Текст книги "Честь самурая"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 83 страниц)

Поездка на расстояние в два ри не отнимает много времени, особенно если мчишься на добром коне, и Ёсида Ясо вернулся в мгновение ока.

– Я объяснил, что вы обращаетесь к нему в последний раз, и тщательно расспросил, продумал ли он возможные последствия, но князь Гэмба по-прежнему стоит на своем.

Значит, шестой человек вернулся с пустыми руками. У Кацуиэ больше не оставалось сил гневаться. Не будь он военачальником, ввязавшимся в тяжелую войну, он бы впал в тоску и уныние. Но вместо этого он ушел в себя, замкнулся и мысленно проклял свою слепую любовь к племяннику. Отныне с этим покончено навсегда.

– Я сам во всем виноват, – единственное, что он позволил себе произнести вслух.

На поле сражения, где главную роль играет подчинение приказам, Гэмба решил воспользоваться особым расположением Кацуиэ, чтобы захватить всю власть в свои руки. Это он, а вовсе не Кацуиэ, принял судьбоносное решение, способное предопределить расцвет или гибель клана, и настоял на своем, не проявив по отношению к своему благодетелю и князю ни малейшего уважения.

Но кто, как не сам Кацуиэ, приучил молодого человека к тому, что ему сходят с рук все высокомерные и самонадеянные выходки? И разве его сегодняшнее ослушание не было рассчитано на ту же слепую любовь Кацуиэ? Слепую любовь, обернувшуюся для Кацуиэ пренебрежением к приемному сыну Кацутоё, что в свою очередь побудило того на измену и обусловило потерю крепости Нагахама. А теперь ему суждено упустить небывалую возможность – возвысить и усилить род Сибата.

Задумавшись, Кацуиэ впал в глубокое отчаяние. Пенять ему, кроме как на себя, было не на кого.

Ясо сообщил еще кое-что: слова, с которыми обратился к нему Гэмба. Если верить его рассказу, Гэмба позволил себе насмешку над дядей и говорил о нем, не сдерживая смеха.

– Когда-то давным-давно, стоило помянуть князя Кацуиэ, все называли его Злым Духом Сибата и говорили, что он полководец неслыханного хитроумия и дьявольской дальновидности. Мне доводилось такое слышать. Но, увы, нынче он стар, а главное, изношен: устарело его искусство ведения войны, устарели взгляды и приемы. Сегодня так воевать нельзя. Подумайте только о нашем походе по вражеским тылам! С самого начала дядюшка не был расположен к этому замыслу. А ему следовало поручить все мне, устраниться и подождать денек-другой, чтобы увидеть, как будут развиваться дела.

Отчаяние и гнев Кацуиэ были беспредельны. Невыносимо было смотреть на него, объятого этими чувствами. Как никто, он сознавал, сколь выдающимся полководцем стал теперь Хидэёси. Если он и позволял себе иногда посмеиваться над Хидэёси в присутствии Гэмбы и других военачальников, то лишь затем, чтобы их не обуял страх перед столь опасным противником. В глубине души Кацуиэ высоко ценил Хидэёси и считал его достойным противником – особенно после того, как тому удалось покинуть западные провинции и выиграть сражение под Ямадзаки, а затем столь же искусно настоять на своем в ходе большого совета в Киёсу. И вот теперь ему, Кацуиэ, противостоял могущественный враг. Напротив, в самом начале войны выяснилось, что преданнейший сторонник Кацуиэ – не более чем самодовольный и самонадеянный глупец.

– Поведение Гэмбы переходит всякие границы. Никогда прежде мне не доводилось терпеть поражения в битве или показывать спину неприятелю. Сейчас это, увы, неизбежно.

Настала ночь, и гнев Кацуиэ сменился горьким разочарованием.

Посланцев он больше не отправлял.

ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ ГЭМБЫ

В тот же день – двадцатого числа – Хидэнага в час Лошади отправил первое донесение Хидэёси в ставку под Огаки:

«Нынешним утром войско Сакумы, числом в восемь тысяч человек, пройдя по горным тропам, проникло глубоко в тыл нашего расположения».

От Киномото до Огаки тринадцать ри пути, но гонцу удалось преодолеть это расстояние с поразительной для всадника быстротой.

