Текст книги "Честь самурая"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 83 страниц)

ЛЮДИ БОЖЬИ

Хотя ставки Хидэёси и Нобунаги находились на изрядном расстоянии друг от друга, Хидэёси взял себе за правило регулярно извещать Адзути обо всем происходящем у него в войске. Нобунага имел полную картину развития событий на западе и каждый раз получал все новые подтверждения тому, что избранная им стратегия оказалась верной.

Проводив Хидэёси в западные провинции, Нобунага встретил Новый год у себя в Адзути. Наступил десятый год Тэнсё. Дел, судя по всему, и в этом году предстояло не меньше, чем в предыдущем, да и само торжество не обошлось без трагического происшествия, описанного впоследствии в «Исторических хрониках Нобунаги».

«Когда окрестные князья, их вассалы и прочий люд прибыли в Адзути, чтобы поздравить его светлость с Новым годом, возникло такое столпотворение, что одна из стен рухнула, и множество людей было погребено под ее обломками».

– Требуйте у каждого из гостей, прибывающих на празднование Нового года, по сто мон. Не делайте исключения ни для кого, – распорядился Нобунага. – «Налог на приглашение» не так уж высок, ведь уплатившему его будет дарована божественная привилегия получить у меня аудиенцию и принести мне новогодние поздравления.

Этим князь не ограничился. В утешение платившим «налог на приглашение» Нобунага распорядился открыть им доступ в те уголки крепости, которые до сих пор оставались запретными для сторонних посетителей.

Постоялые дворы в Адзути были переполнены. Многие – князья, купцы, ученые, лекари, художники, мастеровые, самураи всех рангов – снимали помещение загодя, с нетерпением дожидаясь того часа, когда смогут увидеть храм Сокэндзи, пройти Внешними вратами и достичь Третьих врат, чтобы оттуда устремиться в княжеские покои и, войдя в Сад белого песка, принести князю свои поздравления.

Новогодние посетители прошли по всей крепости, осматривая комнату за комнатой, постройку за постройкой. Они приходили в восторг, увидев раздвижные двери, расписанные Кано Эйтоку, смотрели, вытаращив глаза, на циновки-татами с каймой из корейской парчи, благоговейно взирали на отполированные стены.

Стражники провожали гостей до входа в конюшню, где посетителей встречал сам Нобунага со своею свитой.

– Не забывайте о лепте! По сто мон с каждого! – кричал Нобунага.

Деньги он принимал собственноручно, а затем пригоршнями швырял их через плечо. У него за спиной быстро вырастала гора монет. Воины ссыпали монеты в мешки и передавали чиновникам, а те раздавали их бедным людям в Адзути. Все это Нобунага придумал и проделал для того, чтобы в новогодний праздник в Адзути не осталось ни одного голодного или несчастного.

Когда Нобунага впервые заговорил с чиновниками о сборе этого налога, их встревожило, что князь вздумал заниматься не достойным его величия делом. Но теперь они спешили признать княжескую правоту.

– Это и впрямь замечательная идея, ваша светлость, – в один голос твердили они. – Людям, пришедшим в крепость принести вам свои поздравления, будет о чем рассказывать детям и внукам, а бедные, получив свою долю их богатства, быстро оповестят об этом весь мир. Все говорят, что раздаваемые сейчас монеты – это не просто деньги, ведь их коснулась рука вашей светлости, и тратить их было бы святотатством. Люди говорят, что отложат эти деньги на черный день. Наверное, не стоит ограничиваться сбором «налога» на этот год и сделать церемонию ежегодной.

К удивлению чиновников, Нобунага отрицательно покачал головой:

– Я не собираюсь повторять этого. Верховной власти не следует приучать бедных к постоянным подачкам.

Прошла половина первого месяца. Едва успев убрать новогодние украшения со стен и дверей своих домов, жители Адзути заподозрили, что назревают важные события. Слишком много кораблей бросили якорь в здешней гавани, и каждый день прибывали все новые и новые.

Все без исключения суда направлялись от южного берега озера к северному. На север устремились и караваны, вьючные и запряженные в телеги лошади везли туда рис.

Как всегда, улицы Адзути были запружены пришлым людом. Князья со свитами сменяли друг друга. Не проходило дня, чтобы по улицам не промчался гонец с известием или же не проехало посольство.

