Текст книги "Кровавый снег декабря"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Солдаты попытались было поднять хотя бы одного, но затея оказалась зряшной.

– Дела-а, – протянул капитан. – Кажется, учения сегодня не состоятся. Как думаешь, Александрович?

Фельдфебель был настроен более оптимистично:

– Почему не состоятся? Ещё как состоятся! Только не сей момент, а часика эдак через четыре.

– Утешил, братец, – фыркнул капитан. – А сейчас что делать?

– А сейчас, Ваше благородие, сделаем мы одну штуку...

Через несколько часов капитан и его маленький отряд вернулись. В сарае слышались отборный мат и шум драки. Когда Еланин заглянул в дверной проём, то увидел, что «ополченцы» отчаянно дерутся. Судя по крикам, каждый обвинял каждого в краже оружия...

– Отряд! – крикнул фельдфебель. – Выходим строиться. Бегом пошли, рыбы землеройные, копытники беспорточные! Его благородие долго вас ждать будет, хохлы малороссийские?!

Эти слова окончательно дезорганизовали «войско». Никто даже не рискнул огрызнуться. Народ понуро вышел и стал выстраиваться в две шеренги.

– Здравствуйте, казаки! – бодро поприветствовал капитан. В ответ что-то хрипло пробурчало.

– Плохо, хлопцы. Очень плохо, – скривился капитан. – Мявкнули, «як боровки кистрированы». Послушайте, как нужно приветствовать командира. И кивнул фельдфебелю и солдатам: «А ну-ка, братцы, покажите!» В три глотки те рявкнули на вдохе-выдохе: «Зд-равия желаем, Ва-ше Высокоблагородие!» так, что вездесущие вороны с перепугу перестали каркать.

– Заместителю командира отряда Гречухе – доложить обстановку! – потребовал командир.

Наказной атаман вышел из строя. Чувствовалось, что силы в нём хватает только на то, чтобы удержаться на ногах. Но всё-таки героическими усилиями Грицко выдавил из себя:

– Ваше приказание выполнено, пан капитан. Меркитантку выгнали в шею. Всё, что оставалось – выпили!

Солдаты, не исключая «Ляксаныча», тоскливо посмотрели на своего офицера. А «пану капитану» чуть подурнело. «Что же это такое получается? – подумал он. – Я сам и виноват!» А деваться-то действительно некуда. Сам же вчера и сказал: «Допить остатки!» Но кто бы мог подумать, что оставалось так много?!

Но признавать нелепость нельзя. И капитан, сдерживая смех, строго спросил:

– Молодцы, казаки. Хвалю. Умеете приказы выполнять. Но уж если пьёте, то почему часовых не выставлено? Почему без оружия?

– Та выставлены ж оне былы, – злобно прорычал атаман, вытаскивая из-за строя беднягу-часового. – Тильки вин, сволочь малотверёзвая, приняв на хрудь и заснул.

Судя по внешнему виду, досталось «малотверёзвому» изрядно. Кажется, зубов уже точно нет.

– Ладно, хлопцы. С оружием – разберёмся, – немного успокоил капитан свой личный состав. – А для начала научимся строиться, как положено. И, как положено, ходить...

«Как положено» – это легче сказать, чем сделать! С рекрутов, бывало, сто потов сойдёт, пока они «право» и «лево» запомнят. А ещё двести ручьёв – пока научатся строем ходить, чтобы были положенные сто двадцать шагов в минуту.

Капитан вовсе не собирался делать из «Козаков» строевое подразделение. Какие там шаги под флейту и барабан! Да и музыкальных инструментов не наблюдалось. Заставляя людей ходить строем, Павел Николаевич хотел, чтобы «войско» хотя бы чуть-чуть имело представление о дисциплине. Правда, ходить строем с непривычки – очень трудно. А если добавить ко всему этому сугробы да состояние изрядного похмелья, то... Однако «козаки» справились. И с похмельем справились, и с шагистикой. Конечно, в ногу ходить они так и не научились, но... Теперь, по крайней мере, колонна не будет растягиваться во время марша. А строевую песню учили все вместе...

