Текст книги "Океан. Выпуск одиннадцатый"

Автор книги: Евсей Баренбойм

Главный редактор «Морского журнала» Долматов сидел за большим письменным столом и просматривал гранки, отчеркивая в них что-то карандашом.

Дверь отворилась, вошла секретарша и остановилась на пороге.

– Николай Николаевич, вас спрашивают. – Она улыбнулась.

– Кто? – Долматов не любил, когда его отрывали от дела.

– Просил передать – друг.

– А-а… Пусть входит. Где он? – Долматов вскочил.

– Здесь, здесь. – В кабинет вошел мужчина средних лет в легком сером костюме. Они обнялись…

В Кайпилс Долматову удалось попасть лишь спустя год после окончания войны. Работники КГБ внимательно выслушали его просьбу и помогли ознакомиться с архивами местного гестапо, с материалами по делу подпольной организации. Журналисту-моряку не только оказали содействие, но и подключили в помощь ему молодого энергичного лейтенанта. Они вдвоем до мельчайших подробностей восстановили картину деятельности партизан и подпольщиков, опросили уйму людей, но нигде даже мельком не было упоминания о разведчице-радистке Ирме Линдус. Всё обрывалось на том дне, когда она покинула отряд подводников.

С тех пор всякий раз, как только Долматов по делам службы наведывался в Прибалтику, он снова и снова пытался нащупать хоть какие-то нити. Активно в этом помогал ему ставший другом и уже подполковником КГБ тот самый энергичный лейтенант.

– Садись. Давно в Москве?

– Прямо с вокзала. Привез кое-что любопытное по кайпилсским событиям.

– Серьезно? – Долматов опустился в кресло. – Не тяни, прошу тебя, не тяни… Действительно обнаружил след Ирмы?

– Не только обнаружил, но и привез. И не след, а все дело, завизированное лично самим начальником кайпилсского гестапо оберштурмфюрером Вайсом.

– Не может быть!

– Может.

Подполковник открыл портфель, вынул голубую папку с орлом и маленькую катушку магнитофонной пленки.

– Два месяца назад в Кайпилсе проводили работы по реконструкции порта. У самого выхода подняли затопленный катер. Эти вещи, – он показал на папку и пленку, – обнаружили в герметическом сейфе среди других документов. Прочти до конца, потом можешь задавать вопросы. Все документы переведены на русский.

Долматов раскрыл папку. Читая, он неоднократно поднимал голову, намереваясь что-то спросить, но всякий раз подполковник делал жест рукой: дескать, читай до конца.

Наконец Долматов перевернул последнюю страницу.

– Теперь можно спрашивать?

– Конечно.

– Записи обрываются на обещании Ирмы Линдус указать место и время встречи с отрядом моряков.

– Да, именно на этом они обрываются.

– Но почему же они тогда нас не схватили, если она сказала им?

– Там написано, что только обещала сказать.

– Значит, эти сведения им не удалось из нее вытянуть?

– Удалось. Место и время она назвала.

– Ты с ума сошел! Этого быть не может. Ты что-то путаешь!

– Да нет, не путаю. – Подполковник достал из портфеля портативный магнитофон, вставил кассету и нажал клавишу.

Раздался легкий шум, потрескивание, и тихий голос произнес: «Да, я действительно высадилась с подводной лодки. Встреча с отрядом произойдет в пятницу, в час дня, у старой часовни, что около развилки по пути к монастырю Эльзелот…» Голос оборвался.

Долматов сидел, откинувшись в кресле и прикрыв глаза.

– Это ее голос? Ты узнал ее? – спросил подполковник.

– Да, ее. Именно ее. Никаких сомнений.

– Ты понимаешь, что произошло? Если это ее голос, то Ирма Линдус выдала место и время встречи с вами. Совершила предательство.

