Текст книги "Нулевой километр (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– К примеру, я неплохой гид, – закусывает губу, сверкнув глазами при виде хороших чаевых, и прячет деньги в нагрудный карман. – Если, конечно, ты еще не успел изучить наш городок вдоль и поперек.
Может быть, вот он выход? Спустить пар с этой брюнеткой, что отмахивается от клиента, ожидая моего ответа? Стянуть с нее эту чертову робу и перебить цветочный аромат Юлиных духов запахом ванили, табака и алкоголя, что наверняка прочно въелся в черную косу моей новой знакомой? Целовать, не опасаясь, что ее разгневанный любовник отвесит мне пинок под зад, оставив без достойного заработка и каких бы то ни было перспектив?
– Бутылку вина поприличней, – слышу прежде, чем успеваю согласиться, и вполне различимо ругаюсь себе под нос: янтарь, ягоды, шелк кудрей и голос, пускающий ток по телу. Она даже здесь до меня добралась.
Глава 31
Это ревность. То самое чувство, о котором говорила Снежана, прокручивая тонкую ножку заляпанного фужера.
– Кофе? – и скрывать ее с непривычки настолько трудно, что лишь благодаря громкой музыке и плохому освещению мое недовольство не виснет между нами непреодолимой стеной. Растворяется в децибелах посредственных мелодий и лишь на мгновение оседает еле заметным румянцем на щеках.
– Ты шутишь? Единственный выходной, а ты пьешь эспрессо?
Не водку. Не кислое пиво, наполовину заполняющее бокал белой тяжелой пеной, не виски, что здесь так любят мешать с кока-колой… Кофе, заставляющий его сохранять трезвость ума, а меня медленно вязнуть в собственном безумии и разбиваясь на миллиард крохотных атомов стекать непонятной субстанцией к фирменным ботинкам сорок третьего размера – в вопросах обуви он явно не привык экономить.
– До чего же ты правильный, Бирюков, – веду по его щеке острым красным ноготком и намеренно как можно ближе льну к такой же алой рубашке. – Аж тошно.
Чтобы барменша знала, что девушка в синем коктейльном платье не прочь увести у нее из-под носа легкую добычу… Чтобы стерла с лица самодовольную ухмылку и, наконец, спрятала в кассе мою измятую купюру… Да что уж там! Чтобы выбросила из своей головы мысли о его покорении и перестала оттягивать ниже свою простенькую майку, выставляя напоказ не слишком-то уж впечатляющую грудь. Я пьяна, немного, но даже этого хватает, чтобы напрочь отключить мой мозг:
– Официантку клеишь?
– А ты следишь?
Да.
– Нет, – смеюсь, упиваясь нежностью фланелевой ткани под моими пальцами, и, позабыв о приличиях, едва не прикладываюсь к узкому зеленому горлышку, в надежде смочить внезапно пересохшее горло. – Дай-ка бокал!
Меня к нему тянет. Неодимовым магнитом, сопротивляться которому не сможет даже кусок низкопробного золота. Тянет настолько, что на тонком запястье моей болтливой подруги наверняка красуются красноречивые отметины, а на неприличной, кричащей о доступности своей обладательницы, юбке Астафьевой еще благоухают нотки виноградного букета.
– Потанцуй со мной, – бросаю первое, что приходит на ум и, если быть честной, отчаянно боюсь очередного отказа. Тем более что прыткая барменша, лихо управившаяся с моей просьбой, не нашла другого места, чтобы натереть пепельницы несвежим полотенцем.
Интересуюсь так просто, что не успеваю обдумать сорвавшиеся с языка слова. Так тяжело, что в ожидании ответа я с трудом вскарабкиваюсь на высокий стул.
***
Максим
Она другая. Гремучая смесь из порочной любовницы олигарха, что игриво прикусывает губу, продолжая невесомо вести пальцем по моему плечу, и простой провинциальной девчонки, краснеющей от собственного нахальства.
– Один раз, – не сдается и лишь на мгновенье отводит взгляд, компенсируя его улыбкой, от которой бег моего сердца ускоряется в разы. – Только один танец, будто мы незнакомы. Словно я просто перебравшая девушка из бара.
