Текст книги "Нулевой километр (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Максим
Даже чертов остывший кофе, настолько горький, что впору поморщиться от щедро брошенных в чашку молотых зерен, не способен смыть с языка вкус ее тела. Ваниль… именно ей пахнет ее тонкая шея, именно она впиталась в кружево ее бюстгальтера, который я едва не сорвал вместе с тонкой рубашкой, что сейчас явно нуждается в глажке…
Смотрю, не мигая, в искрящиеся превосходством глаза своей начальницы и очень жалею, что Тихомиров не пристрелил меня сразу. В тот миг, когда застал в моих объятиях свою молоденькую племянницу, когда молчаливо махнул рукой, призывая свою охрану объяснить мне простую истину – то, что принадлежит ему я не должен касаться даже взглядом. Пуля была бы не лишней, ведь урок я так и не усвоил...
– Да брось, Бирюков. Ничего такого, – рисует в воздухе кавычки, будто специально обнажая плечо, ведь ничем не сдерживаемая рубашка, так и норовит оставить ее в неглиже, – не случилось. Рано или поздно, нам бы пришлось поцеловаться, иначе убедить Голубева не дано. Так к чему теперь сидеть с каменным лицом? Мы ведь взрослые люди.
Взрослые, и, как оказалось, порочные. Уж эта девушка, перебрасывающая густые каштановые волосы за спину, стыдливо тупить глаза не собирается… Зальется краской осознав, что тайна ее семьи для меня не секрет, расплачется, рассуждая о брошенных матерью детях, но сидя на мне, с разведенными в сторону ногами, даже не подумает выдать своей растерянности. Она на этом собаку съела – кружит мужикам головы и прекрасно знает себе цену. Наверное, так ей проще: умело распоряжается своей красотой, и в благодарность за свое внимание ждет закономерного вознаграждения. Жаль, что не в этот раз, ведь рассыпаться в комплиментах, выпрашивая большее, я не планирую.
– Понравилось? – иронично приподнимаю бровь, радуясь, что успел избавиться от дурмана и теперь могу мыслить здраво – она меня проверяла. Ставила эксперимент, словно я лабораторная мышь, откармливаемая ей для какого-то важного опыта, и теперь довольно потирает руки, ожидая, когда же ее чары начнут на меня действовать.
– Еще бы, – только вряд ли дождется.
Знаю, что подобное ее не смутит, но устоять перед соблазном мне не удается: грубо хватаю ее за бедро, пододвигая ближе, и хищно скалюсь, игнорируя слабый писк, ведь мои пальцы наверняка до боли вжимаются в ее упругую плоть.
– А кому не понравится? Ты ведь мастер своего дела. Многолетняя практика, никакой скромности…
Талант, который она развивает в себе, выбирая в качестве жертв мужчин вроде меня: звереет от отсутствия интереса, томных вздохов и обожания в каждом слове, и не успокоится, пока не пополнит свою увесистую копилку воздыхателей очередным экземпляром. И я бы не прочь, если бы не несколько «но»: она не свободна и боюсь, совсем мне не по карману…
– Так что в следующий раз подумай, кому и что предлагаешь. – не позволяю ей отвести глаз, удерживая за подбородок. Прошибаю ее броню, только ликовать мне совсем не хочется: девчонка закусывает губу, опуская ресницы, и обхватив мое запястье, пытается вырваться. – Я-то возьму, Щербакова, а вот готова ли ты работать бесплатно?
Глава 29
Моя мама любила читать нотации. Подпирала свою расплывшуюся талию кулаками и с умным видом вкладывала в мою голову прописные истины: «Мужчину нужно уважать, Юлька!». Не хочу сейчас в сотый раз рассуждать о том, куда привело ее это преклонение перед сильным полом, но, думаю, спорить со мной вы станете – учитель из Лиды так себе.
