Текст книги "Честь самурая"

Автор книги: Эйдзи Ёсикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 83 страниц)

– Ну, так что там у тебя за задумка, из-за которой ты примчался сюда из Харимы?

– Теперь нам не остается ничего другого, как нанести сокрушительный удар по Мурасигэ. Так вот, я знаю способ взять крепость Итами.

– Подумаешь, какое открытие! Да сама по себе крепость эта ничего не стоит. Но если Хонгандзи и Мурасигэ объединятся с кланом Мори, то нам грозят серьезные неприятности.

– Мне кажется, что неприятности ждут нас только в том случае, если мы нанесем удар по Итами чересчур стремительно, потому что при этом серьезные потери неизбежны, а стоит нам потерпеть хоть малейшую неудачу, как цепочка политических союзов, выстроенная нами с таким трудом, распадется на бесполезные звенья.

– И что же ты предлагаешь?

– Да, собственно говоря, идея не моя, а Такэнаки Хамбэя, но очень привлекательная. – И Хидэёси изложил Нобунаге слово в слово то, о чем поведал ему Хамбэй.

Предложение отложить штурм крепости Итами на некоторое время и попытаться отсечь от Мурасигэ его соседей-союзников, подрезав тем самым крылья ему самому, показалось князю Оде заманчивым, и он без каких бы то ни было колебаний согласился его принять. А когда решение было принято, Нобунага начисто забыл о том, что собирался наказать Хидэёси.

– Мой господин, поскольку самые срочные дела мы уже обсудили, мне, возможно, имеет смысл без промедления вернуться в Хариму, – сказал Хидэёси, беспокойно поглядывая на улицу, где уже начинало смеркаться.

Нобунага, однако же, счел, что Хидэёси безопаснее будет вернуться морем. А поскольку корабль отправится только вечером, заметил он, то времени у них предостаточно, и князь не отпустит своего преданного вассала, не пропустив с ним чашечку-другую сакэ.

Хидэёси, приосанившись, осведомился:

– И вы отпустите меня, не наложив никакого наказания?

– Что ж с тобой поделаешь? – Нобунага едва сдержал улыбку.

– Мой господин, если вы простите меня, но не скажете мне об этом, ваше сакэ не придется мне по вкусу.

Тут уже Нобунага рассмеялся от души:

– Да ладно тебе, хитрец, ладно!

– В таком случае, – произнес решившийся воспользоваться подходящим моментом Хидэёси, – наказания не заслуживает и Камбэй. Верно? А ведь гонец с приказом отрубить голову его сыну уже в пути.

– Ну знаешь ли, ты не вправе ручаться за Камбэя! Почему это ты уверен, будто на нем нет никакой вины? Неизвестно, что у него на уме. Нет, я не собираюсь отменять приказ. Пусть голову его сына доставят в крепость Итами. Это дело чести, наконец, и твое заступничество неуместно.

Тем самым Нобунага отказал своему приближенному окончательно.

Той же ночью Хидэёси вернулся в Хариму, но перед отъездом отправил гонца с секретным посланием к Хамбэю. Конечно же речь в этом письме шла о снисхождении к сыну Куроды Камбэя, да и к нему самому.

Поспешил в Киото и гонец Нобунаги. На обратном пути он ненадолго остановился в христианской церкви и в ставку Нобунаги на горе Амано приехал в сопровождении итальянского иезуита отца Гнеччи, уже на протяжении многих лет проповедовавшего веру Христову в Японии. В Сакаи, Адзути и Киото было немало и других христианских миссионеров, но Нобунага всем им предпочитал отца Гнеччи. Князь терпимо относился к христианам и христианству. Да и против буддизма он ничего не имел, хоть и воевал с буддийскими монахами, предавая огню их твердыни. Нобунага признавал ценность религии.

Не только отец Гнеччи, но и другие миссионеры-католики, время от времени прибывая по княжескому приглашению в Адзути, прилагали великие усилия к тому, чтобы обратить Нобунагу в христианство, однако их попытки были равносильны стремлению зачерпнуть отражение луны из ведерка с водой.

Один из католических отцов подарил Нобунаге чернокожего раба, привезенного им с собою из-за океана, заметив, что князь поглядывает на него с любопытством. Отныне этот раб бессменно находился в свите Нобунаги, куда бы тот ни направлялся, даже в близлежащий Киото. Миссионеры начали уже было ревновать князя к его новой привязанности. То один, то другой спрашивал:

– Князь, почему вам так нравится ваш чернокожий раб? Что же такого замечательного вы в нем находите?

