Текст книги "Прямой эфир (СИ)"

Автор книги: Евгения Стасина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 34

– Тебе не стыдно? – похоже, не только я на грани эмоционального истощения. Свекровь, что за последние три минуты не проронила ни слова, устало растирает запястья, словно только что освободилась от кандалов и теперь мечтает вернуть чувствительность затекшим конечностям. Не улыбается, не кричит, не пылает праведным гневом…

– Совесть у тебя есть?

– Есть, – не совсем понимаю, куда она клонит, поэтому благоразумно замолкаю, давая своей собеседнице полную свободу действий.

– Сама наворотила делов, а теперь хочешь выставить виноватым моего сына? После всего хорошего, что он для тебя сделал? После того как я приняла тебя как родную дочь?

– Правда? Простите, – искренне удивляюсь, только сейчас понимая, что, оказывается, ее нравоучения, издевки над моим внешним видом и приглашение Яны на свой день рождения, не что иное, как проявление материнской любви! Театр абсурда, не иначе, а моя свекровь его действующая прима.

– А разве нет? Я всегда была добра к тебе, всегда желала вам счастья…

– И именно поэтому усадили меня за один стол с его любовницей? – немного утрирую, но от этого сладость победы при виде перекошенной физиономии Громовой – старшей отнюдь не становится меньше.

Нравится мне наблюдать, как она хватает воздух губами, как бегает глазами по залу, примолкшему в ожидании ее ответа, и как впервые на моей памяти нервно заламывает пальцы… Впрочем, о чем это я? Такое мне видеть уже приходилось.

Я привыкла к их перепалкам: иногда шумным, с громкими ругательствами, обвинениями и кучей претензией, а иногда проходящим вполне спокойно. Например, как сейчас.

Эвелина сидит с каменным выражением лица, так и не притронувшись к моим фирменным кексам, а Игорь усердно имитирует работу, бегая глазами по принесенным с офиса документам. Тихо, но каждый из собравшихся в этой гостиной знает, что это временно, ведь маленький вихрь, мечущийся по комнате, лишь набирает свою мощь, грозясь перерасти в гигантский торнадо.

Встаю, складывая на поднос опустевшие чашки, и старательно избегаю призывающий к помощи взгляд свекрови – знаю, что вместе мы могли бы уболтать Громова, но с недавних пор не считаю нужным вмешиваться в их конфликты. Я злюсь. До сих пор злюсь на мать Гоши, и больше чем уверена, что даже через пару лет мое возмущение не станет меньше.

– Все равно не понимаю, с чего ты так за него уцепился! – откинувшись в кресле, женщина недовольно поджимает губы, покачивая стройной ногой в такт своему участившемуся дыханию. Ее распирает негодование, отсюда и эти громкие вздохи.

– Я сказал нет!

Они делят дом. Семейный особняк, от которого эта дама в персиковом платье-лапше, мечтает как можно скорее избавиться, ведь одинокой телезвезде, чей закат не за горами, нет нужды в шестнадцати комнатах и зимней оранжереи. Хочет перебраться в город, где присмотрела отличную квартирку в триста квадратов с террасой и двумя машино-местами на подземном паркинге.

– Да что ж ты за человек?! Без твоего согласия я его не продам, а потянуть покупку жилья без этих денег мне не удастся!

– Насколько я помню, квартира у тебя уже есть, – супруг с шумом захлопывает папку, кидая ее на журнальный столик, и, бросив на блюдце недоеденный кекс, отряхивает ладони, всем своим видом показывая, что дальше развивать эту тему он не намерен.

Вскакивает, сгребая бумаги в кучу, и уже направляется к выходу, когда его мать нарушает тишину своим обескураженным выкриком:

– Квартира? Две комнатки, отошедшие мне после смерти бабушки, ты называешь квартирой? – Эвелина смеется, а я откусываю свой десерт, наслаждаясь сладостью ягод и мягкого теста, которая ощущается особенно остро под аккомпанемент нервозных ноток, проскальзывающих в женском голосе.