Ладонь жжет от встречи с мужской щекой, а глаза щиплет от непролитых слез обиды. Так часто слышала нечто подобное, но еще ни разу не мечтала стереть в порошок говорящего… Он что-то задел внутри, и сам не понял, как глубоко вонзил острый кинжал в мою грудь своим дурацким вопросом:
– Урод, – отпихиваю от себя Бирюкова, стараясь не смотреть в горящие гневом глаза цвета грозового неба, и быстро встаю на ноги, лишь чудом не свалившись на грязный пол. Не слушаются меня коленки – дрожат даже больше, чем эти руки, что я завожу за спину, пытаясь скрыть от обидчика собственные переживания.
– Пошел ты, – плюю ему в лицо ядовито, и уже насмешливо приподнимаю бровь. – Где ты, а где я? Уж чего я точно делать не стану, так это вешаться тебе на шею!
– А по-моему, именно этим ты и занимаешься, – не отстает от меня и теперь открыто веселится, ставя на стол пустую чашку.
Моя бабушка любила этот сервиз: белая керамика, ягоды клубники на пузатом брюшке и переплетающиеся веточки на ручке... Берегла, выставляя по праздникам раритетный набор посуды, и сейчас явно пришла бы в ужас, увидь, как безжалостно я швыряю кружку в раковину.
Вешаюсь? На него? Да гори он огнем, вместе со своими губами, по которым так и хочется заехать кулаком, чтобы навсегда позабыли, какого это вот так улыбаться. Вместе со своим телом, что на расстоянии больше не кажется мне прекрасным – переусердствовал он со спортзалом – и этими чертовыми духами, которые я непременно сдеру с себя мочалкой!
– Обиделась, что ли?
– На тебя? Скорее вспомнила, кто ты: заносчивый, самовлюбленный болван!
А то, что я и сама не лучше, оставьте, пожалуйста, при себе! Потому что он перешел все грани: заставил меня воспарить в облака и на высоте в десятки тысяч метров отправил в свободное падение: без парашюта и опытного инструктора за спиной…
– И убери-ка тут все, – злюсь, ведь он даже не реагирует на мои хлесткие фразы, продолжая копаться в своем смартфоне, – начисто! Я что тебе зря деньги плачу?
И, боже мой, не только деньги… Ведь спроси он это иначе, притяни меня чуточку ближе, так, чтобы дыхание опаляло щеку, коснись моей поясницы нежнее, чтобы тело пронзило желание чувствовать на себе эти пальцы всегда, я бы, не раздумывая, ответила: «Да!». Дура, впрочем, это у меня наследственное…
Брезгливо передергиваю плечами, подпинывая носком перепачканный овсянкой осколок тарелки, и ухожу прочь, даже в прихожей, где увидеть меня ему помещает планировка хрущевки, не позволяя себе смахнуть со щеки едкую соль разочарования.
***
Я больше с ним не говорю. Из принципа. Даже когда собственноручно оттираю от пола несъеденный им завтрак… Сначала убеждаю себя, что молчу от злости, что расплескалась внутри и по своим габаритам давно переплюнула Тихий океан, а после, уже ночью, лежа в холодной постели, с удивлением осознаю, что досады во мне куда больше, чем праведного гнева. Он ранил меня никак враг или лишенный такта собеседник, никак объект, которой я вознамерилась покорить… Он ранил меня как мужчина, на которого странно реагирует вовсе не мозг, а глупое сердце, что даже сейчас бьется в такт с его размеренным дыханием…
Подползаю к краю дивана, морщась всякий раз, когда пружины подо мной разбавляют тишину протяжным скрипом, и теперь внимательно изучаю своего шофера… Что в нем особенного? И чего не хватает во мне, если за весь день он даже вида не подал, что скучает по нашим разговорам? Я места себе не нахожу, ворочаюсь и до боли прикусываю язык, чтобы не дай бог не нарушить данное себе обещание, а он продолжает жить по уже отработанному сценарию: сидит на стуле, пока я готовлю ужин, пялится в телевизор, пока я прислушиваюсь к возне детей за столом, с кем-то переписывается, думая, что я погрузилась в чтение…
– Закончила? – даже сейчас не одной эмоции! – Не могу спать, когда ты вздыхаешь мне на ухо.
Макс не открывает глаз, а я вспыхиваю как спичка, тут же пряча лицо в подушке… Может, поверит, что я все-таки сплю?
