Текст книги "Прямой эфир (СИ)"
Автор книги: Евгения Стасина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 27
– Каково это – узнать о беременности, едва расставшись с супругом? Еще толком и не успев пережить измену? Ведь ни для кого не секрет, что у некоторых уходят годы, чтобы восстановится после такого удара.
– Тяжело, – Лиза сглатывает, но продолжает стойко выдерживать пристальное внимание камер к своему монологу. – Но в то же время волнительно. Узнать о подобном – счастье, и неважно, что было с вами до этого момента. Сейчас мне кажется, что именно это меня спасло. Не наш с Игорем брак, – выписывает лишь ей понятные вензеля в воздухе, – а лично меня.
– Вы сразу же поделились с мужем известием, что скоро станете родителями? – Смирнов отвечает на Лизину улыбку демонстрацией своих идеальных зубов, и вновь складывает руки на груди, начиная кивать как болванчик, на каждое сказанной этой женщиной слово.
– Да. Скрывать не было никого смысла: я жила в его доме, я пользовалась его кредиткой, и рано или поздно он все равно бы заметил изменения.
– И какой была его реакция?
– Спокойной, – пожимает плечами, немного подумав, и опускает глаза, как и я, своими мыслями уносясь в прошлое.
Сегодня безветренно. Тихо. До того тихо, что я слышу поскуливание соседской собаки, наверняка выставленной хозяевами за дверь для прогулки. Кутаюсь в шубу, потираясь щекой о пушистый воротник, и не спешу заходить в дом, позволяя снегу осыпаться на мои плечи, оседать в не прикрытых платком волосах, и таять на теплых ладонях, от безделья подставленных для очередной порции невесомых снежинок.
Оглядываю территорию, обнесенную высоким кирпичным забором, и уже собираюсь идти в беседку, когда синяя иномарка въезжает в раскрывшиеся ворота. Ключ есть только у одного человека…
Я знала, что сегодня его увижу. Знала, что услышу его голос, бегло скользну взглядом по его фигуре, и даже обмолвлюсь с ним парой фраз… Не подозревала лишь одного – своей власти над моим глупым телом он так и не потерял, ведь сердце мое барабанит как сумасшедшее, грозясь выскочить из груди и утонуть в одном из этих белоснежных сугробов.
Три недели безумно маленький срок для того, чтобы чувства угасли, не оставив после обуглившихся угольков. Только дунь, и пожар вспыхнет вновь – возможно, языки пламени не поднимутся в небо, вознамерившись дотянуться до пушистых облаков, но чтобы согреться достаточно и небольшой искорки…
– Здравствуй, – шарф на нем молочного цвета, выгодно оттеняет смуглость кожи. На него и смотрю, не желая лишний раз испытывать собственную выдержку – я либо расплачусь, взглянув в его глаза, либо наброшусь на мужчину с кулаками, наказывая за свои разбитые мечты.
– Привет, – странно, словно и не родные вовсе.
Указываю пальцем в сторону беседки и торопливо иду вперед, предпочитая не оборачиваться. Ни к чему это. Слышу, как хрустит наст под его ногами, подтверждая, что мужчина не отстает, и судорожно перебираю в голове варианты: как мне начать? Что говорить, и как при этом не разреветься?
– Как ты? – Игорь отряхивает скамейку, жестом предлагая мне сесть, и занимает место напротив, приподнимая ворот коричневого пальто. Чем-то он мне напоминает того паренька, в которого так безнадежно влюбилась шестнадцатилетняя Лиза Волкова. Глупая. Мне бы бежать, а я при первой же возможности отдала ему душу.
– Нормально. А вы? – не могу сдержаться, иронично выгибая бровь.
Всего лишь два слова, а в них целый рой вопросов: съехались, выходили ли в свет, подыскали юриста, чтобы как можно скорее избавиться от штампа в паспорте и бежать под венец?
– Я живу один, – разгадать расстраивает ли его этот факт мне так и не удается. Смотрит прямо в глаза, вцепляясь пальцами в холодные доски скамьи, и терпеливо ждет, что я на это отвечу.