Хидэёси только что вернулся с берега реки Року, где наблюдал за уровнем поднимающейся воды. Последние несколько дней в Мино шли сильные дожди, и вода в реках Гото и Року, разделяющих Огаки и Гифу, поднялась очень высоко.

Первоначальный план предполагал атаку всеми силами на крепость Гифу девятнадцатого числа, но сильные дожди и высокая вода в реке Року заставили Хидэёси отказаться от этого намерения. Более того, и сегодня начинать наступление было нельзя. Два дня Хидэёси с войском томился без дела, но начинать наступление по-прежнему был не в силах.

Гонец настиг Хидэёси, когда тот подъезжал к лагерю, и главнокомандующий прочел послание, оставаясь в седле. Поблагодарив гонца, он отправился в лагерь. Внешне Хидэёси не позволил себе проявить какие-либо чувства.

– Не приготовишь ли мне чай, Юко? – воскликнул он.

К тому времени, как Хидэёси покончил с чаепитием, прибыл второй гонец. В донесении значилось:

«Двенадцатитысячное главное войско под началом князя Кацуиэ заняло боевые позиции. Оно движется из Кицунэдзаки по направлению к горе Хигасино».

Хидэёси прошел в шатер, созвал своих людей и сообщил:

– Только что прибыло срочное донесение.

Сохраняя полное хладнокровие, он прочел письмо вслух. Военачальники, выслушав донесение, принялись тревожно переглядываться. Третье донесение поступило от Хори Кютаро – в нем подробным образом было рассказано об отважном сражении и героической гибели Накагавы Сэбэя и его людей, об утрате крепости на горе Ивасаки после отступления Такаямы Укона. Слушая, как погиб в бою Накагава Сэбэй, Хидэёси на мгновение закрыл глаза. На лицах воинов появилось выражение растерянности и досады, они принялись возбужденно задавать вопросы. И все они не спускали глаз с Хидэёси, словно надеясь прочесть на его лице ответ, как им выпутаться из затруднительного положения, в котором они оказались.

– Смерть Сэбэя – большая утрата для нас, – сказал Хидэёси. – Но умер он не зря. – Его голос зазвучал громче прежнего. – Оставайтесь отважными и бесстрашными, тем вы заплатите дань отважной и бесстрашной душе Сэбэя. Каждым новым знамением Небо все яснее дает понять, что великая победа будет за нами. Кацуиэ сидел, запершись в горной крепости, уединясь от мира и не зная, что предпринять. Теперь он вышел из добровольного заточения и рискнул развернуть свое воинство в боевые порядки. Это доказывает, что его везение отныне иссякло. Нам необходимо полностью разгромить этого негодяя до того, как ему удастся стать лагерем. Настало время огласить наши подлинные замыслы и во имя интересов народа провести решающее и беспощадное сражение. Время пришло, и в решающей схватке надо принять участие всем! Никто не имеет права уклониться от битвы!

Так Хидэёси удалось превратить тревожные и скорбные новости в повод для всеобщего воодушевления.

– Победа будет за нами! – провозгласил он.

Затем, не теряя ни мгновения, Хидэёси принялся раздавать распоряжения. Каждый из военачальников, получив приказ, сразу выходил из шатра и немедленно отправлялся в расположение своих полков.

Эти люди, только что ощутившие на лице дыхание смертельной опасности, сейчас томились от нетерпения, ожидая, когда Хидэёси назовет их имена и даст им ясную боевую задачу.

Почти все предводители отрядов разошлись по своим частям. С Хидэёси оставались только помощники и оруженосцы. Но Хидэёси еще не дал приказа ни двум уроженцам здешних мест – Удзииэ Хироюки и Инабе Иттэцу, – ни Хорио Москэ, который подчинялся непосредственно ему.

Охваченный нетерпением, Удзииэ выступил вперед и сам заговорил с Хидэёси:

– Мой господин, соблаговолите ответить: не следует ли мне готовить войско к выступлению совместно с вашим?

– Нет. Я хочу, чтобы вы остались в Огаки. Надо не спускать глаз с Гифу. Это я поручаю вам. – Затем, обернувшись к Москэ, он добавил: – Тебя я тоже попрошу остаться.