Красивая девушка, по-прежнему пахнущая цветами, что совсем не вписывается в окружающий нас антураж: здесь не место легкому облаку лаванды, ведь табак и впитавшийся в дерево запах спиртного беспощаден к полюбившемуся мне аромату. Еще немного и от этого сладкого дурмана не останется и следа…
– Ну не с ним же мне танцевать, – кивает на устроившегося неподалеку мужчину, уронившего голову на сложенные на стойке руки, и тяжело вздыхает, запивая горький привкус поражения маленьким глотком мальбека. Морщится, то ли от тягостного ожидания, то ли от алкоголя, что стремительно растворяется в крови, и наградив меня тяжелым взглядом, откидывается на спинку стула, забрасывая ногу на ногу.
– Ну, как знаешь.
Порой мне хочется вскрыть ее черепную коробку, заглянуть внутрь и отыскать ту извилину, что завязалась тугим узлом, мешая взбалмошной девице рассуждать здраво. Хочется хорошенько ее встряхнуть, и желательно, не один раз, чтобы вся дурь навсегда покинула эту хорошенькую голову, иначе с такой отчаянной тягой к безумству ничего хорошего Щербаковой не светит…
Встает и нетвердой походкой двигается к незнакомцу, не забывая оборачиваться и сдувать со лба шоколадную пружинку.
Мне ведь нетрудно, верно? Один танец, пусть и грозящий мне бессонной ночью и долгим анализом случившегося. Мне ведь не впервой вытаскивать ее из очередной ямы, в которую угодила ее дорогая шпилька… Возможно, неправильно, но определенно несложно. И если не рассуждать над тем, зачем ей, вообще, все это нужно, позволить себе маленькую слабость не возбраняется. И плевать, что стоило Щербаковой здесь появиться, черноволосая Марина больше не кажется мне такой привлекательной…
Протягиваю ладонь, ловко притягивая к себе начальницу, и еле заметно ухмыляюсь вздоху облегчения, что она не успевает сдержать. Веду к небольшой группе перебравших посетителей и сам удивляюсь, насколько идеально ее пальцы смотрятся в моих: переплетаются, обжигая грубую кожу, и заставляют мой пульс подскочить к запредельной отметке.
– Вот видишь, не так уж и страшно, – шепчет, будто специально задевая мочку уха, и тут же укладывает щеку на моей груди. Словно ей необходимо слышать ритм сердцебиения, иначе попасть в такт не удастся…
– А я и не боялся.
Вру, ведь стоя так близко, когда мои губы касаются ее отяжелевших кудрей, когда она нагло исследует мою шею, ныряя пятерней в волосы на макушке, когда ее стройное тело ощущается в руках как податливый пластилин, бояться все-таки стоит. Хотя бы того, что чем дольше мы движемся под медленную композицию, тем меньше мне хочется ее отпускать. Скорее наоборот, своровать у другого мужчины, у ее дорогой обеспеченной жизни, у чертовых бутиков, что она ни за что не согласится оставить в прошлом, своровать и заклеймить поцелуем, чтобы стереть отпечаток вина и Тихомировских ласк с ее уст. Полнейший бред, который в это мгновение кажется мне единственным верным решением…
– Она лучше? – и, как оказалось, не только я глупею от этой чертовой близости.
Только под градусом весь ворох бессмысленных мыслей она скрывать не намерена. Вскидывает голову, внимательно всматриваясь в мое лицо, и делает-то, чего я вряд ли жду от захмелевшей подружки банкира – ревнует меня, простого водителя, и даже не пытается это скрывать, почти до боли впиваясь ногтями в кожу на моей шее.
– Эта брюнетка лучше меня?
Разве что в параллельной вселенной, где я еще не успел осознать свою главную слабость – черному шоколаду я предпочитаю молочный, и смотреть, как невесомые пряди играют бликами от висящего в центре зала дискотечного шара я готов бесконечно. Только сказать об этом я не успеваю, ведь прямо сейчас нас едва не сбивает с ног пара сцепившихся байкеров.
– Ой! – скорее догадываюсь по ее округлившимся глазам, что этот возглас принадлежит ей и прежде, чем пивная бутылка разбивается о мою спину, лишь чудом успеваю оттолкнуть ее к столику.