Господин капитан держал перед глазами памятную книжку, в которой были записаны слова. В похмелье есть один несомненный плюс – человек нацеливается на выполнение какой-то задачи. А чем больше желание «подлечиться», тем сильнее и желание с задачей справиться.

При этом капитан не сомневался, что горилку казаки вчера выпили не всю...

Оружие, к вящему удовольствию ополченцев, было найдено в ближайшем сугробе.

Через несколько дней генерал-майор Волконский решил покинуть гостеприимный Могилёв и идти дальше, к столице.

За это время численность восставших увеличилась до десяти тысяч штыков и пяти тысяч сабель. И чтобы оценить численность войск, уход из города был превращён в настоящий парад. Ополченцы, шедшие вразвалочку, но почти правильным строем, ошарашили «строевой», в которой строки Пушкина переплелись с малоросской песней. Запевала (тот самый кулачный боец) пропевал:

 
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда.
 

А дальше, вместо припева, казаки грянули; «Ох, летела горлица, да коло хаты!»

Потрясённый Волконский только и спросил у Еланина:

– Капитан, а почему «Птичка божия»?

– Ну, Ваше превосходительство, не брать же мне было «Старый муж, грозный муж».

Генерал, жена которого – Мария Николаевна, урождённая Раевская, – была моложе на семнадцать лет, только поморщился.

– Ну, Сергей Григорьевич, – успокоил князя подполковник Муравьёв-Апостол, – не всё нам Давыдова петь. Пусть и Пушкин будет. Кстати, а «ахтырцы» отчего-то сегодня молча проехали. К чему бы это?

– Муравьёв, когда узнал, что его кумир теперь у Рыжего Мишки кавалерией командует, запретил своим гусарам даже имя Дениса Васильевича вслух произносить. А новой песни ещё не разучили, – пояснил Волконский. – Ну да ладно, пока до Петербурга дойдём – что-нибудь да выучат.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
БРАТЬЯ ПО «ЦАРСТВЕННОЙ» КРОВИ

Февраль 1826 года. Москва

Хотя и говорят, что день начал понемногу прибывать, но этого ещё никто не заметил. Москвичи как ложились спать с наступлением сумерек, так и ложатся. И сегодня, и сто, и пятьсот лет назад. Улицы, за исключением центральных и близких к губернаторскому дому, погружены в полутьму. Фонарщиков, коих в Петербурге пруд пруди, в старой (а теперь опять новой) столице и днём с огнём не сыщешь, а уж вечером-то... Всегда можно отсидеться где-нибудь в кабаке, а потом объяснить начальству, что зажигал, мол, фонарь, да, видно, кто-то затушил.

В последние два месяца, правда, древняя столица стала оживать. Всё больше и больше народа ехали из Петербурга в Москву. Только не путешествовали, как господин Радищев, а просто бежали... И поодиночке, и семьями. С любовницами и престарелыми тётеньками, мопсами и клавикордами. Хорошо было тем, кто имел дом в Москве. И тем у кого были московские родственники. Но где они, московские родственники и дома, пережившие пожар 1812 года?

Все гостиницы и постоялые дворы были переполнены петербуржскими чиновниками, не пожелавшими служить Временному правительству, офицерами, отказавшимися присягать непонятно кому, купцами. Господа московские обыватели сумели изрядно подзаработать, сдавая в наем собственные комнаты и даже углы. Так, в доме ткача Шерстобитова, в котором и раньше-то было негде повернуться, проживали два прапорщика, один подпоручик и миловидная женщина, приходившаяся кому-то из офицеров то ли сестрой, то ли любовницей. А на задворках, в баньке, которую оный ткач строил вместе с соседями, поселилась семья ювелира из восьми человек.

