Текст книги "Трагедии моря"

Автор книги: Фарли Моуэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

«Этот остров столь изобилует птицей, что ею можно было бы загрузить все суда Франции, даже не заметив убыли. Мы увезли с собой два барка птицы, чтобы пополнить наши запасы».

Таковы первые сохранившиеся свидетельства о встречах европейцев с копьеносами в Северной Америке; очевидно, что такие встречи случались и раньше. Курс, проложенный бретонцами Картье в залив Св. Лаврентия, был знаком мореходам еще до 1505 года, и его Остров Птиц уже тогда служил им навигационным знаком на пути в залив. Остров Фанк – таково его современное название – представляет собой гранитную двенадцатиметровой высоты плиту длиной в девятьсот и шириной в четыреста с лишним метров, расположенную примерно в тридцати милях от берегов Ньюфаундленда. На древнем английском языке его название означает «ужасное зловоние». Остров Фанк лежит на проторенном пути в залив Св. Лаврентия через пролив Белл-Айл, в стороне от опасных рифов, окаймляющих материковый берег и прибрежные острова. Именно поэтому возвращавшиеся из плавания суда предпочитали заходить туда, чтобы наполнить бочки солониной из тушек копьеноса; но эта колония была далеко не единственной в районе. В сорока милях к востоку у входа в залив Бонависта лежат два острова, которые раньше также назывались островами Фанк, но теперь их стали называть Вонючими островами[11]11
  В настоящее время остров Фанк упоминают во множественном числе. Когда-то «Фанки» было общим названием многих птичьих островов, населенных копьеносами, особенно вдоль северо-восточного побережья Ньюфаундленда.


[Закрыть]. Примерно на таком же расстоянии к юго-западу находятся два острова-близнеца под названием «Пингвиньи». Еще несколько птичьих островов принадлежат соседнему архипелагу Уэдхэм; на одном из них местные рыбаки нашли целый склеп частично обугленных костей и посчитали их за останки убитых и перетопленных на жир «пингвинов». Северо-восточнее Ньюфаундленда имеются и другие Северные и Южные Пингвиньи острова в заливе Масгрейв и еще один Пингвиний остров – по соседству с островом Баккальё.

Колонии копьеносов заполняли, по-видимому, почти все девятитысячекилометровое побережье Ньюфаундленда. В 1536 году его южный берег посетила одна английская экспедиция. Вот что говорится о ней в сокращенной выписке из «Главных путешествий… английских подданных» Ричарда Хэклюта[12]12
  Ричард Хэклют (1522? – 1616) – английский историк и географ. – Прим. перев.


[Закрыть]:

«Некий капитан Хор из Лондона уговаривал разных джентльменов сопровождать его в морской экспедиции по исследованию северо-восточных районов Америки, причем делал это так убедительно, что многие охотно составили ему компанию в этом предприятии.

После выхода в море они проплавали больше двух месяцев, пока не прибыли в [район острова] Кейп-Бретон. Оттуда, следуя курсом на северо-восток, они добрались до Пингвиньего острова, где обнаружили множество больших, размером с гуся, бело-серых птиц, а также бесчисленное количество их яиц. Они загнали большое число птиц в свои лодки и прихватили много яиц. Разделав тушки [птиц], они съели их, найдя мясо вкусным и питательным».

Остров, на котором побывал Хор, находится в пятнадцати милях от мыса Кейп-ла-Хьюн центральной части южного берега Ньюфаундленда. Первооткрывателями этого острова были португальцы, которые и дали ему сохранившееся до нашего времени название «Пингвиний». Как и в случае с островом Фанк на северо-западном побережье Ньюфаундленда, этот Пингвиний остров служил удобной стоянкой для судов, возвращавшихся из Европы в залив Св. Лаврентия южным путем[13]13
  Через пролив Кабота. – Прим. перев.


[Закрыть]. Здесь можно было наполнять тушками копьеносов бочонки из-под солонины.

Третья известная колония птиц существовала на островах в самом заливе Св. Лаврентия, которые Картье посетил в 1534 году.