– Не буду я извиняться, Юля, – нет, и судя по шороху, прямо сейчас он переворачивается набок. И рукой подпирает ту самую щеку, что наверняка до сих пор помнит отвешенную мной пощечину. – Сама виновата. Тем более что мы квиты.
– А я и не прошу.
Верит? Ведь я только об этом и думаю! Словно школьница робею под его хмурыми взглядами и заламываю пальцы, держа за спиной крестики, чтобы он скорее опомнился. Пригляделся, одумался, да хотя бы попытался рассмотреть во мне что-то хорошее. Боже, еще вчера убеждала Макса в своей продажности, а познав всю прелесть его объятий, хочу стереть из памяти каждое необдуманное слово.
Все дело в этих стенах. И в мамином безумии, что впиталось в вещи и теперь затуманивает мой рассудок спорами этой заразы…
– Тогда перестань пыхтеть. В кои-то веки твой отчим не гремит бутылками, а сестра не пытается петь колыбельные. Я могу выспаться?
– Можешь, – недовольно складываю руки на груди и принимаюсь разглядывать покачивающуюся на ветру крону старого дерева. Бьет своими ветками в стекло, и никак не дает мне провалиться в сон. Впрочем, может, все дело в упертости? В чертовой неспособности вовремя остановится и лишь подстегивающей идти напролом: то соблазняю женатого, не брезгуя есть с чужого стола красную икру и прочие деликатесы, то донимаю бедную женщину, что по неосмотрительности связала свою судьбу с гулякой, то и вовсе запугиваю ни в чем не повинного бизнесмена, ради собственной выгоды проходясь по больному…
– Бирюков? – шепчу спустя десять минут, и если быть честной, очень надеюсь, что ответом мне послужит тишина… Ведь не должно меня это тревожить: поцелуй он для того и создан, чтобы дарит людям удовольствие… А то что меня до сих пор ведет от морока, что наслали на меня эти ласки, так это все от одиночества: постель моя всегда пуста, и краткие набеги Тихомирова не в счет. В его жизненные принципы встреча рассвета с любовницей не входит.
– Что?
Много чего, и мне бы лучше держать язык за зубами. Взять в руки мобильный и найти утешение в болтовне с Русланом, который пусть и предпочитает старую добрую кровать супружеской спальни моему ортопедическому матрасу, зато на парочку добрых слов никогда не скупится.
– Я тебе не нравлюсь?
Едва ли не задыхаюсь, до побелевших костяшек вцепившись в тоненькое одеяльце, что мгновенно сползает со ступней и оседает где-то на щиколотках. Что я несу? И зачем добавляю, от страха даже крепко зажмурившись:
– Только не увиливай…
Это все Соколова и Ленка моя, что в одиннадцать мнит себя едва ли не профессором во всем, что касается человеческих отношений. В этих их сочувствующих вздохах и неловких улыбках, после сухой констатации факта, что Бирюков мне не по зубам. Надо бы вспомнить, что это мне на него все равно, а я как трусливый заяц прячу лицо под простыней, опасаясь его приговора.
– Нет.
Смертельного. По крайней мере, лишь на секунду, но стук в моей груди затихает.
Максим
– Нет.
Ни как человек, ни как женщина… И, возможно, начни я произносить это вслух как можно чаще, рано или поздно и сам поверю в правдивость своих слов. Спишу свое желание сорвать с нее одежду на животные инстинкты и навсегда позабуду вкус яблочной карамели, что до сих пор щекочет язык сладковатой кислинкой… Перестану пожирать глазами ее тело, пока она, не ведая о моей внутренней борьбе, плавно покачивает бедрами в такт льющейся из радиоприемника музыке, не стану истязать себя незапланированной тренировкой, заранее зная, что облегчения мне это не принесет, и пустые переписки с сестрой, во время которых я раз двадцать теряю нить разговора, засмотревшись на длинные обнаженные ноги соседки, канут в небытие… Поверю, как эта девушка, что резко садится на кровати и на ощупь отыскивает в складках одеяла свой дорогой смартфон – последняя модель, наверняка подаренная не кем иным, как ее благодетелем.
