Текст книги "Нулевой километр (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
–И правильно! Чего с таких, как ты, взять? Автослесарь! Нечего, может, хоть у нее жизнь сложится, раз Лидке ума не хватило красотой воспользоваться. Простите, – осознает, что сболтнула лишнего и прикрывает золотые зубы морщинистой ладошкой. Только Максим будто и не слушает вовсе… Или что еще хуже, уже вдумывается в каждое слово, сорвавшееся с языка этой парочки идиотов…
***
Максим
Мы не говорили. Наверное, передышка была необходима, чтобы хотя бы немного проветрить голову – избавиться от пьянящего дурмана и, вопреки собственным желаниям, остыть после жадных прикосновений женских пальцев. И если ветер и морось с этим почти не справились, то пьяный “родственничек” и бабулька в цветастой панаме, своими речами действуют на меня лучше ледяного душа.
–Простите, старуху! Вечно ляпну не подумав!
– Вот то-то же! Не рот, а помойка! – нависает над ней Голубев, только страха в глазах соседки отыскать ему не удается. – Иди куда шла! А то автослесарь ей не угодил! Олигархов всем подавай. Еле ноги волочит, а туда же!
– Ты мне поговори…
–И что? Клюкой изобьешь? Я тебе ее знаешь куда…
–Жора, – не выдерживаю. Достаю из кармана еще несколько купюр и сую их в дрожащую ладонь Юлиного отчима. – В магазин иди.
И без их криков тошно. Потому что взгляд со стороны порой бывает полезен – будущего у нас с Щербаковой нет. Она теребит кулон с внушительным бриллиантом, а я вновь подкуриваю сигарету, отпуская густой дым от дешевого табака в серое небо.
– Вот за это спасибо! Видишь, какой человек? Ты за него, дочка, держись! Заживем хоть как люди! – сплевывает на асфальт и, наградив соседку презрительным взглядом, нетвердой походкой бредет в сторону винно-водочного.
– А что, правда, жених, да?
– Шла бы и ты, Семеновна, – и Юля от отчима недалеко ушла. Кивает в сторону тротуара и обходит любопытную даму, теперь устраиваясь рядом со мной. Прямо на мокрые доски, только холод и облупившаяся краска, что прилипает к тонким джинсам, ее сейчас не заботят.
– Дураки.
И не они вовсе, а мы, если решили, что ради парочки страстных ночей, проложим мост над зияющей пропастью.
Глава 36
Главная проблема человечества – неспособность вовремя завести разговор. Именно из-за этого рушатся семьи и упускаются шансы построить что-то достойное. На моей голове нет строительной каски, в руках не лежит мастерок и фундамент под возведение чего-то прочного до сих пор не залили, но сворачивать макет с уже нанесенным на него проектом я не готова. По крайней мере,сейчас, при свете луны и редких уличных фонарей, что скупо льют золотистое свечение на тротуары, мне кажется, я решила. Поверила, что смогу отказаться от московской квартиры, дорогих цацек и шикарных мехов, удовольствие от носки которых затмила нездоровая эйфория… Странная, не поддающаяся объяснению и возникающая всякий раз, когда я вижу перед собой идеально слепленного мужчину.
– Спишь?
– Нет, – шепчу и крепко жмурюсь, заклиная про себя Бирюкова перелечь.
Подскочить с этого чертового жесткого пола и, с силой отшвырнув одеяло, взобраться на мою кровать, которая сегодня кажется мне особенно пустой. Холодной, и этот холод заставляет покрыться гусиной кожей, ведь моя шелковая комбинация совсем не спасает от одиночества…
– Мы должны поговорить. Рано или поздно это придется сделать.
– Знаю, – только с чего начать до сих пор не придумала.
Таким, как я куда проще срывать одежду, чем украшенные чернью латы с собственной души. Не приспособлена – с Русланом я молчалива. Обсуждаю миллион мелочей вроде понравившихся сапожек, украшенных изумрудами сережек, которые непременно хочу получить на день рождения, или выслушиваю его фантазии, которые потом прилежно воплощаю в жизнь… А вот так, чтоб серьезно, чтобы с придыханием и полным сумбуром в голове – ни разу. Наверно поэтому с таким трудом вживаюсь в роль нормального человека.