– Ты едешь с нами? – весело рассмеявшись, спросил Нобунага у Накагавы Сэбэя.

– Куда, мой господин?

– На соколиную охоту!

– О, это мое излюбленное занятие! Вы возьмете меня с собой?

– Санскэ, ты тоже поедешь.

В один из дней ранней весны Нобунага еще затемно выехал из Адзути. Его приближенные, предупрежденные заранее, были уже готовы отправиться на охоту, но Накагава Сэбэй, только что приехавший в крепость, получил приглашение в самую последнюю минуту. Санскэ, сын Икэды Сёню, тоже был приглашен только сейчас.

Нобунага любил верховую езду, борьбу сумо, соколиную охоту и чайную церемонию, но все-таки всем прочим развлечениям предпочитал травлю.

Хотя подобные занятия обычно называют прихотями, но Нобунага ничто не делал вполсилы. Когда у него, к примеру, появлялось желание посмотреть на борцов, он устраивал в Адзути грандиозные состязания, на которые приглашал до тысячи пятисот силачей из Оми, Киото, Нанивы и других неближних провинций. В конце концов, князьям, наблюдающим за состязаниями, начинало надоедать это зрелище, раздражало их и неизбежное скопление народа. Нобунага же никогда не уставал, до какого бы позднего часа ни затягивались состязания. Напротив, в конце схваток он выбирал нескольких собственных вассалов посильнее да половчее и предлагал им теперь показать людям собственное борцовское искусство.

Соколиная охота на реке Эти оказалась, однако же, далеко не столь грандиозной и скорее напоминала прогулку. Соколов даже и не успели спустить. После стремительной скачки и недолгого привала Нобунага велел всем вернуться в Адзути.

Когда князь со свитой въехал в Адзути, он тронул поводья и помчал коня к зданию непривычной архитектуры, скрывающемуся за густыми деревьями. Из окна доносилось пение скрипки. Возле входа Нобунага спешился и, сопровождаемый лишь несколькими приближенными, вошел в дом.

Навстречу ему поспешили отцы-иезуиты, однако Нобунага, не обращая на них ни малейшего внимания, устремился в глубь дома.

– Ваша светлость! – в изумлении вскричали отцы.

В свое время Нобунага благословил строительство этой школы при церкви Вознесения, а средства пожертвовали местные князья, обращенные в христианство.

– Я хочу посмотреть, как вы проводите учебные занятия, – заявил Нобунага. – Полагаю, дети уже на месте?

Услышав о намерении Нобунаги, монахи принялись наперебой восторгаться тем, какая великая честь им оказана. Не обращая внимания на их болтовню, Нобунага быстро поднялся по лестнице.

Охваченный благовейным ужасом, один из святых отцов ухитрился-таки опередить его и, вбежав в класс, предупредил учащихся, какой высочайший гость удостоил их визитом.

Звуки скрипки сразу же замерли, пробежал по рядам и смолк взволнованный шепот. Нобунага, поднявшись на кафедру, окинул взглядом все помещение, поневоле удивляясь, какую странную школу здесь устроили. Столы для письма и скамьи были заморской конструкции, и на каждом столе лежала раскрытая книга. Как и ожидал Нобунага, учениками были сыновья местных князей и наиболее влиятельных их вассалов, возрастом от десяти до пятнадцати лет. Все они почтительно поклонились князю.

Нобунага уже давно нашел для себя ответ на вопрос о том, какая школа – христианская или буддистская – дает лучшее образование, поэтому и не выказал сейчас ни восхищения, ни удивления. Взяв учебник с ближайшего стола, он рассеянно пролистал его и сразу же вернул владельцу.

– А кто играл на скрипке? – осведомился он.

Один из святых отцов обратился к ученикам, повторив им заданный князем вопрос.

Нобунага сразу же сообразил: до его внезапного появления в школе никого из монахов в аудитории не было, а ученики играли на музыкальных инструментах, болтали и веселились.

– Это был Джером, – произнес иезуит.

Взоры всех учащихся немедленно устремились туда, где сидел Джером. Поглядев в ту же сторону, Нобунага увидел юношу лет четырнадцати – пятнадцати.

