Текст книги "Честь самурая"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 83 страниц)

Лицо Кацуиэ потемнело от гнева.

– Погодите, князь Хидэёси…

– Нет, – перебил Хидэёси. – Вы наверняка хотите напомнить, что князь Самбоси еще дитя. Но если весь клан – начиная с вас, мой господин, и включая остальных – позаботится о нем и заступится за него в случае необходимости, то в этом не будет ничего несообразного. Наш выбор не должен быть предопределен возрастом претендента. Что касается моего личного мнения, то я отдаю голос законному наследнику – князю Самбоси.

Опешивший Кацуиэ извлек из складок кимоно платок и отер пот с шеи и лба. Сказанное Хидэёси и впрямь соответствовало обычаям клана. Чтобы возразить, требовалось нечто большее, чем просто дух противоречия.

Еще одним человеком, с великим вниманием и настороженностью наблюдающим за происходящим, был Нобуо. Как главный соперник Нобутаки, он был провозглашен старшим из двоих братьев, потому что его мать происходила из очень знатного рода. Не могло быть ни малейших сомнений, что он в свою очередь питает надежду стать князем клана Ода.

Когда ему стало ясно, что надежды не сбудутся и что о нем как о возможном наследнике никто всерьез не задумывается, сразу дала о себе знать присущая ему слабохарактерность, и он принялся оглядываться по сторонам, давая понять, что ему здесь смертельно надоело.

Нобутака в свою очередь пристально смотрел на Хидэёси.

Кацуиэ, не решаясь выразить ни согласие, ни несогласие, лишь что-то бормотал себе под нос. Никто не выражал вслух ни одобрения, ни протеста.

Кацуиэ в открытую объявил о собственных мыслях по поводу престолонаследия, и Хидэёси ответил с такой же прямотой. А поскольку оба высокопоставленных мужа высказались откровенно и взгляды их оказались противоположны, поддержать одного из них и тем самым противопоставить себя другому означало бы принять чрезвычайно ответственное решение. Поэтому уста присутствующих были словно опечатаны сургучом молчания.

– Что касается вопроса о наследовании… На первый взгляд это верно. Во всяком случае, это было бы верно применительно к более спокойным временам. Но нам не следует забывать, что дело, которому отдал свою жизнь князь Нобунага, не доведено и до половины, и нам предстоит столкнуться с немалыми трудностями, число которых только умножится в силу того, что его больше нет с нами.

Произнеся это, Кацуиэ вновь призвал присутствующих высказать личную точку зрения – и вновь они промолчали. Он увещевал их опять и опять, перейдя едва ли не на крик, и после каждого его призыва Такигава кивал, но картина оставалась прежней. Никто не мог догадаться, что думают остальные.

Наконец Хидэёси взял слово:

– Если бы супруга покойного князя Нобутады не успела разрешиться от бремени и если бы мы ждали появления младенца на свет, чтобы выяснить, мальчик родится или девочка, тогда совет вроде нынешнего был бы уместным. Но у нас есть законный и достойный наследник, так в чем причина дальнейших споров? Мне кажется, следует незамедлительно присягнуть князю Самбоси.

Упорствуя в своем мнении, он даже не потрудился посмотреть на остальных, чтобы по лицам понять, как они отнеслись к его словам. Острие его речи было нацелено в самое сердце Кацуиэ.

И хотя немедленного голосования не последовало, судя по многим признакам, людей тронули слова Хидэёси, и в глубине души многие из них, если не все, успели с ним согласиться. Перед открытием совета военачальникам представился случай посмотреть на беззащитного сироту, а у каждого из них были дети и сильные родительские чувства. Они были самураями, то есть представителями сословия, весь уклад жизни и строй чувствований которого означал: сегодня ты жив, а что будет завтра, известно только Небу. И каждый из них, глядя на осиротевшего Самбоси, не мог не испытывать к нему жалость и сочувствие.

Эти естественные чувства Хидэёси сумел подкрепить сильными, благородными и здравыми доводами. Он воззвал к традиции, не пощадив при этом чувств князя Нобуо. В то же время со стороны Нобуо куда более естественным представлялось заступиться за малолетнего племянника, нежели согласиться с притязаниями брата.

