Текст книги "Трагедии моря"

Автор книги: Фарли Моуэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

В 1913 году, как раз зимой, Артур стал свидетелем исчезновения полосатиков.

«Еще в 1900 году эти норвежцы построили жиротопню восточнее Кейп-ла-Хьюна. Они назвали ее «Балаэна», и я скажу тебе, сынок, грязное это было место! У них было два-три небольших паровых китобойца с гарпунными пушками, и они никогда не стояли без дела. Чуть не каждый день они приволакивали по паре желтопузых [синих китов] или финвалов и на берегу их разделывали. Наплевать, что воняло на десять миль окрест.

А туши на воде! Содрав с дохлых китов все сало, они выбрасывали их в море, туши чернели и так распухали, что казалось, их выталкивает из воды. Бывали дни, когда я выходил в море порыбачить, и мне казалось, что за ночь там выросла целая куча новых островов – штук пять-шесть сразу, и над каждым висело облако из тысяч чаек.

Зима тогда стояла суровая, и я выходил на Пингвиньи острова реже, чем в хорошие зимы, но когда я выходил туда, я почти не встречал живого кита. Потом наступил февраль, и однажды морозным и ветреным утром, когда я рыбалил траловой сетью у Оффер-Рок, я вдруг услышал его шумное звучное дыхание. Плоскодонку даже вроде как затрясло.

Я повернул голову и увидел финвала. Такого огромного – с каботажное судно – я никогда раньше не встречал. Кит плыл поверх самой воды, тяжело дыша и выдувая вверх футов на двадцать кровавые фонтаны… в его боку зияла дыра, в которую влезла бы большая бочка.

Признаться, я здорово испугался… Я попытался как можно тише убрать весла в лодку, но он пошел прямо на меня, и мне ничего другого не оставалось, как схватить весло в руки и попытаться оттолкнуть его от лодки, но так близко к ней кит не подошел. Он отвернул в сторону и ушел под воду, и больше я его не видел… да и не вижу больше таких, как он, вот уже лет пятьдесят».

В середине 1950-х годов, к удивлению более молодых рыбаков, никогда раньше не видевших полосатиков, на юго-восточном побережье снова появились несколько финвалов. С полдюжины их даже остались зимовать в водах островов Бергео. Артур с энтузиазмом приветствовал их возвращение, и, когда мы с женой посетили эти острова в 1962 году, он показывал нам китов, радуясь так, будто они были его собственностью.

Эти местные финвалы питались сельдью в полосе прибоя и в проливах между островами; в последующие пять лет каждую зиму с декабря по март я почти ежедневно мог наблюдать из выходящих на море окон нашего дома, как они выпускали в морозный воздух высокие струи водяного пара. Не знавшие столкновений с людьми, они совершенно их не боялись и подпускали к себе на несколько метров моторные плоскодонки и даже большие сельдяные сейнеры. С годами они стали для меня такими же привычными, как пасущиеся на соседнем поле стада домашних животных. Но особенно примечательным из всех было зрелище, свидетелем которого мне посчастливилось стать в погожий июльский день в 1964 году.

Пилот гидросамолета типа «Бобр» взял нас с женой на прогулку над скалистым побережьем восточнее Бергео. День был безоблачный, и холодные воды под нами казались необычайно прозрачными. Пролетая над широким устьем одного из фиордов, наш пилот неожиданно заложил вираж и повел самолет на снижение. Когда на высоте менее ста футов он выровнял самолет, мы увидели, что летим параллельным курсом со стадом из шести финвалов.

Они плыли друг за другом в линию на глубине всего нескольких футов от поверхности воды и, как выражаются моряки, шли «форсированной тягой» со скоростью, которая, по нашей оценке, составляла около 20 узлов. Наш пилот сбавил обороты почти до нуля, и мы облетели их по кругу. Киты были видны так четко, как будто они висели в воздухе. Их могучие хвостовые лопасти (которые в отличие от хвостовых плавников рыб работают в вертикальной, а не горизонтальной плоскости) лениво, казалось, без всяких усилий поднимались и опускались, не создавая никаких завихрений. Впечатление было такое, будто эти шесть удивительно обтекаемых тел парят в зеленоватой воде, совершая волнообразные движения, словно они сделаны из какого-то более гибкого и податливого материала, нежели мясо и1 кости.

