Текст книги "Честь самурая"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 83 страниц)

– Так давайте выпьем еще по одной! – подбивал он Кадзумасу. – Не часто выдаются такие счастливые дни, как сегодня; хоть мы с вами давно уже не мальчики, их можно пересчитать по пальцам. Посудите сами. После многолетних усилий нам наконец-то удалось одержать грандиозные победы, причем не только во всей Суве, – теперь уже и Каи, и Синано взяты нами или нашими союзниками, повсюду реют наши знамена!

Говорил он, как всегда, не слишком громко, но его слова разносились по всему залу. Их слышал каждый. Постепенно стихла царившая за столом шумная разноголосица и все взгляды устремились на Мицухидэ.

И Нобунага пристально смотрел на лысеющую голову Мицухидэ. Временами чрезмерная зоркость идет нам во вред: глаз подмечает то, чего ему не стоило бы видеть, дабы не получать ненужных потрясений. Нобунага между тем уже на протяжении двух дней следил за Мицухидэ именно с такой чрезмерной зоркостью. Мицухидэ вел себя излишне весело и непринужденно, что было ему совершенно несвойственно. Нобунага догадывался, в чем причина. В день раздачи наград он преднамеренно исключил из списка отмеченных его вниманием и милостью Мицухидэ, а это – унижение и обида для любого воина. Мицухидэ же, казалось, не был ни огорчен, ни пристыжен. Напротив, он держался как ни в чем не бывало, весело беседовал с награжденными военачальниками, и с лица его не сходила счастливая улыбка.

Так почему же Мицухидэ не проявлял своих подлинных чувств? Чем пристальней присматривался к нему Нобунага, тем тяжелей становился его взор. Князь и сам толком не смог бы сказать, когда и почему так разительно изменилось его отношение к Мицухидэ.

Причина коренилась не в частном случае, поступке или высказывании. В поисках истоков своей нынешней неприязни Нобунага мог бы дойти до той поры, когда он – в порыве признательности – подарил Мицухидэ крепость Сакамото, затем присовокупил к ней крепость Камэяма, устроил свадьбу его дочери и в конце концов одарил Мицухидэ целой провинцией, сбор с которой составлял пятьсот тысяч коку риса. Это было неслыханной щедростью; но как раз с тех пор отношение князя к Мицухидэ и начало понемногу меняться. Мицухидэ же держался так, словно ровным счетом ничего не произошло.

Глядя на лысеющую голову Мицухидэ, на высокий лоб воина и мыслителя, ни разу в жизни не совершившего ни единой ошибки, Нобунага испытывал все возрастающее раздражение. Князь гневался, а вассал вел себя так, словно нарочно старался прогневить его еще сильнее.

Вот и сейчас Мицухидэ непринужденно беседовал с Такигавой Кадзумасу, а взор, неотрывно следящий за ним с почетного места, отнюдь не лучился доброжелательностью.

Мицухидэ краешком глаза заметил – возможно, бессознательно привлеченный резким движением, – что Нобунага внезапно поднялся со своего места:

– Эй, лысый!

Мицухидэ поднялся из-за стола и простерся ниц перед князем. Он почувствовал, как холодные створки веера дважды или трижды легонько стукнули его по затылку.

– Да, мой господин?

Пьяный румянец Мицухидэ внезапно исчез, и лицо его стало серым, как остывший пепел.

– Пошел вон отсюда!

Веер Нобунаги указывал в сторону коридора.

– Не знаю, в чем я провинился, но если мое поведение показалось вам, мой господин, оскорбительным то, пожалуйста, накажите меня прямо здесь.

Это своеобразное извинение Мицухидэ пробормотал, не поднимаясь, и по полу выполз из зала на прилегающую к нему широкую веранду.

Нобунага направился туда же. Озадаченные участники пира мгновенно протрезвели, у многих внезапно пересохло во рту. Услышав глухие удары с деревянной веранды, даже военачальники, до этой минуты старавшиеся не глядеть на жалкую фигуру Мицухидэ, сейчас невольно посмотрели в ту сторону.

Нобунага отшвырнул в сторону веер и схватил Мицухидэ сзади за ворот. Каждый раз, когда несчастный пытался поднять голову, чтобы что-нибудь произнести, князь с силой бил его лбом о дощатый настил.