Кацуиэ мучительно размышлял, пытаясь найти довод, способный переубедить военачальников. Конечно, он не рассчитывал, что Хидэёси безропотно согласится с предложенным им самим решением, но все равно недооценил изобретательность и красноречие главнокомандующего западной армии в поддержку Самбоси. Да и то, что множество соратников с легкостью поддалось на уговоры Хидэёси, оказалось для него неприятной неожиданностью.

– Хорошо, пусть так, только не надо спешить. Ваши слова исполнены здравого смысла и благожелательности, и все же есть большая разница – окажемся ли мы вынуждены опекать малолетнего князя и заботиться о нем или же будем в состоянии опереться на мудрость и полководческие способности молодого мужчины в расцвете сил. Не будем забывать, что на оставшихся в живых вассалах клана лежит бремя двойной ответственности – за поддержание прежнего высоконравственного управления страной и за выполнение великих планов на будущее. Не будем забывать и о далеко не дружественных нам могущественных кланах Мори и Уэсуги. Что произойдет в мире, если мы присягнем малолетнему князю? Дело, которому отдал жизнь наш господин, надолго, если не навсегда, прервется, а остановившись на полдороге, мы вынуждены будем поступиться многим из того, чем владеем сейчас. Стоит нам избрать чисто оборонительную позицию, как враг обрушится на нас с четырех сторон сразу, поскольку ему покажется, что для этого наступило подходящее время. И страна будет опять ввергнута в хаос. Нет, ваша мысль представляется очень опасной. Что скажут остальные?

Он пристально огляделся по сторонам в поисках возможных союзников, но не нашел поддержки ни в ком. Более того, его ищущий взгляд внезапно встретился с другим.

– Кацуиэ!

Голос, произнесший это, грянул для Кацуиэ громом с ясного неба. Ему показалось, будто его на полном скаку вышибли из седла.

– Да, Нагахидэ, я слушаю, – быстро откликнулся Кацуиэ, и в этом коротком ответе невольно прозвучала ненависть.

– Уже на протяжении долгого времени я выслушиваю ваши рассудительные речения, но ничего не могу с собой поделать: меня убеждают доводы Хидэёси. Я совершенно согласен со всем, что он сказал.

Нива Нагахидэ был следующим по старшинству соратником после самого Кацуиэ. После того как Нива нарушил молчание и встал на сторону Хидэёси, и Кацуиэ, и все присутствующие пришли в величайшее волнение.

– Что вы говорите, Нива?

Нива знал Кацуиэ на протяжении многих лет и успел превосходно изучить его. Поэтому он заговорил миролюбиво:

– Только не сердитесь, Кацуиэ, – и, обратив на Кацуиэ исполненный кротости взгляд, продолжил: – Независимо от прочих доводов разве не Хидэёси оказался тем, кто больше остальных сумел послужить нашему усопшему князю? А когда Нобунага погиб, разве кто-нибудь другой, а не Хидэёси, вернулся в столицу и отомстил за его смерть предателю Мицухидэ?

На лице Кацуиэ была написана горечь. Однако он вовсе не был сломлен: и тело, и душа его противились неизбежному поражению.

Нива Нагахидэ продолжил свою речь:

– В это время вы принимали участие в северной войне. Пусть ваше войско и было не готово, но если бы вы хорошенько пришпорили коней и примчались в столицу, как только услышали о гибели князя, то сокрушили бы Акэти одним ударом. Вы по положению значительно выше Хидэёси. Но вы из-за нерасторопности опоздали на поле боя, что достойно величайшего сожаления.

Того же взгляда придерживались едва ли не все присутствующие. Нива высказал то, что было у остальных на уме. Нерасторопность, проявленная в решающие дни, была самым уязвимым местом в положении Кацуиэ. Опоздание и неучастие в схватке с Мицухидэ оправдать было нечем. После того как Нива выразил общее мнение по этому вопросу, он поддержал предложение Хидэёси, назвав его справедливым и разумным.

Когда Нива закончил речь, настроения в зале переменились, но не в лучшую сторону.