Юля
Мне кажется, запах крови въелся в мою кожу, перебив элитный парфюм, зловонье дешевого бара и забрызгавшего платье вина. Я даже чувствую на кончике языка солоноватый привкус железа и прежде чем повернуться к Максу, несколько секунд усиленно моргаю, желая прогнать подальше приближающийся обморок. Я стойко перенесла встречу с изувеченной матерью, десять минут жадно изучала ее распухшие щеки, обезображенный нос и губы, на одной из которых наверняка останется шрам. Смотрела, но ни на мгновение не была так близка к беспамятству, как здесь и сейчас, когда сидящий за рулем мужчина болезненно морщится, потирая ушибленное ребро.
– Больно? – прикладываю к его ссадине на скуле пропитанный перекисью ватный тампон, и стараюсь смотреть только в глаза – ниже нельзя, иначе от одного вида перепачканной бурыми пятнами футболки окончательно тронусь умом. Брошусь прочь, прекрасно зная, что даже оставь я за спиной с десяток разделяющих нас километров, мысли мои уже прочно приклеились к нему.
– Немного. Бывало и хуже.
Не сомневаюсь. Я все-таки не прогадала, выбрав шофера на роль собственного вышибалы, ведь кулаками он машет знатно: безжалостно и вовсе не хаотично, продумывая каждый удар по сопернику.
– Как вас, вообще, сюда занесло?
– Снежанка этот бар хвалила, – Ленка шмыгает носом и шумно высмаркивается в бумажный платок. – А я дура поверила!
– А что плохого-то? От драки никто не застрахован даже в дорогом ресторане.
Встревает совершенно невозмутимая блондинка, что-то выискивая в своей косметичке, и не забывает улыбаться Бирюкову, словно не понимая, что сейчас ему не до флирта. И все эти ее рассуждения его вряд ли трогают, ведь кровь из носа остановить ему до сих пор не удалось… Да и звучат они неубедительно, ведь откуда ей знать, как отдыхают успешные люди? Вряд ли Астафьевой доводилось обедать в местах, где за стакан воды просят больше полтинника.
– И потом, – не унывает толстушка, накладывая очередной слой алой помады на пухлые губы, – шрамы мужчину украшают.
Лучше бы ей помолчать! Не заставлять меня выпускать пар из ноздрей и метать молнии по салону, которые отражаясь от зеркала заднего вида непременно должны поразить ее насмерть прицельным выстрелом в лоб. Аккурат между неестественно острых тонких бровей, делающих ее похожей на неудачно разрисованную резиновую куклу.
– Чего пыхтишь-то? Я твоего водителя в бар не тащила, так что не делай из меня крайнюю! И танцевать с ним пошла не я, так какие ко мне претензии?
– Его не звала! А вот надоумить беременную женщину провести девичник здесь здоровому человеку в голову не придет! – права она, только мне определенно нужен громоотвод. Кто-то, кто возьмет удар на себя и впитает каждую крупицу моего негодования, даруя долгожданное успокоение. Нужен кто-то, к кому я могу повернуться, чтобы взять передышку от созерцания покалеченного шофера… Максима, из-за которого я сегодня вряд ли усну: стану прислушиваться к его дыханию, возможно, всплакну, впившись зубами в нижнюю губу, ведь поверить, что ему сейчас не больно меня не заставит даже справка от травматолога – перед взором до сих пор пляшет клубок сцепившихся мужских тел, что сеют друг по другу непрекращающимися ударами.
– Ну, извините! У нас бюджет ограничен, и кормить тебя лобстерами мы не обязаны! Выбирали по деньгам – мы ведь не любовницы олигархов!
– И не удивительно, – злобно щурюсь, надменно сканируя ее наряд, и вновь разворачиваюсь на сиденье, теперь разглядывая ржавый уличный фонарь: плафон болтается из стороны в сторону и слепит глаза мигающей лампочкой.
– Это о чем это ты? На что намекаешь?
– А сама как думаешь?
– Девочки! – Ленка почти визжит, для убедительности ударяя кулачком в спинку моего кресла. – Не ссорьтесь! Это я виновата!
