Текст книги "Прямой эфир (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 36
Я уже не понимаю, что там происходит. Почему жена отбрасывает Славкину руку, словно ужаленная вскакивая со своего места, почему убегает, на ходу избавляясь от микрофона… Уже не смотрю на экран, и не прислушиваюсь к гулу голосов, мгновенно наполнивших студию, едва ведущий скрывается за декорациями. Лишь растираю виски похолодевшими пальцами, словно это поможет заглушить стук отбойных молотков: нарастающий, заставляющий жмурится от очередного прилива боли.
Я пьян. Пьян настолько, что вряд ли сумею собрать в кучу ту информацию, что обрушилась на меня за эти короткие десять минут. Десять минут ушло у телевизионщиков, чтобы открыть мне тайны, докопаться до которых мне не хватило нескольких месяцев!
– Как ты мог? – встревоженный возглас матери заставляет меня вернуться к просмотру. Я даже прибавляю звук, из страха пропустить в этом жужжании что-то важное. Только что? Черт его знает…
– Слава! Ну как же ты мог?! – не припомню, чтобы Эвелина хоть раз наплевала на годами поддерживаемый образ невозмутимой леди, что ярче других сияет на звездном небосклоне, поэтому от удивления даже приоткрываю рот, так и не донеся бокал до пересохших губ.
Встает, надвигаясь на Лисицкого, как хищница перед броском, и, замерев перед ним, заносит руку для хлесткой пощечины. Не ударяет. Так и стоит, а через секунду и вовсе опускает ладонь, ведя немой диалог с другом моего детства, и, сокрушенно качнув головой, делает шаг назад.
– Елизавета попросила пару минут, чтобы собраться, – Филипп так внезапно выныривает из-за укрытия, что даже я вздрагиваю от громкого голоса, льющегося из динамиков. – Что вызвало этот поток слез?
Смотрит, не мигая, на мою мать, что уже заняла свое почетное место на диване, и одним взглядом пристыдив зрителей за гомон догадок, разливающихся по рядам, деловито поправляет очки на переносице.
– Подлость.
Ее предают постоянно, но каждый раз для нее как первый. К такому невозможно привыкнуть, невозможно обрасти толстой кожей, защищающей ранимую душу от очередного пронзительного укола. Так что не верьте тем, кто, сталкиваясь с очередной несправедливостью, держит марку, не поведя даже бровью – дома они непременно плачут.
Даже табачный дым меня не спасает. Обхватываю голову руками, с силой оттягивая волосы на затылке, и прикрываю веки, устав от постоянного кружения стен перед моим взором. Все плывет, контуры размываются, а в голове ни одной связной мысли: деньги, встречи, измены… Боже, пустой набор слов, приведший к краху нашу семейную жизнь.
– У вас ведь не было романа, так? – с трудом отталкиваюсь от сиденья, пытаясь разглядеть лицо бывшего друга, что сейчас тщательно обдумывает заданный ему вопрос, дергая правой коленкой, и очень жалею, что не могу схватить его за грудки – он слишком долго молчит…
Минута, наполненная лишь его рваными вдохами и предчувствием необратимой развязки, грозящей лишить мое тело жизни. Но это не страшно, ведь душа моя уже давно умерла.
– Нет.
Нужно перебираться в другую комнату, иначе эфир я недосмотрю – в центре огромной плазмы красуется черное пятно, от которого расходятся разноцветные полосы, ведь устоять перед прилетевшей в экран бутылкой у нее не было ни единого шанса… Рычу, сжимая руки в кулаки, и пинаю ногой журнальный столик, опрокидывая пепельницу и недопитый бокал коньяка. Теперь и ковер безвозвратно испорчен.
Я должен быть честным: Лизино прощение я принял с большой благодарностью, но вряд ли хоть когда-то задумывался над тем, скольких сил стоил ей этот шаг мне навстречу. Не анализировал, не пытался поставить себя на ее место, ведь даже мысли не допускал, что мне на смену может прийти другой.