«Мы подошли… к двум островам… отвесным как стена, и невозможно было взобраться наверх. Они, словно поле травой, были покрыты живым птичьим ковром… Мы высадились на южном берегу острова поменьше размером и убили там больше тысячи кайр и копьеносов, из коих взяли на борт барка столько, сколько нам было нужно. Вообще-то можно было бы в течение часа нагрузить битой птицей тридцать таких барков».

Эти две возвышающиеся над морем скалы с плоскими, но почти недоступными вершинами лежат в заливе Св. Лаврентия примерно в десяти милях северо-восточнее островов Магдален. Во времена Картье они именовались островами Марго[14]14
  Слово «марго» по-французски означает олуши. – Прим. перев.


[Закрыть] ввиду огромных стай олушей, гнездившихся на их высоких вершинах. Копьеносы выбрали себе место для гнезд на меньшем по величине острове, окруженном широкими барами, выступавшими из воды над уровнем штормового нагона.

Кроме важного навигационного знака, острова Марго (ныне Бэрд-Рокс[15]15
  «Птичьи скалы» (англ.). – Прим. перев.


[Закрыть]) служили удобным «базаром морской дичи», где проходящие суда могли пополнять запасы мяса и яиц. Но они были лишь частью многих окрестных островов, приютивших птичьи колонии. Несколько птичьих колоний, по-видимому, находились на пустынных в то время островах Магдален. О плотности популяций можно судить хотя бы по тому факту, что одной из них, несмотря на ежегодные нападения, удалось выжить в течение ста с лишним лет на очень небольшом незащищенном островке группы Бэрд-Рокс. Самюэль де Шамплейн[16]16
  Французский путешественник и исследователь (1567–1635). Основатель и генерал-губернатор Новой Франции (будущей Канады). – Прим. перев.


[Закрыть], посетивший его в 1620 году, обнаружил там «такое количество птиц, что их можно было убивать палкой». А уже в конце 1600-х годов Шарлевуа отмечал, что на островах нашли убежище «многие дикие птицы, которые не умеют летать».

Установить местонахождение колоний копьеносов в других районах северо-восточного побережья – задача трудная, однако ее решению способствует тот очевидный факт, что большие птицы никогда не выходят на берег и даже редко приближаются к нему, если не считать четырех-шести недель весны или начала лета, когда они откладывают яйца и высиживают птенцов. Следовательно, когда мы наталкиваемся на подходящий в других отношениях остров под названием, похожим на «Пингвиний», то это уже дает нам серьезное основание полагать, что в свое время на нем существовала гнездовая колония копьеносов.

Есть и другие соображения.

В районах гнездовий, очевидно, не обитали такие крупные хищники, как волки или медведи, а также и люди; впрочем, изредка совершавшиеся набеги кого-то из них (а нам известно, что как индейцы, так и белые медведи бывали на острове Фанк), вероятно, не приносили большого вреда колониям, насчитывавшим сотни тысяч птиц. Млекопитающие помельче, например лисица и норка, представляли значительно меньшую опасность для птицы величиной с гуся, да еще и вооруженной большим грозным клювом.

Конечно, места гнездовий должны быть достаточно удобными для птиц, которые не могут летать, однако для этого пологие спуски к воде необязательны. Антарктические пингвины, например, могут выскакивать из воды со скоростью, необходимой, чтобы преодолеть трехметровую высоту от подошвы припая и спокойно приземлиться на верхнем уступе. Требуется только достаточно ровная и свободная от густой растительности площадка. Поскольку бескрылые птицы были вынуждены плыть, а не лететь туда, куда им было нужно, они предпочитали места гнездовий, не очень удаленные от мест добычи рыбы; взрослые птицы в таких случаях не тратили слишком много времени и сил на поиски пищи для своих малышей.

И конечно, последнее: бескрылые гагарки подвергались нападениям местных жителей только на гнездовьях; поэтому любое количество птичьих костей, найденных в местах обитания человека, можно считать верным признаком достаточно близкого расположения колонии.

Копьеносы, вероятно, не находили Атлантическое побережье Лабрадора удобным местом для гнездовий, ибо летом там громоздились паковые льды. В то же время заливы на севере Ньюфаундленда были идеальными для размещения порой весьма многочисленных колоний (их число могло доходить до двух десятков).