Как бы затем, чтобы помочь Кацуиэ выпутаться из неловкого положения, в которое он попал, Такигава шепнул что-то на ухо соседу; после этого зал заполнили приглушенные голоса и со всех сторон послышались глубокие вздохи.

Решение давалось приверженцам непросто. Оно могло оказаться судьбоносным для клана. Хотя голоса звучали беспорядочным ропотом, в них слышалась общая тревога, связанная с возможным исходом обозначившегося противостояния между Кацуиэ и Хидэёси.

Посреди нарастающего напряжения в зале появился мастер чайной церемонии. Приблизившись к Кацуиэ, он тихо напомнил ему, что час уже не ранний. Кивнув, Кацуиэ распорядился подать себе что-нибудь освежиться. Слуга подал ему намоченное белое полотенце, Кацуиэ жадно схватил его и вытер вспотевшую шею.

В это время Хидэёси схватился левой рукой за бок. Сморщившись, он повернулся к Кацуиэ и выговорил:

– Прошу прощения, князь Кацуиэ, но у меня приступ желудочной боли.

Он быстро поднялся с места и удалился из зала совета.

– Очень болит! – громко посетовал он, приведя окружающих в большое смущение.

Он улегся, выглядя очень больным, но расположил подушку так, чтобы подставить лицо живительному ветерку, долетающему из сада, отвернулся от остальных, ослабил пропотевший воротник.

Лекарь и слуги переполошились. Один за другим начали заходить и приверженцы Хидэёси, встревоженные внезапным недугом своего господина.

Но Хидэёси не удостаивал их и взглядом, отмахивался, как от назойливых мух.

– Такое со мной бывает. Оставьте меня в покое, и все скоро пройдет.

Слуги подали ему приятно пахнущий целебный отвар, Хидэёси осушил чашу одним глотком. Затем опять лег и ненадолго уснул, поэтому приверженцы и слуги перешли в соседнюю комнату.

Находясь на удалении от зала, в котором продолжался совет, Хидэёси, с тех пор как ушел оттуда, ничего не знал о дальнейшем развитии событий. Правда, он вышел, когда слуги возвестили полдень и участники совета могли воспользоваться его уходом для полуденной трапезы.

Прошло около двух часов. Нещадно пекло полуденное солнце седьмого месяца. В крепости было так тихо, словно ничего не происходило.

Нива, войдя к больному, осведомился:

– Как вы себя чувствуете, Хидэёси? Что у вас с животом? По-прежнему болит?

Хидэёси повернулся и лег, опершись на локоть. Вид опечаленного и встревоженного лица Нивы быстро привел его в чувство. Хидэёси сел:

– Нижайше прошу прощения.

– Кацуиэ просил призвать вас в зал.

– Как проходит совет?

– В ваше отсутствие его продолжение бессмысленно. Кацуиэ объявил перерыв до вашего возвращения.

– Я сказал все, что намеревался.

– После того как все на час разошлись по покоям, настроение переменилось. Даже Кацуиэ, кажется, кое о чем призадумался.

– Что ж, пойдем.

Хидэёси поднялся. Нива улыбнулся, но Хидэёси, не ответив, с серьезным видом направился в зал.

Кацуиэ встретил его пристальным взглядом. То, что никаких слов при этом не было произнесено, немало порадовало присутствующих. Настроение в зале совета переменилось еще раз. Кацуиэ недвусмысленно заявил, что снимает свое предложение и поддерживает Хидэёси. Тут и все остальные быстро согласились признать Самбоси наследником Нобунаги.

Как только Кацуиэ дал согласие на кандидатуру Самбоси, уныние и тревогу, царившие в зале, словно ветром сдуло, повеяло миром и спокойствием.

– Каждый из нас дал согласие на то, чтобы признать князя Самбоси главой клана Ода, и у меня нет по этому поводу возражений, – повторил Кацуиэ.

Поняв, что его точку зрения никто не поддерживает, Кацуиэ смирился с поражением, хотя испытывал сильнейшую досаду.

Оставалось еще кое-что – и отчаяние Кацуиэ не было безнадежным.

Дело в том, что на совете предстояло обсудить еще один вопрос: судьбу былых владений клана Акэти, а точнее, их раздел между оставшимися в живых приверженцами клана Ода.