Наверное, именно за это меня так наказала Вселенная: сижу у ее туалетного столика, верхний ящик которого до сих пор открыт, опасно накренившись под тяжестью тех вещей, что она сложила в небольшую полку, и все еще не понимаю, как реагировать на свою находку. Желтый бумажный пакет, без каких-либо подписей, опознавательных знаков… Именно этим он и привлек мой взгляд, стоило мне заметить его среди полупустых тюбиков кремов, резинок для волос, почти закончившейся помады, которую Лиза зачем-то хранит.
Прохожусь холодной ладонью по лицу, теперь потирая подбородок, покрытый легкой однодневной щетиной, и прожигаю дыру глазами в дарственной, что обнаружил внутри конверта. Жаль, что огонь, выедающий душу не способен обратить в прах бумагу, подписанную знакомым витиеватым почерком…
– Игорь Валентинович, – доносится из коридора голос няни, и мне ничего не остается, кроме как с грохотом задвинуть полку и проследовать к двери. Хмурый, наверняка бледный…
– Не нашли? Даю вам таблетку из своих запасов. Сейчас же отправлю Ильича в аптеку, со списком необходимых лекарств. А то где это видано, чтоб кроме детского нурофена не одного обезболивающего в доме? – Нина Алексеевна протягивает мне блистер с двумя светло-зелеными пилюлями и, улыбнувшись, разворачивается на своих низких широких каблуках, беззвучно вышагивая в сторону детской.
Боже, мне не помешало бы лекарство, позволяющее как можно быстрее переварить информацию…
– Стойте! – окрикиваю работницу, теперь и вовсе испытывая приступ удушья. – Ефим Ильич разве здесь?
Лиза за руль не садится. Ее двухнедельный стаж вождения остался в далеком прошлом, а брать уроки езды сейчас, когда в доме две девятимесячные малышки, по ее словам, пустая трата времени, которое она с куда большим удовольствием проведет рядом с детьми. Поэтому я и уступил супруге проверенного надежного водителя, которого считаю едва ли не родственником, ведь именно он отвозил меня в спортивные секции и, в отличие от родителей, терпеливо сидел на скамейке, наблюдая за каждой моей тренировкой.
– А где ж ему быть? Минут тридцать назад вернулся, – беспечно хлопая бесцветными ресницами, женщина покрепче прижимает к груди толстенный сборник детских сказок.
Не будь я сейчас так раздавлен, наверняка бы задался вопросом, на кой черт читать младенцам рассказы, смысл которых до них вряд ли дойдет? Впрочем, я в отношениях с женой не могу разобраться, куда мне лезть в вопросы развития грудничков?
– Машина на выезде из поселка сломалась, вот и вернулся. Теперь в гараже копается.
– А Елизавета Борисовна? – напрягаюсь, шурша документами, что так и удерживаю в руке.
– Такси взяла. Сказала, что торопится.
Торопится. На часах начало двенадцатого, и, насколько я помню, фанатичной страсти к салонам красоты она не питает, да и шопинг для нее лишь повод скоротать время – скупает все без разбора, а потом удивляется, каким образом таили иная вещь затесалась в ее пакеты с обновками. Так куда же ее понесло? Что, вообще, случилось с нашим браком, если за последние пару месяцев мы так отдалились, что даже элементарные вещи, что каждый муж должен знать о своей половинке остаются в зоне моей недосягаемости?
Знаю ли я, какую книгу она проглотила последней, пополнив копилку прочитанных ей романов, какой фильм посмотрела, пока я пропадал на работе, решая проблемы с одним из своих заводов? Чем она, вообще, дышит и отчего так часто хмурит лоб, молчаливо наблюдая за возней дочек или заботами няни? Почему почти не отвечает на мои ласки, лишь изредка обжигая полыхнувшим на дне ее взора огнем?
