Текст книги "Нулевой километр (СИ)"

Автор книги: Евгения Стасина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Впору смеяться, ей-богу! Жора так искренне вздыхает, что не хватает лишь накрахмаленного платочка, которым бы он утер скупую мужскую слезу. Вскидывает руку и как по волшебству перед ним появляется початая бутылка водки, к которой он тут же прикладывается, не потрудившись воспользоваться рюмкой. Вот она дисциплина – Рыжий дышит через раз, расставляя перед отчимом закуски: сервелат, купленный на мои деньги, яблоки, что так понравились Богдану, хлеб с отрубями и малосольные огурцы – моя главная слабость, к которой я неравнодушна с детства.

– Нож мне в спину всадила, зараза, – хрустит моим деликатесом и вновь отпивает из узкого горлышка, даже ради приличия не думая морщиться. Словно воду хлещет, студеную, из славящегося на всю округу родника! – Где это видано, чтобы жена мужа в полицию сдавала?

– Там же, где мать гонит дочь из дома, потому что ее мужчина не терпит критики в свой адрес. Вкусно?

– Очень, – утирает тыльной стороной ладони рассол, и уже тянется за колбаской, которую прежде видел лишь на прилавках. – А на меня зла не держи. Я, можно сказать, тебя в этой жизни пристроил! Ты ведь, говорят, с москвичом роман закрутила? Того и гляди, пропиской обзаведешься. К чему старое ворошить?

Вот ведь, и правда? С чего бы? Улыбаюсь, как можно шире, кивая Голубеву, и демонстративно отодвигаю от него тарелки. Не ворошить? Я согласна. Только кормить этого тунеядца, что держит в страхе мою семью, я точно не готова. Слава богу, умом не в Лиду пошла!

Чем дальше я отодвигаю закуску, тем горше становится выражение мужского лица: правый глаз нервно подергивается, бровь от удивления летит вверх, а уголки губ, напротив, стремительно опускаются, мгновенно вытягивая бесформенные губы в тонкую белую линию. Хмурится оголодавший хозяин, как пить дать, такому гостеприимству не рад.

– Ты что же, кусок колбасы пожалела?

– Да.

Вот же незадача: трое суток на государственной похлебке, а падчерица к столу не пускает! Только стоит ли удивляться, если меня он из дома выставил в дождь. Без образования. Даже сапог зимних не купил на прощанье, и если б не Вера, я в первые заморозки лишилась бы ног в своих прохудившихся ботинках!

– И колбасы не дам, и даже куска хлеба… Как ты там говорил? Здоровый, как бык, ты Жора, будь добр обеды свои сам оплачивать.

Даже в кухне становится светлее – ледяные угольки его неприметных глаз, как по мне, светят ярче теплого солнца! Он зубы сжимает, почти до скрежета… да что там! Вовсю ими скрипит, а мне этот звук как бальзам на душу!

– И это, – заприметив горстку шоколадных батончиков в конфетнице, тянусь к принадлежащим мне сладостям, – тоже не для тебя покупалось. Мне есть кого кормить.

– Вон оно как! – задумчиво молвит Георгий, а Ярик, что вжал голову в плечи, мечтая слиться со стеной, от ужаса даже моргать забывает. Пялится на меня, как на сумасшедшую, и вздрагивает всем телом, стоит отчиму обрушить свой кулак на ни в чем не повинный стол.

– В моем же доме есть мне запрещаешь?

– Получается так, – даже бровью не веду, и отправляю в рот кусочек сервелата, с аппетитом пережевывая свой завтрак. Что мне его выходки? Первый раз, что ли, вопит как резанный? Меня ничем не удивишь: этот наливающийся кровью взгляд и пульсирующая жила на шее, резко обозначившиеся скулы и холодная испарина на его лбу для меня не новы. Почти позабыты, но определенно хорошо знакомы.

Так что если я не хочу идти по уже отработанному сценарию с битой посудой, перевернутой мебелью и ушатом грязи, что он обязательно вывалит мне на голову, то сейчас самое время поставить кружку с недопитым чаем, прихватить с собой недоеденную колбасу и спрятаться от этого монстра в душе, где шум воды непременно перебьет звуки мужской истерики.