В районах западного побережья Ньюфаундленда их колонии находились, по-видимому, на острове Ларк, островах Стэаринг неподалеку от Кау-Хед, на острове Грегори в заливе Бей-оф-Айленд (там, где выступающий в море мыс и глубоководная бухта именуются «Пингвиньими»), острове Грин близ Флауэрс-Коув, острове Шэг у входа в Порт-Бей и на островах залива Сент-Джонс.

Острова вдоль южного побережья Ньюфаундленда были буквально усеяны колониями копьеносов, включая Вирджин-Рок в заливе Пласен-шия (где, по дошедшим до нас сведениям, французские рыбаки и солдаты в XVII веке запасались мясом и яйцами этих птиц), остров Грин близ острова Сен-Пьер и остров Микелон, которые, согласно преданию, служили прибежищем для нескольких «пингвинов» до самого конца XVIII века, остров Бэрд у входа в залив Форчен, уже упоминавшийся нами Пингвиний остров и, наконец, группу островов Рамеа, где, как мне рассказывал один старый индеец-метис с соседнего острова Бергео, последние «пингвины» были убиты на острове Оффер-Рок после ухода его предков из племени микмак с Кейп-Бретона на Ньюфаундленд, что могло иметь место где-то около 1750 года.

Северный берег залива Св. Лаврентия был для морских птиц исключительно удобной территорией; когда-то его многочисленные прибрежные острова служили пристанищем для многих десятков птичьих колоний и гнездовий. Точное число заселенных копьеносами островов установить невозможно, однако к концу XVI века эти большие бескрылые птицы были, по-видимому, уже перебиты на большинстве островов баскскими китобоями, для которых истребление копьеносов было всего лишь незначительным попутным кровопролитием.

В южной части залива Св. Лаврентия, за исключением острова Бонавантюр, мало мест, пригодных для гнездования морских птиц. В 1593 году английское судно «Мэриголд» наткнулось на «пингвинов» в сезон размножения на острове Кейп-Бретон; сведения о встречах такого рода все еще поступали из этого района в 1750 году. Среди индейцев племени микмак с Кейп-Бретона ходило предание о том, что их предки привозили копьеносов и их яйца на остров Сен-Поль в проливе Кабота с неизвестного острова в бухте Чедабукто, а также с острова Си-Вулф.

Возможно, что вдоль Атлантического побережья Новой Шотландии птичьих колоний было сравнительно немного, поскольку там было меньше удобных мест для гнездовий. Однако сам факт их существования подтверждается тем, что еще в 1758 году местные индейцы продолжали поставлять «пингвинов» колонистам в Галифакс.

Отличные места для колоний копьеносов имелись в районе южной оконечности Новой Шотландии и лежащих напротив берегов провинции Нью-Брансуик у входа в залив Фанди. Когда Шамплейн в начале лета 1604 года посетил Тускетские острова, он обнаружил там массу гнездящихся птиц, которых его люди убивали палками. Он называл их «tangeux». По мнению некоторых орнитологов, под tangeux подразумевались олуши; впрочем, уже из первых страниц его отчета ясно, что Шамплейн описал не что иное, как колонию олушей на высоком острове, расположенном в одиннадцати милях севернее Тускетских островов, который ныне зовется Ганнет-Рок[17]17
  Скала Олушей (англ.). – Прим. перев.


[Закрыть]. Шамплейн называет этих птиц «margos» («margeux»), что и является французским наименованием олушей. Возможно, что острова Нодди и Девилс-Лимб к югу от Тус-кетских островов также были местом обитания колоний копьеносов, как и остров Мачайас-Сил и по крайней мере часть островов группы Гран-Манан.

В ранних отчетах упоминаются значительные скопления копьеносов еще южнее – вдоль побережья залива Мэн. Однако некоторые современные специалисты считают, что все эти сообщения о птичьих колониях в действительности относятся к перелетным птицам, которые гнездились в какой-нибудь более северной колонии, например на острове Фанк. А то, что многих птиц видели и убивали в сезон гнездования, они объясняют тем, что это были неполовозрелые или негнездящиеся перелетные птицы.

