Текст книги "Честь самурая"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 83 страниц)

– Да, пир на славу, – сказал один из гостей. – А какие удивительные истории!

– Напился и наелся до отвала. Поздно уже, пора домой, – сказал другой.

– Я тоже.

Гости принялись откланиваться, застолье подходило к концу.

– Вот и хорошо, – пробормотал слуга. – Гостям истории о Китае, может, и забавны, да мы-то слушаем их круглый год.

Полусонные слуги и работники – и среди них Хиёси – лениво взялись за уборку. Наконец погасли лампы в главной кухне, в гостиной и в комнатах Сутэдзиро и Офуку. А ворота в глинобитной стене вокруг дома надежно закрыты на засов. Жилища зажиточных самураев и купцов обычно окружались глинобитной стеной или рвом с водой, за которым возвышалось несколько укреплений наподобие небольших бастионов. Ночами и горожане, и жители сельской местности не чувствовали себя в безопасности. Дома стали укреплять со времени больших смут прошлого века, и все уже привыкли к защитным стенам и рвам.

Спать ложились с заходом солнца. Работники, единственной отрадой для которых был сон, спали безмятежно, как котята. Хиёси лежал в комнате для работников в углу, под тонкой соломенной циновкой, голова его покоилась на деревянном изголовье. Он выслушал сегодня рассказы хозяина о великой стране Мин, но, в отличие от других работников, получил огромное удовольствие. Он так разволновался, что ворочался без сна, словно в горячке.

«Что это?» – насторожился он вдруг. Хиёси напряг слух. Ему показалось, что во дворе хрустнула ветка на дереве, а мгновением раньше прозвучали приглушенные человеческие шаги. Хиёси встал и, пройдя через кухню, вышел из дому. Стояла ясная и холодная ночь, вода в большом чане замерзла, и длинные сосульки свисали с деревянных решеток на окнах. Оглядевшись, Хиёси увидел, что по большому дереву во дворе карабкается человек. Значит, ветка, треск которой он слышал, сломалась под ногой незнакомца. Хиёси наблюдал за странным поведением ночного гостя. У него был фонарик, крохотный, как светлячок. «Запальный шнур?» – подумал Хиёси. Язычок пламени то разгорался, то гас, разбрасывая искры. Похоже, незнакомец подавал сигналы кому-то за стеной.

«Спускается», – подумал Хиёси и притаился, как ласка, в густой тени. Мужчина, спрыгнув с дерева, широким шагом направился в глубь двора. Хиёси крадучись двинулся следом.

– Ага! Так ведь он был сегодня в гостях! – пробормотал Хиёси, не веря собственным глазам. Этот гость представился хозяевам как Ватанабэ Тэндзо; хозяйка сама подала ему чай, и он до глубокой ночи увлеченно слушал рассказы Сутэдзиро. Все гости давно разошлись, а где же прятался Тэндзо? Зачем? Теперь он был одет не так, как на торжестве. На нем были соломенные сандалии, штанины хакама подвернуты, на поясе большой тяжелый меч. Тэндзо по-ястребиному хищно озирался по сторонам. Ясно, что он собирается кого-то убить.

Не успел Тэндзо подойти к воротам, как люди, поджидавшие его снаружи, навалились на створки.

– Подождите! Сейчас отопру! Тише!

«Неужели разбойничий налет? Предводитель банды сигналил фонариком сообщникам. Сейчас они налетят на дом, как саранча», – думал Хиёси, затаившись в глубокой тени. Разбойники! Кровь его вскипела, и, сам того не осознавая, он был готов пожертвовать жизнью, лишь бы спасти хозяина и его добро. Последующие его поступки были совершенно безрассудными.

– Эй, ты! – окликнул Хиёси разбойника, отчаянно шагнув из тени.

Он оказался за спиной у Тэндзо в тот момент, когда тот почти открыл ворота. Тэндзо вздрогнул, не предполагая, что имеет дело с пятнадцатилетним разносчиком из гончарной лавки. Обернувшись, он испытал не страх, а изумление при виде мальчишки со странным выражением на обезьяньем лице. Тэндзо окинул его тяжелым взглядом.