Москва прибавлялась не только благородными господами. Сюда притекло немало простого, ремесленного люда. Уж этим-то чего не заладилось с «народным правительством»? Были и такие, что прагматично хотели заработать. Там, где много людей, там много заказов. Логично. А остальные? Из-за многолюдства в Москву потянулся и другой народец. Стали прибывать шулера (ну, надо же господам досуг скоротать!), проститутки и совсем откровенные разбойники: мокрушники, медвежатники, гоп-стопники, бакланы и прочая шваль. И все заботы свалились на голову генерал-губернатора Голицына. Мало в Москве, что ли, своих бандитов? А из-за того, что народ живёт где попало и как попало, то тут, то там стали вспыхивать огни пожаров. А где, спрашивается, брать помещения и провиант для армейских полков, прибывающих в Москву? Из всего случившегося Дмитрий Владимирович отметил только один положительный момент – напрочь пропали все бездомные собаки...

Было и ещё кое-что, радовавшее глаз рачительного губернатора. Несмотря на зиму Москва отстраивалась гораздо быстрей, нежели раньше. И уже почти перестали зиять заплаты на её теле – пепелища, что более десяти лет оставались от Великого пожара. То тут, то там появлялись двух– и трёхэтажные дома и небольшие домики. Недостатка в рабочих руках не было. Столичные плотники, которые раньше лютым боем дрались с пришлыми крестьянскими отходниками, мирно пили вместе со вчерашними конкурентами. Вот только цены на брёвна и доски выросли раза в два. И брёвна поступали свежесрубленные, а не просушенные. Но для тех, кто не имел своего угла, это казалось несущественным. Главное – пережить зиму!

За какой-то месяц город разросся почти на столько же, на сколько это было за десять лет губернаторства Голицына. С разбойными людишками, правда, пришлось повозиться. Вместо стариков-сторожей, вооружённых колотушками, и инвалидов, гораздых спать в караульных будках, на ночные улицы было брошено несколько отрядов улан и пехоты. Каждый отряд сопровождали не унтер-, а обер-офицеры, которым вменялось в обязанность задерживать всех подозрительных личностей. А после десяти часов вечера движение было вообще запрещено! Понятно, что исключение составляли лекари, направлявшиеся к пациентам, роженицы, которых родственники везли (или вели) к бабкам-повитухам. Ну, и ещё те, кто имел при себе бумагу, подписанную либо самим императором, либо генерал-губернатором Голицыным. Нарушителей тащили в ближайший участок и начинали выяснять – куда, зачем и почему, милостивый государь – или, смотря по виду, – морда каторжная, вы направлялись? Ну, а если у кого хватало смелости или дурости оказать сопротивление...

После десятка повешенных уголовничков на улицах стало тихо и спокойно. Правда, светское общество восприняло идею «комендантского» часа отрицательно. Любители полуночных балов и раутов сильно возмущались. А два лихих капитана, возвращавшихся с какого-то бала, попытались проткнуть шпагами караульного подпоручика. Но подчинённые младшего офицера, вместо того чтобы, не вмешиваясь, позволить господам благородно помахать клинками, поступили очень неблагородно. У одного капитана выбили прикладом саблю (попутно сломав и руку), а второго, который схватился за пистолеты, тут же и застрелили. И, что существенно, после проведённого расследования никто не был наказан. А подпоручика произвели в поручики. После подобного карамболя балы стали начинаться засветло, а заканчиваться, как и положено, часов в девять. Чтобы у господ балетоманов было время разъехаться по домам и квартирам. Теперь уж действительно улицы Москвы с десяти вечера и до пяти утра казались вымершими.

Вот с такой вот диспозиции для обывателей и гостей столицы (ежели кто не спал ещё, а сидел у окошка, прихлёбывая кофий или водку и пялясь на пустынные улицы) казался странным довольно приличный отряд всадников, не похожих на ночной дозор. Во-первых, потому что чересчур многочисленный. Во-вторых, где же видано, чтобы патруль был такой «разнокалиберный»? Кто в шубе, кто в шинели, а кто и вообще – в одном мундире, но с генеральскими эполетами? В-третьих... Ну, это если кто-то сумел бы услышать обрывки разговора, то мешанина из русского и французского странной бы не показалась. А вот что означает Москва «Wcezorowanego»?[2]2
  Зачарованная (польск.).


[Закрыть] Слово «Москва», пусть и произнесённое с каким-то пшиканьем, понятно. Но почему пустынная зимняя Москва – это самое «wcezorowanego»?