Наверное, я нехороший человек, если упиваюсь ее поражением?

Беззаботно, словно люди вокруг меня не метают молнии, не сжимают руки в кулаки и глаза их не наливаются кровью, пережевываю сдобную массу, уткнувшись в модный журнал, обложка которого встречает меня лучезарной улыбкой лучшей подруги. Все-таки Петрова хороша. Получила свою первую музыкальную премию, и теперь ближайший год расписан для нее по минутам: гастроли, съемки клипов и участие в комедийном сериале, где ей предстоит сыграть роль избалованной певички.

– Лиза! – подпрыгиваю, когда внезапно присевшая рядом свекровь отбирает таблоид из моих пальцев и с таким пылом принимается умолять хоть как-то помочь ей в ее борьбе за квадратные метры, что мне становится не по себе от тех мыслей, что только что снедали мою голову:

– Ну, я ведь права! Повлияй на него, пожалуйста! Я знаю, что Игорь прислушается, если ты встанешь на мою сторону. Я с трудом свожу концы с концами – молодые актрисы дышат мне в спину, с театра не сегодня завтра попрут! Еще и эти санкции с его стороны, – едва не плача, жалуется мне на отказ Громова оплачивать ее счета, если она не прекратит спускать все свои деньги на молодых любовников. – Да, я транжира! Да, я люблю дорогие вещи и украшения, но разве это повод так со мной поступать? Я же его растила…

– Когда? – муж появляется в дверях, уже без галстука, с закатанными до локтя рукавами темно-серой рубашки, прекрасно подходящей под эти брюки цвета мокрого асфальта.

Играет желваками, сверля затылок матери взором, который, как мне кажется, вполне способен испепелить эту изящную женщину, оставив после нее лишь неприметную кучку пыли на обивке дивана.

– Расскажи мне, когда ты меня растила? В перерывах между спектаклями?

– Это моя работа! И что-то я не припомню, чтоб ты хоть в чем-то нуждался! – отбрасывает мою руку, а я, наконец, выдыхаю, растирая покрасневшую кожу. В своем стремлении меня разжалобить Эвелина и не думала рассчитывать силы.

– А что перепадает мне?! – теперь встает, подпирая бока кулаками, и даже топает ногой, жестом прогоняя мелькнувшую в коридоре няньку.

Сколько сейчас? Девять? Надеюсь, девочки уже спят.

– Жалкие крохи, сынок!

– Вот только не надо! Я никогда не скуплюсь на твои нужды, – и, между прочим, это моя заслуга.

Плод бесчисленного множества поучительных лекций, что я прочитала Гоше, стремясь хоть немного его вразумить. Разве это справедливо, так плевать в мою душу, устраивая мне встречу с его любовницей, после всего, что я сделала для свекрови?

– Тебе сколько не дай, всегда будет мало!

– Господи! Какой же дурой я была, что, вообще, связалась с твоим отцом! Хожу, как попрошайка, уговаривая собственного ребенка обеспечить мне достойную старость!

– Старость, – ядовитая ухмылка у Гоши неподражаема.

Меняет красивое лицо до неузнаваемости, искажая благородные черты звериным оскалом, но только должного отклика внутри себя я больше не нахожу. Не пугаюсь, не хочу приласкать того обиженного ребенка, что нет-нет да явит миру свою израненную душу, и, уж точно, не стану жалеть эту даму, что смахивает со щеки скупую слезу.

Они стоят друг друга. Вот так, спустя сотни, тысячи дней, что я провела бок о бок с этими людьми, очевидное, наконец, коснулось моего взора – передо мной два испорченных эгоиста, с таким запалом требующих у окружающих любви и внимания, хотя сами совсем неспособны на отдачу.

Пользуюсь тем, что обо мне благополучно забыли, и быстро ретируюсь в кухню, все еще слыша их звенящие злостью голоса за своей спиной.

– Твой последний ухажер лишь на два года старше меня. О какой старости идет речь? И, кстати, именно на деньги отца ты вывозила своего любовника в Испанию.