– Ты кто такой? – недоуменно спросил он.

Хиёси начисто забыл о грозившей ему опасности. Он строго и смело смотрел на незваного гостя.

– Скажи-ка лучше, как ты сам здесь оказался!

– Что?

Тэндзо растерялся. «Может, мальчишка – полоумный», – подумал он. Ярость и презрение взрослого, зрелого мужа, написанные на мальчишеском лице Хиёси, окончательно его смутили. Разбойник невольно отвел взгляд.

– Мы – ронины, вольные самураи из Микурии. Поднимешь шум, и я прикончу тебя на месте, хотя мы здесь не для того, чтобы убивать детей. Убирайся! Марш в амбар! – Он недвусмысленно прикоснулся к рукоятке длинного меча.

Но Хиёси лишь ухмыльнулся, сверкнув всеми своими белыми зубами.

– Выходит, ты разбойник? Придется тебе убраться ко всем чертям!

– Рехнулся! Пошел вон!

– Я-то уйду, но если ты откроешь ворота, ни один из вас не останется в живых.

– О чем это ты?

– Не знаешь! Никто не знает! Только я знаю!

– Слушай, ты соображаешь, что ты не в своем уме?

– Вот именно. Это у тебя с головой не в порядке, раз ты решился напасть на этот дом.

Люди Тэндзо нетерпеливо забарабанили по воротам.

– Эй! Что случилось?

– Погодите-ка минутку! – отозвался Тэндзо и вновь обратился к Хиёси: – Говоришь, нас всех убьют, если мы войдем в дом. С какой стати я должен тебе верить?

– Это сущая правда.

– Если ты меня дурачишь, я отрублю тебе голову. Выкладывай, что у тебя на уме!

– Задаром не выложу. Придется дать мне кое-что взамен.

– Вот как?

Тэндзо сердился на себя за малодушие, но что-то настораживало его в словах мальчика. Небо посветлело, но усадьба гончара, обнесенная стеной, была погружена во тьму.

– Чего же ты хочешь? – раздраженно спросил Тэндзо.

– Хочу стать членом вашей шайки.

– Хочешь к нам?

– Именно так.

– А сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Почему ты хочешь стать вором?

– Хозяин издевается надо мной. Все бранят меня и обзывают Обезьяной, проходу не дают. Лучше стать разбойником, чтобы за все с ними рассчитаться.

– Хорошо, согласен, но прежде докажи, что говоришь правду. Ну а теперь растолкуй свои угрозы.

– Что вас всех убьют?

– Да.

– Пожалуйста. Твой замысел сорвался. Вечером ты проник в дом под видом гостя.

– Ну и что?

– Тебя узнали.

– Не выдумывай!

– Как знаешь, но хозяин знал о тебе всю правду. Поздно вечером по его приказу я отправился в дом Като на Ябуяму и сообщил ему, что нынешней ночью на нас могут напасть, и попросил помощи.

– Като с горы Ябуяма… Это, должно быть, соратник Оды по имени Като Дандзё.

– Като и мой хозяин – родичи, поэтому Като собрал дюжину соседних самураев, и все они под видом гостей пришли на праздник. Сейчас они в доме и ждут твоего налета. Честное слово!

По бледности, залившей лицо Тэндзо, Хиёси понял, что разбойник поверил ему.

– Вот как? – произнес Тэндзо. – Где они сейчас, что делают?

– Сперва сидели за столом, пили сакэ и ждали, потом, решив, что для налета уже слишком поздно, улеглись спать. А меня в такую стужу оставили дожидаться твоего появления.

Тэндзо набросился на Хиёси.

– Убью, если пикнешь! – зашипел он, зажав рот Хиёси огромной ладонью.

Хиёси удалось на мгновение высвободиться и произнести:

– Господин, ты только что обещал мне совсем другое! Кричать я не буду. Убери руку! – Хиёси вцепился ногтями в жесткую ладонь Тэндзо.

Тэндзо покачал головой:

– Ничего не поделаешь. Я действительно Ватанабэ Тэндзо из Микурии. По-твоему, в доме ждут моего налета, но я все равно не могу уйти отсюда с пустыми руками. Мои люди не простят мне этого.