– Что это ты там сейчас говорил? Вот сейчас, только что? – приговаривал он. – Насчет многолетних усилий и счастливого дня. Насчет того, что войско Оды взяло Каи? Ты ведь говорил все это, верно?

– Да… говорил…

– Идиот! И в чем же заключались твои многолетние усилия? Каковы твои заслуги в ходе кампании в Каи?

– Я…

– Ну-ну?

– Мой господин, хоть я и был пьян, мне все равно не следовало выражаться столь высокомерно.

– Совершенно верно. Уж тебе-то высокомерие совсем ни к чему. Ты думал, я не пойму, к чему ты клонишь? Думал, я пьян, разговариваю с другими и поэтому не слышу, как ты возводишь на меня хулу?

– Святое Небо! Призываю богов в свидетели, я невиновен. Я и так одарен вашей милостью сверх всякой меры… До встречи с вами у меня ничего не было… кроме обносков и меча…

– Заткнись!

– Пожалуйста, позвольте мне удалиться.

– Да уж конечно! – Нобунага отшвырнул его в сторону. – Ранмару! Воды! – заорал он.

Ранмару наполнил чашу водой и подал ее князю, глаза которого горели яростью. Нобунага бурно дышал, плечи его вздымались.

Мицухидэ меж тем успел отползти от князя на семь-восемь сяку по коридору и сейчас поправлял ворот и приглаживал растрепавшие волосы. Испытав такое унижение, Мицухидэ тем не менее старался вести себя с достоинством, и это не могло не разъярить Нобунагу. Князь снова двинулся к вассалу.

Не удержи Ранмару князя за рукав, снова зазвучали бы удары о дощатый настил.

– Извините, мой господин, но князь Нобутада, князь Нобусуми, князь Нива и все военачальники ждут вас, – позволил себе произнести оруженосец.

Нобунага, словно внезапно очнувшись, вернулся в переполненный гостями зал, но на свое место уже не сел.

– Простите меня. – Он обвел глазами своих гостей. – Кажется, я немного погорячился. Ешьте и пейте в свое удовольствие! – И с этими словами он быстро покинул пиршественный зал, уединившись у себя в покоях.

Ласточки сновали возле амбара. Хотя солнце уже садилось, они все еще носили в клюве добычу своим птенцам.

На белые стены амбара уже упали первые сумеречные тени.

– Какой замечательный сюжет для картины!

В просторной комнате дома, расположенного в глубине большого сада, Сайто Тосимицу, один из могущественных вассалов клана Акэти, принимал гостя – живописца Юсё, приехавшего в Суву издалека. Юсё было лет пятьдесят, и, судя по коренастой фигуре, в нем трудно было угадать художника. Говорил он весьма скупо.

– Я должен извиниться за то, что внезапно посетил вас в суровую военную пору, когда у вас наверняка много обязанностей в связи с боевыми действиями.

Слова Юсё означали, что он намеревается удалиться. Он уже поднялся с места.

– Нет, прошу вас! – Сайто Тосимицу был властным человеком, и ему не стоило большого труда удержать гостя. – Вы прибыли издалека, и было бы неучтиво отпустить вас, прежде чем вы повидаетесь с князем Мицухидэ. Если князь узнает, что вы побывали здесь в его отсутствие, он наверняка рассердится и спросит, почему же я вас не удержал. – И он перевел разговор на другую тему, стараясь развлечь неожиданного гостя.

В последнее время Юсё жил в Киото, но родом он был из Оми – родной провинции Мицухидэ. Более того, художник Юсё одно время получал воинское жалованье от клана Сайто в Мино. А Тосимицу, прежде чем поступить на службу в клан Акэти, тоже служил клану Сайто.

Ставка Нобунаги в храме Хоё не могла вместить всей его многочисленной свиты, поэтому многие военачальники разместились в частных домах по всей Суве. Воины клана Акэти нашли приют в доме крупного торговца ореховым маслом, где и отдыхали после многодневных изнурительных сражений.

Вошел юноша, сын хозяина дома, и обратился к Тосимицу:

– Не угодно ли вам принять фуро, ваша честь? Все самураи и даже пешие воины уже отужинали.

– Нет. Я дождусь возвращения его светлости князя Мицухидэ.