– Не смей мне указывать… – плотно прикрываю дверь, навалившись на белое дерево, и перевожу дыхание, посылая робкую улыбку Нине Алексеевне, чей брючный синий костюм настолько сливается с гарнитуром, что если бы ни платиновая копна волос, собранная на затылке, я бы не сразу заметила свою незаменимую помощницу. Она моя находка, опора и поддержка в воспитании девочек, с которыми одна я бы вряд ли справилась.

– Опять ругаются? – вздыхает, нахмурив лоб, и берет очередную тарелку, которую тут же принимается тереть вафельным полотенцем.

Наверняка ей чужды подобные сцены, ведь каждый ее рассказ о детях, что разъехались по миру, непременно наполнен теплотой. Хвастается достижениями внуков, украдкой любуется снимками дочери на своем смартфоне, и становится молчаливой, если сын забывает ей позвонить, закопавшись в делах или перебрав с пивом в небольшом пабе.

– Ага, – соглашаюсь, и уже спешу на помощь этой седовласой женщине. – Давайте я домою.

Настраиваю воду, до сих пор гадая, как она умудряется так спокойно отмывать приборы едва ли не в кипятке, что толстой струей бьет из крана в каменную мойку, и намеренно громко позвякиваю керамикой, стараясь заглушить звуки брани, все еще раздающиеся из просторной гостиной.

– Вы уж меня простите, но вашему мужу в детстве мало ремня давали, – произносит, и тут же прикрывает рот морщинистой ладошкой, смутившись замечания о его воспитании.

Только стоит ли? Разве для меня новость, что он не образец добродетели?

– Ох, что я несу?

– Не страшно, – улыбаюсь, передавая ей вымытую кастрюлю, и резво избавляю от остатков соуса пару пиал, что все еще покоятся на дне раковины. – В этом я с вами согласна.

Возможно, имей он перед глазами правильный пример построения семьи или неравнодушного к своей судьбе человека, способного объяснить ему прописные истины, наша брачная лодка не разбилась бы о скалистый берег.

Закрываю вентиль и устраиваюсь за столом, прогоняя из головы ненужные мысли – я не там ищу виноватых. Уж точно не отсутствие любящей матери рядом сделало из него изменщика, да и вряд ли занятой отец садился вечером у его кровати, вместо сказок науськивая Игоря в будущем ранить жену своими интрижками…

– Выйди, – любезностью здесь и не пахнет, и если еще пару минут назад Нина Алексеевна и жалела мою свекровь, то сейчас вряд ли испытывает сочувствие.

Поджимает губы, оставляя в покое все еще мокрую кружку, и торопливо покидает кухню, так тихо прикрывая за собой дверь, что я не сразу замечаю ее уход. Ерзаю на стуле, откладывая в сторону салфетки, которые вот уже пару минут складываю, аккуратно всовывая в держатель, и, наконец, гляжу во взволнованное лицо своей родственницы.

– Лизонька, – шепчет и осекается, отворачиваясь к окну с поднесенной к губам ладонью.

По тому, как трясутся ее плечи, не приходится сомневаться, что эта дама сейчас обливается слезами.

– Мне нужна помощь…

– Что я могу? – выходит излишне сухо. – Разве я имею право лезть в такие вопросы?

– Конечно! Ты же жена, – молниеносно оказывается рядом, вновь принимаясь терзать мои пальцы. – Он обязан тебя послушать!

Разве? Мне кажется, куда большую власть над этим мужчиной имеет другая. С волосами темными как смоль, и глазами, такими же черными, как ее извращенное нутро.

– Я в долгах, Лиза, – тупит взор, теребя бриллиантовое колье на своей шее, слишком вычурное для ужина с сыном и непозволительно дорогое для той, кто пытается меня убедить в отсутствии финансов…

– Тех денег, что дает мне Игорь катастрофически не хватает, а сниматься… Господи, за эти годы я уже и забыла, как это делается! Да и кому я теперь нужна? – горечь ее отчаянья так глубока, что она забывает держать лицо, теперь громко всхлипывая, словно она не великая и ужасная Эвелина Громова, а простая пенсионерка, столкнувшаяся с суровой действительностью – у сына давно своя семья, а ее насиженное место под солнцем уже норовит занять другая – молодая, амбициозная, чью мордашку не придется часами гримировать, чтобы в кадре она смотрелось свежее.