Они были просто великолепны.

Минут через десять после нашей встречи с ними, киты, не снижая скорости, как один вышли на поверхность, несколько раз выпустили фонтаны, затем снова ушли под воду.

На этот раз, мерцая и уменьшаясь на глазах, они нырнули на большую глубину, словно бы соскользнули по невидимой наклонной плоскости в бездонную пропасть.

В то время мы не могли знать, что финвалам и их собратьям по семейству полосатиков в скором будущем предстоит уйти в еще более мрачную бездну.

Возвращение финвалов на юго-западное побережье объяснялось тем, что в отличие от северных районов Моря Китов, в которых за ними охотились более или менее непрерывно в течение полувека, воды к югу от Ньюфаундленда после закрытия в 1914 году перерабатывающего завода в Балаэне[100]100
  В 1945 году норвежско-ньюфаундлендкий консорциум возобновил работу старого перерабатывающего завода в Хоукс-Харбор на Лабрадоре, а в 1947 году в Вильямспорте, в северной части Ньюфаундленда, начала действовать компания «Олсен» по добыче китов и тюленей. Никем не контролируемые, эти предприятия безжалостно истребляли китов, и к 1951 году флотилии их судов-китоубийц «очистили» от китов все районы, куда они смогли проникнуть. К тому времени эти две компании переработали 3721 финвала вместе с несколькими сотнями «прочих» китов и получили более 900 % прибыли на вложенный капитал.


[Закрыть] стали для стад полосатиков чем-то вроде райской обители.

Самки наиболее крупных видов полосатиков достигают половой зрелости в возрасте нескольких лет, после чего могут рожать по одному детенышу каждые два – четыре года. Поэтому те виды, численность которых была сведена почти до нуля, не смогли воспользоваться полувековой передышкой, чтобы полностью восстановить свои потери. Тем не менее благодаря тому, что в бойне китов перед началом первой мировой войны уцелело довольно большое число финвалов, они смогли к началу 1960-х годов увеличить свою численность приблизительно до 3000. Кроме того, в южной части Моря Китов в большом количестве обитали кашалоты и горбачи, популяция сейвалов и малые полосатики, еще не тронутые промыслом.

К 1960 году лучшая пора китобойного промысла в Антарктике осталась позади. Синие киты были уничтожены. Быстро исчезали финвалы. Было очевидно, что переход на промысел «малышей»-сейвалов не сможет надолго удовлетворить зверский аппетит морских китобойных флотилий. К 1963 году многие плавучие заводы уже стояли на приколе или были переоборудованы для другой работы. Что касается китобойцев, то для них «мирной» работы не находилось, исключая тех немногих, которых продали странам «третьего мира» для использования их в качестве канонерских лодок в составе национальных ВМС. Тем не менее как норвежцы, так и японцы понимали, что пока в отдаленных зонах Мирового океана кое-где существуют небольшие районы с годящимися для промысла китами, китобойцы еще сослужат свою службу, прежде чем последнего из них придется продать на слом.

Зимой 1963/64 года холодные воды Северной Атлантики рассекало пришедшее из Антарктики судно-кито-убийца «Тораринн». Пунктом его назначения был Бландфорд в Новой Шотландии. Перед прибытием туда на борту спустили норвежский и подняли канадский флаг в знак того, что отныне китобоец будет работать на одну номинально канадскую компанию.

«Тораринн» был смертоносной машиной шестидесятипятиметровой длины, восьмисот тонн водоизмещением с дизель-электрическим главным двигателем мощностью 2000 лошадиных сил. Установленная на самом носу его гарпунная пушка уже унесла тысячи жизней больших китов в южных водах. Китобоец был способен уплыть за 300 миль от базы, убить, взять на буксир и доставить на берег восемь-девять больших китов и через несколько часов снова выйти в очередной разбойничий рейс.