– Это и есть Джером, – сказал иезуит, указав на него. Смущенный всеобщим вниманием, юноша залился краской и потупился.

– Кто этот Джером? Чей он сын? – поинтересовался Нобунага.

Иезуит строго посмотрел на юношу:

– Встань, Джером. Встань и ответь его светлости.

Джером поднялся с места и поклонился Нобунаге:

– Это и впрямь я сейчас играл на скрипке, мой господин.

Джером говорил с достоинством, да и в глазах у него не было угодливости. Истинный отпрыск самурайского семейства, подумал Нобунага, глядя ему прямо в глаза, но юноша выдержал его взгляд.

– А что ты играл? Должно быть, это мелодия, завезенная к нам из страны южных варваров.

– Да, так и есть, ваша светлость, это Псалом Давидов.

Юноша не замешкался с ответом ни на мгновение, словно давно уже ждал, когда ему наконец зададут этот вопрос.

– А кто научил тебя этой мелодии?

– Отец Валиньяни.

– Ах вот как, Валиньяни!

– Вы с ним знакомы, мой господин? – спросил Джером.

– Да, мы встречались, – ответил Нобунага. – Интересно, где он сейчас?

– Он приезжал в Японию на новогодние праздники, но сейчас, наверное, уже покинул Нагасаки и через Макао отправился обратно в Индию. Мой двоюродный брат написал мне, что их корабль должен был отплыть двадцатого.

– Твой двоюродный брат?

– Его зовут Ито Анцио.

– Мне никогда не доводилось слышать имени Анцио. А у него разве нет японского имени?

– Он племянник Ито Ёсимацу, а зовут его Ёсиката.

– Вот как! Значит, он доводится родственником Ито Ёсимацу, владельцу крепости Оби. А сам-то ты кто такой?

– Я сын Ёсимацу.

Нобунага испытал смешанные чувства. Глядя на очаровательного юношу, воспитываемого в традициях христианской культуры, он с трудом представлял себе, что перед ним сын безжалостного и отчаянного Ито Ёсимацу. Властители городов-крепостей по побережью в Кюсю князья Отомо, Омура, Арима и Ито в последнее время выказывали все большую и большую приверженность к европейской культуре.

Все, что ввозилось в страну из Европы – ружья, пушки и порох, телескопы, лекарства и медицинские инструменты, кожа, ткани, краски и многие другие полезные вещи, – Нобунага принимал с благодарностью. Особенно интересовали его новинки из области медицины, астрономии и военного дела. Князь не слишком жаловал христианство и христианскую систему образования, но запретить миссионерам из Европы проповедовать свою веру он не мог, потому что в его стране не появились бы новое оружие, лекарства и всевозможные заморские диковинки.

Нобунага, как никто другой, понимал важность взаимообогащения двух различных культур, а потому и дал согласие на строительство церкви и церковной школы в Адзути. Но сейчас, когда семена, которым он позволил пасть в местную почву, начали давать первые всходы, князь всерьез встревожился о будущем здешних воспитанников. Он осознавал, что вмешаться надо немедленно, иначе будет поздно.

Когда Нобунага вышел из класса, иезуиты проводили его в красивую гостиную, усадили в прекрасное, искусно расписанное и богато инкрустированное кресло, предназначенное исключительно для особо важных гостей. Святые отцы принесли чай и привезенный с родины табак, которым особенно гордились, но князь и пальцем ни к чему не притронулся.

– Сын Ито Ёсимацу только что сказал мне, будто Валиньяни покидает Японию в этом месяце. Он уже убыл?

Один из монахов ответил на это:

– Отец Валиньяни убыл из Японии в составе важной миссии.

– Миссии? Да еще и важной?

Нобунага насторожился. Остров Кюсю пока не признал его главенства, поэтому дружеские и торговые связи князей этого острова с европейцами представлялись ему далеко не безопасными для клана Ода.

– Отец Валиньяни убежден в том, что до тех пор, пока отпрыски влиятельных японских семейств собственными глазами не увидят достижения европейской цивилизации, истинные дипломатические и торговые отношения между двумя мирами вряд ли смогут начаться. Он обратился ко многим европейским королям и к его святейшеству Папе Римскому и убедил их пригласить миссию из Японии. Самому старшему юноше, из тех, что отправились с этой миссией, всего шестнадцать лет.