Кто бы сейчас узнал в передовом всаднике великого князя Константина Павловича, который даже умудрился считаться русским императором в течение двух недель? У детишек покойного ныне императора Павла Петровича, разница в возрасте была очень даже приличная. Второй сын, Константин, вполне годился в отцы самому младшему – Михаилу.

Нелегко быть младшим братом в семье. Достигни ты хоть каких вершин, для старших ты всё равно остаёшься сопливым мальчишкой. Вот только если младший брат не стал в одночасье императором одного из крупнейших (и, несмотря ни на что, – сильнейших!) государств в мире.

Константин Павлович, великий князь, наместник императора в Царстве Польском, главнокомандующий Волынского и Литовского корпусов, кавалерийской дивизией, кавалер многих иностранных (российских, само собой, с рождения) орденов, прибыл в Москву. Узнав, что брат пока квартирует у губернатора, вместе со всей пышной свитой двинулся прямо к дому.

Подъехав к дому губернатора, Константин, будучи неплохим военным, сразу же оценил удобство его расположения. Трёхэтажный особняк был обнесён двойной оградой: внешней, решетчатой, и внутренней – кирпичной. С одной стороны к дому примыкала Москва-река, а со всех остальных – пустыри с редким кустарником. Словом – к такому дому невозможно было подойти незамеченным. И, напротив, защищать его было очень удобно.

Константин уже представил, как испуганный братец, по глупости принявший корону, будет робко смотреть ему в рот. Ну, а уж он как-нибудь сумеет помочь мальчишке.

В первую очередь нужно позаботиться о свите, которая изрядно устала. «Наверное, – подумал наместник Польский, – придётся занять первый этаж. Так даже лучше, надёжнее».

Он уже стал подъезжать к воротам, показывая жестом: «Отворяй, мол, пошире!», как случилось нечто странное. Караул, состоявший из одного прапорщика и двух унтеров в громадных тулупах, не вдаваясь в подробности, сообщили: «Великому князю – добро пожаловать, остальные господа – будьте добры подождать снаружи».

Рассвирепевший Константин, в одночасье выхватив шпагу, стал было уже приказывать своим свитским брать ворота штурмом, как двор заполнился солдатами. Нижние чины выстроились внутри решетчатой ограды в две шеренги, а какой-то капитанишка спокойно вытащил саблю, хладнокровно отдавая команды: «Первая-вторая шеренга – товьсь, ружья – на руку!»

Константину Павловичу приходилось и раньше видеть наглецов, но чтобы таких! Он грозно заорал на капитана: «Ты в кого целишь, мерзавец?!» В ответ на это капитан, как будто ему каждый день приходилось брать на мушку великокняжеских особ, подал новую команду: «Скусить патрон! Зарядить патрон! Великого князя – в прицел не брать. Цель-с! По остальным – залпом...» И очень скоро прозвучало бы завершение команды, после которой уйти по узкой московской улочке никто из свиты попросту не смог бы. Но, к счастью, прозвучал властный голос:

– Капитан Замятин, отставить.

Капитан, чётко и сразу (но с некой досадой в голосе) продублировал:

– Взвод, отставить! Ружья – к ноге.

К караулке вышел плотный мужчина в форме кавалергардского генерала. Откозыряв Константину, представился:

– Начальник личной охраны Его Императорского Величества, генерал-майор Пестель.

– Генерал, что у вас за безобразия творятся? – ярился Константин. – Па-пра-шу, сей секунд впустить меня и мою свиту к Михаилу.

– Ваше Высочество, – спокойно ответил кавалергард. – Прошу вас спешиться и следовать за мной.

– Генерал, вы забываетесь! – продолжал гневаться великий князь.

Верный сподвижник и советник Константина, генерал Карута, направил коня к князю и, смешно пришепётывая, прагматично заявил громким шёпотом:

– Васе Высочество, да спестесь вы в самом-то деле. Оне ше стрелять будут! Владимир Иванович Пестель – человек серьёзный!