Укомплектованный бывалыми норвежскими китобоями, «Тораринн» вместе с еще одним таким же судном принадлежали компании, действовавшей под фиктивной вывеской «Судоходная компания Карлсен». Как мы увидим ниже, руководил ею норвежец Карло Карлсен, приехавший в Канаду вскоре после окончания второй мировой войны для того, чтобы основать предприятие по добыче гренландских тюленей и экспорту их шкур в Норвегию. Основанное им дело процветало, и компания решила открыть филиал завода в небольшом поселке Бландфорд. Где-то в начале 1960-х годов компания узнала о существовании в южной части Моря Китов возрожденной популяции финвалов и неиспользуемых промыслом сейвалах и малых полосатиках. Кровавая развязка не заставила себя ждать.

В период между 1964 и 1972 годами завод Карла Карлсена в Бланд-форде «законно» переработал 1573 финвалов, 840 сейвалов, 94 кашалота и 45 малых полосатиков. В придачу на заводе разделали запрещенных для промысла трех синих китов и большое число маломерных финвалов. Ни в одном из этих случаев компания не понесла наказания за нарушение канадских законов.

Ассортимент продукции завода включал отборную мороженую «говядину» и копченую «грудинку» из китового мяса для японского гастрономического рынка; «морской жир» (новое название китового жира), который в основном использовался для производства маргарина и в качестве основы при изготовлении косметических средств; костную муку для удобрений и большое количество такой немаловажной продукции, как низкосортное мясо и потроха, которые в виде корма для комнатных животных поставлялась на европейский и североамериканский рынок.

Предприятие Карлсена недолго оставалось в одиночестве, пожиная плоды этой последней «китовой лихорадки». Зловонный запах мертвых китов с привкусом наживы вскоре дошел и до других «жнецов морских полей». В 1965 году укомплектованное норвежцами предприятие в Дилдо на Ньюфаундленде, созданное совместно с японской компанией «Кио-куйо Хогей» для добычи малых полосатиков и обыкновенных гринд, переключилось на добычу крупных полосатиков. Его примеру последовала в 1967 году японская компания «Тайо Гиогио», которая в партнерстве с самой крупной ньюфаундлендской рыбоперерабатывающей компанией «Фишериз продактс лимитед» возобновила эксплуатацию старого завода по переработке китов в Вильямспорте.

Канада приветствовала новую эксплуатацию ее ресурсов с распростертыми объятиями, объявив ее началом отечественного (!?) промысла, который вскоре принесет большую экономическую выгоду ее приморским провинциям. Чтобы оно так и было, федеральное Министерство рыболовства объявило, что новая отрасль будет строго контролироваться и рационально управляться на основе таких здравых научных принципов, как «обеспечение максимально устойчивой добычи», в соответствии с которыми «урожай» будет сниматься только с избыточной популяции китов.

Как и следовало ожидать, никакого эффективного контроля не было, как не было и реальных попыток регулировать промысел. Научная основа, принятая якобы во имя рационального использования ресурсов, работала не на обеспечение выживания китов, а на узаконенное поощрение промысла, ведущего к истощению запасов китов вплоть до их полного уничтожения. Канада, целиком на свой страх и риск, предпочла сплясать под дудку Международной китобойной комиссии… еще раз.

С 1964 по 1967 год китобоям не предписывалось никаких ограничений в отношении количества или видов добываемых полосатиков. В 1967 году им наконец-то запретили убивать синих и горбатых китов, которые и без того уже были практически истреблены, и ограничили добычу финвалов квотой, рекомендованной учеными-рыбохозяйственниками на основе принципа «максимального устойчивого вылова», исходя из численности местной популяции, оцениваемой ими в пределах 7000 —10 000 особей.

Эта первая квота разрешала убить 800 финвалов, однако даже очень большими усилиями трем китобойным компаниям удалось добыть всего лишь 748. Возможно, заключили ученые, квота оказалась несколько завышенной. На 1968 год они снизили ее до 700 китов, и на этот раз китобоям едва-едва удалось ее достичь. Может быть, она была опять слегка завышена? В 1969 году квота была уменьшена до 600 китов, но китобои сумели добыть только 576. Последовало новое снижение квоты – до 470, однако китобои смогли убить только 418. В 1972 году квота была уменьшена до 360 китов, и на этот раз ее удалось выполнить только благодаря титаническим усилиям судов-китоубийц.