Нобунаге зачитали список имен участников миссии. Почти все они были сыновьями князей с острова Кюсю.

– Что ж, по крайней мере, в смелости им не откажешь, – заявил он.

«Молодцы, – подумалось ему, – отважились пуститься в такое дальнее путешествие, а ведь совсем еще мальчишки». Нобунага пожалел, что не сказал им напутственного слова перед отъездом.

Но с какой стати европейским монархам понадобилось приглашать в Европу сыновей местных князей с дальнего японского острова? Нобунага верил в благие намерения европейцев, но и скрытые мотивы подобного приглашения не были для него тайной.

– Уезжая из Киото, чтобы возглавить эту миссию, отец Валиньяни выразил свое сожаление… относительно вас, – заметил один из монахов.

– Сожаление?

– Посетовал, что возвращается в Европу, не окрестив вас.

– Вот как? Так, значит, и сказал! – расхохотался Нобунага, встал с кресла и повернулся к оруженосцу, держащему на руке сокола. – Мы чересчур загостились. Пошли отсюда. – И он стал стремительно спускаться по лестнице, шагая через ступеньку. Следом за ним высыпали на улицу и воспитанники школы, чтобы проводить князя и поглазеть, как он уезжает.

Строительство и отделка крепости Нирасаки, которой предстояло стать новой столицей провинции Каи, было уже завершено вплоть до таких мелочей, как кухни и комнаты для прислуги.

Невзирая на то, что было уже двадцать четвертое число двенадцатого месяца и всего несколько дней оставалось до новогодних празднеств, Такэда Кацуёри решил не откладывать переезда из Кофу, города, где жили многие поколения его предков, в новую столицу. Переезд князя произвел такое глубокое впечатление на сельских жителей, что о нем не переставали говорить даже во время новогоднего праздника.

Процессия и в самом деле поражала роскошью. В путь тронулись по меньшей мере несколько сотен паланкинов. В первом восседали сам Куциёри с женой и его тетя со своей дочерью. В середине процессии, которую нельзя было охватить взглядом, ехали вассалы в сопровождении личных оруженосцев, самураи, люди свиты, чиновники. Они мерно покачивались в золотых и серебряных, инкрустированных перламутром седлах, сверкая на солнце золочеными доспехами. Следом за ними маршировали отряды лучников, позади которых взметался лес копий с красными древками. Но всеобщее внимание привлекали прежде всего знамена клана Такэда. Тринадцать золотых иероглифов на ярко-красном полотнище рядом с еще одним знаменем.

Две строки золотых знаков на длинном знамени темно-синего цвета гласили:

Быстры, как ветер,

Тихи, как лес,

Жарки, как пламя,

Спокойны, как горы.

Каждый знал, что эти строки вышил золотом Кайсэн, верховный жрец храма Эрин.

– Ах, как жаль, что сама душа этого великолепного знамени покидает сегодня крепость в Цуцудзигасаки и перебирается в новое место! – восклицали жители прежней столицы, глубоко опечаленные этим событием.

Каждый раз воины клана Такэда разворачивали знамя с изречением Сунь-цзы и второе, с тринадцатью китайскими иероглифами. Отправляясь с ними на войну, они непременно возвращались с победой, встречаемые ликующими криками горожан. Так бывало в дни правления Сингэна, и сейчас все тосковали по тем безвозвратно ушедшим дням.

И хотя знамена со стихами Сунь-цзы оставались теми же самыми, люди не могли избавиться от ощущения, будто их подменили.

Но когда жители Каи увидели, как перевозят в новую столицу богатейшие сокровища и несметное количество оружия, когда смогли лицезреть в паланкинах разнаряженную знать клана и его лучших воинов в золотых седлах, а также растянувшийся на несколько лиг обоз воловьих упряжек, у них стало легче на душе, словно возвратилось золотое время Сингэна.

Вскоре после того, как Кацуёри переехал в свою новую столицу, буйным цветом оделись вишни в его саду. И князь вместе со своим дядей Такэдой Сёёкэном отправился прогуляться по саду.