– Да ладно! Ты-то тут причем? Это Щербакова твоя весь вечер меня изводит: то вино ей не угодило, то туалеты грязные, то скамейки антисептиком поливает, а то, смотрите, для ее водителя я недостаточно хороша! Сама пустое место, а вони развела на всю округу, до самой Столицы дойдет! Кстати, – не стесняясь присутствия мужчины, лезет пальцами в вырез блузки, поправляя поролоновые чашки на своей пышной груди. – Давно ли ты такой важной стала? Всю жизнь в драных ботинках ходила, а теперь на тебе: распушила павлиний хвост! Словно не с банкиром спишь, а с самим президентом!
Завидует? Из-за этого щеки горят огнем, а глаза обжигают холодом?
– Посмотрим, как ты заговоришь, когда твой денежный мешок найдет себе кого-то получше. Кого-то, чья мать не пустила в свою постель половину района, а потом гадала, от кого же в очередной раз залетела!
– Ты что?!
– А разве не так, Лен? Весь город только и говорит, что тетя Лида мужей как перчатки меняет! Да и дочь недалеко ушла, одного мужика ей уже мало! Теперь ей молодого и свободного подавай!
– Снежана! – это Лена. В ужасе вжимается в кресло и прячет свой страх за поднесенной к губам ладошкой.
– Вон пошла, – а это я. И на моем лице вы сейчас не найдете ничего. Не одной эмоции, ведь носить непроницаемую маску я все-таки научилась. Довольно полезный навык, хочу вам сказать, ведь позволить себе расплакаться от стыда и обиды на глазах ликующей Ленкиной соседки последнее, что я бы хотела сделать. И вовсе не из-за ее слов о моей маме я вновь потуже запахиваю на груди железную броню, меня пугает тот внимательный черный взгляд, что сейчас намертво впился в кожу.
– Юль…
– Да наплюй, – Астафьева явно не переживает и просить ее дважды мне сегодня не придется: улыбается Соколовой и, подхватив свою безвкусную сумку из искусственной кожи, тянется к ручке.
– И да, Максим, если эта мегера перестанет таскаться за тобой как оголодавшая болонка, буду рада с тобой пообщаться. Могу и рукав на рубашке зашить, а то наша фифа выше пояса мужчин никогда не обслуживает.
***
Максим
Терпеть не могу бабские разборки. Не знаю, с чего женщины решили, что способность выдрать пару прядей с головы своей конкурентки прибавляет им парочку плюсиков в глазах наблюдающего за кошачьей дракой мужчины. Поэтому нужно отдать Щербаковой должное: в ситуации, где любая другая наверняка бы пустила в ход кулаки, она демонстрирует железную выдержку.
– А ты куда? – разве что голос, словно не родной, звенит напряжением, когда она поворачивается к своей побледневшей подруге детства и в удивлении приподнимает бровь.
– Ну как же она одна? Мы с ней такси возьмем, – Лена теряется, и бегает глазами по нашим лицам: на Юлю смотрит не дольше секунды, ведь наверняка до сих пор стыдится несдержанности хмельной Снежаны, а на меня поглядывает чуть дольше, с нескрываемой надеждой, что я не стану ее останавливать. Только у меня подобного в мыслях нет. Пусть убирается, ведь что-то подсказывает мне, что их дружба давно сдулась как мыльный пузырь, оставив после себя лишь влажное, играющее разноцветными переливами пятно под ногами.
– Прости. Она не в себе, сама не понимает что говорит. Я тебе позвоню... завтра или в воскресенье, – и даже эта бесполезная попытка оправдаться вызывает лишь раздражение, тут же приводя пальцы в движение. Стучу по рулю, и краем глаза замечаю, как протрезвевшая начальница вздрагивает в ответ на хлопок автомобильной двери. Вздыхает и медленно, словно прикладывает для этого последние силы, принимается вынимать из прически шпильки, складывая их на приборную доску.