– То есть? – светит мне в лицо экраном, заставляя укрыться от вспышки яркого света ладонью, и лишь по дрогнувшим ноткам в голосе, до меня доходит, как болезненно Щербакова восприняла мой отказ.
– То есть не нравишься. Чему ты так удивляешься?
– Но ты ведь меня целовал, – ослабевшая рука падает на колени, и комната вновь погружается в полумрак. Спасительный, ведь зажги она свет, наверняка бы увидела, с какой силой я сжимаю кулаки, без труда угадывая в ней признаки подступающей женской истерики: сидит, как каменное изваяние и не забывает часто дышать, иначе задохнется от возмущения и… слез? Слез, которые больше меня не пугают, ведь за эти дни я успел привыкнуть к ее эмоциональным срывам, а лишь удивляют простреливающим осознанием: теперь вовсе не жалость сжимает мое сердце, а что-то больше похожее на злость. На самого себя, ведь именно я заставил ее упасть на постель, натянуть одеяло до самого носа и отбросить в сторону дорогой Тихомировский подарок. Она не привыкла проигрывать, а я не привык сдаваться. Мы заранее обречены.
– Целовал. И ты тоже, – забрасываю руку за голову, и намеренно не гляжу в окно – эта глупая луна и звезды совсем не вовремя разбавили непроницаемую темень своим появлением. Словно мы влюбленные голубки, и без всей этой дурацкой атрибутики нам выяснять свои чувства не велено. – Так что, мне расценивать это, как признание в любви?
– Нет, но…
Не договаривает. Лишь вздрагивает, как от удара, стоит с моих губ слететь недовольному вздоху – я устал, и объясняться с девицами после пары минут тесных объятий, последнее, что я собираюсь делать после тяжелого дня. Пусть какая-то часть меня и рада, что Щербакова нарушила свой обет молчания и перестала испепелять меня злым взором.
– Спи. И смирись уже, лишаться из-за тебя работы я не планирую, так что никаких серенад и цветов на подоконнике по утрам. А если тебе так хочется романтики, самое время вспомнить, что мужчина у тебя уже есть, – наверное, слишком жестоко, но если я и совершал в своей жизни правильные поступки, то этот один из них. А на то, как болезненно реагирует мое тело на еле различимый всхлип, заглушить который не сумел даже этот хлипкий диван, можно все же закрыть глаза…
Глава 30
Говорят, все мужчины охотники. Одни берут жертву измором, другие предпочитают выждать и напасть в тот момент, когда бедняжка этого меньше всего ожидает, а есть те, кто влекут своей красотой. Манят ароматом, грацией движений, ярким окрасом, умело скрывая за привлекательной оберткой свое хищное нутро. Говорят, мужчины любят недоступных, предпочитают невинных и непременно краснеющих, едва их неприлично прозрачный пеньюар осядет невесомым облаком у щиколоток… Говорят они любят без всякого смысла, просто за особенный цвет глаз, изгиб талии или изящные запястья… Говорят, говорят, говорят, а на деле везет не каждой.
Видимо, грудь у меня недостаточно полная или же, наоборот, не помещается в Бирюковской ладони, возможно ноги чересчур длинные, хотя Тихомиров ни разу не жаловался. Наверное голос совсем неласковый, волосы вьются неправильно, беспорядочными волнами спускаясь к пояснице, а может, все дело в губах, которые целовать вновь такому, как Макс, никогда не захочется – отравлены они ядом ругательств, дорогими помадами и приторными леденцами, что от нервов я поглощаю тоннами…
– Ты чего? – ложку Ярик до рта не доносит. Бледнеет и миллион веснушек на его щеках еще сильнее бросаются в глаза.
– От тебя тошнит, вот и позеленела. Ешь, – шиплю на Артура и поправляю слюнявчик на Богдане, так и не взглянув на виновника моих ночных слез.