После этого эксперты были вынуждены пересмотреть свои оценки и прийти к заключению, что первоначальная численность стада финвалов была порядка 3000, а не 10 000. Поэтому на 1973 год они предложили установить квоту добычи финвалов в размере 143 китов, по-видимому полагая, что все киты из первоначального трехтысячного поголовья все еще живы и деятельно воспроизводят свое потомство.

Китобои могли бы нарисовать им иную картину. Переработав за предыдущие восемь лет 4000 финвалов, 900 сейвалов, 123 кашалота, 46 горбачей, не меньше трех синих китов и одного черного гладкого кита (также вместе с сотнями мелких китов) и убив, но не найдя, наверное, еще несколько сотен других китов, они ясно почувствовали, что запасы китов кончаются.

«Новый многообещающий канадский китобойный промысел», как его представило прессе министерство рыболовства, оказался в беде. Весной 1972 года на мой запрос о его перспективах, направленный в учреждение, ставшее тогда Отделом рыболовства министерства под странным названием «Министерство охраны окружающей среды Канады», я получил следующий ответ:

«Складывающаяся конъюнктура рынка в сочетании с ограниченной доступностью китов в водах Атлантического побережья могут сделать неэкономичным продолжение эксплуатации канадских [?!] баз. Текущая политика нашего министерства разрешает ограниченный промысел китов на основе устойчивого ежегодного вылова, рассчитанного в соответствии с научными данными».

Осенью 1972 года я имел встречу с министром по охране окружающей среды Канады достопочтенным Джеком Дэвисом как президент канадского отделения «Операции Иона» – одной из нескольких международных организаций, добивающихся всеобщего моратория на промысловый убой китов. Дэвис оказался на удивление приятным и отзывчивым собеседником. Он даже любезно пообещал, что Канада до конца года покончит с китобойным промыслом в своих территориальных водах. Я покидал его кабинет в состоянии эйфории. Правда, мой восторг несколько поостыл после беседы с одним из его ответственных сотрудников, который, насколько я помню, сказал:

«Вы пришли в удачное время. Компания Карлсена вот-вот закроется из-за нехватки китов; естественно, ему хотелось бы, чтобы ее прикрыло наше министерство – в этом случае мы были бы вынуждены выплатить ему компенсацию и позаботиться о его рабочих с береговых баз. Японцы? Они ни за что не уйдут из промысла, пока в живых остается хотя бы один проклятый кит. Но, разумеется, вы наверняка получите ваш запрет».

В конце 1972 года запрет был должным образом обнародован, однако он ограничивался только «большими китами» атлантического региона. К тому же в нем не уточнялось, какие именно виды должны охраняться. Дверь оставалась открытой для продолжения истребления китов, чьи популяции могли считаться «коммерчески жизнеспособными». Как мы увидим в следующей главе, среди последних оказались не только малые полосатики, но и обыкновенная гринда и белуха.

Введение запрета в какой-то мере связало руки не только многим должностным лицам, но и некоторым ученым мужам. Последних, возможно, не устраивало то, что запрет лишил их возможности накапливать материал, служивший основой для множества «диссертаций», столь важных для прогресса науки[101]101
  В период между 1969 и 1971 годами Министерство рыболовства выдало китобоям восточного побережья специальные разрешения на добычу «в научных целях» 70 атлантических горбачей, несмотря на действовавший в то время запрет. До того как эта «квота» была отменена благодаря энергичным протестам одного из министерских специалистов по китам, китобои успели убить 41 горбача.


[Закрыть]. Консервативное руководство отрасли было недовольно запретом потому, что он шел вразрез с его неизменной линией на максимально полное использование морских ресурсов Канады. Кроме того (как мы увидим в части пятой), традиционным был курс на уничтожение всех морских млекопитающих, которые, прямо или косвенно, могли составить конкуренцию рыбному промыслу. Именно за это были преданы анафеме ряд китов и дельфинов. Даже в столь органиченном запрете руководящие должностные лица усматривали посягательство на внутренние прерогативы министерства, считая этот запрет опасным прецедентом для будущего. И они делали все, что могли, чтобы сорвать его.