– А ведь князь нынче вечером припозднился, верно?

– Сегодня в ставке дают пир по случаю победы. Мой господин почти не пьет, но сегодня, возможно, позволит себе чашечку-другую под бесчисленные здравицы.

– Так, может быть, все-таки подать вам ужин?

– Нет-нет. Я не буду ужинать, пока его не дождусь. Но это не значит, что надо томить моего гостя. Почему бы вам не проводить его в банную комнату?

– Вы говорите о художнике, который находится здесь уже весь день?

– Совершенно верно. Он там бродит в саду, любуясь цветами, и похоже, немного заскучал. Почему бы вам не пригласить его?

Юноша вышел в сад и зашел за дом. Юсё сидел перед пышно цветущими деревьями, обхватив руками колени, и с отсутствующим видом глядел прямо перед собой. Некоторое время спустя, когда в сад вышел сам Тосимицу, ни художника, ни юноши там уже не было.

Тосимицу понемногу начал беспокоиться. Ему казалось, что Мицухидэ слишком уж задержался на приеме. Он, конечно, знал, что пир может затянуться до поздней ночи, но тем не менее…

От старинной крытой черепицей арки тропинка вела к тянувшейся вдоль озера дороге. Последние лучи солнца еще играли на западном небосклоне над озером Сува. Тосимицу постоял у дороги, дожидаясь своего господина. Вскоре он заметил приближающую группу воинов. Тосимицу озабоченно нахмурил брови. Что-то явно было не так. Даже издали глядя на Мицухидэ, никак нельзя было подумать о том, что он возвращается с праздничного пира. Князь должен был лихо мчаться во главе отряда и быть изрядно навеселе. А он брел пешком, в сторонке ото всех, и вид у него был совершенно потерянный. Слуга вел за ним его лошадь. Да и вся свита двигалась понурившись.

– Я вышел встретить вас, мой господин. Вы, должно быть, устали.

Тосимицу поклонился князю, а тот посмотрел на него с откровенным недоумением:

– Тосимицу? Прости, не заметил тебя. Ты тревожишься из-за моего позднего возвращения? Прости, пожалуйста. Я сегодня выпил лишнего, поэтому решил пройтись по берегу, чтобы проветриться. Сейчас мне уже намного лучше.

Тосимицу понимал, что с его господином стряслась какая-то беда. Он служил Мицухидэ уже много лет, был его близким другом, и не мог не заметить его необычного состояния. Но до тех пор, пока не удастся развеселить или хотя бы приободрить князя, он решил ни о чем не спрашивать и предложил:

– Может быть, выпьете чашку чаю, а потом примете фуро?

На поле сражения Тосимицу умел нагнать страху на любого врага, но о Мицухидэ он заботился, как добрый старый дядюшка. Вот и сейчас, когда они возвратились домой, он помог ему раздеться.

– Фуро? Да, фуро – это, пожалуй, то, что мне сейчас нужно.

И за Тосимицу он прошел в банную комнату, оборудованную в отдельном домике.

Какое-то время Тосимицу молча прислушивался к тому, как плещется в горячей воде его господин.

– Не потереть ли вам спину, мой господин? – наконец поинтересовался он.

– Пришли мальчика, – отозвался Мицухидэ. – В твоем возрасте уже не стоит понапрасну тратить силы.

– Да что вы!

Тосимицу прошел в ванную, наполнил горячей водой небольшое ведро и подошел к Мицухидэ сзади. Конечно, он никогда прежде не тер ему спину, но сейчас ему почему-то хотелось во что бы то ни стало показать князю свою преданность.

– Разве подобает военачальнику заниматься таким делом? – осведомился Мицухидэ.

Он был человеком чрезвычайно скромным и с вассалами своими держался учтиво и несколько настороженно. Трудно сказать, было ли это его достоинством или недостатком. Тосимицу считал, что Мицухидэ – человек более церемонный, чем следовало бы.

– Да будет вам, будет! Когда старый вояка идет в бой под вашими славными знаменами, его зовут Сайто Тосимицу из клана Акэти. Но Тосимицу – не член клана Акэти и до самой смерти будет помнить о том, какую честь вы ему оказали, позволив смыть грязь с вашей спины.