Однако, когда в 1603 году капитан Джордж Уэймут сошел на берег небольшого острова у входа в залив Мусконгус (штат Мэн), он был просто поражен, увидев «очень большую, крупнее гусиной, яичную скорлупу». Вполне возможно, что это были яйца копьеноса (одни из самых крупных яиц, откладываемых птицами Северной Америки), которые индейцы собирали на гнездовьях островов Монхиган или Манана, расположенных милях в десяти от берегов залива, так же как беотуки собирали яйца на острове Фанк.

Один английский матрос по имени Дэвид Ингрем был высажен в 1568 году на необитаемый берег Мексиканского залива и прошел пешком до Новой Шотландии. Он рассказывал о встрече с незнакомой ему птицей, «внешностью и размером напоминающей гуся, с неоперившимися крылышками и не умеющей летать. Вы Можете гнать птиц перед собой, как овец». Этот образ вполне подходит к копьеносам и их поведению в колонии. Описывая свое путешествие в Новую Англию[18]18
  Северо-восточные штаты США: Мэн, Нью-Гэмпшир, Вермонт, Массачусетс, Род-Айленд и Коннектикут. – Прим. перев.


[Закрыть] примерно в 1670 году, Джосселин упоминает о некоей «утице» – нескладно скроенной птице, не имеющей длинных перьев в крыльях и потому не летающей». Единственной бескрылой птицей, с которой столкнулся Джосселин, мог быть копьенос, и слово «утица» удачно изображает его походку на суше, а поскольку копьеносы никогда не выходили на берег, кроме как для гнездования, я считаю этот факт серьезным указанием на былое существование колоний копьеносов на побережье Новой Англии. Одюбон вспоминал слова одного старого охотника из района Бостона о том, что в годы его юности бескрылые гагарки еще водились на острове Наханта и других близлежащих островах.

Находки костей копьеносов при раскопках очагов древних индейцев на побережье Новой Англии и южнее вплоть до Флориды говорят О ТОМ, что эти птицы когда-то встречались гораздо южнее той области распространения, которая приписывается им многими биологами.

Колонии морских птиц имели огромное значение для моряков, участвовавших в переходах через Атлантический океан. Этих людей считали способными выжить в условиях изнурительного труда и скудного питания, состоявшего главным образом из солонины и сухарей. Мясо выдавалось, как правило, в виде постной и жилистой говядины или конины, а вместо хлеба они получали твердые как камень и обычно изъеденные долгоносиком галеты. Но даже этих основных, почти несъедобных продуктов питания подчас не хватало из-за скупости судовладельцев, полагавших, что матрос вполне может прокормиться за счет «воздуха и воды». Считалось обычным делом снабжать суда солониной в количестве, достаточном лишь на рейс в одном направлении, предоставляя измученным полуголодным людям по прибытии на место самостоятельно добывать себе пищу. Кроме рыбы (большинство видов рыб при постоянном употреблении их в пищу вызывает в холодных широтах хроническое недоедание из-за низкого содержания в них жира), наиболее доступным источником питания были птицы в период гнездования.

Первоначально колонии на прибрежных островах и скалах насчитывали не меньше десятка видов морских птиц. Большинство из них хорошо летали и могли гнездиться (и нередко гнездились) на труднодоступных уступах скал и береговых обрывах. К тому же взрослые птицы при вторжении пришельцев обычно взлетали в воздух, и поэтому их редко удавалось добывать в количестве, оправдывающем расход дроби и пороха. Вот почему основными жертвами хищных европейцев оказались самые доступные виды. Особенно им приглянулся копьенос своей большой, жирной и мясистой тушкой. Яйцам копьеноса также отдавалось предпочтение не только из-за большого размера (с человеческую ладонь), но и потому, что их легко было собирать. Несомненно одно: пока копьенос продолжал существовать, он был «лучшим товаром на прилавке».