– Ты ведь понимаешь, что секс ничего не меняет?
Теперь не дышу. Ведь даже при всей своей черствости, я ждала чего-то другого. Ни этой звенящей тишины, которая разрывает перепонки и заставляет зудеть ладошки от острой необходимости зажать уши руками…
– Ты слышишь?
– Да. Только… – боже, а что сказать?
– Твой отчим прав, Юля. Ты охотилась за олигархом, ты привыкла к другой жизни, которой я никогда не смогу тебе дать, – говорит мне, а я всерьез начинаю верить, что Бирюков ослеп. Не видит оборванных стен, паутины в углах, протертой мебели и замызганных ковров… Или, может быть, я настолько впала в прострацию, что перестаю объективно оценивать обстановку? Настолько смирилась с убогостью комнаты, привыкла к скрипу пружин и гулу старого холодильника, что теперь добровольно готова остаться в этой тьме навсегда?
– Так что вешать тебе лапшу на уши, что начну сворачивать горы, я не собираюсь.
– Не хочешь?
– Не могу, – признается после секундной заминки. – Ты ведь прекрасно все понимаешь. Это в книгах просто. А здесь жизнь: миллионером я вряд ли стану. Простой водитель. Пусть и с достойной зарплатой для среднестатистического мужчины, но со съемной халупой, которая ничем не отличается от этой. Такой жизни хочешь? Никаких иномарок, отдыха за границей в любой момент, когда тебе приспичит обновить загар.
Спрашивает и замолкает. Словно дает мне время осознать собственные перспективы… Только разве я не понимаю? Разве не думала об этом за ужином, в душе, когда нехотя смывала с себя запах что-то изменившего во мне мужчины? Когда лежала на лысой худой подушке и с тоской прислушивалась к его приготовлениям ко сну: лязг резных ручек, скрип дверцы советского шифоньера, шорох бязевого постельного белья, глухой удар скрученных одеял о пол, и тяжкий вздох, разбавивший тишину, когда Бирюков устроился на не самом удобном в мире ложе…
– А говорил, не жалеешь… – ведь что это, если не попытка избавиться от навязчивой поклонницы?
– Я и сейчас могу это повторить.
– Разве? Звучит так, будто ты меня отговариваешь, – присаживаюсь и, дотянувшись до ночника, позволяю глазам привыкнуть к теплому свечению лампы. – Я ведь не тащу тебя под венец.
– Знаю, – и вряд ли питает иллюзии, что внутри меня есть хотя бы капля романтики. И плевать, что на самом деле, прямо сейчас ее во мне океан… Безграничный, только душа до сих пор в доспехах, поэтому и качаю головой, не позволяя ему разглядеть моего смятения.
– Просто хочу, чтобы ты понимала – никакой сказки не жди.
Обидно. Его признание пронзает навылет острой стрелой и сейчас наверняка торчит окровавленным острием между лопаток. Ведь стоит ему озвучить приговор, какая-то часть меня безостановочно кивает, соглашаясь с вынесенным судьей вердиктом. Кричит во весь голос, что я не имею права гробить многолетние труды и отказываться от заманчивых перспектив связать свою жизнь с олигархом. Пусть и не таким пылким, годящимся мне в отцы и совершенно не стремящимся как можно скорее положить конец многолетнему браку, зато надежным, щедрым и таким привычным… Кричит, поправляя на запястье браслет от Картье, а проснувшееся после затяжной спячки сердце уже заглушает ее мольбы барабанной дробью:
– А мне она не нужна.
– Это сейчас, когда ты толком не понимаешь, что делать дальше. Пока видишь во мне поддержку и готова бежать от реальности в мои объятия. А что будет завтра? Или через неделю? Когда мы вернемся в Москву, в твою привычную жизнь, где ты принадлежишь другому?
Не знаю… Не хочу об этом думать, и если бы моя ладонь, раз за разом приходящаяся по лбу, могла бы избавить голову от этих мыслей, я бы не позволила ей упасть на колени.
– Видишь, – мне послышалось, или его голос сквозит разочарованием? – Мне нужна эта работа.
– В Москве куча перспектив…
– Но у меня нет времени. Как и у тебя, Юль, чтобы сворачивать в двух шагах от финиша.
