Текст книги "Океан. Выпуск одиннадцатый"
Автор книги: Евсей Баренбойм
Соавторы: Юрий Федоров,Юрий Дудников,Святослав Чумаков,Юлий Ворожилов,А. Мирошников,Владимир Матвеев,Александр Баюров,Гавриил Старостин,Николай Портенко,Александр Осин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
Уполномоченный Государственного Комитета Обороны на Севере прославленный полярник Иван Дмитриевич Папанин в ладно сидевшей на его невысокой полной фигуре морской тужурке с нашивками контр-адмирала стоял у окна своего кабинета в Архангельске. Он ждал вызванного на прием капитана ледокольного парохода «Сибиряков» старшего лейтенанта Качараву. Тот явился минута в минуту.
– Садись, Анатолий Алексеевич, – сказал Папанин. – И слушай приказ. Пойдешь на остров Тыртов, затем на остров Русский. Выгрузишь там людей, оборудование и продовольствие. Будем открывать новые полярные станции. Затем следуешь на мыс Правды и остров Уединения, где сменишь зимовщиков. И обратно на Диксон. Там станешь ждать дальнейших распоряжений. На всю операцию даю тебе… – Папанин на минуту задумался, подсчитывая, – три недели.
Сидевший до этого молча Качарава, услышав о трех неделях, запротестовал.
– Чем недоволен? Мало времени даю? Так ведь война. Везде нужно спешить. – Иван Дмитриевич встал, подошел к Качараве, потрепал его по волосам. – Мы ведь именно тебе, Толя, поручили это важное дело. Помним о заслугах «Сибирякова». Все помним. – Папанин вздохнул, потом продолжал: – И о твоих заслугах не забыли. Парень ты молодой, боевой и капитанствуешь хорошо. Перебрали многих и решили остановиться на тебе. Так что не возражать и кривиться, а радоваться надо, гордиться доверием.
– Сэрдэчно благодарю – гордиться. А чэм тут гордиться? – нервно, с заметным грузинским акцентом повторил Качарава. – Идет война. Люди сражаются, гибнут. А мы… Раньше хоть десанты высаживали, и то команда чувствовала, что занимается настоящим делом. А сейчас в извозчиков превратились.
Папанин недовольно хмыкнул, быстро заходил по кабинету, затем с силой хлопнул ладонью по столу:
– Надоели вы мне все вот так! – Он выразительно показал себе на шею. – У меня и без вас голова пухнет. Кадров нет. Скоро плавать будет некому. На курсах плавсостава двадцать матросов учатся, из них восемнадцать баб. Из двух десятков машинистов – семнадцать в юбках. А тут, кто ни придет из капитанов, одни и те же глупые разговоры. Что ж по-твоему, дурья твоя башка, Великий Северный путь теперь и отношения к фронту не имеет? Будто газет не читаешь, обстановку не понимаешь? Не ожидал от тебя таких разговоров, Анатолий.
– Все ясно, товарищ адмирал. – Качарава встал, по-военному вытянулся. – Газэты, действительно, в море читаем нерэгулярно, так как не получаем. Но радио слушаем.
– Вот так-то лучше, – улыбнулся Папанин. – Если уразумел, значит, хорошо. Запомни сам и людям объясни еще раз: мы большое и наиважнейшее дело делаем. Почему, спрашивается, немцы в этом году здесь активничать стали? Хотят побольше наших сил отвлечь с сухопутных и морских фронтов, нарушить снабжение. Поэтому нам и приходится укреплять оборону, пушечки устанавливать в опасных местах, новые полярные станции открывать. Понял? А сейчас, браток, иди и не задерживайся. Желаю успеха.
Этот рейс оказался для «Сибирякова» особенно тяжелым. Около острова Правды попали в мощный паковый лед. Восемь дней вырывались из ледяного плена, прокладывая себе путь аммоналом. На Диксон вернулись только восемнадцатого августа. После долгого плавания в одиночку среди тяжелых льдов и неспокойного моря даже маленький, по-военному суровый Диксон показался команде землей обетованной. Здесь можно было встретить друзей, узнать новости, помыться в настоящей бане, получить и отправить письма, прочесть скопившиеся за время плавания газеты, сходить в кино.