Отдав последние распоряжения, Хидэёси вышел из шатра, окликнул оруженосца и спросил:

– Где гонцы, которым я велел быть наготове? Они здесь?

– Да, мой господин! Они ждут вашего приказа.

Оруженосец убежал и сразу вернулся, за ним появились пятьдесят гонцов.

Хидэёси обратился к ним:

– Настал день, равного которому не было и не будет. Великая удача для вас в том, что сегодняшнее задание будет поручено именно вам.

В продолжение речи он принялся раздавать приказы каждому из явившихся.

– Двадцать из вас отправятся на дорогу между Таруи и Нагахамой и велят жителям тамошних деревень с наступлением тьмы зажечь факелы вдоль всей дороги. Необходимо также проследить, чтобы на дорогах не было ничего, препятствующего продвижению, – тележек, бревен и прочего хлама. Мосты надо проверить и укрепить. Детей не выпускать из дому.

Двадцать гонцов, стоявшие по правую руку, одновременно кивнули. Оставшимся тридцати Хидэёси отдал следующее распоряжение:

– А вы все как можно быстрее спешите в Нагахаму. Передайте воинам крепости, что необходима полная боевая готовность. Объявите старейшинам городков и деревень, чтобы они приготовили продовольствие и сложили его вдоль дорог, по которым мы пойдем.

Пятьдесят гонцов умчались прочь.

Хидэёси дал дополнительные указания толпившимся возле него людям, а затем взгромоздился на своего черного коня.

Как раз в это мгновение к нему подбежал Удзииэ:

– Мой господин! Погодите!

Припав к луке седла Хидэёси, самурай беззвучно заплакал.

Если бы Хидэёси оставил Удзииэ одного здесь, в Гифу, то не исключалось, что он сговорится с Нобутакой и поднимет восстание вместе с ним, – такая возможность тревожила Хидэёси. Во избежание помыслов об измене он приказал Хорио Москэ остаться и надзирать за Удзииэ.

Удзииэ был раздавлен двумя обстоятельствами: тем, что ему открыто не доверяли, и тем, что из-за него Хорио Москэ не мог принять участия в главной битве, которая суждена была выпасть этому отважному воину.

Охваченный подобными чувствами, Удзииэ припал к седлу, в котором восседал Хидэёси.

– Если мне нельзя отправиться в поход вместе с вами, я прошу вас позволить Москэ принять участие в этом походе. Для того чтобы доказать, как это для меня важно, я готов совершить сэппуку прямо сейчас, у вас на глазах! – И он взялся за рукоять малого меча.

– Не вешайте голову, Удзииэ! – воскликнул Хидэёси, прикасаясь плетью к его руке, сжимающей малый меч. – Если Москэ так хочется отправиться вместе со мною, пусть едет. Но только после того, как выступит основное войско. И не следует оставлять вас здесь одного. Вы тоже поедете с нами.

Обезумев от радости, Удзииэ бросился в сторону ставки, крича на бегу:

– Москэ! Москэ! Нам разрешено выступить вместе со всеми! Благодарите князя Хидэёси!

Москэ и Удзииэ простерлись ниц, но перед ними уже никого не было. Издали слышался свист плети, которой Хидэёси нахлестывал своего коня.

Хидэёси тронулся с места так внезапно, что оруженосцам пришлось попотеть, чтобы нагнать его.

Пешие воины и те, кто наспех взобрался на коней, устремились вслед за своим предводителем, не соблюдая порядка и строя.

Был час Барана. Не прошло и двух часов с тех пор, как к Хидэёси с тревожным донесением прибыл первый гонец. За это время Хидэёси удалось превратить неизбежное, казалось бы, поражение в северном Оми в основу грядущей великой победы. На ходу он вооружил свое войско, измыслив совершенно новый и невиданный доселе план. Он отдал распоряжения гонцам и разослал их по всей тянущейся на тринадцать ри дороге на Киномото – по той самой дороге, на которой ему было суждено одержать окончательную победу или погибнуть.

Он искал решительной схватки и стремился к ней всеми своими помыслами.

Словно заразившиеся неистовым рвением князя, пятнадцать тысяч воинов под началом главнокомандующего бесстрашно устремились вперед. Пятитысячный корпус был оставлен на месте.