– Он даже не приехал на празднование Нового года, сказавшись больным. А писал ли он в последнее время вам, дядюшка? – спросил Кацуёри, имея в виду своего двоюродного брата Анаяму Байсэцу, коменданта крепости Эдзири. Эта расположенная на границе с Суругой цитадель была для клана Такэда важным стратегическим пунктом в южном направлении. Уже примерно полгода Байсэцу не навещал Кацуёри, отговариваясь болезнью, и князь начал уже ни на шутку беспокоиться.

– Нет, не писал, но мне кажется, что он и в самом деле болен. Байсэцу – монах, да и вообще человек порядочный, не думаю, чтобы он ни с того ни с сего стал притворяться.

Ответ Сёёкэна не успокоил Кацуёри, однако он ничего не сказал, и в молчании они продолжили свою прогулку.

Между жилым домом для самураев с внутренней крепостью пролегала узкая, поросшая деревьями лощина. Здесь мирно щебетали ласточки, проносясь среди густых ветвей, и вдруг одна из них, чем-то потревоженная, резко взмыла в небо.

– Вы здесь, мой господин? У меня плохие новости, – взволнованно произнес подошедший человек.

– Ну-ка, возьми себя в руки. Самурай, говоря о важных делах, должен сохранять самообладание, – упрекнул его Сёёкэн.

Он не столько стремился одернуть молодого самурая, сколько хотел ободрить Кацуёри, заметив, что вопреки своей всегдашней выдержке племянник его внезапно стал белее мела.

– Дело нешуточное, – произнес самурай по имени Гэнсиро, простираясь ниц перед князем. – Кисо Ёсимаса из Фукусимы предал вас!

– Кисо? – В голосе Сёёкэна слышалось изумление, недоверие и отвращение одновременно. Что касается самого Кацуёри, то он, похоже, уже давно ждал чего-нибудь в этом роде.

У Сёёкэна бешено заколотилось сердце, его срывающийся голос свидетельствовал о том, что и выдержка, и доброжелательность ему изменили.

– Письмо, – воскликнул он, – где письмо?

– Передавший мне эту весть гонец на словах предупредил князя Кацуёри, не желая терять ни мгновения, – ответил Гэнсиро. – Письменное послание прибудет со следующим гонцом.

– Нечего дожидаться письма от Горо! – отрезал Кацуёри. – За последние годы и Ёсимаса, и Байсэцу вели себя крайне подозрительно. Знаю, какие доставляю вам хлопоты, дядюшка, но мне придется вновь просить вас возглавить войско. Я тоже приму участие в этом походе.

Два часа спустя с башни в новой крепости послышался бой большого барабана, и по всему городу промчался трубящий в раковину гонец, возвещая о сборе войска. Стоял чудесный весенний вечер, но жители горной провинции отныне не ведали покоя. Войско выступило на закате. Пять тысяч воинов, подгоняемые заходящим солнцем, двинулись по дороге на Фукусиму. К наступлению темноты еще почти десятитысячная армия выступила из Нирасаки.

– Что ж, прекрасно! Этот жалкий предатель наконец недвусмысленно доказал нам, что он мятежник, и я его покараю! На сей раз мы очистим Фукусиму от всех, чья верность вызывает хоть малейшие сомнения.

Злость и досада владели душой Кацуёри, и он бормотал эти слова самому себе, пока лошадь несла его по горной дороге. Однако лишь немногие из пустившихся вместе с ним в путь соратники разделяли его возмущение бессовестным предательством Кисо.

Слишком уж самоуверенным человеком был Кацуёри. Порвав отношения с кланом Ходзё, он, похоже, и сам не заметил, что пренебрег поддержкой могущественного рода, не раз приходившего на помощь в трудную минуту.

По предложению своих приближенных, Кацуёри вернул в Адзути сына Нобунаги, которого клан Такэда долгие годы держал в заложниках, но по-прежнему терпеть не мог великого князя Оду, а в особенности – хитроумного Токугаву Иэясу из Хамамацу. Эта ненависть поселилась в его душе после сражения при Нагасино.

Кацуёри был отчаянно смел, но в том положении, в какое попал сейчас князь, силу духа следовало сочетать с терпением, мудростью и осмотрительностью. Безоглядное бахвальство не способно устрашить противника, зато вполне может вызвать пренебрежение с его стороны.