Команда не сомневалась, что после такого трудного похода начальство даст им какое-то время отдохнуть. Но на этот раз в штабе морских операций Западного сектора, деревянном одноэтажном домике, примостившемся рядом с подковообразной гаванью, рассудили по-другому. Начальник морских операций, выслушав доклад Качаравы о выполненном задании, сразу подозвал его к карте.
– Пойдете к мысу Оловянному на Северной Земле, а затем на остров Домашний. Высадите там по смене зимовщиков. Оттуда пробьетесь к мысу Арктическому.
– Куда? К Арктическому? – переспросил уже привыкший ничему не удивляться Качарава. Он знал, что к этому мысу, одному из самых северных и труднодоступных мысов на земле, не могли порой пробиться даже мощные линейные ледоколы.
– Да. Нужно постараться любыми путями пробиться к нему и высадить там смену полярников. В крайнем случае сделаете это на острове Визе. Времени на отдых и раскачку нет. Погрузку начинайте немедленно.
Обычно приветливый и общительный, начальник морских операций сегодня был сух и немногословен. Было очевидно, что он чем-то серьезно огорчен и взволнован. Действительно, час назад он узнал от летчика Мазурука подробности разгрома семнадцатого конвоя. Из тридцати пяти судов каравана до наших вод добрались лишь одиннадцать. Двадцать четыре океанских транспорта остались лежать на дне моря. В это не хотелось верить.
Мазурук рассказал ему и о неслыханно гнусном и трусливом поведении капитана американского судна «Уинстон Сёйлем» Лонгрена, выбросившего целехонькое судно на берег губы Обседья. Этот так называемый союзник приказал утопить все затворы орудий и наотрез отказался вести свой корабль в советский порт. «Судьба транспорта и груза меня не интересует, поскольку они уже доставлены мною в первый русский порт», – с циничной наглостью заявил он Мазуруку. Под портом он имел в виду пустынную бухту на острове Новая Земля в тысячах километрах от железной дороги. Об этой истории Качарава тоже узнал на следующий день от своего приятеля летчика.
Двадцать четвертого августа, загрузив топливо и около шестисот тонн различных грузов, «Сибиряков» вышел из порта, за кормой заплескалась вода Карского моря.
На борту «Сибирякова» было больше сотни человек команды и пассажиров, среди них семь женщин. Часть из них попали на Север впервые. Особенно много с ними хлопот было у комиссара Эллимелаха. Сейчас он стоял рядом с Качаравой на мостике, коренастый, большеголовый, и, с наслаждением вдыхая живительный морозный воздух, говорил капитану.
– Мы с тобой, Толя, от этого воздуха должны прожить лет сто, не меньше. Я недавно читал, что если в одном кубическом сантиметре воздуха крупного города содержится от трехсот до четырехсот тысяч пылинок, то здесь, над морем, их всего двести штук. Улавливаешь разницу?
Комиссар любил выписывать из книг и журналов всякие интересные цифры, заносить в записную книжку, а потом пересказывал их матросам.
– Лично я согласен вдыхать воздух, где много пылинок, – смеялся Качарава, разжигая погасшую трубку. Мне пылинки не мешают.
На следующее утро около полудня в бинокль уже можно было рассмотреть голые низменные, будто уходящие прямо в воду берега острова Белуха с одиноко возвышавшимся на них географическим знаком. А поодаль от берега круто торчащие вверх, как бы специально сложенные из огромных расколотых камней горы. Как и везде на островах, здесь не было растительности. На многие станции полярники специально привозили с собой плодородную землю в ящиках, морозоустойчивые сорта саженцев, заботливо ухаживали за ними, поливали теплой водой, и все равно вырастали кривые чахлые уродцы. Да и те вскоре погибали, не выдержав единоборства с ураганными ветрами и жестокими морозами.
– Справа семьдесят силуэт большого военного корабля! – как гром среди ясного неба прозвучал голос вахтенного сигнальщика.