А я именно в них да? В нескольких метрах от заветной ленты, которую непременно сорву, пересекая победную черту? Или сама того не заметив, я уже мчу со всех ног в противоположную сторону, оставляя позади довольную Свету и хмурого Тихомирова, которому вряд ли понравится, что ему предпочли молодого шофера?
– Не знаю, – непроизвольно произношу вслух и, повернув голову к Максу, окончательно убеждаюсь, что прямо сейчас решения ребуса не найду. Ни в эту секунду, когда от тяжелого взора бездонных глаз по спине бегут мурашки, а мозг атакует жужжащий роль спутанных мыслей.
Он прав? И я всего лишь опьянела? Не могу мыслить связно и, поддавшись эмоциям, рискую совершить роковую ошибку? Или то, что я чувствую, настоящее и чтобы понять это, нужно жить здесь и сейчас, без планов на завтра и всей этой романтической чепухи? Пока не поймем, стоит ли кроить свои судьбы и лихорадочно сшивать их между собой?
– Нас никто не заставляет решать прямо сейчас…
– Хочешь закрутить курортный роман? – усмехается, а я уже решительно сбрасываю с ног тонкое одеяльце, ведь это единственное, что мы можем предложить друг другу на данный момент:
– Без обязательств. С диваном, одним на двоих.
Максим
Мне стоило прислушаться к Кострову. Не разглядывать ее длинные ноги, не изучать обтянутую тонкой сорочкой окружность груди и не позволять воображению дорисовывать скрытые под невесомым атласом деталей. Не стоило, вообще ,соглашаться на эту авантюру, а если идти на поводу у сочувствия, то куда разумней было бы хорошенько отделать ее отчима еще при первой встрече. Подарить свободу этим детям и ей, а самому умотать в Столицу, где все воспоминания о многоликой начальнице наверняка канули бы в небытие. Стерлись, развеялись по ветру или потонули под литрами крепкого алкоголя… А сейчас – аут. Бездна, из которой мне просто не выбраться.
– Не боишься, что пожалеешь?
Потом, когда этот чертов город останется позади, когда в руках звякнет металлическая связка ключей от дверей элитной квартиры? Когда на ее пороге объявиться Тихомиров с очередной шкуркой или тяжелым бриллиантовым колье? Когда эмоции поугаснут и осознание свершившегося обрушится на хрупкие плечи тяжелым разочарованием?
– Боюсь, что буду жалеть, если не рискну попробовать, – выдает как на духу и дает мне время решить, что теперь делать с этим признанием. Даже дышит через раз и единственное, на что ей хватает сил, теребить узкую ленту, украшающую лиф. Смелая? Ведь по ее собственным меркам она может потерять куда больше.
– До среды, – произносит, а я осознаю, что готов подписаться под чем-то куда более разрушительным, чем сосуществование в небольшой комнатушке. Согласится на общую постель, которую через пару дней должен буду добровольно покинуть либо оставить ее за собой и, наплевав на семью и больную мать, бросить заявление об уходе на лакированный стол поверившего мне начальника.
– Нет, – качаю головой и за гулом крови в ушах вряд ли слышу, как она шумно набирает в легкие воздух. Вздрагивает и уже тянется за одеялом, желая скрыть от меня свое стройное тело, но так и не успевает коснуться его тонкими пальцами.
– Иди сюда, диван слишком скрипучий.
Глава 37
Теперь мне кажется, что дни сменяют друг друга куда быстрее, чем листки посеревшего календаря долетают до мусорки. Словно специально со скоростью света из моей жизни стирается воскресенье, также стремительно на голову падает первое утро очередной трудовой недели, и к концу дня я начинаю верить, что слышу зловещий хохот богов, наблюдающих с Олимпа за нашей странной парой. Чувствую их незримое присутствие в комнате и, в попытке обыграть саму судьбу, с небывалым пылом отвечаю на каждое прикосновение Бирюкова.