В конце 1970-х годов один министерский эксперт вдруг обнаружил, что в канадских водах значительно восстановилась численность финвалов, а также существуют стада сейвалов, не утративших промыслового значения. И хотя другой ученый-рыбохозяйственник опроверг оба эти утверждения, последовала «инициатива» по снятию запрета, чтобы позволить японской китобойной компании возобновить «эксплуатацию недоиспользуемых ресурсов». Однако один из почитателей китов пустил слух о том, что затевается, и боязнь широкого общественного осуждения заставила заинтересованные круги если не отказаться, то по крайней мере повременить с предложением о снятии запрета по политическим соображениям.

В 1980 году министерство пустило еще один пробный шар, инспирировав жалобы ньюфаундлендских рыбаков на то, что киты наносят непоправимый вред сетям и сетным ловушкам, используемым в промысле трески, поэтому численность китов, дескать, следует «регулировать». Однако к тому времени общественное мнение стало почти полностью на сторону китов и предложенный проект регулирования их численности с помощью финансируемого японцами «сбора урожая» пришлось отложить до лучших времен.

Не менее показательным в позиции консервативного руководства министерства было то, что вплоть до 1982 года оно назначало уполномоченным Канады в Международной комиссии по промыслу китов представителя незначительного, но упорного меньшинства, которое в течение десяти лет упрямо отказывалось подчиниться рекомендации Генеральной Ассамблеи ООН о всемирном моратории на китобойный промысел.

Подобная позиция и действия вызывают сомнения в обоснованности и пригодности научных данных, а также в объективности (если не искренности) основанной на них политики правительства и отрасли по «регулированию» численности морских животных. Только благодаря тому, что в Канаде удалось отстоять запрет на добычу полосатиков, небольшие стада финвалов снова появились на юго-восточном побережье Ньюфаундленда и в заливе Св. Лаврентия. Теперь семейные стаи горбачей опять встречаются от Кейп-Кода до южного Лабрадора. В водах северо-восточного побережья можно встретить дюжины три синих китов. Малые полосатики и сейвалы резвятся в заливе Фанди и в заливе Св. Лаврентия до самой реки Сагеней.

Пока действует запрет, есть надежда, что полосатики выживут. Однако те, что сегодня живы, представляют собой жалкие остатки от легионов им подобных, которые вместе со сгинувшим множеством черных гладких, гренландских и серых китов, белух и мелких китов когда-то вполне оправдывали данное водам Северо-Западной Атлантики название Моря Китов.

Глава 15
Мелкие киты

Весной 1954 года мы с отцом шли на его добротном старом кече из Монреаля вниз по реке к заливу Святого Лаврентия, направляясь в Атлантику через узкий пролив Кансо. Это был последний год, когда в океан еще можно было пройти через «Гат»[102]102
  Gut (англ.) – кишка. – Прим. перев.


[Закрыть], как фамильярно называют здесь этот пролив: рядом с ним разрушали гранитную скалу, чтобы построить массивную дамбу, соединяющую остров Кейп-Бретон с материком через Новую Шотландию. Когда мы подошли к проливу, от него оставалась узкая щель шириной около тридцати метров, через которую прорывались во время прилива воды океана. Ни одно судно не могло бы преодолеть этот грохочущий и пенящийся поток, бешено рвущийся внутрь пролива.

Мы бросили якорь, чтобы переждать время между приливом и отливом. Утренний воздух был наполнен свежестью, леса по обеим сторонам Гата отливали нежно-зеленым светом новой листвы. Наблюдая с благоговейным страхом за грохочущим водопадом, я вдруг заметил, как из вспененной воды выскочили блестящие, черные как смоль существа. Вынырнув, они тут же исчезли с такой быстротой, что я даже не успел понять, что это было. Я встал со своего места, чтобы лучше видеть происходящее, и в этот момент прямо у борта нашего судна вырвалась из воды дюжина белобрюхих коричневых торпед, каждая величиной с низкорослого человека, и, описав в воздухе дугу на высоте полутора метров, они снова нырнули в воду, войдя в нее с плавностью пули, проходящей сквозь масло.