Долматов долго молчал. Затем встал, подошел к окну, медленно обернулся и тихо сказал:

– Нет, мой дорогой друг. Нет и еще раз нет. Наш человек, а именно боцман Ян, должен был встретиться с ней у старой часовни во вторник. Ты понимаешь, во вторник, а не в пятницу. Ирма тянула время, чтобы дать нам возможность уйти подальше. Была договоренность: если во вторник – подчеркиваю, во вторник – она не придет, мы уходим, что мы и сделали. Она спасла нас от гестапо, дав нам три дня отсрочки. И заплатила за них своей жизнью. Вот так-то.

Долматов стоял у окна и смотрел в бирюзовое небо. И ему вспомнилось, как однажды на берегу моря он наблюдал закат. Солнце давно уже скрылось за горизонтом, но свет его лучей долго золотил разбросанные в беспорядке облака и, отражаясь от них, лазурь волн.

А. Баюров
* * *

 
Нет крестов здесь
              и нет обелисков.
Здесь тропинки не сыщешь нигде.
Но сегодня
          я кланяюсь низко
Потемневшей, притихшей воде.
 
 
Ты сюда не придешь в годовщину
По дорогам осенних штормов,
Не присядешь в тени под рябину,
Не насыплешь на холмик цветов…
 
 
Я хочу,
           чтоб с любого маршрута,
Здесь, где тяжкие были бои,
Корабли,
             проходя,
                          на минуту
Приглушали б машины свои.
 

Д. Кулинич
СУТКИ ИЗ ЖИЗНИ ГЛАВСТАРШИНЫ
Рассказ

Я вижу его, главстаршину, как сейчас: в потертом кителе с тремя узенькими нашивками на рукавах, в брюках, заправленных в сапоги с короткими голенищами.

– Товарищ капитан второго ранга, – четко, по-уставному, подошел он к моему начальнику. – Разрешите обратиться!

А мы – три инженера базы – подчиняясь воинской дисциплине, встали перед ним.

До этого было так…

Бумажная черная штора на единственном окне отделяла кабинет моего начальника от всего остального мира, а неожиданная вечерняя тишина настраивала меня на философский лад. Как-то сразу вычеркнулось тогда из памяти, что всего час-полтора назад захлебывались от частых выстрелов зенитки, ухали взрывы бомб, вспыхивали пожары, носились с истошными гудками машины и сам этот дом, расположенный всего в двух десятках метров от причала, качался подобно кораблю.

Я задержался в кабинете начальника, чтобы окончательно определить, что же можно было сделать для ремонта эсминца. Листая дефектные ведомости, я безжалостно вычеркивал такие пункты, как выпрямление бортовых листов или установка новых плафонов для кают-компании. Не до жиру… Я улыбался про себя, слушая, как обстоятельно и долго докладывал начальнику о каком-то пустяковом ремонте инженер, самый старший из нас по возрасту и по званию. Мы – молодежь – с начальником осмеливались говорить только тогда, когда получали от него задание и когда докладывали о его выполнении. Да еще когда приходилось оправдываться. На нас жаловались ежедневно и ежечасно: командиры и комиссары кораблей за то, что мы отвергали их сверхъестественные, на наш взгляд, требования; прорабы судоремонтного завода за то, что мы им выдвигали, на их взгляд, чрезмерные требования; коменданты – когда на кого-либо из нас падало их недремлющее око.

В остальных случаях мы обходились без нашего начальства. Это было уже наше дело, как заменить легированную сталь на обыкновенную, как без дока залатать пробоину в днище корабля или поставить новый гребной винт, как переоборудовать водяные цистерны на бензиновые танки, как без справочников произвести сложные расчеты, как договориться с заводской кладовщицей, чтобы она выдала на корабль дефицитные материалы.

Итак, в тот вечер идиллия в кабинете начальника была разрушена.

– Командир базы приказал вам, товарищ капитан второго ранга, идти со мной, – докладывал главстаршина.

– Куда это с вами? – в недоумении поднял брови мой начальник.

– Разряжать авиабомбу, товарищ капитан второго ранга.

– Какую авиабомбу? – еще более удивился мой начальник.

– На танкере. Она не взорвалась.