Константин Павлович, оглядев своё сопровождение, не увидел в их глазах большого желания идти на штурм императорской резиденции... А караул по-прежнему вольготно стоял, прислонив ружья к ноге. Но, заметьте, в каждом стволе уже сидело по патрону... И великий князь не выдержал. Ругаясь по-русски, по-французски и даже по-польски, он спешился.

– Ваше Высочество, – обратился к нему спокойный, как скала, генерал Пестель. – Если вам угодно, можно отправить свиту на постой. Я дам сопровождающих.

Константин лишь отмахнулся: подождут, мол. И, одарив неласковым взглядом капитана Замятина, повелительно прорычал:

– Ну, генерал, ведите.

Константин Павлович не ведал, что это ещё не все сюрпризы, уготованные ему на пути к брату. В вестибюле особняка его остановил новый караульный офицер и опять-таки в чине прапорщика. Прапор, вероятно, не знал великого князя в лицо. Для него он был лишь высоким чином с «густыми» эполетами:

– Господин генерал, – обратился офицер к визитёру. – Прошу вас, вашу шпагу.

И требовательно протянул руку, чтобы взять оружие.

– Что?! Сдать шпагу?! – как раненая пантера, злобно завопил великий князь, вытаскивая оружие из ножен.

Генерал Пестель, следовавший за Константином, очень быстро встал между генералом и прапорщиком, который уже вытаскивал из кобуры пистолет.

– Господа, успокойтесь. Прапорщик, уберите оружие. Ваше Высочество – отдайте шпагу.

Константин Павлович, который по-прежнему держал оружие обнажённым, был уже близок к тому, чтобы наброситься на всех.

– Ваше Высочество, – с поклоном, примирительно начал Пестель. – У прапорщика есть список лиц, которые имеют право входить с оружием к Его Императорскому Величеству. Простите, но список подписан Его Величеством. А вас, к моему величайшему сожалению, покамест в этом списке нет.

– Генерал, а вам известно, кто я такой?

– Так точно. Вы брат Его Императорского Величества. А ещё вы – боевой генерал, который знает, что приказы не обсуждаются, а выполняются.

Константин гневно бросил оружие в угол. Но всё же урок ему явно пошёл на пользу. Заметно успокоившись, он спросил:

– И что, господа? Вы стали бы стрелять в брата Императора?

– Простите, я не знал, что вы – великий князь Константин Павлович, – просто, но с намёком ответил прапорщик.

– А если бы знали?

– Стрелял бы в ноги...

– Да, чудеса-а-а, – протянул великий князь. – Такой охраны даже у батюшки не было. А уж его-то по этой части трудно было перещеголять.

Пестель пожал плечами. Ну не говорить же, что будь у императора Павла такая охрана, то не случилось бы трагедии в Михайловском замке... А после Сенатской площади...

– Прошу вас, – сделал Владимир Иванович приглашающий жест. – Его Величество ждёт вас в кабинете.

Внешне спокойный, но клокочущий, как вулкан перед извержением лавы, великий князь Константин прошёл в кабинет младшего брата. «Наглец, молокосос», – думал он, распаляя себя. Едва открыв дверь, с порога Константин гневно закричал на брата:

– Мальчишка! Да я тебе уши надеру, dziecko!

Михаил Павлович, сидевший перед большим письменным столом, очень спокойно встал и сделал пару шагов навстречу:

– Як се маш? Простите, с польским языком я не в ладах. Поэтому – здравствуйте, дражайший брат. Рад вас видеть.

Константин Павлович, не заметивший (или не хотевший замечать?) приветствия, продолжал кипеть:

– Михаил! Ты что о себе возомнил?! Что себе позволяют твои солдафоны? Задержать свиту великого князя! Отобрать у меня оружие!

– Мои солдафоны всего лишь выполняют мой приказ, – спокойно ответил младший брат. А потом добавил с одобрительной ноткой в голосе: – Ишь ты, оружие у великого князя отобрали. Молодцы.

Потом, уже совершенно другим тоном – холодным, но ровным, – произнёс: – А теперь простите, брат. У меня очень много дел. Если это ВСЁ, что вы хотели мне сказать, – то не смею вас задерживать. Генерал Пестель покажет вам выход...