Еще утром капитан «Сибирякова» получил шифровку с Диксона с предупреждением о возможном появлении в наших водах вражеского рейдера. Эта радиограмма не очень встревожила Качараву. Относилась она ко всем судам и полярным станциям, и вряд ли предупреждение имело к «Сибирякову» прямое отношение. Тем более что пароход уже входил в полосу дрейфующих льдов, о чем свидетельствовало заметно побелевшее небо и все чаще встречающиеся на пути айсберги. За всю войну в этот район еще не решался входить ни один вражеский корабль.
И вдруг такое сообщение сигнальщика! В него не хотелось верить. Может быть, произошла ошибка, обман зрения? Качарава и Эллимелах почти одновременно вскинули бинокли. Из-за горизонта поднималась широкая конусообразная мачта с марсом, смутно просматривались надстройки.
– Боевая тревога!
Колокола громкого боя вызвали команду резким продолжительным звуком. Личный состав быстро занял боевые посты. Теперь, прильнув к окулярам дальномера, уже без труда можно было рассмотреть стремительно приближающийся пересекающим курсом корабль. Острый, хорошо заметный на светлом горизонте силуэт, носовая и кормовая орудийные башни не оставляли ни малейших сомнений, что перед ними крупный военный корабль, возможно крейсер или даже линкор. У Качаравы все оборвалось внутри. Он понимал, что встреча с таким могучим, быстроходным кораблем не оставляет «Сибирякову» на спасение ни одного шанса, ни единого. Почему-то на мгновение пришла в голову недавно услышанная история с капитаном американского судна «Уинстон Сёйлем», обезумевшим от страха перед лицом опасности, потерявшим человеческий облик. Нет, он никогда не был и не будет трусом. Придется умереть, и он сумеет принять смерть достойно. Но пока об этом думать рано. Нужно принимать решение. А решение в данной ситуации может быть единственное: выиграть время, попытаться избежать боя. Идти к острову Белуха и там выброситься на берег и спасти людей.
– Полный вперед!
Капитан взял на штурманском столе телеграфный бланк и быстро написал текст первого донесения:
«Заметил иностранный вспомогательный крейсер. Следите за мной».
– Юра! Быстро в радиорубку! – сказал он юнге Прошину. – Передать на Диксон немедленно!
Первый шок от встречи с противником начал проходить. Качарава овладел собой, снова раскурил погасшую трубку. Но рука, державшая зажигалку, противно дрожала. «Решение принято, – подумал он. – Теперь его надо выполнять».
Старенькая паровая машина «Сибирякова», питаемая низкосортным малокалорийным углем, буквально задыхалась, но больше семи узлов дать не могла. Деревянную палубу трясло, как при малярийном приступе. Артиллеристы из военной команды корабля под руководством младшего лейтенанта Никифоренко изготовили к бою все свое хозяйство – два орудия на корме и две сорокапятки на носу, предназначенные для противовоздушной обороны.
Неизвестный корабль приближался быстро. Сейчас до него оставалось меньше пятидесяти кабельтовых. Все явственнее в свете незаходящего солнца в окулярах дальномера проступали его грозные очертания: длинное хищное тело с острым форштевнем, наклоненная назад конусовидная мачта, высокие надстройки.
Внезапно с мостика корабля замигал прожектор.
– Что он пишет? – спросил Качарава у сигнальщика.
– Просит сообщить состояние льда в проливе Вилькицкого.
– Ишь чего ему надо! – возмутился комиссар. – Караванов захотелось гаду.
– Запроси его название, национальность, – приказал Качарава.
С корабля ответили послушно и сразу: «Тускалуза». И тотчас же на его гафеле заполоскался хорошо видный в бинокль звездно-полосатый американский флаг.
– Товарищ командир! – почти одновременно закричали вбежавшие на мостик старпом Сулаков и стармех Бочурко. – Это американец!