– Я ведь к вам ко всем хорошо отношусь, – смеясь, неизменно отвечал на это Нобунага, давая тем самым понять, что не видит разницы между рабом и миссионерами.

Однако к отцу Гнеччи он относился несколько по-иному. Впервые получив аудиенцию у Нобунаги, отец Гнеччи вручил ему заморские дары: десять ружей, восемь подзорных труб и больших луп, пятьдесят тигровых шкур, москитную сетку и сто палочек алоэ, а кроме того, такие редкие вещи, как часы, глобус и китайский шелк.

Нобунага разложил все подарки перед собой и, любуясь ими, радовался как дитя. Больше всего ему понравились глобус и ружья. Подолгу засиживаясь у глобуса вдвоем с отцом Гнеччи, он с интересом слушал рассказы монаха о его родной Италии, об огромных морях и океанах, разделяющих сушу, о различиях между северной и южной Европой, о долгих странствиях миссионера по Индии и южному Китаю. Зачастую компанию им составлял и Хидэёси, задававший куда больше вопросов, чем князь.

– Ах, как я рад, что вы прибыли! – сердечно приветствовал Нобунага отца Гнеччи у себя в ставке.

– В чем дело, мой господин? Что за необходимость возникла в моем безотлагательном приезде?

– Мы обо всем поговорим, садитесь, пожалуйста. – И князь указал гостю на кресло, в котором обычно сидели буддийские монахи.

– Что ж, благодарю вас.

Отец Гнеччи удобно расположился в кресле. Ему подумалось, что сейчас он уподобился пешке, стоящей на шахматной доске, и одному Богу известно, какую роль она сыграет в ходе партии.

– Святой отец, однажды вы подали мне прошение от имени всех находящихся в Японии миссионеров о строительстве христианского храма и о праве публично проповедовать вашу веру.

– Таково наше давнее и заветное желание. Но когда же настанет этот счастливый день?

– По-моему, он уже близок.

– Вот как? Вы удовлетворяете наше прошение?

– Да будет вам известно, святой отец, у самураев не принято давать кому бы то ни было особые привилегии до тех пор, пока этот человек не совершил достославных деяний.

– Нельзя ли выразиться определеннее, мой господин?

– Как мне известно, Такаяма Укон из Такацуки был обращен в христианство еще в четырнадцатилетнем возрасте и с тех пор остается ревностным католиком. Наверное, вы поддерживаете с ним самые тесные отношения?

– С Такаямой Уконом, мой господин? Да, это так.

– Значит, вам известно, что он поддержал мятеж, начатый Араки Мурасигэ, и отдал двоих сыновей заложниками в крепость Итами.

– Досадная история, мой господин! И мы, его единоверцы, поверьте, очень этим расстроены. Одному Богу известно, сколько раз мы молились о том, чтобы этот человек образумился.

– Вот как? Что ж, отец Гнеччи, во времена, подобные нынешним, одних молитв, пусть и самых ревностных, недостаточно. Если вы и впрямь обеспокоены судьбой Укона, то согласитесь выполнить мою просьбу. А я прошу вас отправиться в крепость Такацуки и указать Укону на то, что он поступает против воли Божьей.

– Да я бы и сам непременно так поступил, но, насколько мне известно, его крепость уже окружена войском князя Нобутады, а также полками военачальников Фувы, Маэды, Сассы. Меня, скорей всего, не пропустят.

– Я распоряжусь придать вам эскорт и вручу охранную грамоту. Святой отец, склоните на нашу сторону Такаяму Укона и его сына. За такое достославное деяние я без промедления выдам вам разрешение на строительство церкви и предоставлю право публичной проповеди. Даю слово.

– О, мой господин!.. – воскликнул святой отец, собираясь было горячо поблагодарить князя.

– Погодите, – перебил его Нобунага. – Вам следует принять во внимание еще одно обстоятельство. Если не удастся переубедить Такаяму и они останутся нашими врагами, христиане Японии разделят участь их приверженцев. Я велю разрушить ваши часовни, во всей стране запрещу религию и уничтожу всех до единого миссионеров и их последователей. Мне хочется, чтобы вы ясно понимали, какая ответственность ложится на ваши плечи.