Поскольку этот вопрос кровно затрагивал интересы присутствующих, было ясно, что спор по нему возникнет еще более жаркий, чем по вопросу о наследовании.

Все понимали, что разгорится яростная схватка.

– Этот вопрос следует обсудить только в кругу старших соратников клана, – сказал Хидэёси.

Одержав первую победу над Кацуиэ, Хидэёси поспешил развить достигнутый успех. Его предложение отрезвило самых отчаянных говорунов, уже рванувшихся в бой.

– Что скажут по этому поводу старшие соратники?

Нива, Такигава и другие поспешили, щадя самолюбие поверженного в предыдущем споре Кацуиэ, отвести ему в предстоящем обсуждении основную роль.

Однако ни на мгновение нельзя было упускать из виду и Хидэёси, присутствие которого подразумевало его непременное участие в обсуждении. Не выслушав его мнения, решать было нечего.

– Подайте мне тушь и кисточку, – распорядился Хидэёси.

Он набросал несколько слов, изложив свою точку зрения, и переслал записку Кацуиэ.

Получив и прочитав ее, Кацуиэ не сумел скрыть неудовольствия. Некоторое время он молча размышлял над написанным. В записке значился и пункт, отвечавший его надеждам; тушь, которой это было написано, еще не просохла. По первоначальному замыслу к Хидэёси отходила крепость Сакамото, но он отказался от нее, испросив взамен провинцию Тамба.

Что касается Кацуиэ, то в отношении его Хидэёси проявил щедрость и великодушие, как бы уравняв его заслуги с собственными. Конечно, значительную часть владений Акэти он предложил передать Нобуо и Нобутаке. Остальное отходило военачальникам, хорошо проявившим себя в сражении при Ямадзаки, каждому – соответственно личным заслугам.

– Завтра будет новый день, – начал Кацуиэ. – Мы долго совещались, причем в такую жару, что все устали. Про себя скажу – устал смертельно. Не продолжить ли нам завтра?

Кацуиэ давал понять, что не готов без длительных размышлений принять новые предложения Хидэёси. Ни у кого не возникло возражений. Солнце палило нещадно, жара становилась все невыносимее. На том и порешили, перенеся продолжение совета на следующий день.

На другой день Кацуиэ выступал на совете хорошо подготовленным. Он предложил старшим соратникам своего рода сделку. Не зря ночь он провел, совещаясь с собственными приверженцами. Они изрядно поломали голову, но кое-что сумели придумать. Не сидел сложа руки и Хидэёси: у него были готовы дополнительные предложения и поправки к сделанным накануне.

И вновь между двумя военачальниками вспыхнул спор по отдельным вопросам раздела владений Акэти. Их противостояние усилилось. Но другие, как и накануне, были готовы поддерживать Хидэёси. Что бы ни предлагал и как бы ни обосновывал свои предложения Кацуиэ, после споров все сходились на том, что было заранее предложено Хидэёси.

В полдень объявили перерыв; в час Быка пришли к окончательному решению и оповестили всех, кто не принимал участие в переговорах, старших соратников клана.

Речь шла не только о былых владениях клана Акэти, но и о личном уделе усопшего Нобунаги.

Первым в списке удостоенных новых владений шел князь Нобуо. Ему целиком отходила провинция Овари. Вторым был князь Нобутака, ему отходила провинция Мино. Овари была родной провинцией клана Ода, а Мино стала второй родиной Нобунаги.

В соглашении появились и дополнительные пункты. Согласно одному из них Икэда Сёню получал Осаку, Амагасаки и Хёго, что соответствовало ста двадцати тысячам коку риса. Согласно другому Нива Нагахидэ получал всю Вакасу и два округа в Оми. Хидэёси, как он и просил, получил провинцию Тамба.

Единственным, чего в конце концов оказался удостоен Кацуиэ, была находившаяся прежде в личном владении Хидэёси крепость Нагахама. Она представляла собой важный пункт на пути из Этидзэна, родной провинции Кацуиэ, в Киото. Кацуиэ очень хотелось взять эти места под свою руку, и он настаивал на передаче ему еще нескольких округов, но Хидэёси не допустил этого. Да и Нагахаму он отдал Кацуиэ лишь при условии, что комендантом крепости станет Кацутоё, приемный сын Кацуиэ.