Засучив рукава, Тосимицу принялся тереть князю спину. Мицухидэ тем временем безучастно сидел в фуро, низко склонив голову. Он думал о том, как предан ему Тосимицу, и вместе с тем размышлял о своих взаимоотношениях с Нобунагой.

В глубине души Мицухидэ винил во всем случившемся себя самого. Но что же так огорчало его и делало таким несчастным? Разумеется, Нобунага был хорошим господином, но разве мог бы сам Мицухидэ сказать о себе, будто он предан ему в той же мере, в которой ему самому предан этот старый вассал? Какой позор! Ему казалось, будто Тосимицу смывал грязь не со спины его, а с сердца.

Вышедший из фуро Мицухидэ как бы заново родился: переменились самым разительным образом и внешний вид его, и голос. Ему было сейчас хорошо, хорошо было и Тосимицу.

– Ты совершенно прав: омовение пошло мне на пользу. Думаю, все дело в усталости и в выпитом сакэ.

– Вы чувствуете себя лучше?

– Со мной все в порядке, Тосимицу. Не беспокойся.

– Я и впрямь начал беспокоиться, потому что у вас было такое лицо… Как будто произошло нечто страшное. Ладно, позвольте доложить, что в ваше отсутствие прибыл гость, и он дожидается вашего возвращения.

– Гость? Прямо сюда, в лагерь?

– Юсё путешествует по Каи и захотел непременно повидаться с вами и осведомиться о вашем здоровье.

– А где он?

– Отдыхает у меня в комнате.

– Вот как? Что ж, пойдем навестим его.

– Он очень расстроится, если князь сам придет проведать своего гостя. Это чрезмерная честь. Я приведу его к вам.

– Нет-нет. Наш гость – человек утонченный. Давайте-ка забудем о церемониях.

В зале главного здания Мицухидэ ожидал изысканный ужин, но он предпочел разделить с гостем скромную трапезу в комнате Тосимицу.

Беседа с Юсё привела князя в хорошее настроение. Он живо расспрашивал гостя о различиях между Южной и Северной династиями Сун в Китае, интересовался художественными пристрастиями сёгуна Асикаги Ёсимасы и достижениями школы Тоса, живо обсуждал всевозможные направления в искусстве – от стиля до влияния голландских мастеров на японских художников. Судя по всему, князь был знатоком и ценителем живописи.

– Я частенько подумываю о том, чтобы в старости, удалившись на покой, продолжить занятия науками, начатые мною в юности, и может быть, даже попробовать рисовать. Не соблаговолите ли написать для меня небольшой учебник живописи?

– Разумеется, мой господин.

Юсё считал себя последователем древнекитайского живописца Лян Као. В последние годы он выработал собственную манеру, независимую от традиций Кано и Тоса, и в конце концов стал общепризнанным мастером. Но когда Нобунага попросил его расписать ширмы в Адзути, он отказался, сославшись на болезнь, однако причина была в другом. Прежде он был вассалом клана Сайто, уничтоженного Нобунагой, поэтому гордость не позволила Юсё украсить новый дворец князя Оды.

Насладившись приятной беседой, Мицухидэ безмятежно проспал всю ночь.

Воины поднялись до зари, накормили лошадей, надели доспехи, приготовили себе завтрак и стали дожидаться пробуждения своего господина. В это утро им предстояло собраться на площади перед храмом Хоё и выйти из Сувы в сторону Кофу. А затем, обойдя озеро по прибрежной дороге, с победой возвратиться в Адзути.

– Вам надо бы поторопиться, мой господин, – обратился Тосимицу к Мицухидэ.

– Ах, Тосимицу, как прекрасно я выспался! – произнес в ответ князь.

– Рад это слышать.

– Передай Юсё мои лучшие пожелания. И дай денег.

– Увы, встав сегодня утром, я обнаружил, что он уже уехал. Он поднялся вместе с воинами – еще до рассвета.

«Вот человек, которому можно позавидовать», – подумал Мицухидэ, любуясь утренним небом.

Сайто Тосимицу развернул свиток:

– А вот что он оставил для вас. Сперва я подумал, будто он просто забыл этот свиток, но потом обнаружил, что тут и тушь еще не просохла, и вспомнил, как вы попросили его составить для вас учебник живописи. Думаю, он работал над ним всю ночь.