И я бы ушла феерично: встала, как подобает королеве, гордо расправила плечи, наплевав на разъехавшиеся на груди полы халата, и тряхнула бы начёсанной копной, что по утрам торчит в разные стороны, только Голубев мне все карты спутал.

Дергает за руку, насильно удерживая на месте, и как три года назад, опаляет щеки смрадом своего дыхания:

– Как щенка меня мордой в лужу тычешь? В моем же доме огрызаешься? На моем диване спишь, по моим полам ходишь, на стуле, – пинает деревянную ножку, и табурет подо мной с диким треском разваливается, вынуждая стоять перед Жорой на полусогнутых, – сидишь, и смеешь порядки свои устанавливать?! Хозяйничать будешь в хате своего столичного хлыща, а здесь без моего разрешения даже рот открывать не смей!

Как дети, что уже сбежались на шум и теперь с диким страхом, читающимся на побледневших лицах, прячутся за дверью, украдкой подглядывая в узкую щель? Как Айгуль, что сейчас так похожа на ту маленькую девчонку, что жалась к косяку, стирая ладошками горькие слезы потери, пока я волокла к двери чемодан? Как Ярик, что грызет ногти и не может скрыть дрожжи в коленях, прекрасно зная, чем может закончиться наша с Жорой перепалка? Или Богдан, что вцепился в Ленкину юбку и наверняка до черных мушек зажмурился, не желая становиться свидетелем моей быстрой смерти, ведь даже ему понятно – своим нахальством я только что подписала себе приговор. Нет уж, на такое я несогласна! Мне Тихомиров через раз рот закрывает, а уж этому потному автослесарю и подавно не удастся!

– Сейчас! – злюсь на него за тот ужас, что переживает ребятня по его вине, и с силой дергаю руку, впервые на своей памяти так быстро избавляясь от захвата влажных пальцев, впившихся в нежную кожу чуть повыше локтя. – Разбежалась! Строить будешь свою бесхребетную жену, а меня и пальцем не смей касаться – я тебя быстро засажу, да так, что в тюрьме сгниешь! И привыкай, дядя Жора, отныне мы с тобой на равных.

Выпрямляюсь, и, не отводя взора, переступаю через сломанный стул, что теперь вряд ли удастся возвратить к жизни.

– Не школьница я уже, – хлопаю его по плечу, ехидно бросая угрозу, – и если решишь меня за дверь выставить, то уже через суд. Так что прежде чем хватать меня или мои вещи, сто раз подумай – на зоне баб нет, а ты только их лупить и можешь!

 Ярослав от удивления даже рот открывает. Во все глаза таращится на тирана, что мгновенно подскакивает, невольно опрокидывая свой табурет, и испуганно вскрикивает, когда о стену рядом с его головой разбивается тарелка со злосчастной колбасой. Вообще, мы делаем это синхронно: звук сам вылетает из груди, а по позвоночнику бежит холодок – раньше Голубев был посдержанней.

– Ты как со мной говоришь?

– Как заслужил, – хоть и храбрюсь, стараясь не выдавать испуга, а сердце так быстро в груди стучит, что кажется всем присутствующим слышно! И Лидин образ с подбитым глазом, распухшим носом и налитыми кровью губами так некстати всплывает в памяти.

– Убью! – рычит, а я забываю как надо дышать, ведь любовь всей маминой жизни уже прицеливается кулаком прямиком мне в лицо… Он меня изуродует! Жене жизнь поломал, и мою, не моргнув глазом, разрушит. Поставит крест на мечте запутать в своих сетях Тихомирова, лишит единственного, что помогает мне держаться на плаву – моей милой мордашки, что прямо сейчас наверняка не пылает здоровым румянцем…

– Папа! – Богдан первый не выдерживает этого тягостного ожидания: секунды, отделяющие меня от знакомства с коронным Голубевским ударом, кажутся мне вечностью. Словно в замедленной съемке наблюдаю за человеком, что стоит передо мной в одних портках в это самое мгновенье раздумывая, стоит ли, вообще, об меня мараться.

– Только попробуй, и мой московский хлыщ тебя в порошок сотрет! – несу первое, что приходит мне в голову, и с облегчением выдыхаю, заметив, что разъяренный глава семьи руку все-таки опускает. Скалится, без всякого стеснения разглядывая мое декольте, и уже разворачивается к столу, где его ждет верная сорокаградусная подруга.