– Она опять от тебя сбежала? Жаль, – разыгрываю сочувствие, – вы так хорошо смотритесь вместе.
– Лиза…
– Да брось, – отмахиваюсь, натягивая перчатки, и поправляю полы норковой шубы, почувствовав покалывание замерзшей кожи под узкими джинсами. – Мы ведь не чужие. Можно сказать, друзья.
– Для этого меня позвала? – горько усмехается, смахивая снег с влажных волос, и отвернувшись в сторону, долго вглядывается в даль – туда, где летом наш садовник высаживает цветы. Мой… Садовник теперь только мой.
– Я не вижусь с ней, ясно?
– Неужели интерес пропал? – касаюсь его ладони, насмешливо разглядывая супруга из-под подкрашенных тушью ресниц. – Не знала, что тебя так заводит опасность. Уж прости, что лишила тебя возможности и дальше водить меня за нос…
– Прости. Что мне сделать, чтобы тебе стало легче? – болезненно кривиться, словно я когда-то поверю, что он знает хоть что-то об угрызениях совести. – Я виноват. Я…
– Четыре месяца развлекался с любовницей, позволяя мне строить планы на будущее, – заканчиваю за него, и, отпрянув, забрасываю ногу на ногу.
– Слава сказал?
– Кто-то же должен был.
– И что будем делать дальше? – теперь смотрит серьезно, нервно дергая правой ногой, будто не понимает, что выход здесь только один.
– Разводиться.
Я женщина. И солгу, если скажу вам, что не жду от него мольбы не разрушать нашу семью, не надеюсь, что он упадет на колени и станет меня уверять, что его связь с Яной была ошибкой… Будет целовать мои руки, давая клятвы, что впредь никогда не посмотрит на сторону, а когда я вырву свои пальцы из его похолодевших ладоней, отказываясь поверить, сотрет скупую мужскую слезы, скатившуюся по небритой щеке…
– Хорошо, – у него и щетины-то нет… Собранный, свежий, и все такой же красивый… – О брачном контракте не думай. Распоряжусь, чтобы юристы подготовили документы на дом, и машину.
– Какой же ты милый, Громов, – с нескрываемым сарказмом в голосе, благодарю своего мужа за щедрость, и поднимаю голову, наблюдая, как он встает, явно вознамерившись уходить.
Откупается от меня, словно этот подарок способен заглушить мою боль и сможет заставить меня забыть, с каким упоением он осыпал поцелуями идеальное тело своей возлюбленной. Просто уходит. Молча, без лишних слов и тоскливых взглядов, и лавка, где пару секунд назад сидел этот предатель стремительно начинает покрывается снежной ватой.
Он оборачивается лишь на секунду, как-то странно на меня посмотрев, и прячет руки в карманах, ступая на узкую тропку, ведущую к дому, не подозревая, каким диким страхом скованно мое тело. Главного я ведь так ему и не сказала…
– Игорь, – окрикиваю, понимая, что другой возможности может не быть – не думаю, что обеспеченные мужчины ищут встреч с нелюбимыми женами, ставя крест на своем браке.
– Я беременна, – бросаю в спину, мгновенно напрягшуюся, и стойко выдерживаю удивленный взгляд, остановившийся на моем лице.
Словно и не трясет меня вовсе от какофонии чувств, лавиной обрушившихся на меня, когда я раскрываю все карты – впереди лишь пугающая неизвестность, знакомиться с которой мне предстоит в одиночку. И лишь потому, что ноги у меня не такие длинные, как хотелось бы мужу, грудь не прельщает приятной глазу окружностью, и целовать свое распластанное на столе тело я вряд ли позволю… Для этих целей он находит других. Другую. Всего одну, но от этого как-то не легче.
– Это ничего не меняет. Просто хочу, чтоб ты знал… – поясняю, вперяясь взором в современный особняк, и лишь у дверей дома позволяю соленой горошине скатиться по холодной щеке.