Не знаю, что было бы, если бы он отступил. Смогла бы я сдаться и принять его нежелание пускать под откос собственную жизнь. Сказала бы когда-то спасибо за кричащий стоп-сигнал, что загорелся перед глазами, едва Максим отвернулся бы на другой бок и сделал вид, что не заметил моего приглашения. Не знаю. Как и то, поблагодарю ли когда за капитуляцию или временное перемирие – называйте как хотите. В одном не сомневаюсь, если наша связь обречена закончиться здесь, на этом жестком полу, я хочу запомнить каждую секунду этой прощальной близости.
С готовностью принять его поцелуй, приоткрываю пересохшие губы и в этот раз не тороплю, ведь даже гибель, если она сладка, достойна того, чтобы ее смаковали.
Любовник чьей-то любовницы, абсурднее не придумаешь, верно? Только все эти мелочи сейчас меня не волнуют… главное, что в корне сокрыт весь смысл – любовь. Неправильная, внезапная, несвоевременная и не исключено, что я ее просто выдумала, но сейчас она так явственно бьется в моей груди, что я с легкостью в нее верю. Как и этим губам, неспешно исследующим мою шею...
– Расскажи о себе, – отстраняясь, подпираю щеку рукой и не спешу укрывать обнаженную грудь простыней. Вспыхиваю под голодным взглядом мужчины, на чье тело я так беспардонно закинула согнутую в колене ногу, но списываю этот пожар вовсе не на смущение… За эти два дня мы окончательно стерли оставшиеся между нами границы.
– Что?
Все. С самого начала, чтобы у странного ощущения внутри, что я знаю его давно, наконец, появилось обоснование. Чтобы дополнить его образ недостающими пазлами и окончательно убедиться, что этой законченной картиной я готова любоваться часами. С бокалом вина в руках и облаком табачного дыма над головой, который благодаря Максиму больше не вызывает во мне позывов расстаться с наспех проглоченным обедом. Скорее, напротив, тяну его с жадностью, словно это не едкая отрава, а чистейший кислород, заставляющий шестеренки в моей голове крутиться с бешеной скоростью.
–О семье, например. С моей ты уже знаком, – за исключением Лиды, которой вряд ли интересно, с кем делит постель ее пропащая дочь. – Кто твои родители?
–Мать – учитель русского, а отец был участковым.
Произносит он это сухо. Сводит брови на переносице, из-за чего его лоб полосует глубокая складка, и опускает взгляд на мой плоский живот, тут же возвращая к жизни утомленных ласками бабочек. Они вновь кружат, вновь щекочут своими крыльями бархатистую кожу, требуя выпустить их наружу, но ни один из нас не порывается даровать им свободу.
– Ничего выдающегося. Все как у всех.
–Я бы поспорила, – ведь одному богу известно, как часто я завистливо вздыхала, наблюдая за спокойными буднями таких вот семей: тихие завтраки, оживленные беседы за ужином, совместные пикники на природе по выходным и сказка на ночь, которых в моем детстве так не хватало (зрение у Нюры ни к черту, а Лида всегда была чем-то занята – то ублажением мужа, то скорбью по его исчезновению).
– По-моему, тебе повезло больше. Куча сестер и братьев…
– Большинство из которых забудут меня сразу, едва за мной закроется входная дверь – перебиваю, прекрасно понимая куда он клонит, и теперь придвигаюсь ближе, укладывая голову на его плече. – Ни один даже бровью не повел, когда я сказала, что их мама возвращается в среду.
– Но это не значит, что им плевать.
– Думаешь? – заглядываю в черные глаза, и не могу удержаться, чтобы не провести пальцем по затянувшейся ссадине на переносице.
– Заживает, – улыбаюсь, но через мгновение уже тоскливо вздыхаю. – Мне кажется, я буду по ним скучать. Это странно, да? Мы ведь никогда не были по-настоящему близки.
И что-то подсказывает мне, что уже не рискнем сблизиться: они откроют окна нараспашку и прогонят из дома аромат моих духов, Жора отвесит Ярику пару подзатыльников и вышвырнет в подъезд пополневшего кота, а Лида даже не скажет спасибо за сиделку, на поиски которой я убила весь вчерашний день.
– Обычное дело, – Макс качает головой и пропускает мои спутанные пряди через пальцы. – Ты в любой момент можешь их навестить.