– Во-первых, я ничего не понимаю в авиабомбах, а во-вторых, товарищ главстаршина, вы… что-то, видимо, напутали. Командир базы мог мне и позвонить…

– Я сейчас. – Главстаршина скрылся в дверях.

Мы еще не успели обменяться мнениями о происшедшем, как он возвратился, ведя за собой капитан-лейтенанта, дежурного по штабу.

– Да, – подтвердил тот. – В танкер во время последней бомбежки попала и не взорвалась тонная бомба. Адмирал приказал минерам ее разрядить, а механикам – обеспечивать разряжание.

– Но я же действительно ничего не понимаю в авиабомбах! – настаивал мой начальник. – И что мы там должны обеспечивать?

– Не знаю, такой приказ, – пожав плечами, сказал капитан-лейтенант.

– Но при чем здесь мы? – опять спросил инженер-капитан второго ранга.

Он был прав, он был инженер-механиком и ничего не понимал ни в минах, ни в авиабомбах. И вообще не дело было руководителю технического обслуживания кораблей почти всего флота заниматься разрядкой бомбы, но… Внешне все это выглядело так, что я не мог подавить улыбку. Взгляд моего начальника упал на меня.

– Вот вы смеетесь, товарищ старший инженер-лейтенант. Ну и идите вместе со старшиной!

– Есть! – отчеканил я, еще улыбаясь.

Мы вышли в коридор – главстаршина, я и дежурный.

– Зайдите, запишите адреса родственников, – как само собой разумеющееся, сказал капитан-лейтенант.

Мы зашли в дежурную комнату и записали в вахтенный журнал: я – адрес родителей, находящихся в эвакуации; старшина, поколебавшись, адрес какой-то женщины.

– Жена? – спросил я.

– Не совсем, – помялся он.

– Пошли, – сказал я.

– Адмирал пообещал минеру – «знамя», механику – «звездочку», – доверительно сообщил мне дежурный.

Мы махнули руками – ладно, мол, – и вышли в затемненный порт.

Громада танкера растянулась чуть ли не на всю длину бухты. Стоявшие вдоль причалов эскадренные миноносцы, тральщики, не говоря уже о морских охотниках, казались маленькими и незначительными по сравнению с танкером. Если он взорвется и выльется нефть, она наверняка вспыхнет на воде – и на других кораблях могут начаться пожары. Да и для вражеской авиации лучшего ориентира не придумать…

– Где? – спросили мы командира танкера, который встретил нас у трапа.

– Пойдемте.

Он провел нас к большой овальной дыре в палубе, затем мы вместе с ним спустились в машинное отделение. На первый взгляд здесь вроде бы ничего и не произошло. Никаких разрушений. Блестели надраенные поручни, внизу отливали рифленым металлом паёлы машинного зала.

– Вот, – показал командир корабля на чуть ли не в рост человека отверстие в переборке. – Там лежит.

Мы заглянули в пробоину. Ничего не было видно.

– Дайте лампочку, – распорядился я.

Матрос подал переносную лампу. Мы со старшиной заглянули в пробоину.

– Ничего кабанчик… – процедил главстаршина.

Сравнение было точное. Как спина огромного дикого кабана, разлегшегося в жаркий день в иле, блестела поверхность металлического цилиндра, на две трети диаметра утопленного в соляре.

– Да-а… – протянул я.

– Что будем делать? – спросил командир, когда мы отошли от пробоины.

– Пойдемте обсудим, – сказал я.

Поднимаясь по трапу, я все думал: почему она не взорвалась? Если она замедленного действия, то может рвануть в любое мгновение. Что произойдет, если она взорвется? Я припомнил еще свежие в памяти лекции профессора Иванова о разрушениях при взрывах снарядов по опыту первой мировой войны. Конечно, здесь сила взрыва будет больше, чем у двенадцатидюймового фугасного снаряда. Во всяком случае, не меньше. Значит… Я подсчитал в уме примерный радиус разрушения и его масштабы. Танкер может переломиться, перевернуться, загореться… Люди… Жизни…

– Чертеж корабля у вас есть? – спросил я командира, когда мы, то есть командир и комиссар корабля, начальник ПВО базы, механик корабля, главстаршина и я, собрались в каюте, отстоящей метров на сорок от бомбы.