– Но послушай…

– Что еще?

– Я могу вынести из дома все, что прикажешь.

– Ты?

– Только так и надо поступить. Ты получишь свое, не убивая людей и не рискуя самому расстаться с жизнью.

– Ты серьезно? – Пальцы Тэндзо сомкнулись на горле Хиёси.

Разбойники, встревоженные и испуганные, громким шепотом призывали своего вожака и скреблись в створки ворот.

– Эй, Тэндзо, ты там живой?

– Что вам?

– Почему не отпираешь?

Тэндзо, приподняв засов, прошептал в щель:

– Кое-что не заладилось, немного потерпите. Не стойте всей оравой, разойдитесь и спрячьтесь!

Выслушав, чем желал завладеть Тэндзо, Хиёси прокрался в дом с черного хода. Только он заметил, что в комнате Сутэдзиро горит светильник.

– Хозяин! – позвал Хиёси, подойдя к его комнате со стороны веранды.

Ответа не последовало, но он чувствовал, что и гончар, и его жена не спят.

– Хозяйка!

– Кто там? – отозвалась госпожа Сутэдзиро дрожащим голосом.

Они только что проснулись, разбуженные шумом и голосами у ворот. Оба оцепенели от страха. Хиёси отодвинул сёдзи и на коленях проскользнул в комнату. Сутэдзиро и его жена уставились на него широко раскрытыми глазами.

– Разбойники! И их тьма-тьмущая за воротами, – произнес Хиёси.

Сутэдзиро с женой тяжело вздохнули, словно утратив дар речи.

– Беда, если они сюда ворвутся. Они свяжут вас обоих, убьют или искалечат много народу. Я кое-что придумал, их вожак ждет вашего ответа.

Хиёси пересказал им разговор с разбойником.

– Хозяин, лучше отдайте им все, что они хотят. Я передам вещи Тэндзо, и он уберется прочь.

– Хиёси, что ему нужно? – спросил гончар, помолчав немного.

– Чайник работы Акаэ.

– Что?

– Сказал, что уйдет, если получит чайник. Пустяк ведь! Отдайте его! Я все сам придумал, – гордо добавил Хиёси. – Я притворюсь, будто сам украл его для разбойника.

Отчаяние и страх исказили лица Сутэдзиро и его жены, и мальчик принялся их уговаривать:

– Тот самый, что достали вчера для чайной церемонии из шкафа? Этот, верно? Разбойник спятил, раз приказал мне принести такую ерунду!

Хиёси упивался собственной изобретательностью.

Госпожа Сутэдзиро сидела, словно окаменев. С тяжелым вздохом ее муж произнес:

– Какое несчастье! – и умолк, предавшись невеселым мыслям.

– Хозяин, стоит ли так расстраиваться? Чайник как чайник, зато никакого кровопролития!

– Это не простой чайник. Даже в стране Мин есть всего несколько вещиц вроде этой. Мне стоило немалых трудов вывезти его из Китая. Это ведь и память о моем учителе Сёндзуе.

– В гончарных лавках Сакаи, – добавила хозяйка, – за него дадут больше тысячи золотых.

Налет, однако, страшил их. Если не отдать чайник, начнется резня, потом спалят дотла и дом, и мастерские. И не такое случалось в эти страшные времена!

Размышлять было некогда. Сутэдзиро, казалось, не в силах расстаться с драгоценной вещью, но благоразумие взяло верх, и он произнес:

– Придется покориться судьбе. – Он вынул из лаковой шкатулки ключи от кладовой и швырнул их под ноги Хиёси: – Отнеси ему! – Потрясенный случившимся, Сутэдзиро не мог выдавить из себя благодарности Хиёси, оценив изобретательность пятнадцатилетнего мальчика.

Хиёси принес из кладовой деревянный ящичек с чайником. Положив ключи в ладонь хозяина, он сказал:

– Вам, наверное, лучше погасить светильник и лечь спать. Будьте спокойны!

Получив чайник, разбойник Тэндзо словно не верил своим глазам. Открыв ящичек, он тщательно осмотрел добычу.

– Тот самый, – произнес он, и суровое выражение на его лице смягчилось.