Отпускаю няню и закрываюсь на ключ, теперь детально изучая дарственную, где так и не нахожу ее подписи. Разговаривай я с любимой женщиной, вряд ли мне пришлось бы гадать, с чего это Лисицкий делает такие широкие жесты в адрес моей жены.
Извлекаю металлическую связку ключей, отбрасывая на постель опустевший конверт, и уже уверенно двигаюсь к гардеробной, мечтая как можно скорее избавиться от офисной одежды. Натягиваю свитер, и, переписав адрес, отправляю ключи в карман, прежде намереваясь побеседовать с ее водителем. Может, он прольет свет на происходящее, ведь ни на один мой звонок, Лиза так и не ответила.
– Привет, Ильич, – куртка на мне не по погоде тонкая, ведь зима, кажется, решила задержаться. Если в городе снег не устоял, сгинув в небытие трудами снегоуборочной техники, то во дворе нашего загородного дома он все еще слепит глаза, отражая лучи яркого солнца.
– Здравствуй, – протягивает ладонь, одаривая меня крепким рукопожатием, и поправляет красную шапку на своей полысевшей макушке.
Сам в добротной кожаной куртке, а на голове несолидный вязаный чулок. Вот она настоящая любовь в действии – дабы не обидеть супругу, носит сотворенное ей безобразие, делая вид, что ничего краше никогда не цеплял на свою макушку.
– Чего это ты не на работе?
– Устал. Решил провести время с семьей, – жаль только не знал, что меня не ждут: девочки уснули раньше положенного, а Лиза…
– Ильич, – не могу скрыть тревоги, поэтому прячу руки в карманы, желая укрыть от его бдительного ока подрагивающие конечности. – Не знаешь, куда Елизавета Борисовна подевалась? Телефон не берет…
– Знаю, конечно, – беззаботно улыбается, не усмотрев в моем вопросе ничего странного, и произносит адрес, от которого меня словно током прошибает. – Я ее часто туда вожу. Может, салон там какой? Сейчас любят в этих бизнес-центрах помещения кому ни попадя сдавать.
– И долго ждешь? – не приподнимаю уголки губ в ответ, ощущая, как злость встает из самых глубин моего естества, грозясь обрушиться на каждого, кто попадется мне на пути.
И в первую очередь на Лисицкого, которого я так настоятельно просил держаться от нее подальше.
– Так не жду. Отпускает меня, а когда нужно забрать звонит. Игорь!
Неважно, что он хотел мне сказать, важно лишь то, что за моей спиной происходит что-то, что вряд ли мне понравится…
***
Почему я приехал именно сюда? Не знаю, что хочу здесь увидеть, и если честно, надеюсь, что восемнадцатой квартиры в этой высотке нет. Пусть бы ее пропустили, или дверь мне открыли жильцы, что вот уже лет пять наслаждаются жизнью в этих ста двадцати квадратах. Пусть это окажется шуткой, дружеским розыгрышем, а не странным подарком, который мужчина не станет делать той, к кому не питает высоких чувств.
На негнущихся ногах, миную пять этажей, проигнорировав суетливую консьержку, встретившую меня на входе, оставив без внимания лифт, и, в общем-то, не заметив, когда успел преодолеть ни один десяток ступеней.
Дверь металлическая. Гладкая. С золотым номерком чуть повыше глазка.
Лязг открываемого замка и скрип дверных петель я запомню навсегда. Ступаю в просторную прихожую, даже не думая разуваться, и замираю, медленно изучая интерьер этого помещения. С обоями друг не угадал – Лиза любит спокойные оттенки. Да и на фоне красных стен белая мебель, как бельмо на глазу. Заглядываю в ванную, миную гостиную, чуть дольше задерживаюсь в кухне… Синяя. Чтоб напоминала о нашем с ней доме?