– Ты меня не пугай, Юлька! Весь город знает, что ты с женатиком шашни крутишь. Соколова твоя секреты хранить не умеет, все Лидке рассказывает, – расплескивает спиртное, до краев наполняя рюмку, и одним махом опрокидывает в себя горячительное. – Делать ему нечего, в захолустье мчатся любовницу спасать. Он себе новую в два счета найдет! Так что захочу – по стенке размажу, и искать никто не станет. Так что давай-ка мы поступим следующим образом: я дам тебе полчаса, чтобы убраться из этого дома. За детей не переживай – я в тюрьму не собираюсь. Лида следователя хорошо обработала, дай бог, штрафом отделаюсь. А тебе если рожа дорога, лучше прямо сейчас беги – больше я твое хабальство с рук не спущу. Вещички собирай и уноси ноги, пока я еще могу себя контролировать. Ярик, – щелкает пальцами и указывает на холодильник, – суп погрей. Обойдусь без этих буржуйских деликатесов.

А разве не выход? Я ведь об этом мечтала! Умчусь подальше от этого ада и уже завтра думать забуду о пережитом кошмаре… Я ведь маму знаю, она ни за что с ним не разойдется и если понадобится, в ногах у судьи валяться будет, лишь бы ее разлюбезного не посадили! Что детям эта отсрочка?

Только… видеть не могу, как опустив плечи, Рыжий медленно бредет к холодильнику, и стоит ему поравняться с Голубевым, его смирение с собственной участью становится почти осязаемым: кажется, я даже могу его пощупать. Оно само скользит мне в ладони, холодное, липкое и такое тягучее, что кончики пальцев немеют, выпуская атласную ткань пеньюара, что я нервно тереблю, не отдавая себе в этом отсчета. И если бы не звон тяжелой затрещины, сопровождаемый еле различимым стоном, я так бы и стояла, позволив брату обслуживать этого изверга.

– Стой! – торможу Ярика, в два шага пересекая кухню, и заслоняю собой холодильник. Вот все еще ненавижу, и за вчерашнее вряд ли когда-то прощу, только шпынять этого идиота никому не позволю. Не могу. Иначе, чем я лучше Лиды? Как смогу спать спокойно, зная, что бросила их наедине с главным врагом?

– У нас здесь прислуги нет. А куда и когда мне идти, я уж сама разберусь. И, кстати, – тяну за собой подростка, взглядом заставляя малышню убраться с дороги, – спишь ты отныне здесь.

Не знаю, откуда берутся силы, но ноги подкашиваются лишь тогда, когда Ярик закрывает на ключ дверь детской комнаты. Садится на корточки у кровати, что я бессовестно занимаю, скинув на пол чьи-то вещи, и прежде чем заговорить, долго вглядывается в мое лицо. Словно видит впервые…

– Прибьет он тебя. И нас за компанию…

Рыжий прав? Боже! Я и сама в счастливый исход не верю…

– А это мы еще посмотрим! Нас, может, и в легкую, а вот Юлькиного жениха испугается. Иначе лежала бы она уже рядом с мамой, на соседней койке, – доносится откуда-то сбоку Ленкин голос, но заставить себя повернуться я не могу. Лежу без движения, пока мое тело потряхивает от адреналина, что до сих пор бродит в крови, в то время как сестра хитро улыбается своим молчаливым родственникам...

Глава 21

Это безумие! Самый глупый поступок в моей жизни, продиктованный не чем иным, как животным страхом – всепоглощающим, заставляющим кровь стынут в жилах и сердце стучать через раз…

Я то возвожу глаза к небу, даже не щурясь от блеска диска на светлом безоблачном небосклоне, то нервно тереблю связку ключей в руках, а то и вовсе – с опаской поглядываю на окна, всякий раз замирая, когда за занавеской мелькнет тень ненавистного мне человека.

– Ты издеваешься?! – от Бирюковской приветливости не осталось и следа.

 Словно мы переместились в прошлое, и для полного погружения мне не хватает лишь бумажного стаканчика с кофе в руках, который обязательно прольется на мою юбку… Мужчина с силой хлопает дверью и размашистым шагом достигает скамейки, на ходу цепляя солнечные очки на ворот белоснежной футболки.