– Я, может быть, только почувствовала, что такое свобода. Без этого сумасшедшего графика, бессонных ночей, перелетов… Только сейчас задышала полной грудью! Почувствовала себя женщиной, а не безмозглой марионеткой, проживающей на сцене чужие судьбы, в то время как твоя жизнь проходит мимо. Узнала, что такое любовь, Лиза, – поднимает на меня глаза, горящие отчаяньем, и хватает салфетку, разрушив мою аккуратную стопку.

– Думаешь, я не понимаю, что он со мной только из-за денег? – наверняка имеет в виду свое последнее увлеченье – молоденький манекенщик, что вот уже месяц позирует с ней в обнимку на всех светских вечерах. – А мне плевать! Пусть хоть так, чем это чертово одиночество!

Мне ли ее не понять? Ведь ради возможности обнимать любимого мужчину, я запрятала подальше свою гордость, наступила себе на горло, придумав тысячи оправданий своему решению спасти брак. Все просто – женщины так страстно желают быть нужными, что готовы добровольно обманываться, принимая за чувства сухой расчет: Игорю нужны были дети, чтобы в собственных глазах не напоминать себе ту, что сейчас плачется мне в жилетку, а юнцу, что решил покорить столичные подиумы – слава, которой Эвелина готова так щедро с ним поделиться.

– Я просто хочу женского счастья…

Я тоже его когда-то хотела. Наверное, именно поэтому запрятала подальше собственные обиды, и втайне от Громова сняла приличную сумму со своего счета. Знала, что он никогда не проверяет мои траты, поэтому все же пошла на уступку. Дважды.

ГЛАВА 35

– Не понимаю, о чем ты? – так искренне строит из себя святую невинность, что я даже забываю о собственных переживаниях, что снедали меня последние двадцать минут. Тянусь к бокалу с водой, который благоразумно наполнили, опасаясь, что убойной дозы валерьянки, влитой в меня после рекламы, окажется недостаточно, и, промочив губы, излишне громко ставлю его на место.

Мы ведь для этого здесь собрались – семья, что не сумела решить свои проблемы без помощи телевизионщиков – чтоб, наконец, разобраться во всем, что не давало нам покоя? Так, к чему молчать?

– О Яне, которая была настолько любезна, что прежде, чем вновь окрутить моего мужа, удосужилась поставить меня в известность. В том самом ресторане, куда и нас-то не сразу пустили, пока среди сотни гостей не отыскали нужную фамилию, – невольно ежусь от холода, вспоминая прохладу дамской комнаты и ледяной взгляд соперницы. – Так что можете перестать претворяться. Мне ли не знать, как тепло вы к ней относились.

– Боже, – округляет глаза, но довольно быстро берет себя в руки, и, прочистив горло, обхватывает его рукой, словно ей не хватает кислорода и без этих медленных поглаживаний о долгожданном глотке свежего воздуха можно забыть. – Быть такого не может! Я пригласила лишь самых близких…

– А кто может быть ближе любовницы сына, чьи фото вы до сих пор храните в семейном альбоме? – не сдерживаю ехидства, намеренно отворачиваясь от вошедшей в роль Эвелины.

Ей бы в Голливуд, и Оскар непременно попал бы в ее ухоженные руки.

– Что ты? Зачем мне это нужно, если я видела, что Игорь по-настоящему счастлив с тобой?

– Не знаю? Может, она обещала вам больше денег или сразила своими речами о ваших нарядах? – забываюсь, что мы не одни, и теперь мысленно ругаю себя за несдержанность – выносить ее финансовые проблемы было лишним.

– Лиза! – голос звенит, а взгляд уже загорается укором, который ни с чем не спутаешь. – Я не враг своему ребенку! И знай я, что кто-то додумается привести Яну на праздник, не раздумывая, внесла бы этого человека в черный список!