– А теперь поскорее уводи отсюда своих людей! Пока я искал эту штуку в стенном шкафу, мне пришлось зажечь свечу. Като и его самураи наверняка проснулись и вот-вот пойдут дозором по саду.

Тэндзо рванулся к воротам.

– В любое время разыщешь меня в Микурии. Я беру тебя! – С этими словами он растворился во тьме.

Ужасная ночь миновала.

Наступил полдень следующего дня. Шла первая неделя Нового года, и гости бесконечной вереницей тянулись в главный дом. В усадьбе гончара царило непривычное уныние. Сутэдзиро был мрачен и немногословен, а его приветливая жена вовсе не показывалась.

Офуку сел у изголовья матери. Она не оправилась от недавнего кошмара и лежала в постели. Лицо ее было смертельно бледным.

– Мама, я только что говорил с отцом. Надеюсь, все уладится.

– Правда? А что он сказал?

– Сначала он сомневался, но когда я рассказал ему о том, как Хиёси напал на меня на заднем дворе, грозя позвать на подмогу разбойников из Микурии, отец задумался.

– Он его выгонит?

– Нет. Сказал, что Обезьяна подает серьезные надежды. Я поинтересовался, уж не хочет ли отец вырастить подручного с большой дороги.

– Мне никогда не нравилось, как Хиёси смотрит на тебя.

– Я и об этом сказал отцу. В конце концов он порешил, что Обезьяну придется уволить, если с ним никто не уживается. Сделать это непросто, потому что он отвечает перед Като с Ябуямы за этого негодника. Он рассудил, что лучше всего выгнать его, воспользовавшись безобидным поводом.

– Хорошо. Противно, что этот мальчишка с обезьяньим лицом у нас работает. Чем он сейчас занимается?

– Укладывает товар в лавке. Позвать его к тебе?

– Пожалуйста, не надо. Отвратительно смотреть на него. Теперь, когда твой отец дал согласие на увольнение, может, прямо сейчас объявишь ему хозяйскую волю и отправишь его восвояси?

– Хорошо, – неуверенно сказал Офуку. – А его жалованье?

– Мы заранее не уговаривались о деньгах. Работник он никудышный, но мы кормили и одевали его, хотя он не заслужил и этого. Ну ладно, оставь ему одежду, которая сейчас на нем, и выдай две мерки соли.

Офуку боялся с глазу на глаз объявлять Хиёси такое решение, поэтому взял с собой одного из приказчиков. Придя в лавку, он застал Хиёси одного. Облепленный соломой с головы до ног, он упаковывал товар.

– Ну? Зачем явился? – бодро произнес Хиёси.

Он решил особенно не распространяться о ночном происшествии, но чрезвычайно гордился собой, втайне рассчитывая на хозяйскую похвалу.

Офуку, пришедший в сопровождении того самого крепкого приказчика, который особенно зло издевался над Хиёси, неожиданно заявил:

– Собирайся, Обезьяна!

– Куда? – Удивленный Хиёси даже не понял, о чем идет речь.

– Домой. У тебя ведь есть свой дом, верно?

– Верно, но…

– Ты уволен с сегодняшнего дня. Одежду можешь оставить себе.

– Поблагодари хозяйку за доброту! – Приказчик протянул Хиёси две мерки соли и узелок с одеждой. – Прощаться с господами тебе не обязательно, можешь немедленно убираться.

Потрясенный Хиёси почувствовал, как краска заливает ему лицо. Гнев, вспыхнувший в его взоре, испугал Офуку. Он отступил на шаг, принял из рук приказчика соль и одежду и, опустив их наземь, быстро пошел прочь. Ярость во взгляде Хиёси не оставляла сомнений в том, что он мог броситься вдогонку за молодым господином. На самом деле сейчас Хиёси не видел ничего – глаза его застилали слезы. Ему вспомнилось заплаканное лицо матери, когда она предупреждала его, что не посмеет взглянуть никому в глаза, если сына еще раз откуда-нибудь выгонят, что он навлечет позор на голову мужа своей тетки. Представив себе ее лицо и изнуренную нищетой фигуру, Хиёси проглотил слезы. Какое-то время он простоял неподвижно, не зная, что теперь делать. Ярость бушевала у него в груди.