Хидэёси с передовыми частями вступил в Нагахаму вскоре после полудня, в час Обезьяны. Войско шло отряд за отрядом – к тому времени, когда головной отряд входил в Нагахаму, замыкающий только покидал Огаки.

Хидэёси и думать не хотел об обороне. Едва прибыв в Нагахаму, он сразу начал подготовку к наступательным действиям, стремясь в этом опередить врага. Он даже не сошел с коня – подкрепившись рисовыми колобками и выпив воды, сразу же выехал из Нагахамы и устремился на Сонэ и Хаями. В Киномото он появился в час Собаки.

Весь путь в тринадцать ри был проделан всего за пять часов, ибо войско двигалось, не останавливаясь ни на мгновение.

Пятнадцатитысячное войско под началом Хидэнаги находилось сейчас в крепости на горе Тагами. Киномото представлял собой почтовую станцию на дороге, вьющейся по восточному склону гор. На вершине горы сосредоточились значительные силы, а неподалеку от селения Дзидзо воины воздвигли наблюдательную башню.

– Где мы? Как называется это место? – спросил Хидэёси, резким рывком поводьев останавливая бешено мчащегося коня и не без труда удерживая его на месте.

– Дзидзо.

– Выходит, мы почти добрались до лагеря в Киномото.

На вопросы Хидэёси отвечали окружавшие его приверженцы – сам он так и не потрудился спешиться.

– Дайте мне воды, – распорядился он.

Взяв флягу, он осушил ее одним глотком, затем первый раз за поездку позволил себе сесть прямо и потянуться, разминая уставшее тело. Затем, спешившись, быстрым шагом пошел к подножию наблюдательной башни. Дойдя до нее, закинул голову и посмотрел вверх. У наблюдательной башни не было ни крыши, ни лестницы. Взбираясь на нее, воины просто карабкались по выступающим концам бревен.

Похоже, Хидэёси внезапно вспомнил дни молодости, когда был всего лишь обыкновенным пешим воином. Прикрепив веер к поясу рядом с мячом, он начал карабкаться на вершину башни. Оруженосцы бросились помогать ему: прыгая на плечи друг другу, они образовали для главнокомандующего нечто вроде живой лестницы.

– Это опасно, мой господин!

– Не лучше ли подождать, пока подадут лестницу?

Так остерегали его толпящиеся внизу, но Хидэёси взобрался уже на высоту примерно двадцати сяку от земли.

Сильные бури, бушевавшие на равнинах Мино и Овари, миновали. Небо было чистым, на нем сверкали бесчисленные звезды, а озера Бива и Ёго казались двумя зеркалами, невидимой рукою опущенными на землю.

Когда Хидэёси, порядочно уставший от стремительной скачки, поднялся на башню и его фигура ясно обрисовалась на фоне темного ночного неба, он испытал не утомление, а блаженство. Чем опаснее становилось положение, чем с более суровыми испытаниями ему приходилось сталкиваться, тем большее счастье он ощущал. Это было счастье противостояния достойным противникам, счастье умения превзойти, перехитрить и победить их. Ощущение именно такого счастья не покидало Хидэёси с времен юности. Он сам не раз говорил: наивысшее счастье в том, чтобы находиться на гребне, по одну сторону которого лежит поражение, а по другую – победа.

Сейчас, озирая с вершины башни громады Сидзугатакэ и горы Оива, он выглядел человеком, нисколько не сомневающимся в неизбежности собственной победы.

Однако при этом Хидэёси был куда предусмотрительней и осторожней большинства людей. Сейчас он, по своему обыкновению, закрыл глаза и предался размышлениям, удалившись в мир, где не было и не могло быть ни врагов, ни союзников. Вырвавшись из круга земной жизни, он ощутил себя сердцем вселенной и всмотрелся в его глубину, чтобы прочесть там волю Небес.

– Дело почти свершилось, – пробормотал он наконец, широко улыбнувшись. – Этот Сакума Гэмба по сравнению со мною – желторотый птенец. Интересно, на что он надеется?