– Что? Значит, он даже не ложился?

Мицухидэ развернул свиток. В лучах восходящего солнца бумага казалась ослепительно белой. На ней было изображено дерево, а в углу под рисунком значилось: «Безмятежность – это благородство».

«Безмятежность – это благородство», – мысленно повторил Мицухидэ, разворачивая свиток далее. Он увидел изображение большой репы. Подпись гласила: «Принимать гостей – это радость».

Репа была нарисовала индийской тушью с кажущейся легкостью, как будто единым росчерком, но при внимательном рассмотрении начинала источать запах самой земли. Сверху на репе был лист, точно трепещущий от переполнявших его соков жизни. Казалось, его безыскусная красота и нарочитая свобода насмехались над осторожным и рассудочным Мицухидэ.

Он развернул свиток и дальше – но более там ничего не было, лишь чистая неисписанная бумага.

– Судя по всему, на эти два рисунка у него ушла вся ночь.

На Тосимицу рисунки тоже произвели сильное впечатление. Он долго рассматривал их вместе с Мицухидэ.

Наконец Мицухидэ насладился созерцанием рисунков и велел Тосимицу свернуть свиток.

В это время вдалеке, в ставке Нобунаги, запела сигнальная раковина, призывая всех воинов, находящихся в городе, готовиться к выступлению. В разгар кровопролитной войны звук раковины был исполнен угрозы и предвещал все новые и новые неминуемые жертвы. Но в такое утро, как нынешнее, раковина пела кротко и пробуждала в душе едва ли не умиротворение.

Вскоре Мицухидэ уже сидел верхом. Чело его было безмятежно, как горы Каи, – ни облачка, ни малейшей тени.

Книга седьмая
ДЕСЯТЫЙ ГОД ТЭНСЁ
1582, весна

ПЕРСОНАЖИ И МЕСТА ДЕЙСТВИЯ

С и м и д з у М у н э х а р у – комендант крепости Такамацу

А к э т и М и ц у х а р у – двоюродный брат Мицухидэ

А к э т и М и ц у т а д а – двоюродный брат Мицухидэ

Ф у д з и т а Д э н г о

А м а н о Г э н ъ э м о н } – ближайшие сподвижники Акэти Мицухидэ

Ё м о д а М а с а т а к а /

М а н а с э – лекарь из Киото

С ё х а – поэт

О д а Н о б у т а д а – старший сын Нобунаги

С о т а н – купец с Кюсю

М у р а и Н а г а т о – наместник Киото

Такамацу – крепость Симидзу Мунэхару

Сакамото – крепость Акэти Мицухару

Тамба – провинция клана Акэти

Камэяма – крепость Акэти Мицухидэ

Храм Хонно – временная резиденция Нобунаги в Киото

Храм Мёкаку – временная резиденция Нобутады в Киото

КРЕПОСТЬ В ОЗЕРЕ

Двое самураев промчались через ворота крепости Окаяма; из-под копыт лошадей в воздух взметнулись тучи пыли. Никто не обратил внимания на этих всадников. Стражники у главных ворот в испуге вытянулись, тараща глаза, когда они грозно крикнули им на скаку, что привезли из Каи срочный приказ князя Нобунаги.

Хидэёси находился у себя во дворце, когда слуга доложил ему о прибытии гонцов.

– Пусть подождут в Потайной комнате, – распорядился Хидэёси.

Эта комната служила для самых секретных совещаний и переговоров. Едва гонцов проводили туда, как появился и сам Хидэёси. Когда он занял подобающее ему место, один из гонцов достал из складок кимоно письмо, завернутое в несколько слоев вощеной бумаги, и почтительно положил его перед Хидэёси. Тот вскрыл письмо и поднес его к глазам.

– Ах, как давно мне не доводилось видеть ничего, собственноручно написанного его светлостью! – не сдержавшись, воскликнул он.

Прежде чем углубиться в чтение, он почтительно прикоснулся лбом к листку. Иначе и быть не могло – ведь это письмо написал сам князь.

Закончив чтение, Хидэёси спрятал письмо в рукав кимоно и медленно произнес:

– Значит, наши войска одержали в Каи блистательную победу?

– Войско его светлости было воистину неудержимо. К тому времени, как нас послали сюда, князь Нобутада уже вошел в Суву.