Ночью, накануне окончательного решения, приверженцы клана Сибата собрались у своего вождя, всячески стараясь убедить его ни в коем случае не соглашаться на столь унизительные условия. Они даже подбивали его прервать переговоры и уехать из Киёсу. Назавтра, придя в зал совета, Кацуиэ и впрямь был обуреваем подобным чувствами. Однако, взглянув в глаза собравшимся, он понял, что общее настроение направлено против него и что никто не собирается уступать его требованиям.

– Безропотно покоряться подобному обращению нельзя, но, с другой стороны, и упорствовать в одиночку не стоит. Большинство согласится со всеми предложениями Хидэёси, поэтому если я в свою очередь не поддержу их, то это принесет лишь новые неприятности.

Хотелось ему того или нет, он вынужден был смириться с мнением большинства участников совета.

«Мне бы только отобрать у Хидэёси Нагахаму», – думал он, присматриваясь мысленно к этой важной крепости. В конце концов он решил отложить все тайные намерения на потом и принял предложенные условия.

В отличие от озабоченного Кацуиэ, Хидэёси выглядел безразличным. Начиная с успешной войны в западных провинциях и вплоть до победы при Ямадзаки, Хидэёси на взгляд большинства стал признанным вождем клана как в политическом, так и в военном отношении, и сейчас от него, естественно, ждали, что он потребует главную долю добычи. Однако вопреки ожиданиям он удовольствовался скромной наградой, а именно провинцией Тамба. Хидэёси передал Кацуиэ свою крепость Нагахама и отказался от притязаний на крепость Сакамото (молва заранее отдавала ее ему) в пользу Нивы.

А крепость Сакамото представляла собой ключ к Киото. Не отказался ли Хидэёси от Сакамото совершенно сознательно – с тем, чтобы подчеркнуть, что он и в мыслях не держит стать правителем всей страны? Или, возможно, он решил не разменивать свои замыслы на мелкие притязания – особенно с учетом того, что после его отказа крепость попала в надежные руки? Никто не взялся бы сказать, что именно у него на уме.

ПОЛНОЧНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

В ходе совета было решено, что личным уделом наследника Нобунаги, малолетнего князя Самбоси, станет часть провинции Оми, соответствующая тремстам тысячам коку риса. Опекунами малолетнего князя назначили Хасэгаву Тамбу и Маэду Гэни, но оба они стали отныне подотчетны Хидэёси. Поскольку Адзути лежала в руинах, до ее восстановления местопребыванием Самбоси решено было избрать крепость Гифу.

Дядьям малолетнего Самбоси, Нобуо и Нобутаке, поручили печься о его жизни и здоровье. Наряду с этим были на совете решены и военно-политические вопросы. Кацуиэ, Хидэёси, Ниве и Сёню было предложено учредить представительство клана Ода в Киото.

После решения двух труднейших вопросов дела на совете пошли быстрее. В заключение военачальники торжественно присягнули малолетнему князю перед алтарем Нобунаги.

Был третий день седьмого месяца. Накануне объявили о ежегодных поминовениях усопшего князя, приуроченных ко дню его гибели. Первую годовщину решили отметить немедленно, и обряд мог бы состояться второго числа, на второй день совета, если бы не медлительность, с которой в ходе совета сдавал свои позиции Сибата Кацуиэ. Поэтому обряд решили перенести на третье число.

Совершив омовение и переодевшись в траурные наряды, военачальники собрались в крепостном храме и стали дожидаться начала церемонии.

Вовсю жужжали москиты; в небе сиял молодой месяц. Присутствующие один за другим перешли из внешней цитадели во внутреннюю. Алыми и белыми лотосами были расписаны ширмы в крепостном храме. Войдя, люди опускались наземь.

Только Хидэёси не было видно. Люди в недоумении переглядывались. Но, поглядев в сторону, где возвышался алтарь, среди разных предметов – поминальных табличек, золотых ширм, жертвенных цветов и курильниц – военачальники увидели Хидэёси: он сидел перед алтарем, усадив на колени малолетнего Самбоси.