Принесли чертеж. Я отметил на нем место, где лежала бомба.

– Аварийные партии и всех людей отвести сюда. – Я указал отсеки, которые, на мой взгляд, находились в сравнительной безопасности. – Вызвать два спасательных буксира. Провести в машину полевой телефон… Аварийное освещение… Какой вам необходим инструмент? – спросил я под конец главстаршину.

– Мне бы разводной ключ, – ответил тот. – Да ладно, там в машине найду что-нибудь…

– Тогда, как только проведут телефон, начинайте.

– Ну, я пошел, – сказал главстаршина.

Он вышел как-то совсем обыденно, просто исчез в дверях каюты, и все. А я и сейчас еще краснею, когда вспоминаю, что при нас так просто человек ушел на почти верную смерть. Никто с ним не попрощался, ничего не пожелали, не ободрили. Но может быть, это было лучше прежде всего для него самого?

Через несколько минут запищал полевой телефон, и в трубке послышался спокойный голос старшины:

– Начинаю разрядку…

Мы сидели в бездействии в каюте, и каждый из нас ждал. Ждали не только мы, но и все люди на корабле, стоящие у механизмов, на боевых постах. В любое мгновение это могло случиться. Во всяком случае, я представлял себе это очень ярко. Нас подбросит вверх, в подволок, швырнет на палубу. Иллюминатор заволокет дымом, потом в нем замелькают отблески пламени. Пол в каюте полезет вверх или набок; скорее всего, нам придется подниматься не с него, а с переборки. Затем мы будем ждать доклады боевых постов. Они придут. Должны прийти. А может быть, телефоны не будут звонить совсем, так как линии будут перебиты. Вместо их гудков в командный пункт будут вбегать окровавленные рассыльные с докладами о разрушениях и потерях. Фантазия услужливо подсовывала картины одну страшнее другой.

Но пока все было тихо. Ждали мы, ждали в штабе базы, ждали в штабе флота, ждали на других кораблях в бухте.

Завыли сирены. Вновь объявили воздушную тревогу. Я вышел на палубу. Лучи прожекторов шарили в лунном небе. Я взял со стеллажа английский ручной пулемет. Он имел вдвое меньше зарядов, чем наш «дегтярь», да и бил, должно быть, хуже, но был более удобным.

Один из лучей, пошарив вверху, почему-то упал на воду. И вдруг мы увидели, что метрах в трехстах от нас, на той стороне мола, в открытом море сидела вражеская летающая лодка. Попав в луч прожектора, она, как испуганная курица крыльями, захлопала пропеллерами и побежала на подъем к темному горизонту. Я выпустил в том направлении весь магазин и отдал пулемет матросу.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Это был глав-старшина.

– Разрядил, товарищ старший инженер-лейтенант. Вот взрыватель. – Он показал мне увесистый цилиндр сантиметров двадцати пяти длиной.

– А почему не звонил?

– Некогда было, товарищ старший лейтенант. Там такая петрушка. Стабилизатор с донной частью почему-то срезало, и он, по-видимому, упал в воду. А дальше бомба летела без стабилизатора, с открытым дном. Потому она и упала боком. Так я сначала всю взрывчатку вырезал, а затем вывинтил взрыватель.

Я еще раз взглянул на цилиндр – он был подобен хорошему артиллерийскому снаряду.

Мы оба зашли в рубку. Я посмотрел на часы. На всё глав-старшине потребовалось всего десять минут, вернее, девять с половиной. Ну и спец! Ну и мастер!

В рубку быстро вошел командир танкера:

– Только что получен семафор. Командир базы приказал: бомбу не разряжать – ждать прибытия специалиста из главной базы.

– Уже… – Главстаршина показал взрыватель. – Пусть трюмные откачают соляр. Сейчас безопасно.