Константин Павлович, вытаращивший глаза от возмущения, вдруг что-то почувствовал. Скорее – понял, что между ним и братом стоит невидимая глазу стена. А он, как баран об новые ворота, со всего маху об эту стену ударился. Потом, ещё раз глянув на младшего брата, действительно понял. Сейчас перед ним был не младенец, голую попу которого целовал когда-то счастливый батюшка. И не повеса Мишель. Не «Рыжий Мишка». И даже не тот великий князь Михаил, который недавно уговаривал его взять корону дома Романовых. Перед ним сидел Император.

– Прости, – начал было Константин, но поправился. – Простите, Ваше Величество. Дорога от Варшавы – долгая. А сегодня, как на грех, с утра снег с дождём, а потом заморозки. Кони ноги сбили, а люди устали.

– Садитесь, брат, – гостеприимно предложил брат-император. – У вас новости? И, судя по всему, плохие?

– Ваше Величество, – глухо начал Константин. – Я отправлял вам подробное послание о польских делах.

– Но всё же хотелось бы выслушать вас лично, – настаивал император.

– Даже не знаю, с чего начать, – раздумчиво проговорил Константин.

– Кто-то сказал, – невесело пошутил Михаил Павлович, – что если не знаешь, с чего начинать рассказ – начинай с самого начала. Итак?

– Итак, – подхватил Константин Павлович. – Осенью прошлого, одна тысяча восемьсот двадцать пятого года мне сообщили, что польские смутьяны договариваются о совместных действиях с нашими, отечественными вольтерианцами. Большого значения этому я не придал. Правда, когда мне стало известно о мятеже, то я приказал провести аресты. Увы, большинство из заговорщиков успели бежать. В конце декабря в Варшаву прибыл гонец из Петербурга с петицией от Временного правительства. Мне предлагалось немедленно вывести войска из Польши с передачей власти сейму. В ответ я попросил господ самозванцев сложить оружие и предстать перед судом добровольно, как и положено дворянам.

Константин замолчал, вспоминая события и явно подбирая нужные слова. Михаил терпеливо ждал. Наконец старший брат продолжил:

– Две недели назад в мой дворец ворвались польские солдаты и офицеры, разоружили караул и сообщили, что сейм решил избрать национальное правительство. Члены правительства вам известны?

– Да уж. Очень хорошо известны. Адам Чарторыжский – председатель. Юзеф Хлопницкий – главнокомандующий.

– И заметьте, Ваше Величество, все они – «птенцы Александрова гнезда». Чарторыжский был членом Негласного комитета и министром. Хлопницкий – генерал-лейтенантом русской армии. А ведь он был правой рукой Юзефа Понятовского, который штурмовал наш левый фланг при Бородино! Помнится, на манёврах 1818 года, в Польше, Паскевич спросил у графа Остермана: «И что из этого будет?» Остерман сказал тогда: «А будет то, что через десять лет вы будете со своей дивизией брать Варшаву». Логика брата Александра всегда была странной... Возвышать чужих, унижая своих.

– Но, брат, о мёртвом императоре... Лучше доскажите о себе.

– Да-да. Мне было предложено вывести русский корпус.

– А Вы?

– Я решил, что не должно пролиться ни капли крови. Ни своей, ни чужой.

– Скажите, Ваше Высочество, это правда, что вы уходили из Варшавы под смех и улюлюканье черни?

Константин Павлович резко встал. Прошёлся по кабинету. Потом так же резко сел в кресло. Схватившись за тугой воротник с богатой генеральской позолотой, как будто тот начал душить, хрипло проговорил:

– Встыдьсе, пане. Мне стыдно, Михаил... Ваше Величество, мы не уходили под вопли черни. Мой отряд прошёл по коридору из польских войск. Вся польская армия выстроилась на пути нашего следования из Варшавы. Скорее это напоминало уход русской гвардии из Нарвы в начале Северной войны.

– О, le beau raisonnement, – грустно сказал император. – Хорошо находить исторические аналоги для собственных промахов. А ведь гвардия Петра Великого ушла из Нарвы не просто так. Она сражалась. И сражалась целый день. А что же сделал русский корпус, которым командовал брат трёх императоров?