Спустившись с башни, он двинулся вверх на гору Тагами и, дойдя до середины, был встречен приветствовавшим его Хидэнагой. Отдав Хидэнаге необходимые распоряжения, Хидэёси сразу вновь выступил в путь, спустился с горы Тагами, миновал Куроду, пересек Каннондзаку, проследовал по правому берегу озера Ёго и прибыл на гору Тяусу, где впервые с тех пор, как выступил из Огаки, позволил себе немного отдохнуть.

С ним было двухтысячное войско. Шелковый плащ персикового цвета, который он носил поверх доспехов, покрылся пылью и пропитался потом. В грязном плаще, усталый, Хидэёси уверенными взмахами веера давал все новые распоряжения перед предстоящей битвой.

Стояла ночь, между второй половиной часа Свиньи и первой половиной часа Крысы.

Хатигаминэ находится в восточной части Сидзугатакэ. В течение вечера Гэмба перебросил сюда один полк. Его план атаковать Сидзугатакэ завтра на рассвете был увязан с действиями головного отряда в Ииурадзаке и в Симидзудани на северо-западе. Головной отряд должен был отрезать вражескую крепость от остального мира.

Небо было усеяно крупными звездами. Но горы с их рощами и утесами были черны, как тушь, а дорога, вьющаяся между ними, представляла собой всего лишь узкую просеку, расчищенную лесорубами.

Один из стражей удивленно присвистнул.

– В чем дело? – спросил другой.

– Подойди и сам посмотри! – крикнул третий, находящийся на расстоянии от первых двух.

По низким горным зарослям далеко разнеслись человеческие голоса, и вот уже фигуры стражников одна за другой показались над обрывом.

– В небе какое-то странное свечение, – сказал один из них, указывая рукой на юго-восток.

– Где именно?

– Вон там, на юге, справа от высокого кипариса.

– Что это, по-твоему, может быть?

Все трое рассмеялись.

– Должно быть, крестьяне в окрестностях Оцу или Куроды жгут что-нибудь.

– В деревнях не должно остаться никаких крестьян. Они спрятались в горах.

– Может, это враг жжет костры в окрестностях Киномото?

– Не думаю. Будь небо в тучах, тогда все было бы понятно. Но в ясную и звездную ночь свечение неба удивительно. Нам мешают деревья, не давая рассмотреть, что происходит, но если мы взберемся на тот утес, то все разглядим.

– Погоди! Это же опасно!

– Если поскользнешься, то свалишься в пропасть.

Двое стражей попытались остановить смельчака, но он; цепляясь за виноградные лозы, полез вверх по неприступному склону. Казалось, не человек, а обезьяна взбирается на отвесный утес.

– Нет! Не может быть! Это просто чудовищно! – внезапно крикнул он, взобравшись на самый верх.

Те, что оставались у подножия, изумились, услышав испуганные возгласы.

– В чем дело? Что ты увидел?

Человек на верху утеса молчал. Казалось, у него внезапно закружилась голова. Один за другим стражи полезли наверх следом за ним, чтобы выяснить, что происходит. Когда они поднялись на вершину, их бросило в дрожь. С вершины утеса можно было увидать не только озера Ёго и Бива, но и дорогу, ведущую в северные провинции, которая вилась, огибая оба озера. Даже подножие горы Ибуки было отсюда видно.

Стояла ночь, так что отчетливо увидеть что-нибудь было трудно, но перед перепуганными стражами предстала сплошная лава огней, подобная пламенеющей реке, протянувшейся от далекой Нагахамы до самого Киномото и даже чуть ли не до подножия горы, на которой они находились. Повсюду, куда ни кинь взгляд, были огни, причем они сливались друг с другом в сплошное море, то там, то здесь расползавшееся лучезарными пятнами.

– Что это?

Стражи чуть было не лишились чувств, но постепенно начали один за другим приходить в себя.

– Пойдемте отсюда! Быстрее!

Чуть ли не бегом, кувыркаясь и падая, они скатились с утеса и сразу бросились с донесением в ставку.

Предвкушая великие победы, ожидающие его завтра, Гэмба улегся спать пораньше. Его воины уже давно безмятежно спали.

Примерно в час Свиньи Гэмба внезапно проснулся и сел на своей циновке.

– Цусима! – позвал он.