То были обыкновенные морские свиньи^{104} – одни из самых мелких членов отряда китообразных. Зачарованный, я следил, как они одна за другой прорывались через ревущую брешь и принимались описывать круги на спокойной воде затона, где мы стояли на якоре. Неожиданно десятка два этих животных, резко развернувшись на восток, направились обратно, навстречу бурному потоку ниспадающей воды.

Даже лососю – самому опытному специалисту по преодолению быстрин из всех полупроходных рыб – было бы трудно взобраться по бешеному каскаду, и я ожидал, что эти маленькие киты будут в беспорядке отброшены напором падающей воды. Ничего подобного – ускорив движение, словно включив реактивные двигатели, они врезались в водяной каскад, и через мгновение, вырвавшись из него, описали в воздухе дугу и снова погрузились в быстро, но спокойно текущую воду по другую сторону стремнины. А затем, что совершенно меня ошеломило, одним плавным движением они развернулись в обратном направлении и снова ринулись вниз по стремнине.

Я увлеченно наблюдал, как они группа за группой взлетали над каскадом, делали быстрый круг, и снова устремлялись вниз. И только когда начался отлив и сила падения воды ослабла, они потеряли интерес к этой игре. И стая за стаей поплыли на запад к выходу из Гата.

Морская свинья

Более шестидесяти видов морских свиней и дельфинов (названия, нередко взаимозаменяемые) населяют воды Мирового океана и нескольких пресноводных озер и рек. Большая часть тех, что обитают в водах северо-восточного побережья Америки, представлена пелагическими видами[103]103
  Виды, населяющие толщу воды озер, морей и океанов. – Прим. ред.


[Закрыть], предпочитающими прибрежные воды, где они в течение многих веков были известны местным племенам, которые охотились на них, добывая себе пропитание.

В далекие исторические времена морские свиньи встречались в этом регионе в большом количестве. В середине 1530-х годов Жак Картье отмечал их изобилие в заливе Св. Лаврентия. В 1542 году Роберваль сообщал об «огромных стаях морских свиней» в нижнем течении одноименной реки. В 1605 году Шамплейн видел «такую массу морских свиней [у побережья Акадии], что я могу дать голову на

отсечение – не было дня или ночи, чтобы тысячи их не проплывали вдоль борта нашей пинассы[104]104
  Легкое парусное судно (исп.). – Прим. перев.


[Закрыть]». Николя Дени писал о poursille[105]105
  Морская свинья (фр.). – Прим. перев.


[Закрыть]: «Они всегда ходят большими стаями и встречаются в море повсюду. В погоне за рыбой подходят к берегу. Они хороши на вкус. Из их внутренностей готовят черную колбасу и требуху; мясо с головы вкуснее баранины, но похуже телятины».

Пока местные жители или европейцы убивали их только для того, чтобы прокормиться, это не отражалось заметно на их популяциях. Однако, поскольку крупных китов становилось все меньше, цепкий и расчетливый взгляд дельцов неизбежно привлекали мелкие киты.

Коммерческий промысел морских свиней ради добычи жира начался в районе мыса Хаттерас, по-видимому, еще в 1780 году. С этого времени все больше и больше жителей побережья нападали с небольших лодок на стаи морских свиней, поливая их огнем из гладкоствольных ружей. Процент добычи был крайне низок – одно из каждого десятка или дюжины попадавших под обстрел животных, но их было так много, что даже при столь колоссальных потерях охота на них считалась выгодным делом.

К 1820-м годам уже сотни рыбопромысловых общин от Северной и Южной Каролин до Лабрадора занимались «ловом» морских свиней, часто в дополнение к рыбному промыслу. А в ряде мест этот промысел стал основным. Так, в установленные у Кейп-Кода и Гранд-Манана сети ежегодно попадались тысячи этих животных; еще больше погибали, когда, преследуемые небольшими лодками, они целыми стаями выбрасывались на берег, где их насмерть забивали копьями, чтобы содрать с них тонкий слой жира и отправить его на перетопку.