Игорь
Бывают моменты, когда говорить уже слишком поздно. Слова теряют всякий смысл, превращаясь в беспорядочный набор букв, и ничто, ни ваши тяжелые взгляды, ни томные вздохи, ни руки, опускающиеся по швам, но буквально кричащие о желании прикоснуться, – ничто не поможет вам исправить случившееся. Смягчить, облачить во что-то вразумительное все то, что повисло между двумя людьми, запертыми в просторной беседке. Во дворе того самого дома, где когда-то вы неспешно потягивали чай, срывая поцелуи с женских губ…
Не умею я извиняться. И если быть честным, заранее предчувствую свой провал, начни я молить ее о пощаде. Знаю, что она сбросит мои пальцы, при этом исказив лицо гримасой боли и отвращения, закроет уши руками, воспротивившись звукам, льющимся из моих уст, и обнять, хоть на секунду обнять себя, никогда не позволит… Поэтому и молчу, трусливо избегая возможности быть высмеянным собственной женой.
Встаю, не желая тревожить ее своим присутствием, но, не удержавшись, все же оглядываюсь. Боже, что я с тобой сделал? Где та улыбка, что словно приклеенная жила на твоем лице, где румянец, не от этого мороза, что пощипывает кожу, а тот, что с головой выдавал в тебе жажду к жизни, где блеск твоих глаз?
Я выдыхаю клубок холодного воздуха, пряча руки в карманы пальто, и, гореть мне в аду, если то что сейчас сдавило мне грудь называется не тоской. Она самая – жгучая, невыносимая, безнадежная…
– Игорь, – сбиваюсь с шага, отвечая на ее голос пропущенным ударом сердца, и решаюсь обернуться, сильнее стискивая зубы. – Я беременна. Это ничего не меняет. Просто хочу, чтобы ты знал.
Игорь
Не думал я о любви. Ни тогда, когда на протяжении двух лет, делил с Лизой постель, принимая как должное ее отношение, ее стремление докопаться до сути, если вдруг я становился задумчивым и молчаливым. Ни тогда, когда предавал, выпивая до дна предложенный мне напиток – терпкое вино из бордовых ягод, мгновенно вскружившее голову. Ни в тот роковой час, когда неприглядная правда вышла наружу. И вовсе не в те три недели, что прожил вдали от жены, когда внутри обезумивший зверь полосовал душу своими острыми когтями, изнывая в тоске по прошлой жизни: тихой, спокойной, размеренной, и как показало время, счастливой.
– Вчера, во время нашего с вами разговора, вы признались, что Игорь никогда вас не любил, – Смирнов почесывает бровь, уткнувшись глазами в планшет, и на время замолкает.
А я невольно задумываюсь: будь я сейчас там, сиди я на одном из этих диванов, имей я возможность любоваться женой на расстоянии вытянутой руки, чтобы каждой клеточкой тела ощущать ее присутствие, что бы я на это сказал? Промолчал, или бросился бы оспаривать, с пеной у рта доказывая окружающим, что равнодушным меня эта женщина с легкими кудрями никогда не оставляла? Привязала к себе, чем-то более важным, сильным, тем, над чем время почти не властно – светлой душой. Не опьяняла дурманом, как Яна, которой достаточно было лишь поманить, чтобы желание брало меня в плен, а медленно, шаг за шагом заставляла себе покориться, в качестве оружия используя не легкий стан, плавные изгибы тела, и губы, способные сводить с ума жаркими обещаниями, а глаза – доверчивые, глубокие, серые, как небо после грозы, дарящее надежду на скорое появление солнца. Привязала меня к себе этими руками, что сейчас мнут ткань яркого платья, своими речами – порой поучительными, порой обвинительными, но чаще всего заставляющими тепло разливаться по крови. И жаль, как все-таки жаль, что к зову собственной плоти мы прислушиваемся куда чаще, чем к крику наших сердец.
– Знаете, – Филипп ведет головой, заводя за спину руку с планшетом, словно намерен отклониться от намеченного курса и поделиться мыслями, которые донимают его голову. – Как мне кажется, ни одного мужчину ребенком ты не удержишь. Если мы ничего не испытываем к женщине, хоть десятерых роди, уйдем туда, где теплее.
Смотрит на Лизу, выжидающе, приподняв бровь, и ждет, что же она на это ответит.