Каждый поневоле задавался вопросом, что Хидэёси там делает. Поразмыслив, вспоминали, что решением большинства на недавнем совете Хидэёси был назначен наставником князя и призван надзирать за его опекунами. Так что в его теперешнем поведении не было ничего вызывающего.

Поскольку и в этом отношении Хидэёси оставался неуязвим, Кацуиэ гневался еще сильнее.

– Пожалуйста, проследуйте к алтарю в надлежащем порядке, – сухо и с неудовольствием обратился он к Нобуо и Нобутаке.

Голос его был тих, однако возмущения не скрывал.

– Прости, пожалуйста, – сказал Нобуо Нобутаке, первым поднявшись с места.

Теперь настал черед гневаться Нобутаке. Он считал, что, если окажется за спиной у Нобуо, это обречет его впредь на подчиненное положение.

Нобуо посмотрел на поминальную табличку покойного отца, закрыл глаза и, сложив руки, принялся молиться. Потом он воскурил благовония, прочитал еще одну молитву перед алтарем и отошел.

Увидев, что Нобуо собирается возвратиться на свое место среди других, Хидэёси кашлянул, как бы для того, чтобы привлечь к себе внимание малыша. Однако на самом деле он молча давал понять Нобуо: «Твой новый князь – здесь!»

Жест Хидэёси ошеломил Нобуо. Стоя на коленях, он повернулся в ту сторону, где, держа малыша на руках, сидел Хидэёси. По натуре Нобуо был трусоват, а сейчас так перепугался, что его стало жаль.

Глядя снизу вверх на Самбоси, Нобуо верноподданно поклонился ему. Он был излишне почтителен.

Отпустил его одобрительным кивком вовсе не малолетний князь, а сам Хидэёси. Самбоси был избалованным и резвым мальчиком, но на коленях у Хидэёси почему-то сидел тихо, как мышь.

Пришел черед Нобутаке помолиться наедине с душою собственного отца. Но будучи свидетелем того, как обошелся с Нобуо Хидэёси, и не желая в свою очередь становиться посмешищем, он сразу же почтительно поклонился Самбоси. А затем вернулся на свое место.

Следующим к алтарю подошел Сибата Кацуиэ. Когда его крупная фигура опустилась на колени, почти полностью скрыв алтарь из виду, алые и белые лотосы, которыми были расписаны ширмы, и мерцающие лампы осенили его багровым ореолом, похожим на пламя гнева. Возможно молясь, он поведал Нобунаге о том, как прошел совет, и попросил у него заступничества – и перед малолетним князем, и за него. Воскурив благовония, Кацуиэ провел в молитве долгое время. Торжественно сложив руки на груди, он молился молча. Затем, отойдя от алтаря на семь шагов, поднялся во весь рост и повернулся к Самбоси.

Поскольку Нобуо с Нобутакой уже выразили свою верность малолетнему князю, Кацуиэ не мог уклониться от соответствующего жеста. Поняв, что это неизбежно, Кацуиэ смирил гордыню и поклонился Самбоси.

Хидэёси сидел с таким видом, словно подбадривал Кацуиэ. Кацуиэ дернул головой, сидящей на короткой толстой шее, и поспешил вернуться на место. Чувствовалось, что он с трудом удерживается, чтобы презрительно не сплюнуть наземь.

Нива, Такигава, Сёню, Хатия, Хосокава, Гамо, Цуцуи и другие отдали последний долг усопшему князю. Затем перешли в пиршественный зал, особо предназначенный для подобных случаев, и по приглашению вдовы Нобутады приступили к трапезе. Стол был накрыт на сорок с лишним гостей. По кругу передавали чаши, лампы мигали на прохладном ночном ветру. Поскольку минута отдохновения выдалась впервые после двух тревожных и напряженных дней, все собравшиеся сразу захмелели.

Подобные пиры, приуроченные к заупокойной службе, случались нечасто, и люди на них старались не слишком-то напиваться. Тем не менее сакэ сегодня ударило в голову многим; военачальники, беседуя друг с другом, переходили с места на место, смех и оживленные разговоры слышались отовсюду.