Сообщения Картье и его современников дают нам некоторое представление о масштабах ущерба, нанесенного колониям копьеносов. Десятиметровые рыболовные барки Картье были рассчитаны на перевозку примерно четырех тонн груза, поэтому при весе взрослого копьеноса 5,5–7,0 килограмма каждый барк с полной нагрузкой мог перевозить до 650 птиц. Груз двух таких барков мог бы с трудом разместиться в трюме шестидесятитонного судна, и, как говорят, именно таким количеством птицы и загружались суда. В то же время некоторые плававшие в этих водах суда басков имели водоизмещение до 600 тонн и могли спокойно вместить в себя несколько тысяч тушек копьеносов, что вполне достаточно для пропитания матросов в течение всего летнего сезона, а может быть даже, и обратного рейса к своим берегам.

В 1570-х годах капитан Антони Паркхёрст писал: «На острове, называемом Пингвиний, мы можем загонять их по доске на судно, пока оно не наполнится до отказа… На каждой птице мяса больше, чем на гусе. Французы, которые рыбачат в районе Большого залива, берут из дома лишь небольшой запас мяса и все время питаются этой птицей».

Через несколько лет Эдвард Хейс, капитан одного из судов сэра Хамфри Гильберта[19]19
  Английский мореплаватель и исследователь (1539–1583). – Прим. перев.


[Закрыть], писал об «острове, называемом Пингвиний [из-за] дикой птицы, размножающейся там в невероятных количествах и не умеющей летать… которую французы добывают без труда для засолки в бочки».

Около 1600 года Ричард Уитбурн отмечал: «Эти пингвины больше, чем гуси и… размножаются на каком-нибудь плоском острове в таких количествах, что люди сгоняют их оттуда на борт своих судов сотнями за раз, как будто господь бог нарочно создал это совершенно беззащитное несчастное существо для пропитания человека».

Мысль о том, что бог сотворил все живые существа на потребу людям, принадлежала, разумеется, не одному Уитбурну. Она имеет глубокие корни в иудейско-христианской философии и продолжает питать одно из главных рационалистических объяснений массового уничтожения людьми других представителей животного мира.

Оправданно или нет, массовое опустошение колоний копьеносов в Новом Свете продолжалось с невероятной быстротой. Птицы служили основной пищей как рыбакам, так и поселенцам. В своих записках по поводу пребывания французов в этом регионе примерно в 1615 году Лескарбо сообщает нам, что «наибольшую добычу [люди] привозят с некоторых островов, где утки, олуши, тупики, чайки, бакланы и другие птицы водятся в таком множестве, что невольно удивляешься их изобилию [и] для многих оно кажется почти невероятным… мы заходили на такие острова [близ Кансо], где в течение четверти часа доверху загружали птицей наш барказ. Нужно было только молотить их палками, пока хватало сил». В 1705 году в своем описании северного берега залива Св. Лаврентия Куртеманш сообщал о птичьих колониях, где «они целый месяц убивали птиц в немыслимых количествах обитыми железом дубинками».

По мере того как в начале XVIII века ружья и порох становились все дешевле и доступнее, истребление копьеносов приобрело новый размах, о чем свидетельствует такая запись, сделанная на острове Кейп-Бретон примерно в 1750 году: «Весной великое множество птиц летит к местам кладки на птичьих островах. Во время этой чудовищно-кровавой бойни мы ежедневно делаем до тысячи выстрелов».

С каждым новым столетием росли масштабы опустошения, причиненного «охотой» на взрослых птиц, как на подлете к гнездовьям и вылете с них, так и на самих гнездовьях. Уже в 1900 году охотники за один день настреливали с плоскодонок на северном побережье залива Св. Лаврентия «по полбарказа птицы, что означало около четырех-пяти сотен гаг, турпанов, буревестников, чаек и т. п.».

Помимо уничтожения взрослых особей и части подросшего молодняка, что уже было достаточно страшным злом для морских птиц, охотники продолжали грабить и их гнездовья, забирая оттуда яйца. Начался этот грабеж в относительно небольших размерах с нерегулярных посещений птичьих колоний судовыми командами и рыбаками с целью добыть себе пропитание. Примерно в 1620 году Джон Мэйсон писал о жизни на Ньюфаундленде: «Морская дичь – это белые и серые чайки, пингвины, атлантические чистики, полярные чайки, тупики и прочие виды птиц… [и] все они щедро одаряют нас своими яйцами, такими же вкусными, как индюшачьи или куриные; запасы яиц на острове непрерывно пополняются».