– В отличие от женщин, кстати, – вставляет свои пять копеек женщина в мужском костюме, великоватом ей в плечах. – У нас многие терпят измены, побои, оскорбления, лишь бы детей отца не лишать.
– Хотите сказать, что муж меня любил? – удивленно округляет глаза моя супруга и, осознав, что именно к этому и клонил Смирнов, нервно смеется. – Нет.
Даже головой качает, для пущей убедительности, что находит подобное объяснение абсурдным. А я морщусь, то ли от горько коньяка, который только что глотнул, то ли от женской обиды, которую никакой смех от меня не спрячет – ей больно.
– Но ведь, если верить вашим словам, именно он предложил сохранить семью, – не сдается ведущий, сотрясая воздух микрофоном, который от безделья вертит в руках.
– Да, но не делайте из него прозревшего романтика: жил столько лет рядом со мной, закрутил роман, оказался на грани развода и вдруг прозрел. Мне бы, конечно, было это приятно, но я реалистка. Игорь не хотел лишать детей семьи.
– Тысячи пар растят детей вне брака. Папы приходят по воскресеньям…
– Да, но Громов такой вариант не рассматривал, – произносит и косится туда, где сидит Эвелина, зная, с чего я так рьяно молил ее остаться и не доводить до развода.
Неполная семья – последнее, чего я хотел для своих детей. Абсурдно, правда? Ведь не так давно я собственными руками воплотил свой страх в жизнь – девочки любуются матерью лишь на фото.
– То есть, ваш муж отказался от любовницы в пользу ребенка, – резюмирует мужчина, и тут же принимается за Громову старшую. – А вы? Как считаете, только известие о беременности удержало вашего сына от решительного шага?
– Нет, – мама, как всегда, задирает подбородок, сцепляя руки в замок.
– Разве, Игорь не исполнял твои прихоти, не стремился заполучить прощение? – интересуется мама, но явно не нуждается в ответе, ведь вставить хоть слово у Лизы нет ни единого шанса. – Мой сын всегда относился к своей жене трепетно. Терпел капризы…
– Бедный, я ведь только и делаю, что пилю мозг, – слышу комментарии жены, которые мать намеренно игнорирует.
– Баловал, не скупился на подарки и всегда помогал ее семье. К примеру, когдаотец Лизы, Борис, заболел, пусть земля ему будет пухом, Игорь оплатил еголечение в лучшей Московской клинике.
– Быть может, таким образом он пытался искупить свою вину? – делает предположение Смирнов, не прерывая контакта взглядами с народной артисткой.
– Может, но киньте в меня камень, если им двигало только лишь чувство стыда за содеянное.
Рискуешь, мама. Первый прилетит от меня – понять, что на самом деле я испытывал к собственной супруге мне довелось не сразу.
– Ты соображаешь, о чем меня просишь? – Лиза намеренно отходит к окну, предпочитая находиться подальше от меня в минуту моего сумасшествия.
Поправляет пушистый кардиган, в который успела переодеться, пока я, не в силах двинуться с места, покрывался снежными белыми хлопьями на той самой тропинке, где меня настигло известие о скором отцовстве. Стоял, как пригвождённый к земле, лихорадочно обдумывая услышанное, и отмер лишь тогда, когда первая капля растаявшего снега скользнула по моей щеке. Бросился в дом, впервые за эти три недели хоть что-то зная наверняка – о разводе не может идти и речи. Не сейчас, когда руки трясутся от переизбытка эмоций, а сердце, наконец, проснувшееся после спячки, колотится где-то у горла.
Я знаю, о чем больше всего мечтают дети – видеть родителей ежедневно. Слушать сказки по вечерам, озвученные нежным женским голосом, играть в мяч на лужайке, подражая уверенным движениям отца, и каждый праздник проводить за шумным семейным столом. Меня в жизни многого лишили – гнались за баснословными гонорарами, многомиллионными контрактами, свято веруя, что дорогущая игрушк ас лихвой возместит мне отсутствие родителей на школьных утренниках. Ни такой жизни я хочу для своего сына. Или дочери, пол здесь совсем неважен…
– Я понимаю, – делаю шаг по направлению к Лизе, но тут же останавливаюсь, подмечая, как дрожит ее подбородок. Запускаю руку в волосы, умелым движением смахивая с них мелкие капли, и расстегиваю пальто, отбрасывая шарф на диван. – Мы не должны рушить жизнь ребенка, только лишь потому…
Осекаюсь. Господи, я что-то не то говорю…
– Почему? – Лиза же явно намерена докопаться до сути. – Договаривай.
