олушей: одни птицы стремительно взлетали в небо, другие снижались, чтобы воссоединиться с остальной пернатой массой и снова сразу же ускользнуть куда-то в сторону по глади океана».

Во времена Одюбона считалось, что колония олушей на Бэрд-Рокс насчитывает свыше 100 000 особей. Когда европейцы впервые появились на Североамериканском континенте, на этих островах существовали десятки таких колоний, причем многие из них насчитывали столько же, если не больше, олушей. Но уже к середине XIX века во всей Северной Америке оставалось уже только девять колоний олушей. К 1973 году на шести сохранившихся колониях насчитывалось всего 32 700 пар взрослых птиц, что было примерно на 20 % меньше по сравнению с численностью 1966 года. К 1983 году численность популяции сократилась еще на 10 %, в основном за счет отравления ядовитыми химикалиями рыб, которыми питалась колония олушей на острове Бонавантюр.

Небольшие размеры и ограниченный ареал оставшихся популяций олушей делают этот вид чрезвычайно уязвимым для дальнейшего, возможно неизбежного, сокращения численности птиц, вызываемого загрязнением воды ядовитыми веществами, интенсивностью рыболовного промысла и периодическим загрязнением нефтью, неизбежным при добыче ее в открытом море.

Два вида бакланов – большой^{7} и ушастый^{8} – раньше гнездились не только вдоль морского побережья южнее центрального Лабрадора, но также и по берегам пресноводных озер и рек. Изобилие их в XVII веке объяснялось, возможно, тем, что европейцы находили жирное мясо бакланов противным на вкус и непригодным в пишу. Однако стоило птицам стать главной наживкой в промысле трески, как бакланы обоих видов начали нести колоссальные потери. Их молодняк, собиравшийся большими колониями на голых скалах или среди частых деревьев, был легкой добычей. Подросших птенцов убивали в огромных количествах, поскольку их волокнистое мясо хорошо держалось на крючке.

Истребление бакланов продолжалось и тогда, когда птичья наживка утратила свое былое значение. К началу XX века произошло заметное сокращение запасов многих промысловых рыб, и рыбаки решили, что одними из главных виновников были бакланы. Это и привело к преднамеренной попытке окончательно разделаться с ними. Большей частью разоряли их гнездовья – яйца и птенцы затаптывались ногами, а большое число взрослых птиц, возможно, погибало под ружейными выстрелами. Позднее нашел применение еще один «усовершенствованный» метод: лежащие в гнездах яйца обливались керосином, от чего микроскопические поры в скорлупе закупоривались, и находящийся внутри зародыш погибал от удушья. Взрослые птицы не понимали, что птенец уже никогда не вылупится из яйца, и продолжали высиживать его, в то время как сезон подходил к концу и было уже поздно пытаться отложить яйца во второй раз.

Антибакланная кампания велась столь успешно, что к 1940 году в канадских водах осталось всего около 3000 больших бакланов. Робкие попытки по восстановлению вида, предпринятые после второй мировой войны, не оправдали ожиданий главным образом из-за продолжавшегося злонамеренного преследования бакланов профессиональными рыбаками и спортсменами-любителями. В 1972 году я был очевидцем одного такого налета на большую колонию ушастых бакланов на островах Магдален. Пятеро людей, вооруженных мелкокалиберными винтовками, целое утро отстреливали взрослых птиц около гнезд в еловом лесу, усеяв землю их трупами. Однако гораздо более ужасным было зрелище множества погибших или умирающих птенцов как в гнездах, так и на земле – жертв плодной смерти после гибели их родителей.

В связи с продолжающимся сокращением рыбных косяков следует ожидать усиления «вендетты» против бакланов и других питающихся рыбой животных, которая ведется при молчаливом попустительстве некоторых чиновников, ведающих вопросами охоты и рыболовства и все еще придерживающихся дискредитировавшего себя мнения о том, что бакланы представляют реальную угрозу рыболовству.

Четыре вида изумительно красивых черноголовых крачек^{9} прежде селились многочисленными колониями, на островах, пляжах и песчаных косах как пресноводных, так и морских бассейнов по всему побережью Атлантики. Они, видимо, не подверглись преднамеренным нападениям людей до середины XIX столетия, – когда их колонии были опустошены охотниками – поставщиками пера для изготовителей дамских шляп. В то время женские шляпки украшали крыльями, хвостами, а то и целыми птичьими шкурками; растущий спрос на них породил такую интенсивную бойню, что крачки всех видов стали попадаться сравнительно редко. Кроме того, немалую роль в продолжающемся сокращении их численности играют и такие факторы, как вытеснение с гнездовий людьми, разрушение берегов, ранее служивших им местами размножения, а также отравление ядовитыми химикалиями. Все четыре вида крачек находятся в опасности, причем розовая и каспийская – на грани полного исчезновения, а некогда многочисленные полярная и обыкновенная крачки переживают самое серьезное падение численности.

Что касается чаек, то они, по-видимому, остались в выигрыше от человеческой активности, за исключением черноголовой смеющейся чайки^{10}, которая раньше водилась на всем побережье Атлантики к югу от залива Св. Лаврентия, а теперь также считается редкостью. В то же время серебристая, делавэрская и большая морская чайки, а также моевки^{11} переживают удивительный расцвет после периода векового упадка, когда они и их яйца в огромных количествах шли в пищу людям. Как ни парадоксально, они в немалой степени обязаны своим благополучием массовому опустошению, которое причинил морским организмам современный рыбный промысел, снабжающий чаек уймой требухи и падали, не говоря уже об огромном количестве съедобных кухонных отбросов, выбрасываемых в море нашим обществом.