Особо много народу толпилось возле того места, где восседал Хидэёси, да и пили здесь больше, чем вокруг. Там-то внезапно и появился еще один самурай.

– Как насчет чашечки сакэ? – С таким вопросом обратился к Хидэёси Сакума Гэмба.

О беспримерном мужестве Гэмбы, проявленном в ходе северной войны, слагали легенды. О Гэмбе ходила молва, будто ни одному противнику не удалось встретиться с ним на поле боя дважды. Кацуиэ ценил и по-человечески горячо любил отважного воина. Он с умилением называл его «своим» Гэмбой или же «дорогим племянником» и рассказывал всем о подвигах Гэмбы.

У Кацуиэ было множество племянников, но когда он произносил слово «племянник», становилось ясно, что речь идет только о Гэмбе.

Будучи двадцати восьми лет от роду, Гэмба успел стать одним из вождей клана Сибата, комендантом крепости Ояма, получил в личный удел целую провинцию и мало чем уступал выдающимся военачальникам, собравшимся за одним столом.

– Хидэёси, – сказал Кацуиэ, – угостите и моего племянника.

Хидэёси поднял взгляд и сделал вид, будто он только что заметил прибытие Гэмбы.

– Племянника? – Хидэёси пристально посмотрел на молодого воина. – Ах, вот вы о ком!

Племянник имел вид самый угрожающий, и низкорослый хрупкий Хидэёси внешне терялся в присутствии этого легендарного героя.

У Кацуиэ все лицо было изъедено оспой, племянника она пощадила. Светлокожий, но крепкий, он обладал взглядом тигра и гибкой статью барса.

Хидэёси передал ему чашечку сакэ со словами:

– Князю Кацуиэ нравится держать таких достойных молодых людей у себя на службе.

Но Гэмба покачал головой:

– Если пить, так из той, большой.

Он указал на большую чашу, в которой оставалось немного сакэ.

Хидэёси тут же осушил ее и распорядился:

– Эй, кто-нибудь! Налейте молодому самураю.

Горлышко позолоченного графинчика коснулось ободка чаши. Емкость опустела раньше, чем чаша наполнилась до краев. Принесли еще один графинчик – только тогда чашку удалось наполнить доверху.

Молодой красавец сузил глаза, поднес чашу ко рту и осушил единым духом.

– Вот так! Попробуйте вы.

– У меня нет таких способностей, – хотел отшутиться Хидэёси.

Гэмбу его ответ не удовлетворил:

– Почему вы не хотите пить?

– Я мало пью.

– Да ведь это сущая малость!

– Я пью, но не столько сразу.

Гэмба оглушительно расхохотался. Затем сказал – так громко, что его слышали все пирующие:

– Выходит, все, что нам рассказывали – сущая правда. Князь Хидэёси скромен и умеет оправдываться. Когда-то давным-давно, больше двадцати лет назад, он подметал скотный двор и носил за князем Нобунагой сандалии. Хорошо, что он навсегда сохранил память о тех днях. – И Гэмба рассмеялся собственной дерзости.

Все присутствующие в зале онемели от ужаса. Болтовня смолкла, все принялись посматривать то на Хидэёси, по-прежнему восседающего за столом напротив Гэмбы, то на Кацуиэ.

Гостям стало не до застольных бесед и не до выпивки, все сразу протрезвели. Хидэёси, усмехаясь, смотрел на Гэмбу. Взглядом сорокапятилетнего мужчины он пристально всматривался в двадцативосьмилетнего молодого человека, хотя различие между ними состояло не только в возрасте. Путь, пройденный Хидэёси за первые двадцать восемь лет жизни, разительно отличался от того, который прошел к тому же возрасту Гэмба. Отличался испытаниями, выпавшими на долю старшего, и извлеченной из них мудростью. На его взгляд, Гэмба был даже не молодым человеком, а маленьким мальчиком, которому не довелось еще узнать истинных превратностей судьбы. Поэтому, только поэтому он и вел себя так вызывающе и безрассудно – и на пиру, и на поле брани. И поэтому, должно быть, он пренебрегал очевидной опасностью не только в бою, но и оказавшись в куда более зловещем положении – среди самых выдающихся и могущественных людей страны.