А Бирюков отвезет, так? Где-то в перерыве между моими обязанностями развлекать денежный мешок обнаженкой, но об этом сейчас лучше не думать. Боже, я любовница известного банкира, которой хватило ума завести интрижку на стороне! Думаю, от такой, как я, детям лучше держаться подальше, ведь меня вполне можно сдать в какой-нибудь научный центр и препарировать, чтобы детально изучить человеческие пороки…
– Ты не думала их забрать? – словно гром среди ясного неба.
Приподнимаюсь на локте и удивленно взираю на Бирюкова, гадая, не может ли этот странный вопрос быть галлюцинацией? Как и эта смятая постель, как белье, что валяется на полу и мужчина, поглаживающий мою поясницу.
– Шутишь?
– Нет, вполне серьезно. Я твою маму не видел, но, даже не зная ее близко, уверен, от тебя проку будет больше. Ты ведь отлично справляешься.
– А из тебя вышел неплохой помощник. Съедемся? Уйдем от Тихомирова и будет растить пятерых малышей… Может, и своих нарожаем? – усмехаюсь и стараюсь проигнорировать участившееся сердцебиение, ведь на долю секунды во мне поселяется уверенность, что за подобный исход я готова отдать все что угодно: отказаться от денег, от элитных апартаментов и собственной гардеробной, от каждой тряпки, что аккуратно свисает с вешалок, и этой иномарки, чей цвет меня теперь не заботит. Ведь какая разница – розовая или серо-буро-малиновая, – главное, что в комплекте с ней шел он – странный подарок судьбы, которым я до сих пор не смогла правильно распорядиться. Не сгребла в объятия и не прошептала жарко на ухо, что курортный роман, это бред, я хочу целую жизнь… Ведь хочу?
– Вот видишь, – не дождавшись ответа, прячу дрожащие пальцы в его волосах, – это нереально. Я не уверена, что они заметят мой отъезд, а ты предлагаешь взвалить заботу о них на свои плечи. Предложи им, и они наверняка не обрадуются, уж Рыжий точно. Да и кто их отдаст эскортнице?
– Насколько я помню, ты решила податься в модели.
– А ты уверял, что я слишком толстая.
– Ошибался, – растягивает губы в улыбке и переносит ладонь на мой зад, сминая упругую плоть пальцами. – Скорее аппетитная.
И словно в подтверждение своих слов врывается в мой рот очередным неистовым поцелуем. Горячим, мгновенно прогоняющим с моей головы тревожные мысли о будущем.
– И поверь, – вынуждает меня откинуться на спину, бережно укладывая на подушку, – если правильно попрощаться, не исключаю, что Ярик даже всплакнет.
***
– Зачем мы сюда приехали? – Рыжий спускает на глаза солнечные очки и задирает голову к ясному небу. – Лучше бы с ребятами в футбол пошел играть.
– Успеешь еще, – недовольная Ленка изо всех сил пихает замершего мальчишку в спину и, освободив себе путь, все-таки выбирается из машины.
Взмокшая, как и все мы, ведь открывать окна и включать кондиционер она категорически запретила: с утра у нее першит горло, а это верный признак простуды.
– Когда еще соберемся все вместе? И вообще, сто лет на дачу не приезжали!
Дача! Одно название – накренившийся сарайчик с заколоченным досками окном, да две с половиной сотки заросшие сорняками. Никаких грядок с клубникой, наполненных дождевой водой бочек и душных теплиц с подрастающими огурцами. Странно, что Голубев не уговорил Лиду избавиться от жалкой избушки, ведь несмотря на убогость участка, на вырученные деньги он наверняка мог бы позволить себе парочку ящиков водки.
– И что? Можно подумать, кто-то из нас переживает по этому поводу. Мне вот все равно, уедет она или нет… А малым и подавно!
– Как мило! – отвешиваю щелбан в ржавую макушку и подобно ему прячу глаза за защитными стеклами очков от Прада. Обидно? Ни капли, ведь этот румянец на веснушчатых щеках и гордо поднятый подбородок говорят об обратном – какие-то чувства он все же ко мне питает. Осталось только понять какие.
– Хоть бы дождался, пока я отойду подальше! И, вообще, вместо того, чтобы языком чесать, лучше Максиму помоги достать из багажника продукты.
– Он дурак.