– Вы меня осуждаете? – вскинулся Константин Павлович. – Русский отряд в Варшаве насчитывает... насчитывал, – поправился он, – два пехотных полка и кавалерийскую дивизию из четырёх полков.

– Я помню, – спокойно отвечал император. – И вовсе даже не осуждаю вас. Я не был в тот момент в Варшаве.

– А помните ли вы, что в польской армии, которая была создана Александром на нашу голову, насчитывается тридцать пять тысяч сабель и штыков против моих шестнадцати?

– Брат, под вашим началом был ещё и Литовский корпус. А это, как мне помнится, более пятидесяти тысяч штыков и сабель. Что с ним случилось?

– Литовский корпус мне казался ненадёжным. Поэтому я решил оставить его в Польше.

– То есть вы хотите сказать, что бросили вверенные вам войска?

– Я решил, что так будет правильно, – упрямо заявил Константин. – Я вывел в Малороссию всех русских: литовских и волынских лейб-гвардейцев, улан, кирасир, гусар и конных егерей. Пехота размещена в Тульчине. Кавалерия – в бывших казармах мятежных гусарских полков. Эти полки будут нам верны. И я как главнокомандующий этих полков готов вести их туда, куда прикажет император.

– Хорошо, брат. Думаю, вам нужно отдохнуть с дороги. Давайте встретимся завтра и продолжим нашу беседу, вас проводят.

Откланявшись, братья разошлись. Михаил Павлович вернулся к бумагам, разложенным на столе. Константин направился к двери. Но, не дойдя до неё, обернулся и попросил:

– Ваше Величество, я надеюсь, что отныне буду включён в список тех, кто имеет право приходить к вам с оружием? Или вы мне не доверяете?

– Разумеется, брат. Я включу вас в список, – с доброжелательной улыбкой ответил Михаил Павлович на первый вопрос. Ответить же на второй... И, уже вдогонку, император как бы между прочем спросил: – Да, дорогой брат. А как устроилась Ваша несравненная супруга – пани Иоанна?

Константин резко остановился. Не оборачиваясь, через плечо бросил: «Графиня Лович решила остаться» и спешно, не дожидаясь расспросов, вышел. Когда за великим князем закрылась дверь, император вызвал своего адъютанта:

– Срочно поезжайте за генералом Паскевичем. Скажите, что я хочу его видеть немедленно.

Иван Фёдорович Паскевич был верным служакой и неплохим полководцем. В Москву он приехал сразу же вслед за императором. И сразу же дал присягу на верность. Когда-то братья Николай и Михаил служили под его началом. И даже когда и Николай, и Михаил получили звания генерал-фельдцейхмейстеров, они называли Паскевича «отцом-командиром». К слову, генерал был одним из немногих, кому при встрече с Михаилом Павловичем разрешалось оставлять оружие при себе...

Когда Паскевич прибыл, император уже успел обдумать предстоящий разговор.

– Простите, Иван Фёдорович, что оторвал вас от дел, – почтительно начал разговор Михаил.

– Полноте, Ваше Величество, – пожал плечами генерал. – Какие дела, если я нужен императору?

– Да, господин генерал-лейтенант, – перешёл Михаил Павлович на официальный тон. – Дела у вас только государственные. Вам необходимо срочно ехать в Малороссию и принять под своё начало войска, выведенные моим братом из Польши.

– Русские войска выведены из Польши? Как?

Михаил Павлович вкратце передал свой разговор с братом, изрядно озадачив и расстроив генерала. Паскевич, видимо, тоже вспомнил свой давний разговор с Остерманом:

– Остерман тогда говорил – через десять лет придётся брать Варшаву, – позволил себе улыбнуться генерал. – Что ж, граф ошибся ненамного. Но, Ваше Величество, как же великий князь?..

– Он останется великим князем. Но командовать действующей армией... А вообще. Будет даже лучше, нежели вы поедете с ним вместе, чтобы Константин сдал дела, представил вас офицерам. Или этого не нужно?