Не знаю, зачем поворачиваюсь к Славе. Наверное, по привычке, ведь непонимание, каким образом он повлиял на мою судьбу до сих пор сидит где-то внутри, прогрызая очередную рану на и без того изуродованном рубцами сердце. Просто машинально веду глазами в сторону друга, и то что вижу сейчас отдает болезненной судорогой во всем теле – спирает дыхание, жаром обдает щеки, роем мурашек проходится по позвоночнику и покидает тело через кончики пальцев, оставляя после себя пустоту.

Он белый, как тот самый снег, что скрипел под моими ботинками, когда я волокла чемодан по подъездной дорожке, покидая дом, где остались мои дети…

Слава

Она ни о чем не спрашивает. Помнит, что вокруг нас люди, любопытные камеры, фиксирующие каждый ее вдох, Эвелина, что и сама сейчас наблюдает за мной, пронзенная осознанием.

Я совершил кучу ошибок, но эта стала фатальной. Непоправимой и разрушительной для того хрупкого мира, что установился в семье моего друга. Друга и женщины, что никак не хочет покидать мои мысли, глубокой занозой засев у меня за грудиной.

Не двигаюсь, хоть и не могу больше выдерживать этого серого взора, что лишь на мгновение заволакивает пелена, тут же исчезая, едва пушистые ресницы делают очередной взмах. Что мне сказать, и, господи, как исправить все то, к чему привела меня моя слабость? Любовью такое не оправдывается…

– Что за странная страсть к стеклу? – Яна ведет своим ноготком по столешнице, а взглядом уже полосует панорамное окно, медленно переключаясь на стеллажи с прозрачными дверками.

Презираю эту женщину, но хорошие манеры никто не отменял: кофе не предлагаю, но и гнать ее взашей не тороплюсь. Сижу, закинув ногу на ногу, и стараюсь взглянуть на нее отстраненно. Не как человек, что видел Лизины слезы на заднем сиденье автомобиля, а как мужчина, способный оценить женские прелести.

Талия у нее тонкая, бедра округлые, грудь вряд ли уместится в ладони. Песочные часы – аппетитные, но меня не манящие.

– Вот это красота, – замирает, разглядывая город с высоты семнадцатого этажа, и на какое-то время затихает, поглаживая плечи через тонкую ткань своей кофты. Розовой, совсем неподходящей к ее распущенным черным волосам.

– Слава, – оборачивается, приторно улыбаясь, и вот уже идет ко мне, ловко разворачивая стул и усаживаясь напротив.

В чем-то я Игоря понимаю – она красивая картинка, и если не копать глубже, вполне сгодится, чтобы раскрасить холодные серые ночи своим присутствием… Только, разве Громов в этом нуждается? Ведь дни рядом с его женой вряд ли можно назвать унылыми.

– Я пришла тебе помочь.

– И в чем же? – хмурым взглядом прошу ее остановиться, когда наглые женские пальцы приводят в движение настольный маятник, подаренный Лизой еще в то время, что она трудилось на меня в качестве секретаря. Уверяла, что он помогает отвлечься и неплохо снимает стресс, но если быть честным, единственное на что он способен – усыпить своим монотонным глухим постукиванием.

– В твоем затянувшемся безуспешном завоевании жены Игоря, – произносит легко, даже улыбается, причем беззаботно. – Я ведь знаю, что ты к ней неравнодушен.

– Откуда, если не секрет?

– Интуиция и умение наблюдать со стороны. Вы ведь известные люди, и часто мелькали своей троицей в популярных изданиях… Да и постоянных отношений у тебя так ни с кем не сложилось.

– Еще не встретил ту единственную, – отодвигаю горемычный сувенир, что опять привлекает ее внимание, и намеренно поглядываю на наручные часы, давая понять, что время ее на исходе.

– Или просто упустил, – Яна подается вперед, насмешливо приподнимая бровь, и, игнорируя мою кислую физиономию, устраивается поудобнее, теперь задевая мою брючину своей шпилькой.