Не знаю что это: желание хоть чем-то занять свои руки или жест отчаяния, ведь только за воздушным облаком легких кудрей ей удается скрыть от меня свое побелевшее лицо, но искать ответы на этот вопрос сейчас не хочу. Ее мертвенно-бледные щеки и губы, тронутые синевой от выпитого вина я определенно не желаю разглядывать…
– Ну вот и все, – шепчет, и от того как надломлено звучит ее голос даже по моему позвоночнику бежит холодок. Прокладывает дорожку до самых лопаток и навылет простреливает грудь, отчего даже ушибленный бок начинает гореть сильнее.
Наверное, так выглядят люди, только что бросившие горсть сырой земли в свежевырытую могилу; наверное, именно так звучит прощание с прошлым, вернуться к которому она не позволит себе даже в ночных воспоминаниях…
– Все, – киваю и отправляю окровавленную салфетку в окно, даже не на секунду не сомневаясь, что мои слова поддержки сейчас будут лишними. – Поехали домой.
В тишине. Без навязчивой музыки, растекающейся по салону, без ее всхлипов и моих болезненных вздохов, без разговоров о том, каким по счету стало это предательство в ее жизни. Потому что тишина необходима: ей, чтобы мысленно проститься с подругой детства; мне, чтобы понять, почему даже саднящие костяшки пальцев, оцарапанная скула и лишь чудом избежавший перелома нос, волнуют меня куда меньше, чем привалившаяся лбом к стеклу Щербакова…
Глава 32
Я не знаю, который сейчас час. Время будто остановилось, оборвалось, обозначив свое нежелание передвигать минутную стрелку жутким цокотом торопливых Ленкиных шагов по асфальту. Уверенных шагов, ведь догоняя петляющую по тротуару Астафьеву, подруга даже ни разу не обернулась. Не сбавила ход, замерев под моргающим фонарем, и не предприняла попытки разглядеть сквозь тонировку мою онемевшую от боли потери фигуру… Просто ушла, опережая июльский ночной ветерок и неспешно ковыляющих прочь посетителей «Нулевого километра», тем самым подписавшись под каждым брошенным Снежаной словом. Правдивым, но от этого как-то не легче, ведь истина оглушает – я вновь недостаточно хороша, и мне вновь предпочли кого-то другого…
Быть может, все дело в этом месте с таким символичным названием? Оно проклято, и плевать, что эта черная дымка разочарования избрала лишь мои плечи, чтобы осесть на бархатистой коже. Нулевой километр – чертова точка на карте, от которой паутиной расходятся тысячи извилистых дорог, и какую бы я сейчас ни выбрала, дальше пойду одна. Воистину обнулилась, ведь кроме пустоты внутри я сейчас ничего не чувствую…
– Поехали домой, – даже голос Максима не будоражит кровь, ведь она только что свернулась в венах от яда предательства. Забила сосуды и стала похожа на дождевую грязь, что расплескивают ботинками помятые байкеры, кажется, вовсе не стесняясь своих опухающих от гематом неприятных лиц.
Словно сломанная неаккуратным ребенком кукла послушно пристегиваюсь ремнем безопасности и упираюсь лбом в холодное стекло. Может, мне это только кажется и оно вовсе не обжигает кожу, но надолго меня хватает:
– Развернись. Нам нужно в больницу, – и еще неизвестно, кто в этом нуждается больше: сердце сжалось до размеров грецкого ореха и настойчиво рвется прочь из моего тела, царапая горло своей сухой скорлупой. И пусть я знаю, что ни один медик не сумеет его оживить, не заставит забиться как прежде, у Бирюкова еще есть шанс:
– Вдруг у тебя сломан нос.
– Нет, – бросает беспечно, а я мечтаю отыскать фонарик в бардачке, чтобы досконально изучить его слегка разбухшую переносицу. Все равно красивую, даже несмотря на небольшое рассечение прямо по центру…
– Откуда такая уверенность?
– Богатый опыт, – криво ухмыляется, но все-таки сворачивает с дороги, теперь петляя по заставленным машинами дворам. – Поверь мне, будь он сломан, даже ты бы это сразу заметила. Так что обойдемся без снимков.
– А голова? – стою на своем, прекрасно помня, как здоровяк в кожаной жилетке умудрился пару раз заехать по ней своим большим похожим на булыжник кулаком, и неодобрительно щурюсь. – Езжай, я все-таки твой начальник и следить за здоровьем своих сотрудников моя святая обязанность.