Этот контраст загорелой кожи и кипенно-белого трикотажа на секунду лишает меня дара речи – меня чуть не убили, а я думаю только о том, что за спиной этого мужественного мужчины я бы чувствовала себя защищенной… Вот до чего доводит постоянный стресс и систематический недосып!

– Нельзя посерьезней? На кой черт давать мне отпуск, если наутро ты уже меняешь решение, даже не задумываясь, что меня ждет семья?

Ждут его… Ерунда! Это я в нем нуждаюсь, так сильно, что вопреки здравому смыслу мне дико хочется сплясать чечетку, без устали благодаря вселенную за его возвращение. Это нам без него никак, не Тихомирову же звонить и просить приструнить моего опьяневшего отчима!

– Знаю, – встаю и неловко переминаюсь с ноги на ногу, гадая, уместно ли сейчас улыбаться. Потому что мне хочется именно этого – растянуть губы в счастливой улыбке и обнять Максима, что, к моему счастью, еще не успел добраться до Столицы.

– Знаю, но у меня форс-мажор. Я бы сказала, катастрофа… Так что твой отъезд придется немного отложить, – демонстрирую пальцами размер этого «немного» и как-то коряво продолжаю:

– А если ты все сделаешь как надо, можешь хоть через час в свою Москву катится!

Максим

Я рано списал ее со счетов: вздорная она, какой была, такой и останется! Подозрительно щурюсь, рассматривая свежее, немного детское лицо своей начальницы и прячу руки в карманы, ведь больше всего на свете я мечтаю свернуть ей шею. Прямо здесь, не стесняясь прохожих, что снуют по двору, не подозревая, какая драма может разыграться на их глазах.

Что ей опять взбрело в голову? Вновь захотелось выпечки или четырехдневный перерыв в шопинге показался ей затяжным, и теперь Щербакова вознамерилась проехаться по всем магазинам этого крохотного городка?

– Ты ведь драться умеешь? – от неожиданности даже сигарету роняю, когда девчонка принимается беззастенчиво ощупывать мой бицепс, проверяя его на крепость. Жамкает, иначе не назову, и напоследок, словно извиняясь за такой наглый осмотр, пару раз проходится ладонями по моим плечам, теперь улыбаясь куда шире. Довольна?

– Впрочем, это нам не пригодится. Одного твоего хмурого вида будет достаточно.

– Для чего? – черт возьми, что, вообще, происходит?

– Для благого дела, Бирюков. Ты ведь любишь премии? Так вот, прямо сейчас я даю тебе возможность подзаработать: поднимешься со мной в квартиру и припугнешь одного человека. Только хорошенько припугнешь, чтобы даже у меня поджилки затряслись.

Кажется, ходить со мной за ручку у нее входит в привычку: вырывает сигарету, что я только что поднес к губам, так и не успев чиркнуть зажигалкой, и, бросив ее в лужу, берет мою ладонь, уверенно следуя к подъезду.

Так в этом дело? Она не справилась с братом и решила, что взбучки от водителя будет достаточно, чтобы он перестал творить безумства? Поэтому заставила меня развернуться и мчаться обратно на всех парах, уверяя, что это вопрос жизни и смерти?

– Юлия Константиновна, – одергиваю девчонку, цедя сквозь зубы ее имя, и больше не делаю ни одного шага.

– Просто Юля.

– Юля, – как будет угодно, – ты не в себе? Гоняешь меня из-за какого-то подростка, которого достаточно запереть в комнате и лишить компьютерных игр, чтобы он, наконец, задумался о смысле жизни?

Я в воспитатели не нанимался. Искать Ярослава по темным подвалам – это одно, а вот читать ему лекции и устраивать показательную порку в мои планы точно не входит. Я в пятнадцать и не такое творил, чему я могу его научить? Разве что пару советов дать, как избежать жуткого утреннего похмелья.

Оставляю начальницу в шаге от каменной проступи, что отделяет нас от двери, и, устало вздохнув, разворачиваюсь к машине, выделяющейся ярким пятном на фоне стареньких Жигулей и парочки Логанов, краем уха выхватывая в общем гамме уличных звуков ее обескураженный вздох.