Наступает на меня, но, не пройдя и двух шагов, словно опомнившись, что нужно держать расстояние, замирает, крепче вцепляясь пальцами в крупную вязку своей накидки.
– Потому что я не могу принять твоего вранья? Это ты хочешь сказать?
– Нет. Совсем нет.
– Тогда что? Считаешь, что твоя любовь к другой это не повод для расставания? – в этот раз сорвавшиеся с ее уст слова звучат не как обвинения, а как прямая констатация факта. Реальность, которую стоило лишь облачить в вопрос, и из женских глаз тут же хлынул поток горьких слез. Отворачивается стремительно, поднося ладони к лицу, и еле различимо всхлипывает, с каждым тяжелым вздохом все глубже пронзая мою душу острой иглой.
Боже! Знать я не знаю, что делать: что говорить, как умолять, что обещать и…
– Лиза, – и сам не узнаю свой голос, не осознавая, что нарушаю ее пространство, когда так близко приближаюсь к притихшей в своем горе женщине.
Подавляю ее протест, обнимая трясущиеся плечи, и с удивлением понимаю, насколько сильно скучал по ее запаху, по тому, как ощущается ее кожа, не прикрытая съехавшим с ключицы свитером, по мягкости волос, в которых прячу свое лицо, на секунду позволяя себе забыть, что мои прикосновения ей противны. А она дергается. Дергается, со стоном вырываясь из моих объятий, и вжимается в подоконник, отворачиваясь.
– Прости, – получается слишком тихо, но я знаю, что она расслышала мою просьбу. Надо ли повторять?
– Прости, – теперь громче, почти надрывно, наверно поэтому жена отвлекается от обзора зимнего пейзажа за окном и до красноты прикусывает нижнюю губу, продолжая стоять, словно статуя, опустив глаза, в то время как я уже не могу отвести от нее взора.
– Я… Господи, – медленно скольжу ладонью по своему лицу, немного задерживая пальцы на приоткрытых губах, – я не человек, Лиза, мне нет оправдания… Что я наделал?
Только разве мне кто-то ответит? В голове миллиарды мыслей, так яростно мечущихся в моей черепной коробке, что ухватиться хотя бы за одну не так-то просто.
– Игорь, я не хочу говорить.
– Дай мне минуту, – прошу, но женщина уже уверенно качает головой, стирая влагу с раскрасневшейся кожи.
– Не нужно. Просто уйди…
– Дай один шанс. Один-единственный шанс доказать, что я могу все исправить, – мечусь по комнате, не зная, как достучаться до жены, сквозь броню которой мне вряд ли удастся пробиться.
– Не хочу, ясно! Чего ты от меня ждешь? Пятнадцать минут назад ты готов был уйти, не посчитав нужным сказать на прощанье хоть что-то! – срывается на крик, яростно смахивая со щек соленые бусины. – А теперь просишь меня забыть обо всем что сделал? Только лишь потому, что ребенок должен расти в полной семье, – полоснув по мне полным обиды взглядом, Лиза указывает мне рукой на дверь.
Не этого она ждала. Она всего лишь маленькая, хрупкая женщина, безжалостно преданная своим мужем. Возможно, меня бы спасли всего лишь три слова. Но их я не произношу…
ГЛАВА 28
Игорь
Я потерял сон. Ничто так не отрезвляет человека, как твердое «нет» из уст той, от кого прежде вы не знали отказа. Тем более, если отвергающая вас женщина носит под сердцем вашего ребенка…
Прикрываю глаза, откинувшись в неудобном кресле, и впервые жалею, что избавился от старого отцовского стула, в котором работать было куда комфортнее.
– Игорь Валентинович, – да и новая секретарша, постоянно взвизгивающая на всю приемную, стоит мне внезапно выйти из кабинета, радости не добавляет. Так заунывно тянет мое имя, что мне хочется разнести этот чертов селектор бейсбольной битой.