– Обезьяна! – окликнул его один из работников. – Что случилось? Опять поругались, что ли? Он тебя выгнал? Тебе всего пятнадцать – тебя повсюду хотя бы накормят. Не хлюпай носом и веди себя как мужчина.

Не отрываясь от дела, работники принялись потешаться над Хиёси. Их смех и подначки звенели у него в ушах, но он твердо решил, что не расплачется на глазах у всех.

– Кто это распускает нюни? Просто мне опротивела эта жалкая лавчонка. Теперь я поступлю на службу к самураю!

Забросив узелок за спину, Хиёси привязал к бамбуковой палке мешок с солью и перекинул ее через плечо. Вид у него был бравый.

– Идет на службу к самураю! – потешались работники. – Хорошее дело!

Никто из них не питал особой злобы к Хиёси, но и жалеть его они не собирались. Хиёси, едва очутившись по другую сторону глиняной стены, почувствовал, как душа его наполняется синевой небосвода. Он ощутил себя отпущенным на волю.

Осенью прошлого года Като Дандзё участвовал в битве при Адзукидзаке. Сгорая от нетерпения отличиться, он в одиночку врезался в гущу воинов Имагавы и был тяжело ранен. Ему пришлось отправиться домой на поправку. В последнее время он только отсыпался в Ябуяме. К зиме похолодало, и колотая рана в животе начала нестерпимо болеть. Он стонал день и ночь напролет.

Оэцу заботливо ухаживала за мужем. Сейчас она стирала его испачканное гноем исподнее в ручье рядом с домом. Она услышала, как кто-то вдалеке беззаботно распевает веселую песню.

Она встревоженно огляделась по сторонам. Дом их располагался на полпути к вершине горы Комёдзи, но из-за глинобитной стены виднелась дорога, вьющаяся у подножия горы, а за ней – поля Накамуры, река Сёнаи и широкая долина Овари.

Было очень холодно. Новогоднее солнце клонилось к закату, возвещая об окончании еще одного зимнего дня. Громкий и веселый голос, похоже, принадлежал человеку, которому еще не выпало испытать ни превратностей судьбы, ни человеческого страдания. Путник пел песню, популярную в конце прошлого века, но здесь, в Овари, молодые крестьянки обычно напевали ее за прялкой.

«Да уж не Хиёси ли?» – подумала Оэцу, когда путник подошел к подножию холма. Узелок с одеждой болтался у него за спиной, а с перекинутой через плечо бамбуковой палки свисал какой-то мешок. Она изумилась, как возмужал племянник, но, пожалуй, еще больше ее удивила его прежняя мальчишеская беззаботность.

– Тетушка! Что вы тут делаете?

Хиёси кивком поприветствовал Оэцу. Песня его совпадала с ритмом шагов, а безыскусный голос обратил приветствие в шутку. Оэцу не улыбнулась, она, казалось, совсем забыла, что такое смех.

– Как ты тут оказался? Несешь весточку монахам Комёдзи?

Хиёси почесал в затылке:

– Гончар меня уволил. Я подумал, что следует известить об этом дядюшку.

– Как, опять? – Оэцу нахмурилась. – Тебя выгнали, и ты посмел явиться к нам?

Хиёси хотел было рассказать тетке всю правду, но решил попусту не тратить слов. Он спросил дружелюбным тоном:

– А дядюшка дома? Не позволишь ли мне побеседовать с ним?

– Ни в коем случае! Его ранили в бою. Мы не знаем, доживет ли он до завтра или даже до сегодняшнего вечера. Не смей приближаться к нему! – Она говорила решительно. – Мне очень жаль сестру, что у нее такой сын.

Печальная новость расстроила Хиёси.

– Я только хотел попросить дядюшку об одной услуге, но сейчас, похоже, не стоит, а?

– Что еще?

– Я подумал, не поможет ли он мне поступить на службу к какому-нибудь самураю.

– Ну и ну! Да сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Пятнадцать, а все как дитя малое!

– Потому мне и скучно работать у ремесленников. Надоело! Тетушка, а ты не слышала, нет ли у кого-нибудь места?