Когда мы шли по палубе на катер мимо почтительно застывшей вахтенной службы и когда на прощанье нам долго жали руки командир и комиссар корабля, мне было немного не по себе: мне-то эта честь была оказана совсем напрасно.

В штабе отметили в журнале наше прибытие и отослали спать. Мы вышли в затемненный город и еще несколько минут простояли молча, перед тем как разойтись, как будто бы мы стали братьями. Бомба нас породнила.

Утром я опять совещался с механиками кораблей, спорил с прорабами, ходил по цехам завода, затем вновь спускался в машинные отделения кораблей, после поехал в конструкторское бюро. А затем… я обнаружил, что пропустил обед, – тогда это было очень обидно, так как пришлось бы обходиться только скудным ужином. Полагаясь на милость базовых коков, я все-таки решил заглянуть в столовую, где трижды в день толпился у дверей наш брат военный, где можно было не только поесть, но и – то было очень важно – неожиданно встретить друга, которого считал давно погибшим; узнать о товарище, сражающемся на «малой земле»; восхититься подвигами сослуживцев по кораблю или однокашников по училищу и погоревать о сложивших со славой голову.

Но сегодня мне определенно не везло. Когда я подходил к площади, на которой в большом, еще недавно жилом доме располагалась столовая, завыли сирены воздушной тревоги, и площадь мгновенно опустела. Я приготовился спрыгнуть в ближайший окоп или хотя бы просто упасть на горячие камни мостовой: слишком свежи были воспоминания о том, как несколько дней назад во время налета бомба угодила в одно из зданий на этой площади – и половина финансового отдела флота была направлена в госпиталь, а вторая половина осталась лежать под развалинами. Но сделать этого я не мог, хотя я не совсем еще оправился от последней легкой контузии. Я не мог этого сделать потому, что на площадке перед столовой стоял, вытирая руки ветошью, человек. Он стоял совершенно спокойно, лишь иногда поглядывая на безоблачное синее южное небо. А над горами уже тяжело гудели, подбираясь к бухте, самолеты. Когда я не спеша подошел к нему, он сказал мне:

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

А я ответил:

– Почему опоздал?

– Мины готовил, товарищ старший лейтенант, для эсминца. Я ведь служу кладовщиком на минном складе.

– А я думал, что вы специально только авиабомбами занимаетесь.

– Нет, это я так, между прочим. Угощайтесь, товарищ старший лейтенант. – Он вынул из кармана кителя черный сухарь и протянул его мне, другой вытащил для себя.

Затявкали на горе за домом зенитки, застрекотали на крыше общежития крупнокалиберные пулеметы. Бомбардировщики врага ринулись в пике на бухту. Мы со старшиной жевали сухари и смотрели на самолеты. Я знал, что это было глупо – стоять так среди сыпавшихся сверху осколков зенитных снарядов, не пытаясь даже стать под козырек двери столовой. Но главстаршина спокойно жевал сухарь, и я грыз свой, чувствуя его такой приятный ржаной вкус.

Самолеты высыпали свои бомбы, среди которых – я знал – не было ни одной меньше двухсотпятидесятикилограммового калибра. Почти все они рванули на гладкой поверхности бухты, и только одна из них ахнула метрах в семидесяти от нас в причал. Длинный и острый, как меч, осколок с визгом пронесся совсем рядом с нами в воздухе и впился возле нас в нагретый асфальт площади сантиметров на двадцать. Ни один мускул не дрогнул на лице главстаршины.

Мы проводили глазами одинокий «ястребок», который запоздало вынырнул из-за мыса и погнался за бомбардировщиками. Я потрогал еще дрожащий, как камертон, осколок и отдернул, обжегшись, руку.

– Заходите, товарищи командиры, – смилостивился от радости прибежавший кок, орудуя ключом у двери.

Мы не заставили, конечно, себя ждать.

– Так я в этом доме живу – на пятом этаже, – сказал главстаршина на прощанье после обеда. – Днем-то я занят на складе, а вечерами я дома. – Он назвал номер квартиры.