Я свои планы не поменяю, даже под угрозой увольнения: не для того моя мать поднялась с кровати, превозмогая усталость и боль в ногах, чтобы вечером разочарованно вздыхать у окна.

– Максим! – пусть хоть плачет, не обернусь. – Двадцать минут, не больше!

Да даже две уже перебор. Мне перемены в ее настроение уже набили оскомину: то плачет, заставляя сердце сжиматься от жалости, то злит, доводя до бешенства своим вздором. Уже снимаю блокировку с двери, когда до меня долетает ее признание:

– Дело не в Ярике. Там другое! Уедешь, и я не знаю, что с нами будет…

***

Я не хочу дрожать, но чем больше ступеней остается позади, тем сильнее растет мое напряжение. Даже близость водителя не помогает, ведь еще неизвестно, так ли умна Ленка, что с пеной у рта уверяла меня в успехе своей затеи. Жора вторую бутылку распечатал, где гарантия, что не схватится за нож или не упадет замертво, когда Бирюков пропишет ему парочку прицельных ударов в челюсть? Не то, чтобы мне его жалко, но вот портить жизнь Максу мне бы определенно не хотелось. По крайней мере, теперь, когда я узнала, что он довольно-таки многогранен...

– Кто там? – говорю же, Голубев надрался!

 Хрипит и покачивается из стороны в сторону, лишь каким-то чудом удерживая равновесие. Все дело в практике – я бы давно свалилась, и не факт, что наутро смогла бы открыть глаза. – Лидка, ты?

Жалкое зрелище, хочу вам сказать, затмевающее собой даже убогость обстановки. Мужчина с трудом поворачивается, и если бы не многолетний опыт, доведший его действия до автоматизма, прямо сейчас он бы завалился на пол, перевернув посуду и, что самое страшное для него, лишь наполовину опустевшую бутылку.

– Юлька! Присоединишься?

– Только этого мне не хватало, – обнимаю себя за плечи и жмусь поближе к Бирюкову, что привалившись к косяку, с интересом разглядывает незнакомца. Вот бы узнать, о чем он думает? Ожидал увидеть нечто подобное, или до сих пор не верит в реальность происходящего?

– Тут с тобой поговорить хотят…

– Следователь, что ли? – откуда только силы берет, чтоб подняться, и подойти к нам так близко, что в ноздри тут же бьет запаха перегара и его любимой кильки в томате?

Еще и эта картошка, скворчащая на сковороде, так и благоухает на всю квартиру, ведь жарит ее Жора на прогорклом масле. Удивительно, всего несколько часов в доме, а не заметить его присутствия уже невозможно – раковина залита соусом, стулья так и валяются на полу, а штора безобразно распахнута и завязана в узел, чтобы лишний раз не развевалась от ветра, мешая ему любоваться уличным пейзажем.

– Хуже, Жора. Намного хуже, – тяну насмешливо и нежно обнимаю Бирюкова за талию. – Московский хлыщ, собственной персоной.

Надеюсь, мужчина, что напрягается, стоит мне провести ноготком по его прессу, простит мне эту вольность. Не будет потом высказывать, что я переигрываю и все эти поползновения в его личное пространство уже перебор. Потому что нужды в этом нет. И самой неудобно, только иначе нельзя, ведь человеком с улицы отчима не напугаешь.

– Как услышал, что ты сомневаешься в его чувствах, сразу примчался, – улыбаюсь, невинно хлопая глазами, и обращаюсь теперь к Бирюкову:

– Знакомься, милый, твой будущий тесть.

От этого нежного обращения, Максиму явно не по себе. Старается улыбнуться, но то, что я вижу сейчас, больше похоже на гримасу отвращения. Словно он объелся лимонов и ничем не может смыть кислоту с языка.

– Георгий Голубев, – произношу, а мой новоиспеченный жених уже тянет руку, желая поприветствовать хозяина.

Все-таки в чем-то Ленка была права: наш разлюбезный отчим, пусть и еле стоит на ногах, но ситуацию оценивает трезво. Подтягивает портки, поднимая резинку треников до самого пупка, и отвечает на рукопожатие, которое даже мне кажется чересчур долгим. Целую вечность Максим держит его грязные пальцы в своих, ничем не выдавая брезгливости, в то время как Жора идет пятнами от неловкости и… Боже мой, боли?