– К вам тут женщина, – нагоняет тумана, намеренно замолкая на самом интересном месте, и громко сопит, ожидая, когда же я задам закономерный вопрос.
– Кто?
– Кхм, – Виктория откашливается, и с небольшой заминкой все-таки выдает:
– Она не представилась, но уверяет, что в ы всегда ей рады.
Яна. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы с первого раза не угадать, кто с такой самоуверенностью уже стучит в дверь моего кабинета. Не ждет приглашения, толкая деревянное полотно, и тут же предстает передо мной во всей красе: серые полусапожки на высоком каблуке, тесная плотная юбка молочного цвета и блузка – просторная, в тон обуви, и слегка просвечивающая бюстгальтер.
Женщина плавно покачивает бедрами, двигаясь словно лиса, загнавшая в угол зайца и уже предвкушающая вкусный ужин, и поставив свою сумку на столешницу, садится с ней рядом, забрасывая ногу на ногу.
– Соскучился? – слегка подается вперед, хватая карандаш из подставки, и начинает покусывать тупой кончик, не забывая томно на меня поглядывать. – Я вот жутко скучала.
Я не видел ее с той самой ночи, когда, нацепив на себя безразмерный халат, она кричала мне вслед не самые приятные слова. Отстранился от наших с ней отношений и, если быть честным, настолько погрузился в себя и анализ своих поступков, что толком и не вспоминал о жгучей брюнетке, забрасывающей мой мобильный гневными СМС. А сейчас и подавно – думаю о жене, о предстоящем разводе и перспективе стать воскресным папой, о кипе бумаг, скопившейся на моем столе, о друге, с которым так ни разу и не созвонился… о чем угодно, но только не о ней.
Мой мир трещит по швам, а она все так же красива, уверенна и сексуальна, но отчего сейчас, сидя в этой соблазнительной позе с плавным прогибом в пояснице и приоткрытыми губами, терзающими корпус карандаша, я не нахожу ее привлекательной. Так долго томился в ожидании ее прихода в мою жизнь, а, получив желаемое, ужаснулся – тех потерь, что я понес с ее появлением, она никогда не стоила…
– Нравлюсь? – заметив, что я слишком долго молчу, изучая хорошо знакомое мне лицо, призывно улыбается, меняя позу, и теперь едва ли не лежа на жесткой столешнице, взбивает рукой свою прическу.
Нет. Но скажи я об этом вслух, мое четырехмесячное безумие станет достоянием общественности – уж эта женщина не побрезгует известить всех и каждого, что на протяжении долгого времени являлась моей любовницей.
– Ты плохо выглядишь, Игорь. Работа тебя доконает, – произносит, и уже ведет кончиком языка по верхней губе, исследуя помещение задумчивым взглядом. Знаю, что вовсе не переживает за мое состояние, но и не думаю смеяться, когда она не слишком-то умело разыгрывает неодобрение, останавливаясь глазами на толстой папке, принесенной мне Викой в начале трудового дня. Плевать ей на все, но если бы она захотела узнать мое мнение, юлить бы не стал – если я и умру, то явно нет от ежедневной рутины, а от размышлений, которых с каждым днем становится только больше. Напротив, пусть и не всегда удачно, но здесь, среди суеты офисных работников, я хотя бы немного отвлекаюсь.
– Бедный, мне даже кажется, ты постарел! Размять тебе плечи? Или… – замолкает, недвусмысленно сверкнув взором, и принимается медленно расстегивать верхнюю пуговку своей блузки.
Странный она человек – неужели считает, что секс лекарство от всех болезней? Или по-другому и не умеет вовсе?
– Не стоит. И сядь на стул, пока кто-нибудь не зашел, – я не хочу проверять, насколько хватит моей выдержки, и намеренно не слежу за игрой ноготков с перламутровыми пуговицами, еще памятуя о том, как быстро сдался в прошлый ее приход. Кошусь на дверь, проверяя, плотно ли та прикрыта, и благодарю небеса, что Яне хватило ума не сделать секретаршу невольной свидетельницей нашего разговора. Последнего разговора, ведь права на ошибку у меня больше нет.