Не хочу. Ни его преклонения, ни его комплиментов, ни жарких ласк, о которых мечтала весь вчерашний день – смирилась, и впервые в жизни готова махать белым флагом, лишь бы слой косметической глины был потолще и легко скрывал бледность моего лица. И плевать, что смотрюсь я убого, что коленки на пижамных штанах отвисли, что волосы торчат, выбившись из самого безобразного пучка, на который я только способна. Какая разница, если ночью он дал мне понять, что тратить свои силы на его покорение – пустая трата времени? Нацепи я меха, дорогущее кружево и проведи целые сутки в спа, результат будет тем же, а стучаться в закрытые двери, чтобы вновь быть отвергнутой простым шофером в спортивках с китайского рынка, я не готова. Стимула нет, ведь сподвигнуть меня на подвиги может лишь толстый кошелек…
– Ну и страшила ты, Юлька, – видите, даже всегда тактичная Ленка, и та не удержалась, чтобы не задеть мое и без того растоптанное самолюбие. – Хорошо Жора на работу ушел, а то после недельного запоя его сердце такого зрелища не выдержит.
– А ты за него переживаешь? – ухмыляюсь, заливая хлопья молоком, и вооружившись десертной ложкой бреду к столу, замирая за спиной Айгуль – не одного свободного места. Как в чертовой столовой, где сначала стоишь в очереди за едой, потом стойко ждешь, когда же посетители освободят столик, а после еще и толпишься рядом с уборной, желая отмыть руки от жирной подливки или мерзкого рыбного супа.
– Садись, – ну еще бы! Кто если не Макс уступит мне стул, не забыв наградить кривой ухмылкой? Бредет к раковине, ополаскивает чашку, и разворачивается к присутствующим, опираясь на и без того шатающийся шкафчик гарнитура:
– Вид у тебя нездоровый, – подшучивает, только ответить ему улыбкой никак не получается: кожу стянула засохшая маска, а внутренности сковало толстой, непробиваемой коркой льда. Она подтаивает, едва мужчина протягивает мне салфетку, кивая на белые капли, усеявшие скатерть, но вот уже вновь покрывается инеем, ведь эти надоедливые мурашки, что поднимаются вверх от подушечек пальцев, соприкоснувшихся с его рукой, недобрый знак. Громкий крик о предательстве тела, что явно не собирается расставаться с воспоминанием о его поцелуях.
– Так ты все-таки решила пойти? – отмираю, осознав, что вопрос задан мне только тогда, когда детские пальцы настойчиво дергают рукав толстовки, и растерянно киваю Лене, нещадно краснея за очередную глупость – я на него пялюсь! – Где празднуете?
– Не знаю. Соколова толком ничего не объяснила. Запретила надевать белое и вручила дурацкую бутоньерку на запястье. По-моему, она слишком преувеличивает значение обычной попойки, – да что там! Массового отравления кислым вином и жирными чебуреками – другого от этого города я не жду.
– Это девичник! Даже я его устрою, – произносит серьезно сестра, откладывая в сторону очередной научный талмуд.
– А ты планируешь выйти замуж?
– Конечно! Лет в тридцать, может быть в тридцать пять, – деловито поправляет модные очки и с умным видом добавляет, – наверное.
– Бедный твой муж, – встревает Рыжий, за что и получает по руке от засмущавшейся школьницы увесистым учебником. Парень смеется, а я только сейчас замечаю, насколько он повзрослел. Некрасив, но определенно обаятелен, и эти его медные кудряшки, что раньше падали на лоб, а теперь коротко обстрижены местным цирюльником, определенно добавляют ему шарма. Вот бы характер немного поменять и…
– Что? – вскидываю глаза на притихшего водителя, и мысленно хвалю себя за решение нанести на щеки глину. Ни к чему ему знать, что в черных омутах его глаз мне хочется утонуть.
– Ничего, только один вопрос – мне с ними сидеть? – обводит указательным пальцем моих галдящих родственничков и лишь чудом успевает подхватить едва не свалившегося со стула Богдана. – Потому что если да, то вынужден огорчить. Я не шутил, когда говорил, что работать нянькой не нанимался.