Обстановка начала меняться с наступлением XVIII века: к этому времени быстрый рост населения на Атлантическом побережье стимулировал создание товарного рынка для многих «продуктов» суши и моря, включая… яйца морских птиц. Сбор яиц на продажу стал теперь прибыльным делом, и профессиональные сборщики прочесывали берега, обирая каждое обнаруженное ими гнездовье. Примерно к 1780 году американские сборщики яиц до такой степени разорили колонии птичьих островов восточного побережья Соединенных Штатов, что они уже не могли больше удовлетворять растущий спрос на яйца в таких городах, как Бостон и Нью-Йорк. В результате прибыльный экспорт яиц морских птиц перешел в руки дельцов из северных британских колоний.

Как и следовало ожидать, копьенос оказался главной жертвой в те далекие времена, когда он еще водился в изобилии. Аарон Томас оставил нам следующее краткое описание сбора пингвиньих яиц в районе Ньюфаундленда:

«Если вы отправляетесь за яйцами на остров Фанк и хотите наверняка заполучить их свежими, придерживайтесь следующего правила: вы сгоняете с места, убиваете и сгребаете несчастных пингвинов в кучу. Затем вы сгребаете в кучу все их яйца так же, как вы это делаете с опавшими яблоками в вашем саду… эти яйца, пролежавшие какое-то время, уже несвежие и непригодные, однако, очистив от них участок земли… вы покидаете его на день-другой… а вернувшись после этого на прежнее место, находите там много яиц, наверняка свежих!»

Если, как утверждали на острове Сент-Килда, самка копьеноса откладывает всего лишь одно-единственное яйцо и в тот год, когда оно было уничтожено, кладки больше не происходит, то нетрудно себе представить результат подобного массового опустошения.

Один английский капитан, изучавший промысел яиц в районе Ньюфаундленда, сообщал в своем рапорте: «Отряды отправляются [на острова Фанк] на добычу яиц и пера. Раньше этот промысел приносил порядочный доход, однако в последнее время в результате кампании истребления эти доходы здорово сократились. Впрочем, говорят, что на каком-то судне за один рейс выручили чистыми двести фунтов стерлингов».

Постскриптумом к этому звучит еще одно сообщение, сделанное Уильямом Палмером после посещения острова Фанк в 1887 году:

«Какое же множество птиц должно было обитать на этом пустынном острове в прежние годы, когда он, вне сомнения, кишмя кишел бескрылыми гагарками, кайрами, гагарками, тупиками, полярными крачками и олушами и ничто не нарушало их безмятежного существования, разве что случайные набеги ныне исчезнувших индейцев с Ньюфаундленда. Но как?все изменилось после того, как его начали грабить белые рыбаки; сегодня, если не считать полярных крачек и тупиков, остров кажется необитаемым. [Если] раньше здесь за один раз набирали по шестнадцать бочек яиц кайр и гагарок для отправки в Сент-Джонс[20]20
  Столица Ньюфаундленда. – Прим. перев.


[Закрыть], то мы не увидели и дюжины яиц».

Именно Джону Джеймсу Одюбону мы обязаны наиболее ярким описанием «яичного» бизнеса. В июне 1833 года Одюбон посетил Новую Шотландию, где он встретил компанию сборщиков, которые, собрав что-то около сорока тысяч яиц морских птиц, продавали их перекупщику в Галифаксе по двадцать пять центов за дюжину. Несколькими днями позже во время визита на один из птичьих островов он встретил там двух сборщиков, которые «набрали восемьсот дюжин яиц кайр, а всего наметили собрать две тысячи дюжин… Множество разбитых яиц распространяли по всему острову невыносимое зловоние». Однако лишь в 1840 году, когда Одюбон провел несколько недель на северном побережье залива Св. Лаврентия, он до конца ощутил весь ужас этого омерзительного бизнеса. Ниже приводится его отчет в сокращенном варианте:

«Заветное желание сборщиков – разорить каждое гнездо, неважно где, и невзирая ни на какой риск. Они налетают, словно чума, на пернатое племя, утоляя свою звериную склонность к уничтожению несчастных тварей, уже после того, как они их ограбили. Но я не мог полностью верить рассказам об этих ужасах, пока не увидел их собственными глазами.