– Что ж, иначе и не могло быть. Князь Нобунага, конечно, лично возглавил войско! Пребывает ли он в надлежащем настроении?

– Я слышал от участников кампании, что переход через горы напоминал увеселительную прогулку. Говорили также, что князь Нобунага намерен возвратиться прибрежной дорогой и по пути полюбоваться горой Фудзи.

Гонцы откланялись. Хидэёси сидел молча, уставившись на белых цапель, изображенных на створках ширмы. В глазах птиц были желтые крапинки, придававшие им особую выразительность, в них, казалось, читался вызов.

«Придется поручить дело Камбэю, – подумал Хидэёси. – Больше некому». Он кликнул мальчика и распорядился:

– Курода Камбэй должен быть сейчас в наружной части крепости. Пусть придет сюда. И Хатидзука Хикоэмон тоже.

Мальчик отвесил поклон и поспешил выполнять поручение. Хидэёси достал письмо и перечитал его. Это было не какое-нибудь заурядное послание, а ответ на его давний запрос. Сейчас он мог без особых затруднений сформировать войско в шестьдесят тысяч человек прямо здесь, в Окаяме. Мог… Но до сих пор еще не вторгся во вражескую провинцию Биттю, с завоевания которой давно следовало начать разгром клана Мори. На пути в Биттю имелось одно препятствие, которое ему необходимо было преодолеть – и по возможности бескровно. На границе между двумя провинциями грозно высилась крепость Такамацу – главная в цепочке из семи крепостей, образующих единую оборонительную систему.

Камбэй и Хикоэмон вошли в Потайную комнату, и у Хидэёси сразу же полегчало на душе.

– Только что поступил приказ его светлости, – начал Хидэёси. – К сожалению, он сулит вам обоим новые испытания. Вам предстоит отправиться в крепость Такамацу.

– Могу ли я испросить позволения прочесть приказ его светлости? – осведомился Камбэй.

Камбэй читал приказ с таким почтительным видом, словно внимал речам самого Нобунаги.

Послание было адресовано Симидзу Мунэхару, коменданту крепости Такамацу. Нобунага обещал в обмен на сдачу крепости пожаловать Мунэхару удел, состоящий из двух провинций – Биттю и Бинго. Он заверял, что принес клятву богам и никогда не откажется от своего обещания.

– Я хочу, чтобы вы вместе с Хикоэмоном отправились в Такамацу как можно скорее, – сказал Хидэёси Камбэю. – Я не думаю, что Мунэхару проявит несговорчивость, особенно после того, как увидит печать Нобунаги.

Хидэёси был настроен оптимистически, но оба его приверженца придерживались иной точки зрения. Неужели Хидэёси и впрямь думает, будто Мунэхару способен предать своих господ – клан Мори – только из-за того, что к нему обращается сам Нобунага? Или же Хидэёси имеет в виду что-то иное?

Чтобы добраться из Окаямы до крепости Такамацу посланцам Хидэёси потребовалось менее одного дня, тем более что ехали они верхом. Они миновали передовую линию собственной обороны и помчались на запад, к горной гряде Киби.

Здесь уже начиналась местность, принадлежащая врагу. Эти места не были похожи на те, что остались у них позади. И поля, и деревни здесь были заброшены и пустынны.

От наружной ограды крепости во дворец послали всадника с известием о прибытии Камбэя и Хикоэмона. Вскоре посланцев препроводили к главным воротам. Такамацу была типичной для равнинной полосы крепостью, возведенной вокруг дворца. По обеим сторонам дороги, ведущей к главным воротам, тянулись рисовые посевы. Земляной вал и каменные стены крепости как будто бы вырастали из рисовых полей. Поднимаясь по ступеням внутрь крепости, посланцы Хидэёси могли убедиться в толщине каменной ограды, защищающей крепость.

Несомненно, это была самая неприступная из семи пограничных крепостей. Внутри крепости было просторно и, несмотря на то, что гарнизон насчитывал две тысячи человек, тихо. Поскольку Мунэхару намеревался дать отпор наступающему противнику, в крепость нахлынули три тысячи беженцев. Именно здесь, перед главной своей твердыней, намеревался Мунэхару остановить натиск огромного восточного войска.