– Да откуда ж мне знать об этом? – Оэцу укоризненно сверкнула на него глазами. – На службу к самураю не берут людей, нарушающих семейные традиции. Да и какая польза от сорванца и пройдохи вроде тебя?

В это мгновение к ним подбежала служанка Оэцу:

– Госпожа, скорее! Вашему мужу опять плохо!

Не сказав ни слова, Оэцу бросилась домой. Хиёси принялся разглядывать темные тучи над Овари и Мино. Вскоре он прошел через ворота во двор и направился в сторону кухни. Больше всего на свете ему хотелось отправиться домой, в Накамуру, и повидаться с матерью, но его удерживала мысль об отчиме, который внушил пасынку, что забор вокруг их дома порос колючками. Хиёси решил, что прежде всего он обязан найти работу. Он пришел сюда, собираясь гордо поведать своему благодетелю всю правду, но теперь, когда Като Дандзё оказался в таком тяжелом состоянии, Хиёси не знал, что предпринять. Его вдобавок мучил голод. Он размышлял, где найти ночлег, и вдруг почувствовал, как что-то мягкое приникло к его ноге. Это был котенок. Хиёси взял его на руки и уселся у входа в кухню. Закатное солнце освещало их холодными лучами.

– Ты ведь тоже голоден? – спросил он у котенка.

Тот дрожал, и Хиёси прижал его к груди. Ощутив живое тепло, котенок благодарно лизнул щеку Хиёси.

– Кис-кис, – пробормотал он и отвернулся.

Хиёси недолюбливал кошек, но котенок был единственным живым существом, которое сегодня обратило на него внимание.

Хиёси внезапно насторожился, зрачки котенка расширились от испуга. Из комнаты, прилегавшей к веранде, донесся отчаянный крик мужчины, терзаемого болью. В кухню прошла Оэцу со слезами на глазах. Она вытирала их рукавом, готовя на очаге какое-то снадобье.

– Тетушка, – вкрадчиво произнес Хиёси, поглаживая котенка, – малыш голоден и очень замерз. Он умрет, если вы не покормите его.

О своем пустом желудке он промолчал, но разжалобить Оэцу не удалось.

– Ты все еще здесь? Скоро ночь, и я не позволю тебе остаться у нас в доме.

Она закрыла лицо рукавом, чтобы племянник не видел ее слез. Молодая жена самурая, красивая и счастливая года три назад, поникла, как цветок под дождем. Хиёси, держа котенка в руках, думал об ужине и постели, близких и недостижимых. И, внимательно посмотрев на Оэцу, Хиёси заметил в ее внешности странную перемену.

– Тетушка! У вас живот! Вы ждете ребенка?

Оэцу резко вскинула голову, словно ее хлестнули по щеке. Неожиданный вопрос смутил ее.

– Неразумное дитя! Неприлично задавать такие вопросы! Какой ты невежа! Живо ступай домой, пока совсем не стемнело! В Накамуру или куда хочешь! Мне нет дела до тебя. – Задохнувшись от гнева, Оэцу скрылась в глубине дома.

– Что ж, и пойду, – пробормотал Хиёси, готовый уйти, но котенку не хотелось покидать насиженное местечко.

Служанка принесла немного холодного супа и рис, показала миску котенку и поманила его в кухню. Котенок, мгновенно спрыгнув с рук Хиёси, устремился к еде. Хиёси почувствовал, как рот наполняется голодной слюной, но его кормить здесь не намеревались.

Хиёси решил идти домой. У ворот его окликнули.

– Кто там? – раздался голос из комнаты, где лежал больной.

Хиёси поспешил ответить Дандзё и сразу выложил, что его выгнали из гончарной лавки.

– Оэцу, открой дверь!

Оэцу возражала, говоря, что муж непременно простудится на сквозняке и тогда раны его заноют еще сильнее. Она не подпускала Хиёси к комнате Дандзё, пока тот не впал в ярость.

– Дура! – закричал он. – Какая разница, проживу я десять дней или двадцать? Сказано, отпирай!

Заплакав, Оэцу выполнила приказ мужа.

– Ты его только расстроишь. Поздоровайся и ступай прочь, – сказала она Хиёси.