Не знаю я, что сказать. Чем объяснить свое здесь присутствие, и уж тем более боюсь строить догадки относительно того, какие отношения связывают Лизу со Славкой. Верю ей, хоть здравый смысл и кричит мне одуматься, ведь кровать в этой спальне явно предназначена не для одного… А едва переступаю порог детской, сжимаю руки в кулаки, цепляясь взглядом за расставленных на полке медведей. Заезжай и живи. Не удивлюсь, если найду в шкафу аккуратные стопки постельного белья, полотенец… Черт, он даже на детские присыпки не поскупился, напичкав комод всем необходимым: пеленки, влажные салфетки, даже ватные палочки с ограничителем…
И, знаете, что? Одна догадка простреливает мое сердце куда ощутимей других – уж не знаю, что затеял Лисицкий, но в одном уверен на сто процентов – меня собираются бросить.
ГЛАВА 37
– Вчера я неоднократно задавал свой вопрос, что же все-таки стало причиной их расставанья, – Филипп нависает надо мной, горя плохо скрываемым любопытством, и, заметив, что загораживает обзор оператору, отходит в сторону. – Вы от ответа ушли, сославшись на мужскую дружбу и собственные принципы.
Пауза, а после вновь пулеметная дробь, ведь времени осталось не так уж и много.
– Сегодня, – складывает руки на груди, – я готов его повторить. Ведь, как оказалось, дружбы никакой нет и в помине. Вам есть за что себя корить? Напомню, в эту самую секунду Лиза, которая вчера едва ли не дифирамбы вам пела, из-за вас обливается слезами за кулисами?
Я бы сейчас не отказался от сигареты. Чувствую себя обвиняемым, которому неподкупный судья дал последнее слово перед тем, как вынести пожизненный приговор, и прежде, чем ответить, завожу пальцы под ворот рубашки, в надежде ослабить тиски галстука, что мешают мне сделать глубокий вдох.
– Есть. Но говорить я буду лишь с ней, – хватит шоу, оно ни к чему не приведет.
С самого начала не одобрял ее бредовой затеи, и теперь окончательно убеждаюсь, что мы лишь развлекли толпу, так и не достигнув желаемого. Тот самый адвокат со скучающим видом разглядывает присутствующих, наверняка не меньше меня мечтая, чтобы свет как можно скорее погасили…
– Ну, знаете, это уже неактуально. Тем более что, как оказалось, наедине с женой друга вы откровенничать не торопитесь.
– Я уже сказал, говорить буду с ней…
– Так говори, – вздрагиваю, замечая проплывшую перед моим лицом фигуру, и не решаюсь взглянуть в серые омуты, довольствуясь обозрением Лизиных туфель.
Боюсь, что увижу капли на ее щеках, губы, искусанные в истерике, или глаза, покрасневшие от разъедающей соли слез, виновником которых стал я.
– Говори, Слава. Мне кажется, я уже ничему не удивлюсь…
Ком в горле мешает словам сорваться с языка, а лицо горит от ее пристального внимания. Маленькая… Такая хрупкая, но все еще продолжающая держать спину ровной. Она не заслужила того, что мы все с ней сделали…
– Ладно, – откашливаюсь, но настойчиво игнорирую камеру, выбравшую меня своим объектом для наблюдения. – Я всегда знал, почему он тебя выгнал. В тот день Игорь узнал о квартире…
– Квартире? – кто его знает, кому принадлежит этот голос?
– Я подарил Лизе квартиру в центре, чтобы она могла перебраться в нее с детьми.
– Но судя по тому, что все эти месяцы она ютилась в коммуналке, ваш подарок она не приняла? – делиться своими выводами Самсонов, и двигается к замершей рядом со мной женщине. – Я правильно понимаю, от такого щедрого подарка вы отказались?
– Да, – словно и не плакала вовсе. Собрала всю воли в кулак и готова отвечать на любой вопрос, терзая пальцами ткань своей юбки. – Если честно, не успела толком обдумать его предложение, потому что на следующий день после того, как Слава вручил мне конверт, оказалась на улице.
– И что же случилось, когда Громов узнал о том, что вы одариваете его супругу?
Что? Разве не предсказуемо, каким будет мой ответ?