Действительно, один из прилетевших на Диксон из Мурманска капитанов рассказывал Качараве, что туда еще тринадцатого августа прибыло американское легкое соединение в составе крейсера «Тускалуза» и двух эскадренных миноносцев. Оно доставило авиационный персонал и снаряжение для предстоящего базирования двух эскадрилий торпедоносцев «Хемпден». Капитану была известна даже фамилия командира соединения – коммодор Норманн Жиллет. Поэтому в глубине души Качаравы, после того как он увидел американский флаг, появилась крохотная надежда, что перед ними не фашистский рейдер, а союзник, случайно забравшийся в наши воды. Тем более что грозный противник вел себя пока миролюбиво – не стрелял, отвечал на вопросы. Но полученная в ответ на донесение «Сибирякова» радиограмма с Диксона отмела последние сомнения. В ней говорилось:
«В данном районе никаких американских кораблей быть не может. Корабль считать противником».
А с мостика «американца» снова настойчиво мигал прожектор:
«Сообщите ледовую обстановку в проливе Вилькицкого, координаты караванов».
– Курс – пролив между островами. Право руля! – скомандовал Качарава стоявшему у руля матросу.
«Сибиряков» уходил к острову. Но рейдер тоже изменил курс, явно показав, что намерен преследовать пароход.
– Думаешь, успеем спрятаться? – спросил комиссар капитана.
– Нет. До острова далеко, не успеем. Придется принимать бой. По местам!
В этот момент все на мостике, у кого были в руках бинокли, отчетливо увидели, как у противника медленно сполз вниз американский флаг и на гафель полезло развеваемое ветром бело-красное полотнище с фашистской свастикой.
– Приказывает остановиться! – крикнул сигнальщик.
Над рейдером поднялось серое облачко, и почти тотчас же перед носом «Сибирякова» из воды вырос огромный белый столб от взрыва гигантского снаряда.
– Одиннадцатидюймовый, – мрачно прокомментировал артиллерист. – Этими пушками в ютландском бою немцы потопили три английских линейных крейсера. Не иначе, товарищ командир, перед нами «карманный» линкор.
Больше вражеский линкор пока не стрелял. Вместо этого с него снова замигал прожектор.
«Застопорить ход. Немедленно прекратить всякие переговоры. Спустить флаг!» – приказывал он.
– Нет, сволочь, этого не увидишь! – закричал Качарава и, блестя расширенными зрачками глаз, скомандовал в мегафон неожиданно высоким голосом: – По фашистскому бандиту – огонь!
Почти одновременно выстрелили все четыре орудия «Сибирякова». Уже после второго залпа всем стоящим на мостике стало ясно, что его трехдюймовые гранаты не долетают до противника и рвутся далеко от него в воде. И тогда Качарава принял новое дерзкое решение – идти на сближение! «Сибиряков» развернулся и пошел навстречу вражескому линкору! Видимо, в первые минуты на фашистском рейдере были ошеломлены неслыханной дерзостью старенького ледокола, потому что орудия, угрожающе нацеленные на пароход, не стреляли.
Второй залп рейдера сбил только форстеньгу. Зато третий страшный удар тяжелого снаряда потряс судно. Качарава увидел крутящиеся в воздухе ящики, бревна, переломанный надвое вельбот. На палубе ярко вспыхнули языки пламени, умолкли оба кормовых орудия. «Сибиряков» потерял управление и беспомощно закрутился на месте.
Высоко и часто тявкали уцелевшие на носу сорокапятки, истерически лаяли привязанные к ограждению собаки, жалобно и испуганно мычали коровы. Радист в рубке торопливо выстукивал очередное донесение на Диксон.
«Нас обстреливают… Горим. Горим!»
Едкий дым стал заполнять радиорубку. Через несколько минут удалось перейти на ручное управление. «Сибиряков» снова повернул к острову, поставив дымовую завесу.
Очередной залп обрушился на носовую часть судна, заставленную бочками с бензином. Огненные потоки потекли по палубе, стали стекать за борт и в трюм. Между носовой батареей и мостиком образовалась стена огня. Горели надстройки. Одна за другой со страшным грохотом взрывались железные бочки с горючим. Матрос Малыгин упал в бензин и сейчас, в пылающей одежде, пытался сбросить за борт вот-вот готовые взорваться ящики с боеприпасами.