Их судно – жалкая развалюха, из ее трюма, как из склепа, разносится тлетворное зловоние. Команда, насчитывающая восемь человек, спускает за борт шлюпку и рассаживается в ней, каждый держит в руках ружье старого образца. Один матрос гребет к острову, веками служившему мириадам птиц местом рождения. При приближении подлых ворюг птицы тучей взлетают со скалы и, заполняя все окружающее пространство, с громкими криками носятся над головами своих недругов.

Слышатся звуки выстрелов нескольких мушкетов, заряженных крупной дробью, и вот уже тяжело падают на скалу и в воду убитые и раненые птицы. Остальные в паническом страхе мечутся над врагами, которые между тем высаживаются на берег и с выражением ликования на лице устремляются вперед. Вы только посмотрите на них! Продвигаясь вперед, они давят птенцов в скорлупе и топчут каждое яйцо на своем пути. И когда они наконец убираются с острова, там не остается ни одного целого яйца.

Вернувшись на свою мерзкую посудину, они гребут к находящемуся в нескольких милях отсюда соседнему острову. По прибытии туда повторяется та же картина: они беспощадно давят все попадающиеся под ноги яйца. Так они бродят по островам в течение недели, пока не дойдут до последнего гнездовья на берегу. Затем отправляются в обратный путь, заходя по дороге на каждый остров подряд и забирая свежие яйца, отложенные после их предыдущего визита.

На барке, до половины загруженном свежими яйцами, они направляются к главному острову – месту их первой высадки. Но что это? – они застают там бесцеремонно хозяйничающих чужаков. Охваченные яростью, они бросаются на непрошеных собирателей яиц. Первым вопросом звучит мушкетный залп, в ответ раздается встречный. Одного из членов команды уносят на лодку с пробитым черепом, другой ковыляет, получив заряд дроби в ногу, третий щупает, сколько зубов у него вылетело через продырявленную щеку. Однако в конце концов ссора улажена и предстоит дележ награбленного добра.

Эти люди также собирают весь попадающийся на их пути гагачий пух, но им и этого кажется мало: они безрассудно уничтожают вообще всех подвернувшихся под руку птиц. С особым пристрастием ищут яйца чаек, чистиков, кайр и уток; ради перьев безжалостно убивают тупиков и других птиц: Они так настойчиво и упорно занимаются своим ремеслом, что все виды птиц [в большинстве своем] уже покинули родные гнездовья. Подобная война на уничтожение не может продолжаться вечно».

Массовое истребление птиц продолжалось, не утихая, пока на всем побережье от Лабрадора до Флориды не осталось (вернее – почти не осталось) лишь несколько доступных для людей гнездовий морских птиц. В 1919 году доктор Артур Бент так резюмировал результаты этого варварского опустошения в своем монументальном труде «Жизненный цикл птиц Северной Америки»:

«Их самые жестокие враги, вне всякого сомнения, – это люди, веками убивавшие их в огромных количествах и безжалостно кравшие их яйца, пока птицы не были практически полностью истреблены».

Не довольствуясь возраставшим с неимоверной скоростью истреблением взрослых копьеносов и уничтожением множества их яиц ради «прокорма человека», европейские пришельцы быстро придумали новые способы практического использования этих птиц.

К началу второй половины XVI века спрос на животный жир значительно опережал предложение и цена на ворвань была высокой[21]21
  Минеральные масла еще не были широко известны, а растительные масла дефицитны и неоправданно дороги. Поэтому все товарные жиры получали из животных. Одним из главных их источников было море: жир, полученный из морских животных, назывался ворванью. Как мы увидим далее, ворвань была одним из важнейших и прибыльных продуктов, изготовленных из животных, обитавших в водах Нового Света.