История развития промысла морских свиней у северных берегов залива Св. Лаврентия в XIX веке характерна для всего северо-восточного побережья. К 1870-м годам на каждом из двенадцати главных мест лова сетными орудиями в заливе добывали от 500 до 1000 морских свиней в год. Кроме того, промыслом занимались многие индивидуальные рыбаки. Наполеон Комо оставил нам описание того, как это делалось в 1880-х годах: «Два добрых молодца в лодке, вооруженных первоклассными ружьями, могли за сезон при благоприятной погоде добыть их от 50 до 100 штук. Жир морских свиней шел по 75–80 центов за галлон. Сдирали лишь подкожное сало, а туши выбрасывали. Они запакостили весь берег, распространяя неописуемое зловоние».

Бойня продолжалась до начала XX века, и прибрежные стада морских свиней могли бы вскоре исчезнуть, если бы дешевая нефть, буквально хлынувшая в страну в первые десятилетия нового века, не подорвала цену на ворвань.

К 1914 году коммерческий промысел почти полностью прекратился, но рыбаки и по сей день продолжают убивать морских свиней, полагая, что они не только являются их конкурентами в рыбной ловле, но и портят орудия лова[106]106
  В 1970-х годах в Пассамакуодди-Бей в заливе Фанди был создан новый промысел морских свиней для откорма норки в местных питомниках. Статистические данные о его масштабах отсутствуют, но, как полагают, этим промыслом было уничтожено большое количество морских свиней.


[Закрыть]. Кроме того, в последние годы ежегодно уничтожается до 2000 морских свиней и других дельфинов, считающихся ненужным приловом в дрифтерном промысле лосося в Атлантике и в промысле макрели в заливе Св. Лаврентия. Сотни гибнут в ставных сетях и сетных ловушках для лова трески. И еще сотни погибают от огнестрельных ран, наносимых «спортсменами», которые преследуют животных на быстроходных катерах, чтобы, по словам одного такого «спортсмена», «получить удовольствие от хорошей тренировочной стрельбы по движущимся мишеням и заодно разделаться с хищниками».

За последние тридцать лет мне очень редко попадались живые морские свиньи, зато я часто находил их продырявленные пулями трупы на берегах залива Св. Лаврентия и Новой Шотландии. Особенно памятен мне один летний вечер на внешнем рейде острова Микелон архипелага Сен-Пьер к юго-востоку от Ньюфаундленда. Я в одиночестве нес якорную вахту на своей шхуне у рыбацкого причала. Тепло от заходящего солнца нагрело мне спину, и я решил раздеться и немного поплавать. Вода оказалась прохладной, и я уже было повернул назад, как вдруг мористее появились какие-то воронки, которые прочно завладели моим вниманием. Прямо на меня, рассекая подсвеченную закатом розоватую воду, стремительно неслись, выстроившись в одну линию, два десятка кривых, как турецкая сабля, спинных плавников.

Парализованный от страха при мысли, что атакован акулами, я замер в воде, глядя на приближающиеся живые торпеды. Еще мгновение – и вот они уже поочередно проносятся с обеих сторон так близко от меня, что мне кажется, я чувствую прикосновение их гладких, лоснящихся тел.

Тут я понял, кто они такие, распознав в них морских свиней по мордам и характерным для дельфинов почти черным спинам и белым бокам. Страх покинул меня, и я с интересом ждал, что будет дальше. Описав круг, стая вернулась, не сбавляя скорости хода. На этот раз вожак, целиком выскочив из воды, словно огромный снаряд, пронесся дугой над моей головой, а его (или ее) ведомые повторно пронеслись у меня с боков. После этого они исчезли. Я поплыл обратно к голове пирса и оставался там до самой темноты, но они так и не вернулись. Как сказали бы моряки, они подняли сигнал – и ушли.