Все просто: человек так устроен, что наложи он тысячи вето на встречи с родными, миллион раз прокляни свой генетический код, в тяжелую, горестную минуту он все равно вспомнит о матери.
Наверно поэтому, проводив взглядом спину Макса, скрывшегося в рентген-кабинете, я пихаю в пересушенную антисептиками ладошку врача слегка измятую купюру. Поэтому крадучись, как вор, следую за белым халатом, держа в руках перепачканные туфли, и юркаю в палату, благодарно кивая прикрывающему за собой дверь травматологу. Упираюсь затылком в кафельную плитку, пропахшую хлоркой, и стараюсь не шевелиться, наблюдая за мирно спящей Лидой.
В это мгновение я уважаю ее куда больше, чем еще пару часов назад: она хотя бы не пыталась юлить и не разыгрывала спектакль, имитируя любовь, которой не было и в помине. Не поддерживала меня, не смеялась заливисто в трубку, вспоминая яркие моменты из детства, и, отправляя в Столицу, не давала пустых обещаний звонить время от времени… Может, поэтому ее уход для меня не был таким болезненным? Не выкручивал руки и не заставлял раз разом биться головой о больничную стену, как это происходит сейчас?
У меня никого не осталось. Не осталось ни одного человека, с кем я могла бы быть откровенна, перед кем не пришлось бы выдумывать небылицы, умело прикрывая благополучием свою совсем не безоблачную жизнь.
Так будет с каждым, верно? Сначала она, теперь Соколова, предпочитающая дружбе с порочной охотницей за богатеями раздобревшую на домашней выпечке соседку… Также будет с детьми, которым просто не найдется места в моей неправильной жизни: Ярик, возможно, уже не станет бросаться яблоками, но и на простое «пока» никогда не найдет в себе сил, Ленка спрячет брезгливый взгляд за толстыми стеклами купленных мной очков, а Айгуль молча кивнет, тут же спрятавшись в комнате со своим облезлым котом. Это лишь дело времени и чем дольше я позволяю себе к ним привыкать, тем тяжелее перенесу расставание.
– Юлька? – вздрагиваю, вскидываясь на звук хриплого женского голоса ,и отчаянно хочу податься вперед… Прижаться к ее груди, и выплакать все слезы, что туманят глаза, заставляя металлическую кушетку расплываться… Упасть рядом с ней и спросить, почему все к кому я тянусь в конечном итоге выбрасывают меня на обочину, почему не проходят проверку расстоянием, легко находя мне замену? Почему я до сих пор не научилась улыбаться, смотря вслед предателям, а она так ни разу и не произнесла это заветное слово «прости»? Спросить и ощутить на своей спине поглаживание теплых родных ладоней…
– С Жорой что? В милицию забрали? – только глупо ожидать чего-то подобного от основоположницы странной человеческой традиции открещиваться от меня, как от прокаженной. – Не молчи!
– Хорошо все, – сглатываю, и теперь еле держусь на ногах, прибитая осознанием собственной глупости – зачем я пришла? Зачем стою здесь, разглядывая ее заспанную физиономию и почти не сопротивляясь алкоголю, до конца не выветрившемуся из крови, мечтаю найти успокоение в материнских объятиях? Зачем, если, по сути, мы с ней чужие?
– Хорошо. Жора твой на работе.
– А дети?
– Спят. Наверное… Лида, – обращаюсь к ней еле слышно и теперь прочищаю горло, удерживая на языке те вопросы, что ей, как матери, никогда не задам. – Мне нужно в Москву. Твой лечащий врач этого не одобряет, но я думаю, что тебе пора возвращаться.
Иначе я потеряю последнее, за что еще стоит держаться – Руслана, с которым всегда все предельно ясно и ножа в спину ждать не приходиться. Ему мою душу никогда не задеть.
– Заплачу медсестре, чтобы она ставила тебе капельницы на дому и, возможно, пару недель помогала по хозяйству.