[Закрыть]. К несчастью для копьеноса, толстый слой подкожного жира, спасавший его от холода в водах Северной Атлантики, легко перетапливался в первосортное животное масло. Баски, вероятно, первыми воспользовались возможностью пополнить свои барыши от массового китобойного промысла в водах Нового Света; впрочем, получение ворвани очень быстро стало побочным промыслом для рыбаков и китобоев многих других стран.

К 1600 году производство ворвани стало обычным делом в большинстве рыбных портов. Ее вытапливали всюду, где рыбаки имели время и возможность случайно раздобыть какую-нибудь пригодную для этого живность. Так пришел черед тюленей, моржей, китов, морских свиней… и морских птиц. Главной мишенью в племени морских птиц были и оставались до конца своих дней копьеносы, славившиеся своей величиной, большим содержанием жира и доступностью.

Примерно в 1630 году, как поведал нам Николя Дени, французские суда, промышлявшие треску, нередко увозили по десять-двенадцать больших бочек «пингвиньей» ворвани. Для производства такого количества ворвани требовались тысячи тушек копьеносов, и, очевидно, оно было отнюдь не мелким побочным промыслом. С не меньшим размахом вытапливали ворвань английские, испанские и португальские ловцы трески, также интенсивно истреблявшие птиц ради получения жира, причем некоторые из них специально совершали рейсы на обособленные гнездовья в сезон размножения копьеносов и устанавливали там временные выварочные котлы. Они могли вытапливать ворвань даже на совершенно лишенных растительности скалах, поддерживая огонь шкурками и тушами убитых птиц, лишенных жирового слоя. Находились и такие лихие и безжалостные «маслоделы», которые использовали в качестве топлива всю птицу целиком, утверждает Аарон Томас в своем описании острова Фанк конца XVIII века:

«Все время, пока вы живете на острове, вы постоянно совершаете ужасные жестокости, ибо вы не только сдираете шкуру с живых [пингвинов], но вы также заживо сжигаете их… Вы устанавливаете котел и разводите под ним костер из самих несчастных пингвинов».

Вытапливание ворвани из тушек не исчерпывало способов, с помощью которых европейцы извлекали дополнительные выгоды из истребления популяций морских птиц. Хотя массовый летний ход мелкой стайной рыбы – сельди, мойвы, макрели, – а также кальмара снабжал рыбаков необходимой наживкой, однако случались нарушения в периодичности ходов и «подходов» рыбных косяков к берегам. И прибрежные рыбаки вскоре нашли способ восполнять временный дефицит наживки, особенно ощутимый в июне-июле. Высадившиеся на берег рыбаки прочесывали птичьи острова, уничтожая и взрослых птиц, и молодняк. После этого тушки птиц раздирались на куски, использовавшиеся в качестве приманки для лова трески, которую в те времена ловили в основном на уду.

В дни своего процветания «пингвины» чаще других птиц шли на наживку, что в дополнение к истреблению их ради мяса и жира привело к неизбежному результату. Ни один вид, каким бы многочисленным он ни был вначале, не смог бы выдержать бесконечное кровавое избиение. К середине 1700-х годов уцелела лишь горстка поредевших и уже находящихся в осаде колоний. И в это время их постигло новое бедствие.

В последнюю половину XVIII века предприимчивые дельцы, большей частью из Новой Англии, воспользовались растущим спросом на перо и пух в Америке и в Европе для изготовления постельных принадлежностей и обивки мебели. Каждую весну множество шхун, некоторые даже с юга, из Чесапикского залива, прибывали к берегам Ньюфаундленда и залива Св. Лаврентия с целью грабежа гнездовий морских птиц на островных колониях. Сначала грабители набросились на гаг, однако, помимо сбора пуха, которым были выстланы гагачьи гнезда, они также отстреливали и ловили сетями бессчетные тысячи взрослых птиц. Подобная жестокость привела к тому, что вскоре от ранее казавшихся неистощимыми гагачьих стай остались буквально «рожки да ножки». Затем настал черед гнездовий других морских птиц, включая последние оставшиеся колонии копьеносов.