Качарава видел, как немногие оставшиеся в живых матросы на кормовой палубе предпринимали героические, но безуспешные попытки спасти пароход. Ледяная вода через пробоины рвалась в машинное отделение, в трюмы и каюты. Старпом Сулаков с несколькими матросами под разрывами снарядов среди дыма и пламени старался спустить на воду шлюпки. Но сделать им это не удавалось: шлюпбалки были перебиты, сами шлюпки изрешечены осколками.
Ветеран Арктики отважный «Сибиряков» погибал. Объятый огнем и дымом, потерявший скорость, он был прекрасной мишенью для артиллеристов рейдера, и те хладнокровно и методически расстреливали беспомощный пароход. Упрямо продолжала стрелять единственная уцелевшая на борту ледокола носовая пушка. Чудом оставшись в живых среди моря огня, взрывов, потоков ледяной воды, рева обезумевших животных, стонов и проклятий, командир орудийного расчета старшина Дунаев и кочегар Вавилов посылали в сторону врага из горячего, с облупившейся шаровой краской ствола сорокапятки снаряд за снарядом.
Качарава рванул ручку машинного телеграфа. Она пошла неожиданно легко. Не было и звонка. Стало ясно: связь с машиной прервалась, телеграф тоже не работал. Тогда старший лейтенант закричал в трубку что было сил:
– Эй, в машине!
Оттуда еле слышный голос старшего механика ответил:
– Машину заливает. Котлы потушены. Жду приказаний.
– Выводи людей. Открывай кингстоны. Будем топить корабль.
В ту же минуту новый залп накрыл «Сибирякова». Высоко взлетели обломки деревянной палубы, фальшборта, остатки последнего носового орудия. Старпома Сулакова сбросило за борт. Старшину Дунаева швырнуло в открытый люк носового погреба. Качарава стоял в правом крыле рубки, тяжело прислонившись к обвесу. Он был в тельняшке, с наганом на поясе, в окровавленной, висевшей как плеть руке зажата погасшая трубка. Еще один шрапнельный снаряд разорвался над самой палубой – и Качарава, схватившись руками за живот, рухнул в беспамятстве на подставленное рулевым плечо.
В единственную чудом уцелевшую, заваленную обломками шлюпку, которая лежала на ботдеке, спустилось человек двадцать. Туда же перенесли и тяжелораненого командира. Комиссар Эллимелах и старший механик Бочурко остались на судне.
Капитан 1 ранга Больхен смотрел, как беспомощно вертится на месте, потеряв ход и накренившись, гибнущий «Сибиряков». «Адмирал Шеер» медленно подходил к нему. Густой черный дым, перемешанный с облаком относимой ветром дымзавесы, скрывал от столпившихся на палубе тяжелого крейсера матросов последние минуты жизни ледокольного парохода.
Больхен был раздосадован, что снова остался ни с чем – ни сведений о ледовой обстановке, ни данных о месте нахождения караванов, ни карт, ни кодов получить, он понимал, так и не удастся. А потопление старого пароходика не принесет ему славы. Было совершенно очевидно и другое: после боя с «Сибиряковым» о появлении «Адмирала Шеера» в Карском море стало известно всей Арктике. Ни о какой тайне, в каком месте он поджидает русские караваны, сейчас не могло быть и речи. Координаты «Шеера» теперь известны всем.
Но странное дело, сейчас он думал больше не об этом. От очевидцев он слышал много рассказов, как спускали флаг и сдавались, покидая судно и садясь в шлюпки, моряки не только быстроходных транспортов и хорошо вооруженных вспомогательных судов, но и экипажи настоящих военных кораблей, едва «Адмирал Шеер» делал предупредительный залп из орудий главного калибра. А этот старенький русский пароходик, полузатопленный, горящий, обреченный на верную гибель, ни за что не хотел сдаваться. Будто люди на его борту не понимали, что, очутившись в ледяной воде с температурой не выше двух градусов тепла, они спустя десять минут окоченеют и пойдут на дно. Будто они твердо знали, что впереди у них есть еще одна, другая и лучшая жизнь.
Нет, честно говоря, он не понимал их. И все же в глубине души Больхен не мог не преклоняться перед мужеством русских.