– Но…
– У меня работа, – показ, от которого я едва не отказалась в пользу нелепых надежд, что мое пребывание здесь что-то может исправить. – А Голубев любитель приложиться к бутылке. Кто-то должен быть рядом с детьми, когда он переберет с выпивкой. Так что, если ты дашь согласие, в среду тебя выпишут.
– А как же Ленкина свадьба? – бередит мою рану и даже порывается дотянуться до костылей, когда я вздрагиваю от одного звука этого имени. – Случилось что? Ты сама на себя непохожа.
И встань она, не опусти руку раньше, чем пальцы коснутся мягкого упора, опали мои щеки обеспокоенным взором, так похожих на мои, глаз, я бы не стала мотать головой, уверяя, что у меня все в порядке… Пусть лишь на пару минут, но позволила ей вновь стать частичкой меня и заглянуть в самые потаенные уголки моего сознания:
– Их и без меня распишут, – только она вновь на подушках. Взбивает растрепанные волосы и неумело делает вид, что не видит ничего странного в этом ночном разговоре, который вполне мог подождать до утра.
– Ладно, – кивает и вновь прикрывает ноги больничным одеялом. А это не одеяло вовсе – наша личная Китайская стена, чьего падения миру не суждено увидеть…
Максим
Свет не горит. Лампы трещат и даже мои тяжелые шаги не способны перебить их надоедливое жужжание.
Ненавижу больницы. Ненавижу запах людских болезней, запах их веры непременно отдающий хлоркой и горькими пилюлями, ненавижу боль в глазах людей, занимающих стулья рядом с палатой родственника.
И пусть Щербакова раздавлена вовсе не жутким диагнозом или не радужным прогнозом лечащего врача, я бы с бо́льшим удовольствием оказался на темной улице под холодным не по сезону ливнем – любая клоака, лишь бы храп санитарки из сестринской не задевал моих ушей.
– Я надеялся, что мне не придется этого делать, – опускаюсь рядом с Юлей и наконец-то вытягиваю ноги, позволяя телу немного расслабиться.
– Утешать тебя, – поясняю, в ответ на ее удивленный взгляд, и, громко выдохнув, протягиваю снимки, которых она так и не касается.
Притворялась. Просто хотела быть здесь этой ночью, после того как многолетняя дружба полетела в тартарары, и нашла неплохое прикрытие в моем подбитом лице. А теперь сидит, безжизненным взглядом уставившись в залитое дождевыми каплями окно, и поражается очередному открытию, что вопреки всем законам природы молния бьет в одно место дважды.
– Ты лучше, – самое время это сказать, пока она не разревелась на моем плече, ведь желающих выслушать ее переживания я рядом не нахожу. – Лучше барменши из того чертового бара, лучше той блондинки, даже если совсем не умеешь пользоваться иголкой. Лучше своей Соколовой, пусть и живешь совсем не так, как этого хотелось бы обществу. Ты лучше, Юль, чем сама о себе думаешь. А если этого кто-то не понял, пусть идет к черту. Теперь давай плачь, жалуйся на свою подругу и поедем домой. Потому что я чертовски устал.
Ни от этого невыносимо долгого вечера, незаметно перетекшего в такую же бесконечную ночь, и даже не от поездки в целом. Устал день за днем убеждаться в мысли, что меня трогает ее одиночество. Трогают ее слезы, неважно, скатились ли они по щеке или до сих пор плещутся на глубине печального взора, трогают ее невысказанные слова, которые совсем не нужно облачать в звуки, ведь молчание порой куда красноречивей.
– Плач, только не разбуди пациентов, – кладу справку на пустующую сидушку и сцепляю руки в замок, всем своим видом демонстрируя полную готовность к задушевной беседе.
Ведь я и вправду готов. Готов делать вид, что понимаю каждую фразу из того бессвязного бреда, что она обрушит мне на голову; готов смотреть, как ее боль въедается в мою футболку, заставляя серую ткань идти темными пятнами; готов подставить плечо под ее острые ногти и даже не стану ее останавливать, раздери она мое тело до самого мяса. Готов кивать, когда она примется припоминать все обиды, скопившееся за столько лет их с Соколовой дружбы, и если потребуется, подскажу парочку не красящих женщину матов. Не потому, что должен, ведь отказавшихся ее выслушать и так уже предостаточно, и вовсе не из-за нимба, который в эту самую минуту по всем законам жанра должен расцвести над моей головой, окутывая стан золотистым свечением, а потому что хочу. И вопросом «почему» я сейчас не задаюсь…
Только вот ничего этого не происходит: ни шумной истерики, ни пьяных ругательств, ни ударов ее невесомых кулачков о мою грудь. Лишь все та же тишина, скупо приправленная треском лампы.