– Да нельзя ведь! Кому говорю?! – слышу возгласы секретарши из приемной, но прежде, чем успеваю подняться, дверь распахивается, а крепкие мужские руки оттесняют в сторону мою тощую помощницу. Деревянное полотно с треском ударяется о косяк, и вот уже фойе отрезано от моих глаз.
Вижу лишь Игоря, что молчаливо взирает на меня, остановившись посреди кабинета.
– Здравствуй, – нарушаю тишину первым, но никакой реакции на мое приветствие не следует.
Он не мириться пришел. С таким видом не приходят в разгар рабочего дня дабы наладить утерянные связи… С таким блеском в глазах убивают.
– Что это? – хмурюсь, когда он бросает конверт на мой стол, и теперь встаю, предпочитая встретить его гнев, как мужчина. На ногах, не увиливая, не отводя взора… Ведь мне хватает доли секунды, чтобы понять причину его визита.
– Внутрь ты явно успел заглянуть, – приподнимаю бровь, даже не думая прикасаться к пакету, и жестом прогоняю охранника, что, приоткрыв дверь, взирает на нас из-за Гошиной спины.
Подмога мне не нужна. Рано или поздно этот разговор все равно состоялся бы.
– Бери выше, я и в квартире был. Ты неплохо постарался.
Странный диалог, и странное бездействие, ведь я ожидал чего-то другого: драки, ругани… да чего угодно! Но ни этого.
– Какого черта, Лисицкий? – вновь прячет руки в карманы куртки, и лишь натянувшаяся ткань на его плечах не дает сомневаться, каких сил ему стоит вот так стоять, когда между нами дарственная и еще витающий в воздухе аромат Лизиных духов.
Она ушла лишь десять минут назад.
– Почему моя жена тайком наведывается к тебе в офис, почему хранит это, – теперь и связка ключей ударяется о стеклянную поверхность моего стола, – почему отсылает водителя и отключает мобильный?
Играет желваками, приподнимая подбородок, и теперь глядит на меня из-под бровей – ревнивый муж, не иначе. Только имеет ли право на ревность? Не он ли растоптал ее чувства, в сотый раз обманул ее ожиданья, и не он ли вырвал из ее груди изувеченное шрамами сердце? Разве, не по его вине она вынуждена жить в аду, привязавшись к собственному мучителю настолько, что до сих пор не готова уйти? И самой себе не признается, что этот провальный план с заработком и побегом ни что иное, как очередная попытка сохранить их семью, способ оттянуть неизбежное.
– Чего молчишь? – теперь уверенно надвигается, замирая в метре от моего кресла, и хватает меня за грудки. – Отвечай, Слава! Иначе убью, потому что в голову мою лезут не самые хорошие мысли.
– Какие? – хриплю, загораясь как спичка, но не спешу вырываться, ведь врезать ему я всегда успею. – Ну же, скажи. Спроси, действительно ли, Лиза хочет уйти от тебя?
Он сам меня отпускает. Даже пиджак мой одергивает, поправляя смятую ткань. Отворачивается, пятерней раз за разом проходясь по волосам, и прежде чем заговорить, награждает меня долгим пронзительным взглядом.
– Вы с ней… – а как закончить не знает. Не знает или просто боится.
– Он счел, что у нас роман, – потираю шею, словно до сих пор задыхаюсь, ощущая, как врезается в кожу ткань моей рубашки, что он держал в своем кулаке. – Задал прямой вопрос, а я…
– Не ответил, – заканчивает за меня Лиза, а мне не нужно на нее смотреть, чтобы убедиться в своей догадке – она улыбается.
Готова рассмеяться в голос над тем, как оказалась слепа. Добровольно шагнула в мою клетку, даже не заметив, как захлопнулась дверь за ее спиной, и теперь даже расплакаться не в состоянии. Слезы закончились – она окончательно опустошена.