Осаки Цусима спал неподалеку от княжеского шатра. К тому времени, как он проснулся, Гэмба уже стоял над ним, сжимая в руке поданное оруженосцем копье.

– Мне только что послышалось конское ржание. Ступай проверь!

– Слушаюсь!

Стоило Цусиме выйти из шатра, как он увидел, что навстречу ему мчится, вопя во всю глотку, какой-то человек.

– Поднимайтесь! Поднимайтесь! – кричал он.

Гэмба раздраженно спросил:

– В чем дело? О чем ты хочешь доложить?

Но тот был в таком волнении, что не смог ничего вразумительно объяснить.

– Вдоль дороги между Мино и Киномото зажжено множество факелов и разведено великое множество костров – и огни не стоят на месте, они движутся сюда с необыкновенной быстротой. Князь Кацумаса полагает, что это вражеское наступление.

– Что такое? Пламя на дороге в Мино?

Гэмба по-прежнему ничего не мог понять. Вид у него был озадаченный. Но вслед за этим сообщением из Симидзудани пришло сходное послание от Хары Фусатики, полк которого стоял в Хатигаминэ.

Воины начали просыпаться в темноте, и просыпались они, чтобы ужаснуться. Дурные новости распространяются быстро.

Каким невероятным это ни казалось, однако обстояло именно так: Хидэёси внезапно возвратился из Мино. Гэмба все еще не мог поверить в это, он был упрям и продолжал упорствовать в опровергнутых жизнью заблуждениях.

– Цусима! Мне необходимо достоверное доказательство случившегося!

Отдав приказ, он потребовал свой походный стул и уселся, спокойствием пытаясь внушить окружающим веру в себя и в свои силы. Конечно, полностью сохранить хладнокровие ему не удалось, и, судя по лицам приверженцев, они об этом догадывались.

Осаки не заставил себя долго ждать. Он промчался до Симидзудани, затем – до Хатигаминэ, доехал даже до горы Тяусу в Каннондзаке, чтобы узнать истинные обстоятельства. А они были таковы.

– Нам не только видны отсюда факелы и костры. Если хорошенько прислушаться, можно услышать конское ржание и стук подков. Дело нешуточное. Нужно готовиться к окружению врага, и как можно скорее.

– Где сам Хидэёси?

– Говорят, он ведет войско.

Гэмба был так потрясен услышанным, что едва не лишился дара речи. Прикусив губу, он молча огляделся по сторонам, лицо его смертельно побледнело.

Через некоторое время он произнес:

– Мы отступаем. Больше ничего не остается, не правда ли? На подходе замечено огромное войско, а мы отрезаны от своих, и сил у нас недостаточно.

Накануне ночью Гэмба упрямо отказывался слушать посланцев Кацуиэ, призывавших к немедленному отступлению. Сейчас он сам приказал охваченному смятением войску сняться с лагеря и принялся настойчиво поторапливать людей.

– Гонец из Хатигаминэ все еще здесь? – осведомился Гэмба, сев на коня.

Услышав, что гонец еще в лагере, он немедленно призвал его к себе:

– Не теряя ни мгновения, возвращайся и расскажи Хикодзиро о том, что наше войско начинает общее отступление: мы уходили из Симидзудани, Ииурадзаки, Каванами и Моямы. Полк Хикодзиро должен отойти последним и прикрыть отход основного войска.

Отдав распоряжение, Гэмба вместе со свитой помчался по грязной и черной как уголь горной тропе.

Основное войско Сакумы начало отступление во второй половине часа Свиньи. Когда они выступили в поход, луны на небе не было. Примерно полчаса они не зажигали факелов, чтобы не выдать себя врагу. Пришлось едва ли не на ощупь брести по горной тропе, ловя далекий звездный свет и время от времени чиркая огнивом.

По времени события совпали примерно так: Гэмба начал отступление как раз в тот час, когда Хидэёси, выйдя из Куроды, взобрался на гору Тяусу и позволил себе недолгий отдых.

Именно здесь Хидэёси встретился с Нивой Нагахидэ, спешно прибывшим из Сидзугатакэ, чтобы получить прием у главнокомандующего. Нагахидэ был почетным гостем, и Хидэёси сумел принять его надлежащим образом.