– Мы могли бы оказать друг другу услугу. Я забрала бы то, что принадлежит мне, а ты утешил бы несправедливо обиженную женщину, тем самым избавив Громова от необходимости подтирать ей сопли. Разве плохой расклад?

– Ужасный. Хотя бы потому, что я не имею привычки разбивать семьи, и уж точно не сохну по чужим женам, – откатываюсь, противясь такой близости с этим монстром, и указываю на дверь, больше не в силах смотреть на эту охотницу. Бессердечную, ведь ее даже дети не останавливают.

– Да брось! Разве тебе ее не жалко? Ни я так другая их брак разрушит. Потому что натура у Игоря такая, гулящая.

– Тогда, зачем он тебе?

– А я бы справилась. Удовлетворять его аппетиты – мой конек. Если забыл, он готов был уйти от нее, стоило мне мелькнуть на горизонте, а это о чем-то да говорит.

– Но он все же остался, – подмечаю, напоминая этой самоуверенной даме, что в реальности все не так сказочно, как ей бы того хотелось.

Порою, лишь оступившись, человек осознает, что не все что блестит, достойно безумных трат, и пусть я не верю, но все же надеюсь, что это как раз его случай.

– Если бы не ребенок…

– Два, – прерываю, хоть и понимаю, что даже этот факт вряд ли ее вразумит. – Это девочки.

– Тем более, – лишь подтверждает правильность моих мыслей, – тяжелая артиллерия, благодаря которой Лиза все-таки одержала победу. Сомнительную, ведь я больше чем уверена, что она мучается перед сном, осознавая, что вовсе не от большой любви ее муж продолжает делить с ней спальню. Так что, у тебя есть шанс избавить ее от душевных терзаний. У Эвелины, кажется, намечается костюмированная вечеринка?

Ее осведомленность не может не пугать. Вперяюсь в нее внимательным взором, гадая, что же ей движет – любовь или безумие – и откладываю ручку, что взял скорее от безделья, чтобы хоть чем-то занять свои руки.

– Чего ты хочешь?

– Разве не понятно? – улыбается, а я брезгливо морщусь, ведь высокими чувствами от ее мотивов даже не пахнет. – Проведи меня в ресторан. Я увижусь с Громовым, а дальше пусть распорядится судьба: ты либо убедишься в том, что твоя любимая женщина находится в надежных руках, либо, наконец, поймешь, что своим бездействием делаешь только хуже.

Я прогнал ее. Прогнал, а через несколько дней попросил Эвелину добавить в список гостей мою спутницу. Загадочную «плюс 1», из-за которой теперь мы все сидим здесь. Есть в Яне что-то бесовское, что-то демоническое в ее взгляде и умении вытягивать наружу чужие пороки. Моим стала зависть. Зависть к тому, с какой любовью Лиза взирала на моего друга детства. Острое желание хоть на мгновенье быть обласканным серыми бездонными глазами взбудоражило кровь, напрочь лишив рассудка.

Только любому умопомрачению приходит конец. Рано или поздно разум возобладает, и осознание совершенного непременно обрушивается нам на голову, заставляя терзаться угрызениями совести и признанием собственной подлости.

Наверное, именно поэтому я так напился, с жадностью опустошая дорогие напитки с завидной регулярность пополняемые официантом. И не ударил в ответ, когда каменный кулак Громова прилетел мне в лицо, ведь этот удар я заслужил…

– Ты? – охрипла.

Из-за меня, из-за моей несовершенности, ведь все, что она думала на мой счет оказалось обманом – никакой я не рыцарь в сияющих доспехах.

– Я, – одними губами, ведь голос меня не слушается. Жмурюсь, крепко сжимая челюсть, и вновь устремляюсь навстречу грозовому небу, что вижу в ее глазах: преддверие дождя и грома вместо солнечного света, навсегда покинувшего ее очи.

– Что же ты…

Так горько мне еще никогда не было, ведь в этой скользнувшей капле, что оставила мокрый след на Лизиной щеке виноват я.