Хиёси просунул голову в комнату больного и поклонился. Дандзё полулежал в постели.

– Хиёси, тебя и оттуда выгнали?

– Да, господин.

– М-да. Вот и хорошо!

– Что? – Хиёси озадаченно взглянул на Дандзё.

– Нет позора в том, что тебя выгнали, если только ты сам не предал хозяина или не проявил неблагодарность.

– Понятно.

– Вы ведь и сами были раньше самураями. Слышишь, Хиёси, самураями!

– Да, господин.

– Самурай не служит за мерку риса, он не раб своего желудка. Он живет во имя своего призвания, во имя служения долгу. Пища – лишь дополнительное благо, ниспосланное Небом. Не становись одним из тех, кто готов на все за жалкую чашку риса.

Время близилось к полуночи.

Котику уродился хворым, плохо спал и без умолку плакал. Он лежал на соломенном матрасе и то и дело криком звал мать.

– Не выходи на улицу, там очень холодно, – сказала Оцуми матери. – Ложись спать.

– Отец ведь еще не вернулся.

Онака вместе с Оцуми устроилась у очага, взявшись за рукоделие.

– Куда он запропастился? Верно, опять не придет ночевать!

– Что ж, сегодня Новый год.

– Никто в нашем доме не отпраздновал его хотя бы кусочком просяной лепешки. И стужа невыносимая. Трудимся не покладая рук, а жизнь беспросветная.

– У мужчин свои радости.

– Мы называем его хозяином, а он что? Знай себе пьет сакэ, потом еще и тебя попрекает. С ума сойти можно.

Оцуми ступила в тот возраст, когда пора подумывать о замужестве, но она не могла оставить мать. Задавленная нищетой, девушка не смела мечтать о румянах и белилах, не говоря уже о новогоднем наряде.

– Пожалуйста, не осуждай его, – расплакавшись, сказала Онака. – Отец твой неудачник, зато Хиёси когда-нибудь выбьется в люди. Мы удачно выдадим тебя замуж, будешь счастлива, не то что я.

– Нет, мама, я не хочу замуж. Я всегда буду с тобой.

– Женщина не должна влачить жалкое существование, как мы с тобой. Я скрыла от Тикуами, что мы припрятали связку монет из той суммы, которую выплатил Яэмону его господин за увечье. Эти деньги пойдут тебе на свадьбу. Я прикопила достаточно шелка, чтобы сшить тебе кимоно.

– Мама, кажется, кто-то идет.

– Отец? – Онака выглянула в окно.

– Нет.

– Кто тогда?

– Не знаю. Не волнуйся! – сказала Оцуми, не выдав тревоги.

– Мама, ты дома? – позвал Хиёси из темноты.

Он вошел в прихожую, но не торопился в комнату с очагом.

– Хиёси?

– Он самый.

– Так поздно!

– Меня выгнали.

– Выгнали?

– Прости, мама. Пожалуйста, прости. – Он едва сдерживал слезы.

Онака и Оцуми бросились его обнимать.

– Ничего не поделаешь, – сказала Онака. – Проходи!

– Мне надо идти. Останься я в этом доме хотя бы на ночь, еще труднее будет расставаться с вами.

Онаке не хотелось, чтобы сын жил в их убогом доме, но ее терзала мысль о том, что он уйдет в глухую ночь.

– Куда ты собрался?

– Не знаю пока. Теперь я поступлю на службу к самураю и позабочусь о вас.

– К самураю? – прошептала Онака.

– Ты всегда возражала против того, чтобы я стал самураем, но я мечтаю стать им. И дядя Дандзё согласен. Он говорит, что мне уже пора подумать о будущем.

– Тебе придется посоветоваться с отчимом.

– Не желаю видеть его, – покачал головой Хиёси. – На ближайшие десять лет забудь обо мне. Сестренка, жаль, что тебе придется подождать с замужеством, но наберись терпения. Ладно? Я стану великим человеком и разодену нашу мать в шелка, а тебе куплю на свадьбу атласный пояс с узорами.

Женщины расплакались, поняв, что Хиёси уже рассуждает, как взрослый. Их чувства изливались в бурном потоке слез, способном, казалось, поглотить их и унести в пучину моря.