– Идем? – смотрю снизу вверх на поднявшуюся с жесткого стула начальницу , только сейчас замечая, как сильно она вцепилась пальцами в синюю ткань платья на своих бедрах, и, кривясь от прострела в боку, встаю следом. Но и шага сделать не успеваю, ведь готов я к чему угодно, кроме внезапно ворвавшейся действительности: ей нужны вовсе не разговоры…
Юля
Я могла бы сейчас соврать. Сказать, что поддавшись эмоциям, неосознанно потянулась к единственному источнику тепла в этом холодном безлюдном коридоре. Наплела бы с три короба, что дешевое пойло самого злачного бара в городе пробудило во мне неконтролируемое желание забыться в мимолетных ласках первого встречного. Могла бы списать свой порыв на внезапное головокружение или боль в ногах, уставших от высоких шпилек, и плевать, что моя обувка сиротливо выглядывает из-под лавки. Могла бы… Только врать здесь и сейчас мне совсем не хочется – я все понимаю и впервые радуюсь чьей-то жалости. Потому что без чужих рук просто рассыплюсь на миллиарды бесполезных атомов…
Подхожу ближе, так, что слышу каждый вдох Бирюкова, и прижимаюсь лбом к его перепачканной бурыми пятнами груди. Стою, лишь мгновение не позволяя себе шевелиться, и вот уже куда смелее обнимаю мужскую талию. Непривычно. Не так, как это бывало прежде: ни дрожи в коленях, ни одной мысли о горячих губах, что сейчас потонули в кудрях на моей макушке, ни острой необходимости избавиться от этого чертового тесного платья, только рой бабочек в животе, что прямо сейчас пробирается выше и щекочет своими разрисованными крыльями мой воспаленный мозг. Обнимаю вполне невинно, но стоит почувствовать на себе его руки, осознаю, что именно это и станет точкой невозврата. Переломным моментом, ведь в своей погоне за очередной галочкой в списке моих воздыхателей, я вряд ли подозревала, что испытаю такую феерию от бьющего в нос аромата его геля для душа. Вовсе не секс, которого между нами не должно быть по ряду причин, может заставить меня полностью раствориться в Максиме, а это необъяснимое, ни на что не похожее ощущение нежности, растекающееся живительным теплом по онемевшему телу.
– Не буду я реветь, – не знаю, зачем произношу это вслух, но очень надеюсь, что это обещание поможет ему расслабиться, ведь ни один мужчина не вынесет затяжной бабской истерики. – И рубашку твою зашью.
В знак благодарности за необходимую мне поддержку. Хотя, если быть честной, я бы предпочла штопать не мягкую фланель, а размашистыми стежками пришить себя к его ладоням. Капроновой нитью, чтобы даже его натренированные руки не смогли разорвать этой связи… Впрочем, какой в этом смысл, если у судьбы свои ножницы, и режут они без разбора? Кромсают, сея по сторонам останками моей несовершенной жизни под жуткий хохот незадачливой портнихи.
– Не стоит, – смеется, и его грудной смех проходит вибрацией по моему животу, получше электрического разряда заводя остановившееся сердце. – Выброшу. Ее уже не спасти.
Как и меня. И если сейчас не отступлю, не перестану млеть от близости ставшего для меня таким важным шофера, одному богу известно, насколько мучительной будет моя смерть.
– Туфли, – бью себя по лбу и быстро семеню к скамье, хватая их за тонкие кожаные ремешки. – Пошли.
Только сейчас мне плевать. Потому что ощущение его ладони в моей определенно стоит тех нечеловеческих мук, что я испытаю прежде, чем в последний раз взгляну в предрассветное небо.