– Знаете, – больше не могу сопротивляться телу, что живет по своим законам, и устремляюсь на голос говорящей. – За эти четыре года я усвоила один урок: верить в наше время можно только себе. И не питать иллюзий, что помощь, предложенная ближним, порыв его доброй воли. Это лишь откуп. Ты ведь поэтому купил ту квартиру? Счел, что это компенсирует мои переживания? Бессонные ночи, на которые обрек меня, подстроив встречу с Яной?
Отчасти. Мучился, презирая себя за содеянное, хоть и пытался себя убедить, что это столкновение было неизбежно. Яна нашла бы способ посадить зерно сомнения в благодатную почву, ведь как бы Лиза ни хотела поверить в любовь Громова, вернуть доверие он еще не успел.
Я знаю, что это лишнее, и от моих сожалений ей легче не станет, но не могу не попытаться, бросая свое "прости" в молчаливую женщину, что брезгливо отклоняется, стараясь увеличить расстояние между нами. Извинения ей совсем не нужны, ведь трех месяцев разлуки с дочерьми они ей никогда не восполнят.
ГЛАВА 38
– Вернемся в тот день, когда ваш муж сообщил вам о расставании, – Филипп, во время рекламы о чем-то шептавшийся с адвокатом, на чью помощь я до сих пор рассчитываю, переворачивает лист вопросника, и теперь похлопывает им по бедру, второй рукой почесывая кончик носа. – Что вам запомнилось с того вечера?
Все. Тишина, инородная, совсем несвойственная дому, в котором живут дети; запах виски, ударивший в нос, стоило мне перешагнуть порог гостиной; осколки бутылки под ногами, на которые я лишь чудом не напоролась, благоразумно нацепив тапки; накрытый стол, на двоих, ведь девочки еще слишком малы, чтобы ужинать с нами.
– Игорь, – выдавливаю из себя, убеждаясь, что этот эфир никогда не закончится.
Это не час, это вечность, временная ловушка, в которой я раз за разом буду переживать худшие моменты своей жизни.
– Таким я его прежде не видела.
Мы и не ругались толком, поэтому его злость, фразы, брошенные невпопад, крепкие пальцы, вцепившиеся в мой локоть – все это было для меня ново. Понимала, что он узнал о моих поездках к Славе, и не сомневалась, что мое решение уйти для него уже не секрет, но и подумать не могла, что он счел меня изменщицей. Подогнал под свое мерило, и вычеркнул из своей жизни, наказав так, чтобы я навеки усвоила этот урок – Громова не бросают. Ждут терпеливо, когда он пожалует вольную, даже не помышляя о побеге. Я ведь неровня, а жалкая приживалка, его тяжелая ноша, что давит на плечи и клонит к земле.
Он приглушил свет. Стоит у окна, потягивая виски, и не реагирует, когда яшиплю ругательства себе под нос, напоровшись на внушительный осколок стекла. Лишь чудом не полосую ступню, ведь даже сквозь подошву домашних тапочек ощущаю болезненный укол где-то в районе пятки.
Что он творит? Во что превратил дом, надымив прямо в гостиной своими тошнотворными сигаретами.
– Где дети? – интересуюсь, ставя на диван свою сумку, и уже жалею, что не отнесла ее в спальню, где могла бы спрятать среди десятка других. Переживаю, да и молчание Игоря в сто крат увеличивает мою нервозность, поддавшись которой, я принимаюсь поглаживать прядь своих только что выкрашенных волос.
Немного странно видеть его дома в такой час. Без пятнадцати шесть, неужели сегодня Яне придется ужинать в одиночку? Ведь я не сомневаюсь, что причина его частых задержек кроится именно в ней: в ненасытной, на все согласной любовнице, с которой они пополняют список тех мест, где уже успели насладиться друг другом: его кабинет, душевая, кровать наверняка им уже приелись.