Отец Гнеччи смертельно побледнел и потупился. Люди, отправлявшиеся из Европы в далекие восточные края, конечно же не были трусами, но сейчас, слушая хладнокровные недвусмысленные рассуждения Нобунаги, отец Гнеччи почувствовал, что от страха его бьет дрожь. Ничто в облике Нобунаги не свидетельствовало о бесовстве; напротив, и внешность его, и манера говорить были весьма изящны, и все же отец Гнеччи невольно вспомнил о дьяволе. Ибо миссионеры давным-давно поняли: Нобунага – человек слова.

Совладав наконец с собой, миссионер пообещал:

– Я поеду. Встречусь с князем Уконом и постараюсь выполнить ваше поручение.

В сопровождении двенадцати всадников святой отец немедленно выехал в Такацуки. Распрощавшись с отцом Гнеччи, Нобунага довольно потирал руки: все идет в точности так, как задумано. Однако иезуит, которого князь, как ему казалось, сумел обвести вокруг пальца, оправившись от приступа страха, ликовал сейчас ничуть не меньше, чем Нобунага. Простой люд Киото давно догадался о том, что на земле найдется немного людей, столь же коварных и изощренных, как иезуиты. Прежде чем Нобунага сообразил призвать его к себе и дать поручение, отец Гнеччи уже успел несколько раз обменяться письмами с Такаямой Уконом, разъясняя тому, какие поступки угодны Богу, и старательно вбивая ему в голову, что человек должен в земных делах повиноваться своему господину. А господином Укона, да и Мурасигэ тоже, был не кто иной, как князь Нобунага.

Укон, отвечая иезуиту, не скрывал своих чувств.

«Я не знаю, как поступить, святой отец, – сетовал он. – По глупости я связался с мятежником Мурасигэ и отправил двоих сыновей заложниками в крепость Итами. Поэтому мои жена и мать противятся, чтобы я покорился князю Нобунаге».

Таким образом, для отца Гнеччи исход его миссии и последующее вознаграждение представлялись вопросом уже решенным. Он был убежден в том, что Укон в душе готов капитулировать перед Нобунагой.

Так и случилось. Вскоре Такаяма Укон объявил, что он не в силах равнодушно снести гибель своей веры и единоверцев, даже если жена и дети возненавидят его за такое решение. Можно пожертвовать собственной крепостью и своей семьей, говорил он, но нельзя сойти с праведного пути. Однажды ночью, тайно покинув крепость, он бежал в церковь Вознесения. Его отец, Хида, немедленно укрылся у Мурасигэ в Итами, горько оплакивая случившееся.

– Меня предал родной сын! – горестно восклицал он.

Мурасигэ, узнав о случившемся, кипел от возмущения, однако ему не удалось настоять на казни заложников, потому что среди его сторонников было слишком много людей, связанных с кланом Такаяма родственными или дружескими узами.

В конце концов военачальник махнул рукой и смирился с поражением. Теперь двое малолетних сыновей Укона стали для него обузой, и он передал их на попечение деду. Прознав о благоприятном повороте событий, отец Гнеччи вместе с Уконом отправился на гору Амано и попросил аудиенцию у Нобунаги.

– Вы хорошо потрудились, – похвалил святого отца князь, обрадованный удачным исходом дела.

Он одарил Укона уделом в провинции Харима, вручил ему шелковые кимоно и коня.

– Мне хотелось бы принять обет и посвятить мою жизнь Господу, – промолвил Укон.

Но Нобунага и слышать не хотел об этом:

– Ты, мужчина в расцвете лет, собираешься стать монахом? Да это просто смешно!

Итак, события складывались в соответствии с замыслами Нобунаги.

Размышляя о делах минувших, трудно сравнивать их с нынешними, потому что все меняется едва ли не ежеминутно. Не следует из последних сил цепляться за однажды избранную линию поведения, памятуя о том, что причин, по которым человек впадает в непомерное тщеславие, а в итоге прощается с жизнью, больше, чем грибов после дождя.

Уже подходил к концу одиннадцатый месяц, когда Накагава Сэбэй – человек, которого Мурасигэ считал своей правой рукой, – внезапно покинул его крепость и покорился Нобунаге. Князь, вопреки всем ожиданиям, заявил:

– Сейчас страна переживает воистину судьбоносное время, и нам не следует наказывать людей за небольшие провинности, – и не только покарал Сэбэя, но и одарил его тридцатью золотыми.

Золото и богатые наряды достались и трем приверженцам, бежавшим к Нобунаге вместе с Сэбэем, которого Укон убедил сдаться на милость Нобунаги.