– Очень приятно. Максим.

– Спортсмен?

– Самбист, – кивает, а его новый знакомый тут же вскрикивает от той силы, что таится в руке моего водителя.

Мы не прогадали. Руслан при всей свой собранности, железной закалке и дюжих молодцах, следующих за ним по пятам, вряд ли сумел бы переплюнуть уличные замашки моего лжебойфренда. Разве что железо в голосе пустило бы рой мурашек по Голубевскому позвоночнику, а все остальное он бы мимо ушей пропустил. А с Макса вон, глаз не спускает, разминая ноющее запястье…

– Ну что за манеры? – подтруниваю над заступником, сияя от этой крохотной победы, и как подобает любящей женщине, указываю гостю на стул, тут же устраиваясь за его спиной. Разминаю мужские плечи и очень надеюсь, что затуманенный мозг отчима не заподозрит неладного. Иначе нам крышка – дождется ухода Бирюкова и больше житья не даст. Впрочем, разве это существование можно назвать жизнью?

– Выпьем за встречу?

– Не стоит, – Бирюков накрывает ладонью пустую рюмку и так зыркает на «хозяина», что тот даже водкой давится. – И вам не советую. Юля говорит, вы под градусом своих действий не контролируете.

– Да, шутит она… Что вы Юльку нашу не знаете? Я ведь по-отечески: когда нужно поругаю, а когда и пряником умаслю. Детей ведь полный дом, – если лыбиться не перестанет, мышцы лица его точно сведет судорогой. – И все с характерами, попробуй тут без ремня их в узде удержать! На голову сядут. У вас, кстати, дети есть?

– Нет.

– Тогда поймете меня потом, когда ребятней обзаведетесь. Дочка, – я даже о роли своей забываю. Ушам не верю, ведь мне куда привычней слышать от него оскорбления, – что же ты жениха накручиваешь?

Я? Жаль, что Максим с порога не вырубил этого монстра! Тогда мне не пришлось бы смотреть этот дешевый спектакль, что разыгрывает Голубев, для пущей убедительности даже головой покачав. Злюсь, излишне сильно сжимая каменные мышцы похолодевшими пальцами, и резко отпрянув, закатываю рукав легкого свитера, демонстрируя присутствующим свою правую руку с расцветающими на локте отметинами.

– Накручиваю? Еще скажи, что я сама их поставила!

– Ну, это ведь пустяки… Не рассчитал немного.

Только я знаю, что значит этот блеск в его глазах. Там раскаянием вовсе не пахнет, скорее разит обещанием, что в следующий раз я так легко не отделаюсь. А уж после визита Бирюкова, не окажись он довольно убедительным, мне и вовсе несдобровать…

– Смотри, как бы я ни переусердствовал, – хорошо хоть напарник мне достался понимающий!

Максим аккуратно касается синяков, проходясь подушечкой большого пальца по воспаленной коже, и резко встает, как и подобает будущему супругу. Хватает Жору за шею, вынуждая привстать на носочки, и рычит, не оставляя сомнений, что официальная часть закончена. Больше никаких любезностей!

– Я ведь тоже вспыльчивый, Жора. Еще раз пожалуется, могу и я силы не рассчитать. Понял?

– Пусти!

– Понял, спрашиваю?

– А как узнаешь? – от негодования Голубев брызжет слюной, становясь красным, как помидор, и безуспешно старается оттолкнуть от себя свирепого Бирюкова. – Я ее сюда не звал. Переживаешь – в город с собой забирай. Нечего в семейные дела лезть, ни тебе, ни подстилке твоей! И угрожать мне не смей, я с участковым на короткой ноге.

Естественно, он же здесь частый гость! Только и делает, что принимает жалобы от соседей на постоянные крики из-за нашей двери, да выписывает штрафы уснувшему на лавке главе семейства…

– Все равно ей покоя не дам. Пока не уедет, пусть даже не мечтает, что я буду молчать! Баба должна свое место знать!