– Спасибо, – улыбаюсь сестре, провожая сутулую спину взглядом, и набираю в грудь побольше воздуха прежде, чем первой шагнуть в неизвестность. Надеюсь, крыша не рухнет мне на голову, едва я переступлю порог семейной резиденции.
– Осторожно! – хватит и этой доски, что проваливается под тяжестью моего тела и лишь чудом не впивается острыми краями в голую щиколотку. – Ступенька сломана. И ручку не дергай, на соплях держится.
Видите, переживает. Может, я к Ярику слишком сурова? Не даю шанса покорить меня ямочками на щеках и длиннющими ресницами, что издалека незаметны, зато вблизи поражают воображение своей густотой? И если это так, то разве сейчас не время, попытаться исправить досадное упущение: улыбнуться, схватить его за ворот толстовки и притянуть к себе, сетуя на излишнюю худобу когда-то пухлого тела. Глупости какие… Наверное, все дело в приближающемся отъезде, отсюда и странные желания поверить Максиму, разглядевшему в нас хорошенько запрятанные родственные узы.
Передергиваю плечами, отгоняя прочь наваждение, и перестаю сверлить взглядом подростка, сейчас беззаботно болтающего о чем-то с Артуром. Следую его совету и, не касаясь заржавевшего металла, хорошенько наваливаюсь на дверь, проворачивая с трудом поддающийся замок. Не знаю, что ожидаю увидеть, но явно не это… Пусто.
– Где мебель? – даже приоткрытый от удивления рот закрыть не могу, обводя взором пропахшую сыростью комнату. Ведь раньше она определенно была: вот в том углу стояло клетчатое кресло-качалка и если нам удавалось выбраться из города на денек-другой, бабушка вязала в нем носки. А там, чуть левее от разбитого и теперь прикрытого фанерой окна стояло два кухонных шкафчика… Сейчас же посуда лежит на грязном полу, составленная в аккуратные стопки: кастрюлька в кастрюльку, тарелка в тарелку. Боже, а стол? Тот самый, что смастерил дедушка своими руками за год до скоропостижной кончины? И шкаф, полутораспальная кровать с пружинным каркасом? Даже табуреток и тех не осталось…
– Так Жора же все повыбрасывал. Прошлым летом хотел и сарай разобрать, чтоб на его месте дом строить, но до этого не дошло. С работы за пьянку погнали. Куда теперь овощи класть?
А кто его знает?
– На лавку, – ведь выбора наш деятельный отчим не оставил. – Чего молчал–то?
– Я говорил, что лучше бы с друзьями в футбол сыграл.
Информативно, ничего не скажешь. И вывод можно сделать только один: либо я совсем не умею читать между строк, либо мой брат слишком завуалировал свое предупреждение об отсутствии мебели…
– Не возвращаться же теперь, – Ярослав беспечно пожимает плечами и быстро ретируется на улицу, небрежно кидая пакет с помидорами на скамью. Отлично… Вот вам и прощальный пикник с семьей. Никаких посиделок за одним столом, ностальгических разговоров о прошлом и обмена планами на будущее. Только зеленая трава и горемычная лавка, на опасно разъехавшихся в сторону ножках.
– Романтика, – и если бы не смешок за спиной и шлейф мужского парфюма, смешавшегося с запахом сигарет, я бы наверняка расклеилась. В сотый раз убедилась в своем невезении и свернула бы лагерь, торопливо запихнув в машину неугомонных детей и чертов шашлык, который теперь вряд ли полезет в горло.
– Видимо, ночевка отменяется?
– Похоже, – выдаю с толикой грусти в голосе и пинаю кроссовкой дырявый футбольный мяч. Я его помню – сама покупала Рыжему на день рождения, едва ли не год откладывая копеечки, что изредка клала в мою ладошку бабуля. Не выходит у меня прощаться по правилам. Не дано, и даже пытаться было глупо. Видимо, суждено уходить по-английски, без объятий и обещаний о скорой встрече.
– Юль, они всего лишь дети. Уверен, им плевать, есть ли здесь мебель и одеяла. Им и на природе неплохо…
– Надеюсь, – киваю и разворачиваюсь к Бирюкову, до ломоты в пальцах мечтая обвить руками его талию. Впрочем, я ведь имею право? Пока… И эта чертова обреченность лишь подстегивает сделать шаг навстречу к водителю.