А зря. Ведь дети ему идут, а это еще один повод перестать терзать себя обидой… Мы разные! Он наверняка мечтает о семье, а я просто не представляю себя матерью… Боюсь, что подобно Лиде не найду в себе хотя бы крупицу тепла, которой смогу поделиться со своим сыном, или, не дай бог, выращу дочь, как две капли похожую на меня. Буду раздавать ей советы, как соблазнять престарелых миллионеров, и даже слезинки не пророню, зачитывая тост на ее шумной свадьбе…
– Ярик с Леной справятся, – сглатываю, оглушенная собственными мыслями, и вновь перемешиваю разбухшие хлопья на дне тарелки. – Жора за город уехал, так что ночью его не будет. Можешь и сам куда-нибудь выбраться.
***
– "Нулевой километр"? – кошусь на вывеску над тяжелой дубовой дверью и с опаской поглядываю на двух байкеров, от которых даже на расстоянии в несколько метров разит дешевым пивом и застоявшимся запахом пота. Еще бы, в такую жару обтянуть свое тело черной искусственной кожей…
– Да брось, тебе понравится. Самое популярное место в городе, – Соколова настойчиво подталкивает меня в спину, а ее тучная соседка по лестничной клетке, нацепившая на полные бедра вульгарную красную мини-юбку, уже хватает меня за руку, уверенно волоча к зданию. – Я столик за месяц вперед заказала!
Все дело в гормонах, верно? Малыш, что развивается внутри моей подруги детства, напрочь опустошил содержимое ее черепной коробки, иначе объяснить желание приличной девушки отпраздновать девичник среди пьяных мужланов я не могу. Прохожусь потными ладошками по невесомому шифону своего синего платья и, набрав в грудь побольше воздуха, все-таки переступаю порог этого злачного места: дерево, металл и старые покрышки, из которых какой-то очень находчивый дизайнер смастерил столики, накрыв пирамиду из шин тяжелым стеклянным кругом… Миленько, ничего не скажешь, а от вида пива, подающегося здесь в трехлитровых банках, и вовсе хочется бежать без оглядки.
– Я здесь есть не буду, – отказываюсь от протянутого мне меню и прежде, чем усесться на деревянную скамейку, тщательно обтираю ее влажной салфеткой.
Да мне в родительской квартире спокойней, хоть я и знаю, что по ночам на охоту со всех щелей выбираются тараканы: подъедают крошки со скатерти, лакомятся обойным клеем в местах, где они отошли от стены, и наверняка пытаются пробраться в мою косметичку…
– Зазналась ты, Юлька, – Снежана беззлобно бьет меня по плечу, надувая свои алые губы, а Ленка закатывает глаза, отмахиваясь ладонью от зловонного дыхания сидящих неподалеку девиц. – Раньше и не в таких местах бывала и не жаловалась, а теперь вон, антисептиком руки ,натираешь… Что, в Москве, что ли, лучше?
В разы! По крайней мере, я к заведениям общепита придирчива: внимательно изучаю поданные мне блюда, штудирую сайты в поисках негативных отзывов и принципиально не покупаю вино неизвестных марок – кто знает, чего они там намешали?
– Пей, – только девушек мои принципы совсем не заботят. Пихают мне в руку заляпанный бокал и выжидательно сканируют меня глазами: Соколова не думает притрагиваться к апельсиновому соку, а Астафьева насмешливо выгибает неестественно черную бровь, прокручивая в руках тонкую ножку своего фужера.
– Пей, не отравишься. Кто-то ведь должен меня поддержать, а то Ленка со своей беременностью все карты спутала! Хорошо хоть девичник не свернула, ато не свадьба, а клуб пенсионеров: оливье да газировка! Пей, и рассказывай, как ты там в Столице устроилась. И правда ли, что у твоего мужика собственный самолет?
– Правда, – киваю, с трудом проглатывая ту кислятину, что здесь выдают за мальбек, и все-таки хватаю с тарелки дольку темного шоколада. – Только он пока не мой.
– Женат? – округляет глаза толстушка, так умело разыгрывая удивление, что я прыскаю со смеху, мысленно аплодируя ее актерским способностям, ведь сомнений, что Соколова не раз обсуждала с ней мою личную жизнь, у меня нет. Ну вот такая она: если нужно поддержит, потребуется, пожурит, но удержать твои тайны в недосягаемости для посторонних просто не способна. А мне по большому счету плевать, я эту блондинку с пятым размером груди и спасательным кругом на талии, может быть, больше никогда не увижу. Ни ее, ни этих провинциальных дикарей, что громко ругаются, заливая в горло паленку.