В последний раз я видел живых морских свиней в 1976 году. Это опять было весной, но на этот раз я проезжал по дамбе через Кансо на автомашине. Подъезжая к восточному концу канала, через который теперь проходили в Гат все морские суда, я увидел группу людей, внимательно всматривающихся в воду. Достав бинокль, и я осмотрел близлежащую поверхность залива – и снова увидел их, этих быстрых лоснящихся маленьких китов, с которыми я впервые столкнулся здесь же четверть века назад.

На этот раз их было всего семь и они не рассекали воду с удивившей меня когда-то скоростью движущейся торпеды. Медленно, как будто в нерешительности, они описывали круги метрах в сорока пяти от закрытых ворот шлюза. Пока я с недоумением наблюдал за ними, из своего поста управления вышел и встал рядом со мной начальник шлюза. Это был мой старый знакомый, и после обмена приветствиями я спросил его, чем это там были заняты морские свиньи и часто ли ему случается их видеть?

«Нет. Теперь не часто. Когда Гат перекрыли, на следующее лето целыми сотнями они подходили с моря, а кроме них большие стада гринд и даже несколько крупных китов, ну и конечно, миллионы и миллионы сельдей и макрелей. Но сквозь дамбу ведь не пройдешь. Киты повернули вспять и ушли в море, а вот морские свиньи задержались до августа: они то приходили, то уходили, возвращаясь каждые несколько дней, словно желая проверить, не свободен ли путь в пролив. Однажды, когда были открыты восточные ворота, целое стадо проникло в шлюз и я, пожалуй, пропустил бы их через него, если бы не боялся, что мой начальник учинит мне за это разнос.

После этого они не возвращались сюда долгие годы. Но пару лет тому назад появилось примерно такое же стадо. Может, это было то же самое стадо, не знаю. Как не знаю, что у них сейчас на уме, ведь они определенно чего-то ждут, разве не так?» Он по

молчал и посмотрел в сторону Гата, туда, где дымили трубы новых промышленных предприятий, построенных после прокладки дамбы. «Во всяком случае, я надеюсь, что эти сукины дети на скоростных катерах на этот раз оставят их в покое. В прошлом году они гоняли их весь уик-энд[107]107
  Week-end (англ.) – дни отдыха в субботу и воскресенье. – Прим. перев.


[Закрыть] и, как я слышал, застрелили парочку – просто так, ни за что, ни про что».

Будут ли обыкновенные гринды и некоторые родственные им формы когда-либо снова плавать в Море Китов – вопрос спорный. Хотя прямое их истребление человеком сократилось, похоже, что мы продолжаем их убивать косвенно и непреднамеренно путем интенсивного загрязнения морей. В водах от Новой Шотландии до Нью-Брансуика в теле обыкновенных гринд были обнаружены чрезвычайно высокие концентрации ядовитых химикатов, и это бедствие, кажется, усугубляется со временем.

Белуха ^{105}

Когда-то в Море Китов водилось множество мелких китов других видов. Одним из наиболее привлекательных было желтовато-белое создание, достигавшее более пяти метров длины и до тонны веса. Будучи весьма общительными, они собирались в большие стаи, насчитывающие сотни особей. Эти создания обладали голосом, который четко воспринимался человеческим ухом, за что и заслужили прозвище «морской канарейки», данное им первыми китобоями. Нам они известны как белые киты, или попросту белухи.

Белуху относят к арктическому виду, поскольку в наше время она обладает значительной численностью только в Арктике. Но так было не всегда. В 1535 году, когда Картье достиг верховьев реки Св. Лаврентия, он обнаружил, что тамошние воды кишат «рыбой неизвестного нам вида… с белыми как снег туловищем и головою. В этой реке их очень много. [Индейцы] зовут их «адхотуйс» и говорят нам, что они очень хороши на вкус». В 1650 году Пьер Буше встречал белых китов на всем протяжении реки от устья реки Сагеней до места, где сейчас находится Монреаль: «От Тадусака до Квебека видишь, как они то и дело выныривают из воды – их здесь исключительно много, они очень длинные и крупные и от каждой можно получить не меньше барреля жира». Шамплейн также отмечал «большое количество белых морских свиней в реке» и отменное качество их жира, за который дают большие деньги.