Военачальники клана Ода роптали по поводу того, что перебежчиков принимают с непомерной добротой и щедростью. Нобунага прекрасно понимал их чувства, но не мог поступить иначе, желая добиться благоприятного перелома в ходе войны.

Его и самого раздражали бесконечные поиски примирения, дипломатические инициативы, терпимость и выдержка, и Нобунага отводил душу в яростных налетах на мятежные крепости. Неподчинившихся его воле князь карал с особой жестокостью. Взяв приступом крепость Ханакума в Хёго, он сжег все окрестные храмы и прилегающие деревни, наказывая без разбору стариков и юнцов, мужчин и женщин. Постепенно его тактика – предельная терпимость к одним и зловещая беспощадность к другим – начала приносить плоды.

Араки Мурасигэ оказался отрезанным от мира в крепости Итами – в твердыне, лишившейся сразу обеих фланговых опор.

– Если мы сейчас нанесем удар, он повалится наземь, как огородное пугало, – довольно заявил Нобунага.

Он не сомневался, что Итами его войско возьмет чуть ли не с первой атаки. Штурм объединенными силами был назначен на начало двенадцатого месяца. Однако сопротивление оказалось неожиданно яростным. В первый день штурм продолжался с утра до глубокой ночи. На поле боя остались сотни убитых и раненых воинов. Во второй день потерям утратили счет, но ни одна пядь вражеской земли так и не была взята. Самураи Мурасигэ старались не отставать от своего господина, славившегося отчаянной смелостью. Более того, когда сам Мурасигэ собрался было спустить знамя восстания и покориться, его родственники и командиры воспротивились такому решению, утверждая, будто Нобунага непременно отрубит головы всем добровольно сдавшимся мятежникам.

Известие о начале кровопролития в Итами быстро разнеслось по всей Хариме и повергло в дрожь власти в Осаке. Последствия войны чувствовались даже в таких отдаленных местах, как Тамба и Санъин.

Хидэёси в западных провинциях первым делом обрушился на крепость Мики, тогда как вспомогательные войска под командованием Нобумори и Цуцуи оттеснили армию Мори к границе Бидзэна. Хидэёси опасался того, что в ответ на призывы из столицы клан Мори двинет свое войско на Киото. В Тамбе клан Хатано, решив воспользоваться благоприятным моментом, поднял восстание. Акэти Мицухидэ и Хосокава Фудзитака, назначенные наместниками здешних мест, устремились к ним на подмогу.

Хонгандзи и основные силы клана Мори поддерживали между собой постоянную связь морем, под их дудку плясали сейчас все, кто противостоял Нобунаге и Хидэёси.

– Здесь мы вроде бы управились, – сказал Нобунага, глядя на крепость Итами. Взятие крепости он считал делом решенным.

Однако мятежная крепость, пусть и отрезанная от союзников, не сдавалась. И все-таки, по мнению князя, она была обречена. Оставив войско продолжать осаду и штурм, сам он возвратился в Адзути.

Через несколько дней кончался двенадцатый месяц, и Нобунага собирался отпраздновать наступление Нового года в Адзути. Прошедший год принес ему непредвиденные трудности и многочисленные сражения, но сейчас, глядя на улицы крепостного города, князь убеждался в том, что здесь зарождается и крепнет воистину новая культура. Полки больших и малых лавок ломились от товаров, удивляя посетителей изобилием. В чайных и на постоялых дворах было полным-полно приезжих, в порту на берегу озера высился лес мачт причаливших судов.

Близилось к концу строительство жилых кварталов для самураев, отделенных друг от друга узкими ровными улицами, и великолепных дворцов знати. Возводились храмы, а отец Гнеччи не мешкая принялся строить христианскую церковь.

Новый подъем переживала культура. В музыке, живописи, литературе, религии, чайных церемониях и архитектуре – да буквально во всем образе жизни – прежние традиции и стили уступали место новым. Совсем другими стали даже кимоно, которыми местные красавицы теперь стремились перещеголять одна другую.

«Нового года я ждал, и это воистину Новый год для всего народа. Что и говорить: строить куда приятнее, чем разрушать», – думал Нобунага, и ему верилось, что привносимые им в жизнь перемены нахлынут приливной волной на всю страну, охватив и восточные провинции, и столицу, и даже запад, и далекий остров Кюсю, не оставив нетронутой ни одной точки на карте.

Князь улыбнулся своим мыслям, и в это время в покои вошел Сакума Нобумори. Увидев своего вассала, Нобунага внезапно о чем-то вспомнил.