– Можем разбить палатку, – предлагает, зарываясь носом в мои волосы, а я не сдерживаю улыбки, опуская ладони в задние карманы мужских джинсов. Глупый, у нас ее нет.
– Или спать под открытым?– и просто целоваться, пока я не выбьюсь из сил и не перестану бояться набега рецидивистов на наш пионерлагерь. Тяну носом его аромат и слабо прикусываю солоноватую от зноя кожа на его шее. Когда все это закончиться, как я буду жить? – Согласен отгонять от меня комаров?
– Для меня это слишком, – произносит тихо, и прежде чем на пороге появляется Айгуль, бегло касается моих губ.
– Развлекайтесь.
Конечно. Еще бы придумать как…
– А мы на озеро пойдем? – подает голос главная скромница нашего семейства и уже идет красными пятнами, словно стыдится лишний раз доставлять мне неудобства. Трет носком слипона доску под своими ногами и застенчиво тупит карий взгляд в исцарапанный пол. Интересно, за все это время мы говорили хотя бы дважды? Не о ее предпочтениях в еде и вкусах облезлого Мурзика, а о том, как ей, вообще, живется?
– Конечно, – поднимаю мяч и протягиваю свободную ладошку младшей сестре, терпеливо ожидая ответного жеста. – Пока мужчины займутся мясом.
– И Артур с Богданом?
– У них отвод, – улыбаюсь, с трудом представляя, чем они смогут помочь Бирюкову, и ласково глажу пальцем девичье запястье. – Так что пошли-ка, найдем их. И Ленку, если, конечно, простуда окончательно не свалила ее с ног.
Глава 38
Наверное, я слишком драматизирую. Не все мои детские воспоминания отдают налетом печали… К примеру, когда мне исполнилось четырнадцать, на вечно впахивающую в поте лица Лиду что-то нашло. Уж не знаю что это: метеоритные бури, солнечный удар или желание предстать перед своим восточным женихом в лучшем свете, но в то лето мне устроили настоящий праздник. На этом самом озере, вода в котором, как парное молоко… Накрыли стол старой душевой шторкой, раздобытой в коробках с хламом, наполнили салатники свежими фруктами, специально для меня приобрели торт в местной булочной и для пущего эффекта привязали к моему стулу пять воздушных шаров.
Не сказать, что свой идеальный праздник я представляла именно так, ведь три азербайджанца и покусанная комарами зареванная Ленка совсем не вписывались в эту картину, но не порадоваться не могла – рыночные торговцы оказались довольно щедрыми гостями и несколько мятых купюр грели мою душу сквозь тонкую ткань праздничной блузки. Я сияла.
Сейчас же мне кажется, что счастье мое было неполным, и если когда-то я и буду вспоминать об этом берегу, поросшем травой и сгнившими у корней кустарниками, то вовсе не из-за Киевского торта и парочки соток, которые вечером забрала мать, уверяя, что отдаст с ближайшей зарплаты. А из-за семьи, которая сейчас кажется мне вполне нормальной.
– Я здесь еще не была, – этим местом невозможно не восхищаться, поэтому и не удивляюсь, замечая восторженный блеск детских глаз. Хлопаю рукой по старенькому покрывалу и поправляю хвостики на голове усевшейся рядом Айгуль. Она же любуется водной гладью и не решается поднять головы, явно чувствуя себя некомфортно от моих прикосновений.
– Была, просто не помнишь. Я качала тебя на тех качелях, – указываю в сторону деревьев и только сейчас осознаю, что тоскую по тем временам, когда могла обнимать девчонку без страха, что она отпрянет и покрутит пальцем у виска. Впрочем, в ее случае это невозможно – скорее испугается до смерти и убежит, так и не решившись ответить взаимностью.
– А там, – тычу пальцем в поросшую осокой тропинку, – мы собирали цветы. Я плела тебе венки.
Из одуванчиков, а трехлетняя улыбчивая девчушка с важным видом разгуливала по небольшой полянке, воображая себя принцессой. Где теперь это все? И если хоть что-то осталось, как это из нее достать? Улыбку, беззаботность, смелость, в конце концов?