Вечером во время очередной тревоги я пробирался по темной лестнице на пятый этаж. Дверь открыл главстаршина. Сразу, будто он ждал меня. В комнате, куда он меня ввел, на столе, покрытом клеенкой, лежал уже знакомый мне цилиндр взрывателя, а вокруг него микроскопические пружинки и винтики, разложенные на бумаге. Я взглянул на раскрытую тоненькую ученическую тетрадь. «Инструкцыя» – было выведено карандашом заглавие. «Инструкцыя по разрядке специальной бомбы».

– Неправильно, – сказал я. – Нужно писать «инструкция», через «и».

– В самом деле? – неподдельно удивился главстаршина и начал объяснять мне устройство взрывателя.

– Знаете, почему она не взорвалась? Она электрическая, на электрическом прынцыпе, – нажимая привычно на «ы», говорил он. – При ударе разбивается ампула с электролитом, возникает ток, ток идет через катушку. Сердечник катушки замыкает контакты. Ток нагревает спираль первичного детонатора. Видите ту палочку?

– Так почему же она не взорвалась? – спросил я.

– Все дело в контактах – они окислились.

– Может, кто-то там, наш друг, нарочно их окислил?

– Может и так, – согласился главстаршина.

– И как разряжать такие бомбы?

– Вот я и составляю инструкцыю. Для флота, а затем ее перепечатают для армии.

– И много таких инструкций вы составили?

– Нет, всего три, эта будет четвертая.

– А сколько бомб разрядили?

– Тоже четвертую. Меня только на новые посылают, которых еще не знают. Самое трудное – инструкцыю толково написать. Вы помогите, товарищ старший лейтенант.

И мы при свете дымящего ночника – электричество было выключено – восстанавливали взрыватель и вновь разбирали его. Собственно говоря, собирал и разбирал он, а я писал «инструкцыю». Делал дело, которое для главстаршины было страшнее и непривычней, чем смертельный риск. Мы ничего не замечали: ни треска зенитной стрельбы, ни грохота падающих бомб, ни раскачивания нашего здания от воздушных ударных волн. Только поправляли время от времени фитиль колеблющегося пламени ночника.

– Вот и хорошо, – сказал главстаршина, когда я поставил последнюю точку в инструкции, и посмотрел на часы. – Скоро ноль-ноль, мне посты на складе нужно проверить.

– Здорово вы в авиабомбах разбираетесь! Курсы, наверное, проходили?

– Нет. Какие курсы? До войны никто не занимался этим в базе. Я сам дошел. Кто же еще будет? Минеру все-таки это дело сподручнее.

Признаться, мне стало немного не по себе. Одно дело – когда человек знает основы опасного дела, и другое – когда каждый раз он вступает в неизведанную страну, полную смертельных неожиданностей. Но кто мог выполнить это лучше его? Я узнал главстаршину достаточно хорошо за эти сутки.

Старшина завернул части взрывателя в газету, сверток взял с собой, и мы, погасив ночник, вышли на улицу. Перед нами лежала тихая, освещенная голубым светом луны бухта. В городе не было слышно ни звука.

– До завтра, товарищ старший лейтенант.

– До завтра, главстаршина.

Но завтра нам встретиться не удалось. Нет, никто из нас не погиб и не был ранен. Просто меня срочно перебросили в другую базу. Рассказывали мне, что главстаршина часто разряжал бомбы незнакомой конструкции. Потом сказали, что он взорвался не то на тридцать пятой, не то на сороковой. А может быть, это был не он – ведь я называл его только по званию. А фамилии его я не знал.

Много еще на своем веку я встречал людей. Но чем дольше живу, тем чаще встает он перед моими глазами – скромный кладовщик минного склада Н-ской военно-морской базы. Погиб ли он, исполнив свой долг до конца, или живет где-либо в нашей стране мирной жизнью, но, я думаю, он достоин того, чтобы стоять на берегу родного моря отлитым в бронзе.