– Пожалуй, нет, – решительно отказался Паскевич. – Большинство офицеров корпуса мне известны. А Константин достаточно популярен в войсках...

– Боитесь мятежа?

– Боюсь, – просто ответил генерал. – Возможно, это и излишне, но. Ваше Величество, лучше перестраховаться.

– Вы правы, генерал. Что ж, я найду Константину Павловичу подходящую должность. Он станет главнокомандующим всего резерва императорских войск. Ну и, соответственно, пусть сам и изыскивает этот резерв...

Генерал Паскевич не позволил себе улыбнуться. Он слишком уважал императорскую семью. Но всё же «задвинуть великого князя на повышение!» – это всё же несколько смешно...

– Прикажете выступать на Польшу? Только, государь, силами одного корпуса и кавалерийской дивизии мне не справиться. Нужны ещё как минимум две пехотные и две дивизии кавалерии.

Иван Фёдорович, видимо, уже продумывал ход польской кампании. Но у императора были свои соображения на этот счёт:

– Увы, господин генерал. С Польшей мы пока воевать не будем. Более того, вы должны привести корпус сюда, в Москву. Я дам распоряжение генерал-губернатору, чтобы подготовили помещения и провиант. Пока мы не покончим с мятежниками, возвращать царство Польское нельзя. У нас не так много сил.

– В таком случае, государь, позвольте предложить направить корпус не в Москву, а в Тулу, – обратился генерал с советом. И, развивая свою мысль, продолжил: – Тула – это оружейные заводы. После того как мятежники захватили Сестрорецк, это главнейший наш арсенал. Там сейчас только штаб драгунского полка и гарнизон. Меня беспокоит, что получится, как с Могилёвым, который был взят без боя.

Император кивнул, соглашаясь с вышеизложенным, потом спросил:

– Иван Фёдорович, мне нужен ваш совет. Что делать с войсками, оставленными моим братом в Польше? Можно ли их вывести в Россию?

– Можно постараться. Но это будет очень сложно. Слишком уж странная обстановка...

– Говорите прямо, – пристально посмотрел император на своего «отца-командира».

Паскевич пожал плечами:

– Великий князь Константин, оставив корпус, показавшийся ему ненадёжным, подарил полякам тыщ пятьдесят штыков и сабель. Не исключено, что офицеры и нижние чины уже перешли на сторону польских мятежников, – с расстановкой выговорил генерал, а потом широко перекрестился: – Ваше Величество, я сделаю всё, что могу. Разрешите отправляться?

– Подождите, генерал. Когда приведёте корпус, Вам необходимо возглавить армию. А впрочем, почему – когда вернётесь?

Император встал и торжественно заявил:

– Господин генерал от инфантерии. Я назначаю вас Главнокомандующим всеми русскими войсками. Приказ об этом уже готов.

Император позвонил в колокольчик, вызывая секретаря. А когда тот явился, распорядился:

– Принесите приказ о назначении генерала Главнокомандующим и подготовьте приказ о присвоении ему звания генерал-фельдмаршала.

Паскевич не ожидал такого взлёта. Звание генерал-фельдмаршала после смерти Барклая де Толли в русской армии не присваивалось никому. Даже Ермолов был генералом от инфантерии. Тем не менее Иван Фёдорович попытался отказаться:

– Ваше Величество, я благодарю за оказанную честь. Но мне кажется, генерал Вигтенштейн более достоин на этот пост. Тем более что он старше меня в чине.

– Генерал Вигтенштейн – хороший тактик, но неважный стратег. Будучи на посту командующего армией – он на своём месте. Но вот как Главнокомандующий...

– И вот ещё, Ваше Величество. Мне нужен начальник штаба. Нужен командующий пехотными войсками. И, наконец, насколько вы доверяете командиру кавалерии Давыдову?

– Что вас смущает, Иван Фёдорович? Генерал-майор Давыдов – прекрасный командир. Во время войны 1812 года он командовал крупным отрядом. Потом был командиром дивизии и корпуса. Опыта у него достаточно. Или, – прищурился в улыбке император, – вас смущает, что он поэт?