– Не знаю, с чего начать, – сказал Хидэёси. – С сегодняшнего утра вы вели себя доблестно.

Произнеся это, он подвинулся на сиденье, чтобы разделить его с Нагахидэ. Затем Хидэёси расспросил Ниву о расположении вражеского войска и о местности. Время от времени из шатра, где они беседовали, раздавался веселый смех, а ветер с вершины разносил его по всей горе.

Пока военачальники говорили, в лагерь, устроенный на горе Хидэёси, один за другим прибывали отряды его войска. Каждый насчитывал от двухсот до трехсот человек.

– Войско Гэмбы начало отступление в сторону Симидзудани, замыкающий отряд находится в окрестностях Хатигаминэ, – доложил лазутчик.

Услышав об этом, Хидэёси приказал Нагахидэ распространить по всем союзническим крепостям следующие сведения и основанный на них указ:

«В час Быка я начну внезапную атаку на войско Сакумы. Соберите местных жителей и прикажите им орать что есть мочи с вершины гор на рассвете. Как только начнет светать, вы услышите ружейный огонь. Это будет означать, что мы взялись за врага и больше не собираемся ослаблять железную хватку. Если ружейная пальба начнется до рассвета, то знайте: это стреляет враг. Знак к общему наступлению мы подадим, протрубив в раковину. Нельзя упускать такую благоприятную возможность».

Как только Нагахидэ, получив приказ, убыл, Хидэёси велел убрать походный стул.

– Говорят, Гэмба пустился в бегство, – сказал он. – Идите по той же тропе и преследуйте его, гоните, преследуйте со всею яростью.

Окружившим его приверженцам Хидэёси велел передать этот приказ всему войску.

– Напоминаю: ружейного огня не открывайте, пока не начнет светать.

Находились они сейчас не на равнинной дороге, а на самой настоящей горной тропе со всеми ее опасностями и труднопроходимыми участками. Войско бросилось вдогонку за врагом, но продвигалось оно не так стремительно, как хотелось бы.

По дороге всадникам не раз приходилось спешиваться, проводя коней по заболоченным низинам или вокруг отвесных скал, где никакой тропы не было.

После полуночи ярко засияла луна, облегчая бегство войску Сакумы. Но и преследователям Хидэёси лунный свет стал сообщником.

Два войска находились сейчас на расстоянии не более трех часов пешего пути друг от друга. Хидэёси начал преследование Гэмбы во главе многочисленного отряда, боевой дух его людей был высок. Еще до начала сражения можно было точно предсказать, чьей победой оно закончится.

Солнце стояло высоко в небе. Приближался час Дракона. Утром произошло сражение на берегу озера Ёго, и воины клана Сибата вновь бежали. Теперь они понемногу собирали свои силы в кулак на пространстве между Моямой и перевалом Соккай.

Здесь разбили свой лагерь Маэда Инутиё с сыном; их знамена мирно развевались на ветру. Сидя на походном стуле, Инутиё с обычным бесстрастием прислушивался к ружейной пальбе и следил за искрами и сполохами пламени, разлетавшимися над Сидзугатакэ, горой Оива и Симидзудани. Сражение началось еще на заре.

Маэду Инутиё назначили руководить одним из крыльев войска Кацуиэ, что было нелегко: долг повиновения и чувства по отношению к Кацуиэ раздирали душу Инутиё надвое. Стоит ему допустить малейшую ошибку – и за нее придется заплатить потерей провинции и гибелью семьи. Это он превосходно понимал. Стоит ему поднять мятеж против Кацуиэ – и его сразу уничтожат. Но если он предаст многолетнюю дружбу, связывающую его с Хидэёси, тем самым предаст и опозорит себя в собственных глазах.

Кацуиэ…

Хидэёси…

Сравнивая этих двоих, Инутиё не знал, кого предпочесть. Когда он уезжал из крепости в Футю, отправляясь на поле брани, жена с тревогой спросила его, что он теперь хочет предпринять.

– Если ты не выступишь против князя Хидэёси, то сойдешь с Пути Воина, – сказала она.

– Тебе так кажется?

– Да. Но и князь Кацуиэ не такой человек, которому можно служить верой и правдой.

– Не говори глупостей! Неужели ты думаешь, будто я способен сойти с Пути Воина и нарушить клятву?