– Уверен? – водитель скалится, и с силой отшвыривает от себя оборванца, что приложившись лбом к батарее, воет, обхватив голову трясущимися руками. И сейчас не поймешь чего в нем больше: жажды опохмелиться или страха за жизнь.

– Ну, проверим, Жора. Потому что я остаюсь. Ты ведь не против, любимая? – вовсе не ласково сгребает меня в объятья мой верный рыцарь, и шепчет, чтобы слышала только я:

– Тебе это встанет в копеечку.

Мне мотивов Максима никогда не узнать. И причину этого странного блеска в глазах, что заставляет мое дыхание сбиться. Какое мне дело? Может быть, он просто не терпит насилия над слабыми, оттого и дышит так тяжело, все еще удерживая меня под защитой своих крепких рук? Но одно отрицать нет смысла – я готова потратиться, если это поможет мне в затяжной войне с маминым мужем.

Глава 22

Нет предела человеческой глупости. По крайней мере, когда дело касается моей семьи, датчик безумия просто зашкаливает. Горит красным, предупреждая об опасности, и разрезает тишину пронзительным воем сирены.

– Тебя убить мало, Ленка! – мазнув по влажным волосам дрожащей ладошкой, я опускаю лицо на сложенные руки, больше не в силах лицезреть себя в зеркале. Интересно, как сильно я похудела на нервной почве, если щеки мои впали, а под глазами залегли глубокие тени?

– Ой, подумаешь! Завтра дядя Жора от страха имя свое забудет! Вот увидишь, слиняет в гараж или в комнате закроется…

– Уверена? Что-то сегодня он от ужаса не трясся, – больше скажу: довольно быстро взял себя в руки и матерился как сапожник, приложив к шишке замороженную тушку цыпленка. Поверьте, лишь благодаря Бирюкову, что явно не привык церемониться с людьми, вроде Голубева, он перестал терзать мои уши своими ругательствами.

– Так пьяный ведь! Ему в таком состоянии море по колено! А вот когда протрезвеет, в сторону твоего жениха даже взглянуть побоится!

– Он мой водитель! – бросаю зло, для убедительности еще и по столешнице хлопнув, и вперяю свой разъяренный взгляд на ребенка. Боже, ей одиннадцать только через месяц исполнится, а она уже планы строит по спасению семьи! Где была моя голова, когда я соглашалась на это цирк?!

– Ну, Юль, вот увидишь! Все обойдется, – девчонка нежно касается моей макушки, как сделал бы взрослый, желая успокоить расплакавшегося малыша, и полушепотом, чтобы никто нас не услышал, щебечет:

– Одну ночь переночует, а завтра всю дурь из Голубева выбьет! Можем, вообще, сказать, что Максим бандит! Я вот сначала так и подумала, – проходится гребнем по моим мокрым прядям, и тут же взбивает их свободной рукой, вновь придавая прическе небрежности. – Взгляд у него пугающий, так что не подкопаешься.

В ее возрасте все воспринимается так просто! Сеешь тут и там бестолковыми идеями, пользуясь тем, что в семье привыкли считать тебя здравомыслящей, а когда план не срабатывает, пытаешься перевести свое поражение в шутку! Еще бы! Это ни ей с Бирюковым комнату делить. Боже, я собираюсь ночевать с ВОДИТЕЛЕМ! Всю ночь слушать его дыхание, или жуткий храп, от которого к утру у меня разыграется мигрень!

– У меня, вообще-то, мужчина есть! А из-за твоей идиотской задумки я должна делить постель с другим.

– Ой, не начинай ладно? Ты в одиннадцатом классе сразу с двумя встречалась! Думаешь, я не помню, как ты с одного свидания на другое бегала? И как заставляла меня врать своему однокласснику, говоря, что у тебя грипп, хотя на самом деле ты с Антиповым в кино бегала?

– С Антоновым. И на что это ты намекаешь? – отстраняюсь, разворачиваясь к своей наблюдательной сестре и вырываю расческу, больше не желая терпеть ее прикосновения. Я не подарок и монашкой никогда не была, но этот Ленкин тон… Не заслужила я такого осуждения.

– Юль, твоему мужчине ведь необязательно знать, что водитель с нами живет. Да и Максим к тебе явно приставать не станет.

– Откуда такая уверенность?

– Видно же, что ты не в его вкусе, – произносит беззаботно, а мое сердце пропускает удар.