– Послушай, Хидэёси! Есть еще кое-что, от чего меня воротит. Да послушай! Ты что, оглох?

Гэмба орал на Хидэёси, утратив малейшие понятия о приличии. Было заметно, что дело не только в том, что Гэмба опьянел, – в душе у него застряла какая-то заноза. Хидэёси решил дать ему возможность объяснить непростительную выходку опьянением и посмотрел на молодого человека с сочувствием.

– Однако, вы нетрезвы, – сказал он.

– Что? – Гэмба отчаянно затряс головой и встал, расправив плечи. – Дело не в том, что я пьян! Послушай, Хидэёси! Разве пару часов назад, в храме, когда князь Нобуо, и князь Нобутака, и другие высокородные господа пришли отдать последний долг душе его светлости князя Нобунаги, разве ты тогда не уселся на почетное место, взяв на колени князя Самбоси? Разве ты не заставил их, одного за другим, тебе поклониться?

– Ну-ну, – рассмеявшись, ответил Хидэёси.

– Над чем ты смеешься? Что смешного я сказал? А, Хидэёси? У меня нет сомнений, что ты, со своим изощренным умом, нарочно взял малолетнего князя себе на колени, чтобы заставить князей, воинов и всю правящую верхушку клана Ода кланяться такой незначительной особе, как ты. Да, именно так оно и было! И если бы я там тоже очутился, я бы с великим наслаждением отрубил твою жалкую голову прямо в алтаре. Князь Кацуиэ и другие высокородные господа, сидящие здесь, чересчур великодушны, но сам я не таков, и поэтому…

Кацуиэ, сидевший неподалеку от Хидэёси, осушил свою чашу и взволнованно огляделся по сторонам.

– Гэмба, с какой стати ты позволяешь себе разговаривать в таком тоне? Послушайте, князь Хидэёси, мой племянник не имеет в виду ничего дурного. Не обращайте на него внимания.

Произнеся это, Кацуиэ деланно рассмеялся.

Хидэёси, однако же, не мог ни дать волю гневу, ни позволить себе посмеяться над происшедшим. В таком положении ему только и оставалось выдавить некое подобие улыбки. Правда, его внешность, сама по себе забавная, не раз выручала его в подобных передрягах.

– Князь Кацуиэ, не извольте волноваться. Все в порядке, в полном порядке.

Хидэёси произнес это несколько запинаясь. Он явно хотел сойти за пьяного.

– Не притворяйся, Обезьяна! Слышишь меня, Обезьяна? – Нынче ночью Гэмба вел себя еще более дерзко, чем всегда. – Слышишь меня, Обезьяна? – повторил он еще раз.

Все давно вышло за рамки приличий, однако не так-то просто избавиться от презрительного прозвища, которое носишь свыше двадцати лет. Стоило посмотреть на Хидэёси, и слово «обезьяна» само просилось на язык. Давным-давно он был деревенским неслухом и недотепой, над которым смеялись в крепости Киёсу, переводя его с одной низкой должности на другую. И Гэмба говорил как раз об этом.

– Тогда, двадцать лет назад, мой дядя нес однажды ночную стражу. Заскучав, он кликнул Обезьяну и угостил сакэ, потом устал и прилег. И велел Обезьяне растереть себе бедра. Что же вы думаете? Обезьяна с великой охотой выполнил просьбу.

Присутствующие в зале давным-давно протрезвели. Лица у всех побелели как мел, во рту пересохло. Происходящее мало напоминало обычное застольное бесчинство. Многие невольно подумали, что, должно быть, неподалеку от зала, в котором они пируют, в тени деревьев и во мраке подземелий воины клана Сибата уже стоят наготове, вооружась мечами, копьями и луками. Что другое мог бы означать беспримерный вызов, брошенный в лицо Хидэёси? Тревога и волнение охватили гостей. Казалось, ночной ветер налился запахом смерти, даже фонарики в пиршественном зале замигали, как в час заупокойной службы. Стоял разгар лета, однако по спине у только что беззаботно пировавших людей пробежал холодок.