– Правда? Я не помню. Мне Ярик про озеро рассказал. Сказал, что разрешит искупаться, если я помою за него посуду.
Вот ушлый! А я еще гадала, почему жир на тарелках остался!
– И про качели говорил. Их его папа делал.
Точно. Единственное, что у него получилось довольно неплохо – отыскал доску и два длинных куска прочной веревки, вот и все волшебство. Впрочем, из нашей жизни он испарился довольно-таки виртуозно… Это можно считать талантом?
– Ты его помнишь?
– Кого? – взираю на разговорившуюся малышку, что крутит в руках травинку, и после небольшой заминки киваю. – Папу Ярика? Помню. Такой же рыжий и вредный.
– А мой? – интересуется почти шепотом и смотрит на меня во все глаза.
Что сказать? Что козел он, как и все, кто когда-то мелькнул в нашей жизни? И забыть его вряд ли удастся, ведь по его милости, мы целый год ели одни макароны, раздавая чужие долги? Бросьте, ей и так живется несладко: мать – кукушка, пусть и оставившая птенцов в своем гнезде, старший брат эксплуататор, Ленка разве что алфавиту научит, а я завтра просто исчезну, как уже сделала это однажды. Пусть хоть что-то хорошее греет детскую душу, а осознание, что тосковать по нему не стоит само придет. С возрастом, и уж точно без моего участия.
– Красивый, – выдаю и стараюсь улыбнуться, как можно натуральней. – Всегда угощал меня яблоками, а Ленке таскал сладкие сливы. Она их страсть как любила. Вы, кстати, с Артуром на него очень похожи. Глазами, и уши у вас точно его, – торчком, но их образ – это вовсе не портит. – А когда ты родилась, он во двор приволок несколько ящиков винограда – детям раздавал, чтобы они вместе с ним порадовались.
Может быть, поэтому бизнес дал трещину? Ведь в ход шли не только ягоды, но и яблочная настойка, которой он приторговывал из-под полы? К черту, какая теперь разница? Я ведь не для этого их сюда привела, чтобы рассуждать, почему ни одному из нас не повезло с отцом! Для отдыха. И если родителей их досуг не заботит, значит, придется мне прогонять грусть со смуглых детских лиц. Развлекать, как советовал Бирюков, и хоть немного отвлечь от ежедневной рутины.
– Хочешь, мы и сейчас венок сплетем? – загораюсь восторгом от этой мысли и, не дожидаясь ответа, первой поднимаюсь на ноги. – Все вместе. Лен! Бросай свои книги, пошли ромашки рвать!
– Не хочу…
– Хочешь, – командую я и уже подхватываю Богдана, уверенно направляясь к знакомой поляне. – А если нет, то иди салат режь. Нечего штаны протирать.
– Смотрите, – спустя пять минут, переплетаю сочащиеся соком стебли между собой и не забываю благодарить Артура, что едва ли не под нос пихает мне очередной цветок. – Главное, потуже плетите, а то разваляться.
– Велика наука. Только время зря теряем!
– Это называет отдых, Лен. Не пробовала практиковать? А то с такими темпами, стекла в твоих очках станут в два раза толще.
– Не станут, – привычным жестом подтягивает на переносицу модные окуляры, но все же принимается за дело, периодически поглядывая на брошенную рядом книгу. – На них же букашки сидят! Только головы перепачкаем!
– Не говори ерунды. Это красиво, – особенно на фоне темных локонов нашей восточной принцессы. Растягиваю губы в улыбке, всего лишь мгновение любуясь своим шедевром, и принимаюсь за следующий. На этот раз из одуванчиков, как в детстве.
Может быть, вот она идиллия? Беззаботная болтовня, совместное дело, пусть и совсем бесполезное, зато заставляющее нас хоть на пару минут усесться рядом. В кружок, чтобы в любой момент можно было полюбоваться милой ботаничкой, забывающей хмурить лоб, мальчишкой, что впервые на моей памяти не бегает взад-вперед, а сосредоточенно подражает моим действиям? Или Богданом, что до сих пор не понимает, в какой семье его угораздило родиться, оттого и лыбится во все шестнадцать зубов?