Так и не дождавшись ответа, прохожу мимо этого задумчивого мужчины, и усаживаюсь за стол, щедро наполняя свою тарелку картофельным пюре. Немного стыдно, что в очередной раз подвела няню, взвалив на нее заботы о приготовлении ужина, поэтому даю себе обещание выплатить ей премию в этом месяце…
– Что ты… – осекаюсь, вздрагивая, когда горящий взор мужа вперяется в мое лицо.
Крепче цепляюсь за сидушку, боясь упасть от такого резкого разворота стула, и морщусь, когда мне в нос ударяет запах спиртного. Кажется, Гоша слетел с катушек…
– Вкусно? – скалится, но явно не ждет ответа. – День был длинный, Лиза, наверняка успела проголодаться…
Очерчивает контур моих губ своим пальцем, излишне надавливая на мягкую кожу, спускается к подбородку, и больше не позволяет мне отвести глаз – стальной захват его руки наверняка оставит следы на моих скулах.
– Где была?
– У Марины, – пребываю в ужасе от его поведения, поэтому не сразу вспоминаю имя своего стилиста. – Красила волосы.
А до этого несколько часов корпела над контрактом для Славы, выпив не одну кружку паршивого кофе, что варит его секретарша; чувствуя себя воровкой, ведь с недавних пор ощущать себя частью Гошиной жизни я перестала, снимала деньги со своей кредитки, впервые решившись подумать не о свекрови, а о себе, ведь хоть какую-то компенсацию я заслужила…
– И часто ты к ней наведываешься? – не отпускает и дышит так тяжело, словно вымотался на длиннющей марафонской дистанции. – А то, представляешь, вернулся пораньше и случайно узнал, что оказывается, моя жена дома почти не бывает. Теперь гадаю, где можно пропадать, когда твои маленькие дети так в тебе нуждаются?
Хочет меня пристыдить? Заставить почувствовать себя плохой матерью, в то время как сам живет двойной жизнью, совсем не задумываясь, как его связь с другой женщиной отразится на нашей семье? Дергаюсь, и, так и не заполучив долгожданной свободы, с силой отбрасываю его руку с покрасневшего лица.
Встаю, случайно опрокидывая стул, но даже слова сказать не успеваю, замечая перепуганную Нину Алексеевну, замершую в дверях. Поправляю кофту, заводя за ухо растрепанные волосы, и стараюсь выдавить из себя улыбку, пользуясь тем, что мой муж отвлекается на бокал с горячительным.
– Все хорошо, – звучит вполне естественно, словно внутри не царит беспокойство. – Я просто неловкая. Девочки наверху?
– Да. Я включила им мультики. Хочу подогреть молока…
– Кухня дальше по коридору, – пошатываясь, Игорь зло полосует ее не терпящим возражения взглядом, и вновь принимается за меня.
– Значит, уйти решила?
Кто-нибудь скажет мне, что здесь происходит?
– Тем более есть куда, верно? – отставляет виски, расплескивая напиток на полированный столик, и ухмыльнувшись, продолжает:
– Квартиру я уже оценил.
А вот теперь я хочу сесть: на пол, на диван, где все так же стоит моя сумка с брошенным сверху шелковым платком – неважно… Колени дрожат, ведь разум уже вопит об опасности.
– Я…
– Только, – обрывает на полуслове, делая шаг в моем направлении, и чем ближе подходит, тем ощутимей становятся волны ярости, что исходят от этого грозного мужчины, – с детской вы поторопились. Катя и Настя останутся здесь.
– Нет, – холодею, бледнею, задыхаюсь… Боже, я сейчас рухну! – Ты не можешь!
– Я все могу. Забыла? Кто платит, тот и устанавливает правила. А ты свободна. Иди, строй новую жизнь, – бросает в десяти сантиметрах от моего лица, но морщусь я вовсе не от гремучей смеси сигарет и крепкого виски. От страха, ведь он не шутит!
– Ведь рядом со мной тебе явно чего-то не хватило. Только вопрос: чего? – повышает тон, заставляя меня сжаться от звуков ненависти, какого непонятного отчаяния и обиды… Только, разве мне нужно задавать такие вопросы? Разве не его любовница теряет свои украшения в моей спальне, отбирает часы, что он должен был провести с нами?