Это немного обидно, знаете ли! Я, конечно, в любовницы к нему не стремлюсь, ведь дешевым бязевым простыням я предпочитаю шелк, но мое женское самолюбие явно страдает. Думаете, я не вижу, что кроме безразличия, жалости или злости я у Бирюкова никаких чувств не вызываю?

– Не маленькая еще о таких вещах рассуждать?

– Когда за Ярика домашку делаю, ни у кого таких вопросов не возникает. И, вообще, это ведь на одну ночь, больше Голубев не продержится.

– А дальше что? Будем Бирюкова из Москвы вызывать всякий раз, когда Жору домой потянет?

Я наворотила делов… Рискнула собственным будущим, а им хоть бы что! Мне с ним кровать делить, а сестра так спокойно об этом говорит, словно ничего неправильного в этом нет… Тихомиров меня уничтожит, если узнает, что я вытворяю, и попробуй потом докажи, что я в Максиме мужчину не вижу! Ведь не вижу? Красивая картинка, за которой можно спрятаться в минуту опасности, не больше...

– Давай ему на полу постелем?

Отлично! Это ее хобби науськивать окружающих на глупости?

– А когда этот… – вовремя осекаюсь, вспоминая, что передо мной школьница и нецензурной брани в ее детстве и без меня предостаточно, – когда Голубев утром заглянет, сказать, что до брака у нас целибат? Иди-ка ты, Ленка, Богдана корми. Дальше я уж как-нибудь без тебя разберусь…

Мне бы хоть чуточку одиночества, хоть минутку побыть наедине со своими мыслями. Их срочно нужно привести в порядок, разложить по полочкам, отсеять ненужные и тогда, даю голову на отсечение, выход найдется.

***

Ладно, в этом нет ничего криминального. Я ведь не невинная дева, что прежде мужчин не видела! И это лишь совместный сон, без всяких объятий, страстных поцелуев и разговоров о любви!

 Поправляю свою просторную футболку, затягивая потуже пижамные штаны, и, набрав в грудь побольше воздуха, переступаю порог зала.

Свет не горит, но отблесков уличных фонарей, гуляющих по стенам, вполне достаточно, чтобы разглядеть мужчину, усевшегося на краешек расправленного дивана. Да уж, ребята потрудились на славу – даже белье заменили, чтобы их защитник хорошо выспался.

– И как долго нам разыгрывать этот спектакль? – все в Максиме выдает напряжение: ноги в широко расставлены, локти опираются на колени, голову склонил так низко, что мне не разглядеть выражения его лица. Впрочем, а надо ли? И так понятно, что ничего хорошего эта темень от меня не скрывает.

Обхожу Бирюкова и нервно дергаю полупрозрачные занавески, прекрасно зная, что никакой преграды для пробуждающегося солнца они не представляют. Это скорее ритуал, без которого я не смогу заснуть, так что, одолев эти чертовы шторы, я с облегчением выдыхаю и разворачиваюсь к застывшему в ожидании «жениху».

– Не знаю, – к чему врать, если в последнее время, все идет наперекосяк? Чтобы я не делала, со всех сторон на меня ссыплются неудачи.

– День, может два, или … Черт его знает.

– И в чем смысл, Юля? Для чего весь этот маскарад, если этим ты только оттягиваешь неизбежное? – теперь он смотрит прямо на меня. Изучает мое лицо, ни разу не опустив взгляд ниже, туда, где испуганной птицей трепыхается сердце. – Ты все равно уедешь. А он все равно останется.

Звучит как приговор. И от мысли, что его рано или поздно приведут в исполнение, я до боли закусываю губу – уж лучше покалывание на коже, чем острый болезненный укол прямо в грудь. Сглатываю ком в горле, и задираю голову к потолку, не желая оплакивать неотвратимое на глазах невольного соучастника нашего обмана.

– Для чего эта война, если ты все равно проиграешь? Да проживи я с вами год – никаких выводов он не сделает, уж поверь мне.

Не хочу! Не хочу слышать то, что мне и так ясно. Поэтому, молча, занимаю свое место на стареньком диване, устраиваясь как можно дальше от Макса, что, кажется, собрался просидеть так всю ночь.