– Мама, вот две мерки соли, их дал мне гончар. Это все, что я заработал за два года. Сестренка, отнеси мешок на кухню.

– Спасибо, – сказала Онака с поклоном. – Соль – твой первый заработок.

Хиёси радовался, видя счастливое лицо матери. Он поклялся, что в будущем сделает ее еще счастливее. Так тому и быть! «Это – соль моей семьи, – подумал Хиёси. – Нет, не только моей семьи. Соль всей деревни. Или нет – всей Поднебесной».

– Я теперь, верно, не скоро вернусь, – сказал Хиёси, отступая к двери и не сводя глаз с Онаки и Оцуми.

– Подожди, Хиёси! Подожди! – Оцуми кинулась к брату. Затем она обратилась к матери: – Ты говорила о связке монет. Мне не нужны эти деньги. Я не собираюсь замуж. Пожалуйста, отдай их Хиёси.

Утерев слезы рукавом, Онака достала из укромного места связку монет и протянула ее сыну. Хиёси поглядел на деньги.

– Они не нужны мне. Оставьте их себе, – сказал он.

Оцуми, исполненная сострадания к младшему брату, спросила:

– Как же ты сможешь обойтись вдали от дома без денег?

– Мне не надо денег. Мама, не дашь ли ты мне отцовский меч? Тот, который выковал себе дедушка?

Онака покачнулась, словно от удара в грудь.

– Деньги помогут тебе остаться в живых. Умоляю, не проси меч! – воскликнула она.

– Ты ведь по-прежнему хранишь его?

– Ах нет… – Онаке пришлось признаться, что Тикуами давным-давно пропил фамильный меч.

– Ладно. У нас есть еще ржавый меч в амбаре, верно? Он цел?

– Ну… Если он пригодится тебе…

– Можно я возьму его?

Хиёси щадил материнские чувства, но должен был настоять на своем. Он вспомнил, как страстно ему хотелось заполучить эту ржавую железку в шестилетнем возрасте, как тогда плакала и негодовала мать. Теперь она вынуждена смириться с мыслью о том, что сын станет самураем, хотя она всегда молилась, чтобы эта участь миновала Хиёси.

– Возьми. Хиёси, прошу, никогда не вступай в поединок с другими людьми. Никогда не доставай его из ножен. Оцуми, пожалуйста, принеси меч.

– Я сам принесу.

Хиёси кинулся в амбар. Он снял меч с балки, на которой тот висел. Укрепив оружие на боку, он вновь вспомнил, как рыдал шестилетним ребенком, требуя у матери меч. В это мгновение он впервые ощутил, что стал взрослым.

– Хиёси, мать зовет, – сказала Оцуми, заглядывая в амбар.

Онака зажгла свечу перед домашним алтарем, положила на деревянное блюдо несколько просяных зерен и щепотку соли, из той, что принес Хиёси, и принялась молиться. Хиёси вернулся, и мать, велев ему присесть, достала из алтаря острое лезвие.

– Зачем это? – удивленно спросил Хиёси.

– Устраиваю тебе церемонию совершеннолетия. Мы не можем соблюсти ритуал, как положено, но все же отпразднуем это событие.

Она выбрила сыну волосы надо лбом, затем размягчила в воде несколько соломинок и завязала волосы в пучок на затылке. Хиёси навсегда запомнил эту церемонию. Он с печалью ощущал на лице прикосновение огрубевших ладоней матери, но им владело и радостное чувство. «Наконец-то, – думал он, – я стал таким, как все. Взрослым».

Он услышал вдалеке лай бродячей собаки. Хиёси вышел во двор.

– Ну, я пошел. – Он был не в силах произнести ничего другого, даже пожелать счастья матери и сестре, слова застревали в горле.

Мать склонилась перед алтарем. Оцуми, подхватив на руки расплакавшегося Котику, выбежала во двор вдогонку за братом.

– Прощай! – сказал Хиёси и пошел не оглядываясь.

Его фигура становилась все меньше и меньше и наконец исчезла вдали. Ночь выдалась на редкость светлая, видимо из-за мороза.