– И что тебя это не задевает, что он помимо тебя еще и с женой того, – трет друг о друга указательные пальцы и, присвистнув, ведет головой в сторону. – Нет, я бы так не смогла! Если полюблю, ни с кем делить не стану.
Я тоже. Пожалуй. Только вряд ли мне грозит потерять голову от мужчины, ведь в одном моя мама права – я сухарь, пересушенный, почерневший от высоких температур жарочного шкафа… И если когда и теряла связь с реальностью, то в руках человека, который к таким как я равнодушен. Да и то дрожала я вовсе не от теплых чувств, а от пресловутой похоти, которую приличные женщины вроде Соколовой или той же Снежаны, вряд ли испытывают. Похоти, заставившей меня немного тронуться рассудком, только и всего…
– А я его не люблю.
– Ей ее водитель нравится, – перебивает меня Соколова, сияя ярче тех ламп, что украшают изуродованный стальными балками потолок, и даже не помышляет испуганно извиниться, стойко выдерживая полный укора взгляд моих заблестевших глаз.
– Не неси ерунды. Ничего он мне нравится! – совсем!
Я его вычеркнула из мыслей, без права на возвращение. Весь день избегала разговоров, намеренно ушла в детскую, позволив ему в одиночестве прорабатывать кубики пресса, и тайком спустила в мусоропровод его духи, чтобы не смел отравлять кислород морскими нотками своего парфюма.
– Конечно! Поэтому весь вечер сама не своя? С тех самых пор, как он ушел в неизвестном направлении сводить с ума местных женщин своей хищной улыбочкой?
В серой футболке, поверх которой набросил простенькую фланелевую рубашку в крупную клетку… Никакого вам лоска и шика, никакой солидности, которую я так ценю в мужчинах, лишь доступная практичность, отвечающая тенденциям моды. Ушел, а я так и замерла у окна, убежденная, что выглядеть прекрасней просто невозможно…
Боже. Да бред это все! Защита утомленного потоком информации мозга – выбрал самого вменяемого человека в моем окружении и теперь добавляет розовой ваты во все воспоминания о Бирюкове!
– Я за детей переживаю. Уверена, они уже разбирают дом на кирпичики, – отмахиваюсь от подруги и теперь добровольно наполняю бокал ягодной бурдой. И никаких сожалений о грозящем мне похмелье: уж лучше так, хуже чем здесь и сейчас уже не будет.
– Вот и отлично, – хитро улыбается будущая мать, наконец, пригубив свой полезный апельсиновый фреш, и, наклоняясь, заговорщически признается:
– Потому что водитель твой здесь. Только что сел за барную стойку. И раз ты не питаешь к нему никаких чувств, я планирую свести его со Снежаной.
Максим
Мне хочется надраться до чертиков. Наверное, эта тупая мужская привычка, чуть что хвататься за стакан и топить печали в крепких напитках, заложена где-то в генах. Как любовь к шопингу у женщин или неконтролируемая тяга к сладкому у детей.
И если уж выбирать из богатого ассортимента бара, я бы остановился на водке: крутить в руках стакан с виски или тем же коньяком, ловя себя на мысли, что жидкость на дне бокала напоминает мне цвет ее тронутых печалью глаз, я не хочу. Потухших глаз, лишь на секунду озарившихся светом, то ли благодаря отражению медных кудрей Ярослава, то ли от теплоты, что она настойчиво прячет от брата, продолжая играть роль злой старшей сестры.
– Неместный?
– Так заметно? – вскидываю бровь, улыбаясь в ответ барменше в дурацком синем комбинезоне, больше напоминающем робу автослесаря, и продолжаю неторопливо размешивать сахар в ароматном эспрессо.
Странный подход к оформлению и не менее удивительный выбор униформы, словно раньше здесь был вместительный бокс и хозяин решил не тратить время на расчистку помещения: гаечные ключи развесил на серых стенах в качестве украшений, прохудившиеся покрышки хаотично разбросал по залу, а в самом центре попытался изобразить что-то вроде бронзового знака, надпись на котором при таком освещении разглядеть нереально.