– Спустите вельбот и подберите всех уцелевших, – приказал он старшему офицеру.
Тот удивленно взглянул на командира, но ничего не сказал и стал отдавать необходимые распоряжения.
Едва вельбот отошел от борта «Адмирала Шеера», как «Сибиряков», задрав кверху нос, быстро ушел под воду.
«ЖЕЛАТЕЛЬНО НАПАДЕНИЕ, ОБСТРЕЛ ПОРТОВ ДИКСОН, АМДЕРМА…»Капитан 1 ранга Больхен любил ранние утренние часы, когда можно было полчасика, не торопясь, поразмышлять, вспомнить о дочерях, жене, наметить план действий на предстоящий день.
Вестовой принес и поставил перед ним дымящийся кофейник и чашечку.
– Где же фотография ваших сорванцов, Краус? – спросил Больхен.
– Я думал, вы давно забыли, господин капитан 1 ранга, – заулыбался вестовой. – Вот они.
Он положил перед Больхеном открытку из плотного картона. Полная молодая женщина обнимала за плечи двух чем-то явно недовольных насупленных мальчишек.
До сих пор Больхен не мог простить Юте, что она рожала ему только дочерей. Он так хотел сыновей! Мечтал, что они будут моряками. И он, седой адмирал, будет учить уму-разуму своих фенрихов.
– Как их зовут?
– Фридрих и Отто.
– Ого, какие имена! В честь Бисмарка и Фридриха Великого?
– Я об этом не думал.
А он думал. И тоже мечтал так назвать своих мальчишек. «Вот Краус, – размышлял Больхен, когда вестовой вышел, – до войны – трубочист, сейчас матрос, а после войны, как он уверяет, тоже будет трубочистом. Ему все ясно. Счастливый малый. Он верит газетам, у него ни в чем нет сомнений, честолюбие не раздирает его душу. Это не его категории».
Больхен сделал несколько глотков кофе, вспомнил о событиях вчерашнего дня – об этом бое со старым пароходом «Сибиряков». Командир вельбота, посланного для спасения уцелевших членов команды ледокола, докладывал, что моряки отказывались влезать в вельбот, предпочитая плену смерть в ледяной воде.
Странные, непонятные люди.
Вечером, зная, что о рейдере теперь оповещены все суда и полярные станции русских, и опасаясь атаки с воздуха, Больхен приказал отойти от таймырского побережья в глубь Карского моря и тщательно следить за эфиром. Нужно было попытаться узнать, каковы планы русских и где сейчас находятся потерянные им конвои. Но недавняя разноголосица в эфире кончилась. Даже о нем, «Адмирале Шеере», русские радисты теперь молчали.
– Затаились, словно мыши, почуявшие кошачий запах, – острил Буга, но его убегающие за стеклами очков голубые глаза не смеялись. – Службе радиоперехвата я приказал следить в оба.
– Благодарю, – сухо сказал Больхен. – Если они услышат что-нибудь интересное, немедленно докладывайте.
Почти до полудня он ждал ответа на посланную утром шифровку адмиралу Шнивинду в Берген, а пока допрашивал пленных, отдыхал у себя в салоне, просматривал брачные объявления в старых номерах «Фёлькишер Беобахтер», аккуратно сложенных Краусом на крышке секретера. Когда-то, еще будучи морским кадетом в Штральзунде, он любил с приятелями читать вслух эти объявления, смеясь над их наивностью.
«Молодая женщина 30 лет, 180 см, ищет вдовца 180—190 см, бравого, стройного, жизнеутверждающего настроения, который пришлет ей фотокарточку».
«Вдова, стройная, очень здоровая, с красивым цветом лица и бархатистой кожей, имеет двух мальчиков 2 и 4 лет, ищет отца для детей, можно инвалида».
«Может, и Юта даст такое объявление в газете после моей гибели? – подумал он. – Интересно, какой мужчина ей понадобится?» Нет, сегодня объявления явно не читались и не веселили. Тем более не хотелось браться за книгу Эдвина Эриха «Встречи с Советской страной», так настойчиво рекомендованную старшим офицером. На сотне страниц автор вдалбливал, что русские – низшая раса и с ними нужно обращаться соответствующим образом. Как бы, интересно, этот умник объяснил поведение экипажа «Сибирякова»?