– Брось, через твою помощницу не так-то просто прорваться. Так что внезапных гостей можешь не ждать, – никак не уймется, продолжая все так же занимать мой стол.
– Но ты ведь здесь. Слезь, – говорю тверже, отбирая и теперь возвращая в органайзер горемычный карандаш, которым женщина принялась игриво водить по моей груди, свято веруя, что и сегодня одержит победу.
– У меня дар – устоять перед моим обаянием невозможно. Кстати, как жизнь? – теряя боевой настрой, все-таки садится напротив, мгновенно становясь серьезной. Даже волосы поправляет, стараясь привести в порядок пряди, которые несколькими секундами ранее взбивала пятерней.
– Видишь, в отличие от тебя, мне не плевать, как ты проводишь дни. Надеюсь, все хорошо?
– Не жалуюсь.
– Счастливчик. А у меня все не так радужно, – картинно хлопает ресницами, теперь поглядывая в сторону, и после шумного вдоха, поясняет:
– Видишь ли, мне отчего-то кажется, что мной воспользовались. Жестоко. Развлеклись и выбросили.
Хочет пристыдить? Бросьте, не ей читать мне лекции о том как правильно расставаться с людьми – мне пришлось довольствоваться мятой запиской и рваным разговором в тесной подсобке.
– Мне знакомо это чувство, – отвечаю холодно и больше не смотрю в ее сторону.
Делаю вид, что увлекся бумагами, но тонкие женские пальцы уже вырывают из моих рук отчет, с которым я должен был ознакомиться еще утром. Вот уж не думал, что когда-то предпочту дела ласкам некогда любимой женщины… Да и была ли любовь? Страсть, волнение, похоть, тяга на каком-то животном уровне – да. Но разве за это любят?
– Ты мне даже не звонишь! Неужели неинтересно, как я живу? – Яна зло сверкает глазами, цепляясь взглядом за снимок жены, все так же стоящий на своем законном месте, и недовольно сводит брови на переносице.
– Я оплатил квартиру на полгода вперед, так что не сомневаюсь, что живешь ты в комфорте.
– По-твоему, все упирается в деньги? А как же мое душевное состояние? Оно тебя больше не заботит?
Пожалуй, верь я в наличие у нее души, хорошенько спрятанной в яркую обертку, непременно терзал бы себя и этим. Страдал, в привычной для себя манере, закрывшись в неуютной спальне своей городской квартиры с верным товарищем – коньяком, и ругал бы свою бестолковую голову, что навлек страдания еще и на Яну.
Но мне повезло – у меня было достаточно времени осознать, что ни о каких чувствах с ее стороны и речи идти не может. Она дарила мне эмоции и жгучую страсть, я ей – жилье в центре Москвы, личный автомобиль и кредитку, с которой она до сих пор щеголяет по столичным бутикам. Надеялся ли на что-то? Да. Определенно питал иллюзии, стоило мне увидеть ее за той же барной стойкой, где когда-то у нас все завязалось. И даже чуть позже, когда придумывал отговорки и задерживался допоздна, оттягивая момент расставания с Яной, прижавшейся ко мне своей оголенной кожей под невесомой шелковой простыней… Даже в тот день, когда Лизе суждено было узнать о нашей с ней связи, задумывался, а не это ли счастье? Единение тел, порывистого дыхания, хриплых стонов… А теперь понимаю, как заблуждался. Счастье – в семье, что с такой как Яна никогда не построишь, в разговорах, которых мы толком и не вели, в совместных мечтах, которые, к сожалению или к счастью, с этой женщиной у нас слишком полярны.
– Ты, вообще, здесь? – щелкает своими пальцами перед моим лицом и уже встает, пылая праведным гневом.
Надеюсь, она собралась уходить, хотя к сумке своей не прикасается. Просто нависает над столом, раз за разом нарушая тишину звонкими щелчками, и мне ничего не остается, кроме как отодвинуть внушительную стопку макулатуры и все-таки решить этот вопрос раз и навсегда. Однажды я разрешил ей взять под контроль мою жизнь, теперь не могу позволить себе такой роскоши, ведь на кону не только мое будущее.