– Да, кстати, а как то дело, что я тебе поручил? – спросил он, передавая оруженосцу чашечку с сакэ, предназначенную для Нобумори.

Нобумори благоговейно коснулся чашечкой лба и уточнил:

– Какое дело?

– Я ведь давал тебе распоряжения относительно Сёдзюмару, не так ли? Ну, сына Камбэя, что находится заложником в доме Такэнаки Хамбэя.

– А, так вы об этом заложнике…

– Я велел тебе передать Хамбэю, чтобы он обезглавил Сёдзюмару и послал его голову в Итами. Мой приказ выполнен? Ты что-нибудь об этом слышал?

– Нет. – Нобумори покачал головой с таким видом, будто это дело интересует его ничуть не больше, чем прошлогодний снег. Он передал княжеское распоряжение, но Сёдзюмару находился в крепости Хамбэя в Мино, поэтому казнь едва ли могла произойти так быстро.

«Приказ его светлости будет выполнен, но для этого потребуется некоторое время», – сказал ему тогда Хамбэй, на что Нобумори ответил: «Что ж, я передал вам приказ князя».

Выполнив поручение своего господина, Нобумори сразу же о нем забыл и, естественно, не подумал проследить за его выполнением. К тому же он был уверен, что Хамбэй, казнив Сёдзюмару, непременно сообщит об этом князю.

– Выходит, вы ничего не слышали об этом ни от Хидэёси, ни от Хамбэя?

– Ни слова.

– Это довольно странно.

– А ты и в самом деле передал приказ Хамбэю?

– Не извольте сомневаться. Правда, он в последнее время стал довольно рассеян, – поспешил отвести от себя подозрение Нобумори, а затем добавил: – Если Хамбэй не выполнил приказания вашей светлости, то его непослушание не должно остаться безнаказанным. Возвращаясь на войну, я непременно заеду в Киото и потребую у него однозначного ответа.

– Ну ладно, ладно, – махнул рукой Нобунага, точно был не так уж и заинтересован во всей этой истории. Однако же он не приказал Нобумори выбросить эту историю из головы, не желая ронять авторитет могущественного и безжалостного правителя.

Меж тем Нобумори призадумался. Уж не заподозрил ли его Нобунага в нерадивости? На всякий случай он поспешил поскорее покончить с новогодними празднествами и уехать из крепости. По пути к стенам осажденной Итами он заехал в храм Нандзэн.

Встретившему его монаху Нобумори повелительно сказал:

– Мне известно, что князь Хамбэй болен и не выходит из дома, но мне надо повидаться с ним по поручению князя Нобунаги, и немедленно.

Монах ушел доложить, но вскоре воротился и пригласил Нобумори следовать за ним.

Раздвижные двери уединенного домика были закрыты, но непрестанный кашель, доносящийся изнутри, означал, должно быть, что Хамбэй, готовясь встретить гостя, встал с постели. Нобумори на мгновение замешкался у входа. Небо заволокли снеговые тучи, и хотя едва перевалило за полдень, в тени гор, окружающих храм, было весьма пасмурно.

– Входите, – пригласили его из глубины дома.

Слуга открыл раздвижную дверь и ввел Нобумори в маленькую приемную. Хозяин домика восседал на полу.

– Добро пожаловать, – произнес Хамбэй.

Нобумори приблизился к нему и заговорил без каких бы то ни было предисловий и церемоний:

– Оставив вам приказ его светлости, предписывающий казнить Куроду Сёдзюмару, я полагал, что вы незамедлительно исполните его. Однако до сих пор вы не доложили о том, сделано ли это. Его светлость недоумевает и ждет объяснений.

– Ну что ж… – Хамбэй наклонился, уперевшись руками в пол, причем Нобумори бросилось в глаза, что спина у хозяина домика худая, как щепка. – Неужели его светлость усомнился в моей преданности? Я немедленно исполню приказ князя, когда поправлюсь, а мне уже стало заметно лучше.

– Что? Что вы такое говорите?

Нобумори на миг утратил самообладание. Лицо его налилось кровью, и он даже онемел от ярости, услышав подобный ответ. Вздохнув, Хамбэй равнодушно воззрился на возмущенного гостя.

– Но послушайте! Это же… крайне странно!.. – наконец выдавил из себя Нобумори; взгляд его был по-прежнему прикован к бесстрастным глазам Хамбэя. – Так вы не послали его голову Камбэю в крепость Итами?