Шел десятый день после выхода «Адмирала Шеера» из Нарвика. Больхен понимал, что операция, казалось так тщательно продуманная и спланированная, уже закончилась, и закончилась ничем. Элемента внезапности в его пребывании здесь больше не осталось. Конвои, которые были его главной целью, видимо, ускользнули. Единственный самолет затоплен. Практически ему уже не на что надеяться. И если бы в штабе Шнивннда понимали это, то приказали бы возвращаться. Честно говоря, при сложившейся обстановке это было бы разумное решение и он был бы ему рад. В конечном счете не он виноват, что так все получилось. Только сейчас стало очевидно, что успеху операции мог сопутствовать лишь случай, а не точный расчет. Старые крупномасштабные карты с неверно указанными глубинами и необозначенными подводными барьерами, покрытые архивной пылью данные аэрофотосъемки «Графа Цеппелина» без точных сведений о ледовой обстановке делали операцию целиком зависящей от везения.
– Чертовы упрямцы! – пробормотал Больхен, адресуясь, видимо, к команде потопленного вчера русского ледокола. Передай они ему сведения о местонахождении конвоя и состоянии льда, сейчас все могло быть по-другому.
В дверь салона постучали. Вошел шифровальщик. Больхен быстро пробежал глазами короткий текст:
«Американский тяжелый крейсер «Тускалуза», эскадренные миноносцы «Эммондс», «Онслоу» 24 августа покинули Мурманск. Усильте наблюдение западном направлении. Линкору продолжать рейдерство Карском море. Желательно нападение, обстрел портов Диксон, Амдерма. Шнивинд».
Ни Шнивинд, ни тем более Больхен не знали, что американские корабли не могли угрожать рейдеру. Опасаясь воздушных атак немцев, они вместе с английским эсминцем «Мартин» покинули Мурманск и ушли на запад.
Радиограмма Шнивинда не оставляла у Больхена сомнений в своем скрытом смысле. Рейдерство «Адмирала Шеера», на которое возлагал большие надежды главнокомандующий флотом рейха Редер и за которым следил сам фюрер, не должно было закончиться ничем. Следовало добиться хотя бы какого-нибудь успеха, который пропаганда уж преподнесет как «новое замечательное достижение наших героических моряков», «движение русских караванов по Северному морскому пути парализовано» или как-нибудь еще в таком же духе, на что чиновники ведомства доктора Геббельса были большие мастера.
Больхен поднялся в ходовую рубку. Корветтен-капитан Буга и обер-лейтенант Старзински, как обычно, вели очередной спор. Увлеченные разговором, они в первый момент даже не заметили остановившегося в дверях командира.
– Мой сосед, доктор искусствоведения, остался в тылу, награбил из различных музеев и еврейского имущества целое состояние, – говорил обер-лейтенант Старзински. – Жена писала, что уже сейчас он миллионер. А мы с вами, если останемся живы, вернемся домой с чемоданом грязного белья и должны будем перед ним снимать шляпу. По-вашему, это справедливо?
– Ваш сосед – пена на человеческом море, – возражал ему старший офицер. – Уверен, что фюрер не знает о таких фактах. После победы настоящие заслуги не останутся забытыми. И потом вспомните: даже у Христа среди апостолов оказался Иуда…
Эти бесплодные разговоры они могли вести бесконечно. Больхен кашлянул. Офицеры увидели его и немедленно, будто язык проглотили, умолкли.
– Полагаю, господа, что моими помощниками на корабле назначены не только образованные политики, но и боевые офицеры. (Буга и Старзински дисциплинированно опустили глаза.) Прошу на вахте уделять все внимание обстановке. А сейчас приглашаю на совещание.
Старший офицер боялся своего командира. Он знал о покровительстве, которое оказывает ему Шнивинд. Больхен не кричал, не топал ногами, не угрожал взысканиями. Но от его тихого голоса и ледяной вежливости Буге всегда становилось не по себе. «Строит из себя аристократа, а сам всего лишь сын владельца паршивой гостиницы, – думал он. – Терпи, Петер. Твой час еще придет».