– Я всегда считал тебя умной женщиной. Помниться, ты даже давала мне дельные советы, просила не рушить из-за тебя свою жизнь, – вспоминаю разговор трехлетней давности в парке, – и относится ко всему проще. Так, разве, мы не решили этот вопрос?
– Когда? – взгляд сковывается льдом, а губы, тронутые блеском, поджаты. Лишь на секунду, потому что после, когда женщину настигает осознание, ее уже не остановить…
– Когда ты сбежал от меня? Это ты называешь решением? Или, может быть, ты потрудился объясниться по телефону? – прикладывает указательный палец к щеке, имитируя глубокую задумчивость, но вот уже прожигает во мне дыру, ядовито выплевывая обвинения. – Нет! Ты даже трубку от меня не берешь! Так, когда, по-твоему, мы расставили точки над i?
Вновь тишина, но и она не продлится долго… Яна воинственно подбирается, словно готовится наброситься на меня с кулаками и впервые на моей памяти выглядит такой ошеломленной:
– Погоди, ты так бросил меня, что ли? – даже краснеет, удивленно приоткрывая рот. – Ради нее?
Злюсь, когда поддетая женским пальцем рамка с Лизиной фотографией ударяется о деревянную поверхность стола, разбиваясь на мелкие осколки, но сдерживаю себя и не спеша убираю в ящик оставшиеся снимки, прекрасно зная, на что Яна способна в гневе.
– Из-за этой вот серой моли? – даже бровью не веду, когда пепельница отлетает в стену позади моего кресла, со звоном осыпаясь на пол кусочками разбитой керамики, принесенной в жертву задетому самолюбию.
– Ты чертов кретин!
– Не перегибай, – вовремя перехватываю ее запястье, и наверняка пугаю жесткостью своего голоса. Пусть считает, кем хочет – объясняться с ней я не стану. И давать ей возможность отвесить мне парочку оплеух не намерен.
– Каждый получил то, что хотел – ты больше не разносишь пиво клиентам, я – сыт по горло твоими постельными играми.
– Играми? – дергается, словно я только что дал ей пощечину, и тяжело дышит, не предпринимая попыток избавиться от моих пальцев на своей руке. – Значит, это всего лишь игры?
– Ну не любовь ведь, – стоило бы усмехнуться, как это делала она, высмеивая мою наивность и болезненную зависимость от ее ласк, но отчего-то не хочется. Единственное, о чем я мечтаю – точка. Твердая, без надежды на то, что когда-то из нее можно будет сваять запятую.
– Чего ты ждала, Яна? Моего развода, красивого предложения, громкой свадьбы? Брось, ты и сама знаешь, что для семейной жизни совсем не годишься.
– Я изменилась, – произносит настойчиво, но веры в ее слова во мне нет. – Что если наше время наступило только сейчас? Что если я поняла, что бегала от тебя напрасно и только с тобой я могу быть счастлива? И ты? Разве не понял, что заменить меня этой, – тычет пальцем в лицо жены, усеянное мелкой стекольной крошкой, и, набрав в грудь побольше воздуха, продолжает, – никогда не удастся. Она никогда не даст тебе того, что могу дать тебе я.
– А с чего ты взяла, что хоть в чем-то ее превосходишь?
– Шутишь? Еще скажи, что не скучаешь в ее постели.
– Тебе бы не мешало повзрослеть, – встаю, и аккуратно переступая через обломки Лизиного подарка, подхожу к окну и подкуриваю сигарету. Наверное, в жизни каждого мужчины наступает момент, когда до него, наконец, доходит – увлекать, соблазнять и дарить наслаждение нам могут многие, а полюбить по-настоящему, понять и заставить нас захотеть стать хоть чуточку лучше способны лишь единицы. Я такого человека нашел.
– Ты пожалеешь, Игорь, – слышу тихий женский голос за своей спиной, но даже не думаю оборачиваться, на автомате поднося к губам тлеющую сигарету. – И когда твоя жизнь развалится, знай, где-то я поднимаю бокал шампанского за твой самый громкий провал…