– Именно так.

– Именно так? Странный ответ! Выходит, вы намеренно проигнорировали приказ его светлости!

– Не говорите глупости!

– Но почему же вы до сих пор не убили мальчика?

– А к чему спешить? Я в любое мгновение могу распорядиться его жизнью как мне заблагорассудится.

– Вы позволяете себе пренебрегать приказом его светлости? Конечно, вы больны и находитесь на лечении, но всему есть границы. Понять не могу, как же это я так оплошал с выполнением приказа!

– Вам не в чем себя винить. Вы в точности выполнили поручение. Я своей волей отсрочил исполнение приговора, потому что на сей счет у меня имеются сомнения.

– Своей волей?

– Мне поручено непростое дело, а болезнь не позволила тотчас взяться за него.

– Но почему вы просто не послали гонца с соответствующим распоряжением?

– Нет, так не годится. Этот мальчик у нас уже давно, и люди, разумеется, привязались к нему. Как вы думаете, им просто взять и убить его? Я опасался того, что какой-нибудь вассал решится обмануть нас всех и казнит кого-нибудь другого, чтобы обзавестись отрубленной головой. Вот тогда уж я и в самом деле не сумею оправдаться перед его светлостью. Поэтому я счел необходимым обезглавить мальчика собственноручно. Надеюсь, я довольно скоро достаточно окрепну для этого.

Говорить Хамбэю удавалось с трудом, и в конце концов он закашлялся, поднося ко рту бумажное полотенце.

Вошел слуга и принялся растирать хозяину спину. Нобумори оставалось лишь дожидаться, пока Хамбэю не станет лучше. Наблюдать за человеком, которому никак не удавалось совладать с приступом кашля, было довольно мучительно.

– Думаю, вам лучше отправиться отдохнуть к себе в комнату. – В первый раз за все время визита Нобумори пробормотал нечто сочувственным тоном, однако во взоре у него не отражалось ни малейшего сочувствия. – И учтите, вам надлежит в ближайшие несколько дней исполнить приказ его светлости. Вы, Хамбэй, ведете себя безрассудно. Я вынужден написать в Адзути и доложить обо всем князю. Имейте в виду, любая проволочка еще более усилит гнев его светлости, и боюсь, ссылки на болезнь вам не помогут.

Не обращая внимания на заходящегося в приступе нестерпимого кашля Хамбэя, Нобумори поднялся, попрощался и вышел из домика. На веранде он столкнулся с женщиной, несшей поднос, на котором, судя по запаху, были склянки с какими-то лечебными снадобьями.

Женщина почтительно поклонилась гостю, поставив поднос на перила веранды. Нобумори окинул ее взглядом – от белых рук, прикоснувшихся к дощатому настилу, до красивой формы затылка – и наконец сказал:

– Кажется, я вас где-то видел. Ах да, вспомнил! Как-то князь Хидэёси пригласил меня в Нагахаму, и помнится, вы тогда тоже там были.

– Да. Я уехала оттуда, чтобы ухаживать за братом.

– Вот как! Значит, вы младшая сестра Хамбэя?

– Да. Меня зовут Ою.

– Ою, – пробормотал Нобумори. – И вы очень хорошенькая. – С этими словами он спустился по лесенке.

Ою на прощанье кивнула гостю. Слыша, как надсадно кашляет брат, она с нетерпением ждала, когда этот чужак наконец удалится. А тот внезапно обернулся и сказал:

– Да, кстати. Нет ли каких-нибудь новостей от князя Хидэёси из Харимы?

– Нет, – ответила девушка.

– Ваш брат сознательно уклонился от выполнения приказа его светлости. Полагаю, он поступил так вовсе не по совету князя Хидэёси, однако, боюсь, наш господин этому не поверит и разгневается на главнокомандующего. Поговорите с братом. Пусть немедленно распорядится казнить сына Куроды Камбэя, иначе ему не миновать беды.

С этими словами Нобумори поспешил удалиться. Повалил снег, в одно мгновение скрыв из виду и его фигуру, и огромную крышу храма Нандзэн.

– Госпожа! Госпожа!

Из-за раздвижных дверей больше не слышалось кашля, и голос слуги прозвучал неожиданно громко. Сердце в груди Ою бешено забилось. Резко открыв дверь, она заглянула в комнату. Хамбэй лежал, уткнувшись лицом в дощатый настил. Бумажное полотенце у его рта было пропитано кровью.