В тесной штурманской рубке, за плотно прикрытой дверью, уже ждали старшие артиллерист, связист и штурман. Совещание затянулось почти на час. Было решено совершить нападение на порт Диксон. Высадить там десант, захватить руководящий состав штаба морских операций с документами, шифрами и картами, разрушить радиоцентр и другие основные сооружения и надолго вывести из строя этот важнейший на Северном морском пути пункт.
– У меня только старая английская карта в проекции Меркатора 1 : 200 000, – возражал штурман. – Нет никакой гарантии, что мы не сядем на мель.
– Придется рискнуть, Фриц, – помолчав, сказал Больхен. – Другого выхода нет. Мы должны нанести удар в самое важное и чувствительное место. Таким подбрюшьем у русских и является этот порт.
– Сомневаюсь, чтобы они не ждали нас там, – настойчиво высказывал свои опасения штурман. Бывший однокурсник командира по училищу в Мюрвике, он позволял себе иногда возражать Больхену и спорить с ним. Тот прощал штурману эти маленькие вольности и всегда называл его только по имени.
– Повторяю, у нас нет другого выхода. – Больхен пристукнул костяшками пальцев по карте. – Для маскировки своих планов сообщим открытым текстом, что следуем домой, обратно в Нарвик. Может быть, русские клюнут на этот незамысловатый крючок. Всё, господа. По местам.
Около часу ночи 27 августа «Адмирал Шеер» медленно приближался к острову Диксон. Под свинцово-черными, низко нависшими облаками он крался по темной воде, как настигающий добычу разбойник. Второй час неистовствовала редкая в эту пору года пурга. Внизу в кубриках и коридорах находился в полной боевой готовности десант, вооруженный автоматами, ручными пулеметами и взрывчаткой.
– Соскучился по этому черному поросенку, – говорил унтер-офицер Арбиндер, ласково поглаживая скрюченным пальцем вороненую сталь ствола. – Сейчас мы им покажем, этим большевистским умникам, что значит немецкий десант. Пах-пах-пах-пах-пах! И все. Пленных не надо. Правильно я говорю, малыш? – И он толкнул сидевшего рядом прямо на палубе Кунерта.
– Заткнись!
Арбиндер беззвучно захохотал.
– Уже наложил в штаны, – сообщил он окружающим и, повернувшись к Кунерту, глядя на него своими сразу постекленевшими глазами, сказал, как выдохнул: – Рядом со мной пойдешь, таракан. У меня не струсишь.
Безостановочно работал эхолот. Глубина все время тревожно уменьшалась.
– Двенадцать метров, одиннадцать метров, десять метров… – бесстрастно докладывал штурманский электрик.
Теперь при осадке линкора в семь и три десятых метра глубина приближалась к критической. А впереди предстояло еще пройти обозначенный на карте скальный порог, где глубина всего девять метров. Руки вахтенного офицера, лежавшие на рукоятках машинного телеграфа, стали мокрыми от волнения. При малейшем соприкосновении с грунтом последует команда: «Стоп! Полный назад!» Но вот Больхен и все стоящие в ходовой рубке вздохнули с облегчением. Опасный порог, кажется, позади, глубина снова становится больше. Нос линкора повернут к проливу Вега. В районе мыса Наковальня просматривается часть внутренней гавани.
– Вижу несколько жилых построек и три мачты в бухте! – доложил вахтенный из «вороньего гнезда».
– Какие мачты? У русских здесь нет ни военных судов, ни береговых батарей.
Больхен сам поднялся на марсовую площадку, посмотрел в бинокль. Вместо ожидаемого, по данным аэрофотосъемки дирижабля «Граф Цеппелин», маленького самоедного рыбачьего становища его глазам открылась современная гавань, а на материковой стороне – город. В базальтовых скалах вырванные взрывами площадки, у которых построены деревянные причалы, где могут одновременно разгружаться несколько пароходов. Заметно, что русские стремятся еще больше расширить этот порт. Об этом свидетельствовали строительные леса и краны.