И не только Нобунага и Иэясу относились так к Кацуёри. Даже жители его собственной провинции нередко во всеуслышание жалели о днях, когда они жили под властью Сингэна.

При Кацуёри воинская служба, сбор податей и прочие государственные дела вершились по законам Сингэна, но чего-то все же недоставало.

Молодой князь не мог понять, чего именно, а все между тем объяснялось просто: его власть не внушала людям полного доверия, они не чувствовали прежней надежности и безопасности.

Во времена Сингэна знать и простолюдинов объединяла нерушимая заповедь: враг не должен даже на пядь вторгнуться на земли провинции Каи. Народ был рад и горд служить такой цели.

В последнее же время неудачи следовали одна за другой. Роковой чертой, разделившей периоды процветания и упадка, стало сражение под Нагасино. И хуже всего было то, что люди осознали: Кацуёри – не ровня своему отцу.

Даже Кисо Ёсимаса, женатый на дочери Кацуёри, строил против князя козни, и все потому только, что не видел иной возможности сохранить свой клан. Он беспокоился о будущем провинции Каи и через посредников из Мино уже на протяжении двух лет поддерживал тайные сношения с Нобунагой.

И вот сейчас войско Каи несколькими колоннами двигалось на Фукусиму.

В скорой и легкой победе ни воины, ни командиры не сомневались, однако известия, приходившие в ставку Такэды Кацуёри, не только не радовали его, а, напротив, звучали все более и более настораживающе.

– Кисо оказался упрямцем.

– Местность холмистая, у врага хорошо укрепленные оборонительные линии, и пройдет немало дней, прежде чем нашим передовым отрядам удастся прорвать их.

Каждый раз, услышав подобное донесение, Кацуёри кусал губы и восклицал:

– Ах, если бы я сам возглавил войско!..

Таков уж был у него характер: при первых же военных трудностях его обуревали гнев и досада, а они, всем известно, плохие советники.

В четвертый день второго месяца Кацуёри получил ужасное известие: Нобунага внезапно объявил полный сбор войска в Адзути и во главе его уже выступил из Оми.

Другой лазутчик принес столь же страшную весть:

– Войско Токугавы Иэясу вышло из Суруги, а Ходзё Удзимасы – из Канто. Покинул свою крепость и Канамори Хида. Все они двинулись в сторону Каи. Говорят также, что Нобунага и Нобутада разбили свое войско на две части и намереваются вторгнуться в Каи с двух сторон. Взобравшись на гору и оглядевшись, я увидел, что повсюду в небо поднимаются столбы дыма.

Кацуёри чувствовал себя так, словно его внезапно вышибли из седла.

– Нобунага! Иэясу! И даже Ходзё Удзимаса! – воскликнул он потрясенно.

Судя по поступающим донесениям, он оказался мышью, запертой в мышеловке.

Настал вечер. В новом донесении значилось, что войско Сёёкэна прошлой ночью покинуло свои позиции.

– Этого не может быть! – отрезал Кацуёри.

К несчастью, донесение оказалось точным, а вскоре поступили и дополнительные сведения, не оставляющие ни малейших сомнений.

– Еще и Сёёкэн! Но разве он не доводится мне родным дядей? Разве он не старейшина нашего клана? Как же он посмел без моего разрешения оставить поле боя и обратиться в бегство? Да и все остальные тоже… Язык не поворачивается говорить о подобном предательстве и чернейшей неблагодарности!

Получив от своих военачальников совет отдать приказ об отступлении, Кацуёри немедленно ему последовал, потому что и самого бесстрашного человека повергла бы в ужас такая череда несчастий. Какое отчаяние, должно быть, владело им! Хотя двадцатитысячное войско, на которое он рассчитывал, не приняло участия ни в едином сражении, в Нирасаки вернулось всего четыре тысячи воинов.

Меж тем злая судьба не оставляла Кацуёри и в Нирасаки: дурные вести продолжали поступать одна за другой. Худшей из них, похоже, было сообщение о том, что его сородич Анаяма Байсэцу не только сдал врагу свою крепость в Эдзири, но и стал проводником вторгшегося в Каи войска Токугавы Иэясу, возглавив его передовой отряд.