Камбэя с Хикоэмоном проводили в просторный зал для приемов.

– Князь Мунэхару сейчас появится, – объявил его оруженосец.

Мунэхару не заставил себя долго ждать и, войдя, скромно заявил:

– Меня зовут Симидзу Мунэхару. Как я понял, вы – посланцы от князя Хидэёси. Добро пожаловать.

Было Мунэхару на вид лет пятьдесят, его одежда отличалась той же безыскусностью, что и манеры. Он вышел к посланцам без какой-либо свиты, в сопровождении одного лишь мальчика лет одиннадцати или двенадцати, опустившегося на колени рядом со своим господином. Не будь этого мальчика и не будь сам Мунэхару препоясан мечом, он вполне мог бы сойти за деревенского старосту.

Камбэй в свою очередь демонстрировал этому почтенному, не отягощающему себя этикетом воину верх учтивости.

– Какое счастье познакомиться с вами. Меня зовут Курода Камбэй.

После того как представился и Хикоэмон, Мунэхару дружелюбно кивнул обоим. Посланцы тоже оттаяли, искренне надеясь, что с этим человеком у них не возникнет особых затруднений.

– Хикоэмон, – сказал Камбэй, – будь так любезен, сообщи господину Мунэхару о послании его светлости.

Хотя начать переговоры по протоколу следовало тому из послов, кто был старше по рангу, Камбэй рассудил, что более пожилой и весьма обходительный Хикоэмон сделает это лучше него.

– Позвольте мне, господин, объяснить вам задачу нашей миссии. Князь Хидэёси повелел говорить с вами начистоту, и я не могу ослушаться его приказа. Князю хотелось бы по возможности избежать бесцельного кровопролития. Думаю, вы отдаете себе отчет в том, как развиваются события в западных провинциях. Если говорить о численности войска, то нам не составит труда собрать сто пятьдесят тысяч воинов, тогда как клан Мори может рассчитывать всего на сорок пять, самое большее – пятьдесят тысяч воинов. Кроме того, мы разбили или вывели из игры всех союзников Мори – и клан Уэсуги из Этиго, и клан Такэда из Каи, и монахов-воинов с горы Хиэй и из Хонгандзи, и даже самого сёгуна. Так какой же смысл клану Мори вступать с нами в безнадежную схватку и превращать цветущий запад в выжженную пустыню?

С другой стороны, – продолжал Хикоэмон, – князь Нобунага находится в милости у императора, а также пользуется любовью и уважением всего народа. Страна наконец поднимается из руин междуусобицы и приветствует лучезарное утро мира. Князя Нобунагу глубоко огорчает ваша готовность, поддержанная многими прекрасными людьми, состоящими у вас на службе, сражаться и умирать. Он хочет еще раз попытаться найти выход из этого положения, избежать бессмысленных жертв.

Взяв в руки послание Нобунаги и письмо Хидэёси, заговорил Камбэй:

– Мне не хочется рассуждать о преимуществах и о недостатках того или иного вашего решения. Вместо этого я хочу предъявить нечто, наглядно доказывающее добрые намерения князя Нобунаги, равно как и князя Хидэёси. Оба они умеют ценить истинных воинов. И вот подписанный и скрепленный княжеской печатью указ, в котором вам обещаны провинции Биттю и Бинго.

Мунэхару почтительно поклонился, но послание в руки не взял. Он сказал, обращаясь к Камбэю:

– Ваши оценки для меня чересчур лестны, незаслуженно высока и предложенная награда. Не знаю уж, что и ответить и как велит в таких случаях отвечать этикет. Клан Мори платит мне жалованье всего в семь тысяч коку риса, и сам я всего-навсего деревенский самурай на пороге старости.

Однако Мунэхару не сказал, что принимает предложение. В разговоре возникла заминка. Посланцы томились, не зная, что предпринять. Они попытались уговорить князя. Но на все их доводы Мунэхару очень вежливо повторял:

– Это для меня чересчур большая честь.

Ни красноречие Хикоэмона, ни мудрость Камбэя не смогли переубедить этого человека. Посланцы, однако же, были преисполнены решимости добиться своего. И вот они предприняли последнюю попытку.