– Так на чью же сторону ты собираешься встать?

– Я препоручу это воле Неба. Не знаю, что мне остается делать. Человеческая мудрость имеет свои пределы, и теперь я вижу их ясно, как никогда.

Обескровленное, измотанное, охрипшее от крика воинство Сакумы спасалось бегством, пытаясь прорваться в лагерь Маэды.

– Не теряйте голову! Не пятнайте себя бесчестьем!

Гэмба, мчавшийся туда же, что и остальные, окруженный группой всадников, то и дело перегибаясь в окровавленном седле, обрушивался на бегущих воинов с упреком и проклятиями.

– Куда вы? Как вам не стыдно! Сражение только началось!

Браня воинов, Гэмба пытался подбодрить и себя. Усевшись ненадолго на придорожный камень, он тяжело задышал, его плечи заходили ходуном. Пытаясь остановить беспорядочное бегство воинов, он, совсем еще молодой полководец, вел себя достойно и мужественно. Неудача замысла не сломила Гэмбу – лишь пламенеющая сухость и горечь во рту сжигали его невидимым огнем.

Ему донесли, что в бою погиб его младший брат. С недоверием выслушивал он сообщения, что его подчиненные один за другим находят гибель в бесславной схватке.

– Где остальные мои братья?

Подданный, к которому он обратился с этим вопросом, махнул рукой назад:

– Двое ваших братьев там, мой господин.

Сощурив налившиеся кровью глаза, Гэмба различил на расстоянии две фигуры. Ясумаса лежал, распростершись, на земле и бездумно смотрел в синее небо. Младший из братьев спал, склонив голову на плечо, из раны в боку у него струилась кровь.

Гэмба любил братьев, и ему принесло облегчение то, что двое пока живы. Но наряду с этим от одного взгляда на братьев он пришел в неистовую ярость.

– Вставай, Ясумаса! – заорал он. – А ты чего разлегся, Ситироэмон! Вам еще рано валиться наземь! Позор!

Чтобы показать собственную решимость, Гэмба поднялся, что, однако, далось ему не без труда: он тоже был ранен, хотя в пылу сражения и не заметил этого.

– Где лагерь князя Инутиё? Ага, на вершине холма!

Он побрел на вершину холма, хромая на одну ногу, но сразу обернулся, почувствовав, что двое младших братьев решили последовать за ним.

– Куда вы собрались? Вам нечего там делать! Оставайтесь здесь и собирайте воинов, чтобы принять бой. Хидэёси зря времени терять не будет!

Гэмба сидел в шатре, дожидаясь появления Инутиё. Тот не заставил себя долго ждать.

– Жаль, что так вышло, – искренне произнес он.

– Не о чем жалеть! – Гэмбе удалось изобразить горькую улыбку. – Мне просто не хватает ума для победы – я обречен на поражение.

Этот кроткий ответ был столь неожиданным, что Инутиё, не веря собственным ушам, посмотрел на Гэмбу: тот возлагал вину за поражение целиком на себя, и даже не упрекнул Инутиё, что тот не прислал войска на помощь.

– Поддержите ли вы нас свежими силами, когда Хидэёси пойдет в новую атаку?

– Разумеется. Кого вам придать – копьеносцев или стрелков?

– Я хотел бы, чтобы ваши стрелки устроили засаду за передовой линией. Открыв огонь, они внесут сумятицу в ряды противника, и тогда мы сомнем врага в лобовом столкновении, с копьями и мечами. Но прошу вас не мешкать! Очень прошу!

Никогда прежде Гэмба не обратился бы с просьбой к Инутиё. Но сейчас ему стало жаль поверженного воина. Инутиё сознавал, что подобострастие Гэмбы вызвано жестоким разгромом. А может, Гэмба уже догадывался и о подлинных намерениях Инутиё.

– Враг приближается, – сказал Гэмба, не позволив себе минуты покоя. – Пробормотав эти слова, он поднялся. – Ладно, – бросил он. – Еще увидимся.

Откинув полог шатра, он вышел наружу, но затем обернулся к шедшему следом Инутиё:

– Как знать! Возможно, нам не суждено больше свидеться на этом свете, но я не склонен погибнуть бесславно.