Раздавленный этим известием, Кацуёри терзался вопросом: «В чем же состояла моя ошибка?» И хотя внешне он по-прежнему проявлял завидную стойкость и отдавал разумные распоряжения о возведении все новых и новых оборонительных линий, душа его сейчас требовала иного – медитации, углубленного самопознания, – для этого он и пригласил в крепость Кайсэна, которым ранее откровенно пренебрегал. Увы, слишком поздно князь переменил отношение к мудрому монаху.

– Десять лет назад, когда был жив мой отец, военачальники более всего на свете опасались запятнать свою честь. Что же произошло? – недоуменно вопрошал Кацуёри у монаха.

Кайсэн сидел молча, закрыв глаза. Он был холоден, как остывший пепел, а Кацуёри, напротив, бушевал сейчас, словно лесной пожар.

– Но даже те из них, которые сохраняют мне верность, разбежались, не вступив ни в единую стычку! Разве такое поведение достойно традиций клана Такэда – клана, который не давал ступить на свою землю даже великому Уэсуги Кэнсину? Уж не выродился ли наш народ? Военачальники моего отца или уже умерли, или слишком стары. А те, кто пришел им на смену, совсем другие люди.

Кайсэн по-прежнему безмолвствовал. Монаху было уже за семьдесят, и он знал Сингэна, как никто другой; сейчас из-под седых бровей он внимательно следил за наследником великого военачальника.

– Достопочтенный учитель, возможно, уже слишком поздно, но если ошибки, допущенные мною в управлении провинцией, поддаются исправлению, то, пожалуйста, подскажите, как это сделать. Если я недостаточно строг с войском, скажите, я готов исправиться. Научите меня победоносной стратегии, заклинаю вас! Пожалуйста, не таите от меня ничего. Не забывайте о том, что перед вами сын Сингэна. Объясните мне, в чем я ошибся и что именно надо предпринять. Ладно, давайте я сам начну. Не оскорбил ли я свой народ, подняв после смерти отца сбор за переправу через реки и переход границы. Я сделал это, чтобы пополнить казну и усилить нашу обороноспособность, но, быть может, ошибся?

– Нет, – ответил Кайсэн, качая головой.

Кацуёри волновался все больше и больше.

– Так, может быть, я не по заслугам раздавал награды и назначал наказания?

– Отнюдь. – И старик опять покачал головой.

Кацуёри простерся ниц перед старцем. Он был готов разрыдаться. Только перед Кайсэном гордый и бесстрашный князь мог дать волю своим чувствам.

– Не плачьте, Кацуёри, – тихо произнес Кайсэн. – Вас нельзя назвать недостойным человеком и тем более – недостойным сыном. Вашей единственной ошибкой была недостаточная прозорливость. Мы живем в жестокий век, а вам на долю выпало противостоять князю Нобунаге, который ведет одну войну за другой и, можно сказать, правит всей страною, однако в душе он мечтает об императорском титуле. Не зря же он, пренебрегая всем прочим, воздвиг императорский дворец.

Воздавая в сердце своем хвалу Сингэну, которого он чрезвычайно высоко ценил, Кайсэн никогда не отождествлял способности этого великого человека со способностями его сына Кацуёри, хотя и недостойным правителем его тоже не считал. И все-таки ни умом, ни силой духа новый князь Каи не походил на отца. Старый настоятель монастыря отчетливо осознавал, что великая междуусобица заканчивается, если уже не закончилась. Никакой совет не помог бы Кацуёри разбить войско клана Ода, а другого спасительного выхода не существовало. Слишком древним был клан Такэда, основанный несколько веков назад, слишком высоко и ярко сияла в небе звезда Сингэна, поэтому его сын не имел права припасть к ногам Нобунаги и униженно просить мира.

На прощанье Кайсэн сказал князю:

– Пожалуйста, берегите себя.

– Как? Вы уже возвращаетесь в храм?

Кацуёри с сожалением расставался со старцем, слишком много вопросов хотелось ему задать.

– Возможно, мы с вами, князь, видимся в последний раз.

Кайсэн коснулся пола руками, увитыми четками, и ушел, не произнеся больше ни слова.