– Мы уже сказали вам все, что намеревались и могли сказать, – произнес Камбэй. – Но если у вас есть какие-то дополнительные условия или особые пожелания, которые вам хотелось бы присовокупить к нашему возможному соглашению, мы будем рады выслушать их и незамедлительно дадим знать об этом обоим нашим князьям. Но только, пожалуйста, говорите начистоту.

– Начистоту? – Мунэхару произнес это вполголоса, словно размышляя вслух. Затем в упор посмотрел на посланцев. – Хорошо, хотя я и не уверен, что вам понравится то, что вы сейчас услышите. Я надеюсь, что до конца своих дней не сойду с верного пути. Таково мое главное жизненное правило. Клан Мори ничуть не менее, хотя и не более, предан императору, чем князь Нобунага. Я лишь маленький недостойный человек, но я все же – приверженец клана Мори и, хотя веду здесь праздную жизнь, уже на протяжении многих лет состою на жалованье у Мори. Более того, весь мой род осыпан милостями Мори. А сейчас, в тревожные времена, мне даже доверили охранять границу. Вот что я скажу вам: даже если бы я польстился на щедрые посулы и, приняв это великодушное предложение князя Нобунаги, стал князем двух провинций, я не был бы так счастлив, как счастлив сейчас. Если бы я предал клан, которому служу, как бы я выглядел в глазах всего мира! И мои родичи, и мои приверженцы назвали бы меня предателем и лицемером, если бы я сам попрал то, чему учил их на протяжении всей своей жизни. – Он горько рассмеялся. – Поэтому передайте князю Хидэёси, что я ценю его доброту и щедрость, но… он должен меня понять.

Сокрушенно покачав головой, Камбэй сказал:

– Увы, я вижу, мне вас не переубедить. Хикоэмон, нам пора.

Хикоэмон также был огорчен постигшей их неудачей, но он с самого начала не надеялся на успех. Как, впрочем, и Камбэй. В глубине души оба они знали, что Мунэхару купить нельзя.

– На дорогах ночью опасно. Почему бы вам не переночевать в крепости? А в путь отправитесь пораньше утром, – предложил Мунэхару.

Это не было простой учтивостью. Посланцы знали, что он человек радушный и добросердечный. Он был врагом, но в достоинствах отказать ему было нельзя.

– Нет. Князь Хидэёси с великим нетерпением ждет вашего ответа.

Посланцы попросили снабдить их факелами и отправились в путь. Во избежание всяких случайностей военного времени Мунэхару велел троим воинам проводить их до самой передовой линии.

Камбэй и Хикоэмон скакали назад без передышки. По возвращении в Окаяму они сразу же отправились к Хидэёси. Их доклад был краток и недвусмыслен:

– Мунэхару отказывается сдаться. Его решение твердо и окончательно, дальнейшие переговоры не имеют смысла.

Хидэёси не выказал удивления. Он отпустил посланцев отдыхать, а затем явиться на военный совет. Совет состоялся в тот же день, на нем присутствовали оба посланца и другие военачальники.

Камбэй по карте показал расположение семи вражеских крепостей и подробно охарактеризовал их. Хидэёси отвел глаза от карты и потянулся, как будто внезапно почувствовал сильную усталость. Только что ему доставили весть о победе Нобунаги в Каи. Сопоставляя легкость побед, одерживаемых Нобунагой, с трудностями, на которые повсюду наталкивается он сам, Хидэёси истово надеялся, что отныне и у него дела пойдут лучше. Перед советом он написал Нобунаге поздравительное послание, в котором упомянул, в частности, и о собственных стратегических замыслах в связи с провалом попытки перетянуть на свою сторону Симидзу Мунэхару.

В середине третьего месяца двадцатитысячное войско, до той поры стоявшее в Химэдзи, вступило в Окаяму. Клан Укита предоставил еще десять тысяч воинов. Собрав под своими знаменами тридцатитысячную армию, Хидэёси выступил в поход на провинцию Биттю. Проделав путь всего в один ри, он устроил привал и выслал передовые дозоры. Пройдя еще два ри, опять устроил привал и выслал дозоры. Каждому воину Хидэёси было известно о блистательных и молниеносных победах, одержанных Нобунагой, поэтому многие роптали по поводу медлительности своего военачальника. Некоторые вообще считали, что Такамацу и малые крепости можно взять молниеносной атакой с ходу.