– Шутишь? – знаю, что не должна поддаваться панике, поэтому сжимаю ладони в кулаки и отталкиваю от себя обезумевшего мужчину. – Это не я превратила наш брак в это…
Развожу руками, и собираюсь уйти, уже не переживая о случайной свидетельнице нашей ссоры, прижавшей к груди детские бутылочки. Но и шага не успеваю сделать, когда звон посуды нарушает звенящую тишину гостиной.
– Пошла вон! – цедит Игорь сквозь зубы, гаркнув на Нину Алексеевну, чтобы та не смела вмешиваться в наш конфликт, и уже хватает меня за локоть, настойчиво волоча в спальню. Я оступаюсь, едва не свалившись с крутой лестницы, а он и не думает отпускать, игнорируя мое слабое поскуливание, когда неприкрытые колени царапаются о деревянные ступени.
– Собирай свое барахло, – достает чемодан с полки и теперь бросает в него мою одежду, не слишком-то задаваясь вопросом, что именно попадает в саквояж. – Думала, я не узнаю?
Воздуха в гардеробной почти не осталось. Он уничтожен, отравлен ядом, что выплескивается наружу через резкие жесты, громкие фразы и эти черные глаза, что сегодня затмят своей теменью самую беззвездную ночь.
Жмурюсь, когда, с шумом захлопнув крышку, он толкает к моим ногам поклажу, из которой торчит рукав любимой блузки, и, взревев, ударяет ладонью о стену, чуть левее моего побледневшего лица.
– Не могла выбрать другого?
Не хочу знать, что им движет, и поддаюсь инстинктам, срываясь на бег подлинному коридору, стены которого украшены семейными фото. Я не уйду без дочерей! Ни за что, иначе просто умру, лишившись единственного, ради чего еще стоит жить! Бегу, не оборачиваясь назад, и уже слышу детский смех, но мужские руки, что обхватывают меня за плечи, прижимая к твердой груди, уже отрывают ноги от пола, вновь увеличивая расстояние до заветной двери.
Игорь сильнее меня, и мои попытки спастись бесполезны. Сколько бы я ни пыталась выбраться, сколько бы ни царапала его кожу, он словно и не чувствует боли, продолжая двигаться к выходу. И вот уже тело мое обдает холодным дуновением ветра, а ступни жжет от попавшего в тапки снега, на который меня только что бросили, не забыв и про чемодан, раскрывшийся от удара о расчищенную Арсеном дорожку.
– Проваливай, Волкова, – словно намеренно использует мою девичью фамилию и, сорвав с вешалки мою куртку, бросает ее на ступеньки, следом оправляя и сапоги…
– Почему вы оставили дочерей? – Филипп и не ведает, насколько болезненный вопрос задает.
Потому что я слабая. Не из тех, кто может противостоять крупному мужчине, расцарапать лицо, огреть по голове тяжелым подсвечником… Меня хватило лишь на дикий, пронзительный вой под окнами особняка, на обессиленные удары по дубовой двери, на крики с мольбами о пощаде…
– Игорь не дал. Выкинул меня на улицу, как собаку, что погрызла его любимые ботинки, – с одним лишь паспортом, парой комплектов одежды.
Без мобильного телефона, без кошелька, что остался в злосчастной сумке вместе с пачкой купюр, что я так и не успела спрятать. Смотрю на Эвелину, а та отводит глаза, словно стыдится его поступка.
– Я вернулась утром, но пройти на территорию мне не дали два амбала, что он поставил у ворот.
– И вы больше не предпринимали попыток добиться встречи?
Шутит? Я как пес дневала у дома, надеясь, что хоть кто-то поможет мне… Только желающих так и не нашлось. Кто захочет терять хлебное место, теплую крышу над головой и хорошие рекомендации?
– Дня через три он увез детей из города.