– Местные не пьют у нас кофе в первом часу ночи. Предпочитают напитки погорячее, – бросает тряпку под стойку и, пользуясь минутным перерывом в наплыве покупателей, подпирает подбородок рукой. – А ты уже третью чашку заказываешь, хотя у нас сегодня акция на шоты: Хиросима, зеленый мексиканец и рыжая собака. Рискнешь?
– Что-то не хочется, – вру, пряча улыбку за поднесенной к губам чашкой, и внимательно изучаю ее лицо: голубые глаза, тонкие губы и милая родинка на щеке.
– Так откуда ты? Подожди, дай угадаю, – прикладывает указательный палец к острому кончику носа и пару секунд разглядывает лампу над моей головой, – Питер?
– Почти…
– Значит, Москва! – девушка хлопает в ладоши и на мгновение оставляет меня в одиночестве.
Впрочем, вокруг так много людей, что об уединении можно и не мечтать: звенят рюмками, громко о чем-то спорят, смеются и во все горло подпевают музыке, совсем не попадая в такт. Наверное, стоило остаться дома, подальше от искушения разбавить кровь спиртным или ввязаться в драку с байкерами, которым явно пришелся не по душе цвет моего рабочего автомобиля. И поближе к соблазну пустить свою жизнь под откос, ведь, как оказалось, расстояние облегчение не приносит. Щербакова стоит у меня перед глазами в своем легком платьице, с блеском на манящих пухлых губах и собранными на макушке завитушками. Соблазнительная в этой своей недоступности, ведь сводить меня с ума после моей грубости она явно больше не собирается.
– Ну, и какими судьбами? – зато барменша не против – укладывает свою небольшую грудь на полированное дерево, и подается вперед, нашептывая свой вопрос мне на ухо. – Что такой симпатичный москвич забыл в нашей дыре? Только не говори, что ты известный фотограф и отправился в захолустье на поиски свежих лиц.
– И не думал, – смеюсь, радуясь уже тому, что от этой женщины пахнет ванилью, и жадно тянуть ноздрями воздух, мне вовсе не хочется, и достаю сигареты, кивая в знак благодарности за поставленную передо мной пепельницу. – Я водитель. Привез одну очень важную шишку для решения не менее важной проблемы.
И меня вряд ли можно уличить во лжи: важности Щербаковой не занимать.
– Вот и отлично. Тем более что с приличными женщинами у нас здесь явная проблема. Увидишь, минут через двадцать они начнут обменивать свои застиранные бюстгальтеры на бутылку дешевого шампанского, – произносит вполне серьезно, и тычет пальцем вверх, аккурат на табло с заманчивым спецпредложением.
– Я Марина, – по-мужски протягивает ладонь и уверенно отвечает на рукопожатие. – Единственная, кто покидает это место вместе со своим бельем.
Наверняка однотонным и наглухо закрытым. Никаких кружев, невесомых, почти не скрывающих вершины сосков, что прячет под одеждой моя "невеста". Впрочем, может, мне просто повезло и, прижимая к себе горящую от желания девушку, я лицезрел ее лучший комплект белья?
– Почему «Нулевой километр», – интересуюсь, наблюдая за тем, как Марина принимает очередной заказ, и гоню прочь воспоминания о том чертовом утре.
– Очередная блажь владельца. Решил создать место, с которого будет начинать ночная жизнь горожан. Сейчас они опустошат наши запасы спиртного и разойдутся по клубам, так что часам к трем, здесь почти никого не останется. Разве что парни в косухах – их в приличные заведения не пускают.
– Буйные?
– Не то слово. Непременно что-то ломают. Может быть, и тебе что-нибудь смешать? – девушка наполняет шейкер напитками и принимается лихо крутить его в руках.
– Я за рулем, – отказываюсь и устало разминаю шею, жалея, что не догадался снять номер в гостинице и позволить себе отвлечься.
– Я могу и безалкогольный. У меня много талантов, – кокетливо хлопает ресницами и возвращает посетителю сдачу.
