Текст книги "Кровавый снег декабря"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Солдаты, приученные к суровой дисциплине, покорно шли. Но вот только каждый второй был теперь чрезмерно подозрительным. Шли со взведёнными курками и время от времени кто-нибудь да стрелял. Хотя дорога и проходила по чистому пространству, то тут, то там росли кустики, деревья или просто поросль рогоза. Ни унтеры, ни офицеры ничего не могли сделать, чтобы остановить беспорядочную пальбу, которую поднимали солдаты по всему, что казалось подозрительным...

Дорога затягивалась. К вечеру стало ясно, что вместо положенных сорока вёрст отряд проделал не более десяти. Ночлег желанного отдыха не принёс. Солдаты, нервничающие и дергающиеся от малейшего шума, не могли спать. Костры разводить тоже не рискнули, что означало, что ни каши, ни чая вечером не будет.

– Такого я ещё не видел, – озабоченно произнёс полковник Муравьёв-Апостол, когда старшие офицеры собрались на совещание. Из гордости они не стали искать укрытие.

– Да, полковник, наши солдаты трусят! – согласился Каховский. – И, право слово, я уже начал сомневаться – не слишком ли мало мы взяли людей? Возможно, расчёты на то, что Клеопин имеет не больше сотни человек, ошибочны.

– Что же делать? – спросил майор Терёхин. – Возвращаться?

– Нет, – чётко сказал Каховский. – В этом случае город Тихвин может стать плацдармом для вражеских войск. Ну и, кроме того...

– Это станет нашим позором, – грустно вздохнул Муравьёв-Апостол.

– М-да, – задумался Каховский. – И Батеньков, и Сперанский будут рады моей оплошности...

– Но зато мы сохраним людей, – робко произнёс Терёхин.

– А что люди? – удивился генерал. – Это революционные солдаты. По возвращении все будут представлены к медали. Кроме того, мы рискуем так же, как и они. А наши жизни, в отличие от ...

Завершить фразу генерал не успел. Раздался грохот выстрела, и генерала Каховского отбросило в сторону...

– Проклятье! – выругался он, зажимая кровь, бьющую из бедра.

– Лекаря сюда! – крикнул Муравьёв-Апостол, бросаясь к раненому.

Солдаты сделали несколько выстрелов в белый свет, даже не надеясь хоть куда-нибудь да попасть. Подбежавший лекарь лихорадочно рылся в сумке.

– Что ты там возишься? – прикрикнул на него полковник.

– Все бинты закончились, господин полковник, – растерянно отвечал лекарь. – Корпии тоже нет...

– Клим! Абрамов! – крикнул Муравьёв-Апостол, подзывая верного унтера. – Бегом сюда! Генерал ранен.

Унтер-офицер Абрамов, имевший опыт врачевания побольше, нежели любой батальонный лекарь, сразу же снял с себя ремень и принялся накладывать жгут.

– Так-так, потерпите, Ваше Превосходительство, – приговаривал Клим. – Теперь бы сулемы чуток...

– Нет у меня ничего, – чуть не плача проговорил лекарь, выворачивая сумку. – Всё что было, всё извёл.

– Ладно, – махнул рукой Клим. – Водки поищи да тряпицу чистую.

Тряпицу нашли быстро. С водкой получилась незадача. Всё, что можно было выпить, солдаты давно уже выпили.

– Эх, мать вашу так, – выругался Клим и отскочил в сторону, вернувшись через несколько минут с листами лопуха. Абрамов принялся жевать листья, а жеванину аккуратно прилеплять прямо к ране.

– Это что же ты такое делаешь? – слабо поинтересовался Каховский.

– Это, господин генерал, старый солдатский способ. Репей-то – он и ранку чистит, и кровь останавливает, – ответил Клим, наматывая вокруг бедра тряпицу.

– Даже и не слышал о таком, – удивился Каховский. Подождав, пока перевязка будет закончена, приказал: – Господин полковник, останьтесь. Господа офицеры – оставьте нас.

– Сергей Иванович, – обратился генерал к Муравьёву-Апостолу, пытаясь говорить твёрдо. – Оставьте меня здесь и продолжайте путь.

– Думаете, мне удастся довести экспедицию до конца? – удивлённо спросил полковник.

– Сергей Иванович, – с досадой сказал генерал. – Я же прекрасно понимаю, что ваш опыт и мой – несопоставимы. И я хотел бы спросить вас, кадрового офицера, сможете ли вы разгромить бунтовщиков?

– Нет, – твёрдо ответил полковник. – Мы уже проиграли...

Кажется, речь шла не только о конкретной экспедиции в уездный город Тихвин, а о более глобальных вещах.

– Я того же мнения, – удовлетворённо сказал Каховский. – И рад тому, что меня уже не будет при нашем позоре. И ещё, Сергей Иванович, в моей сёдельной сумке осталась фляга с водкой. Прикажите, чтобы принесли. Зелье вашего унтера, конечно, замечательно, но хирурга оно не заменит. Протяну ещё часа два. Да ежели бы и был у нас хирург... Ну, оттяпал бы мне ногу. Потом – койка, полусгнивший матрац... Запахи гнили, мочи... Фу. В лучшем случае меня ждали бы богадельня и деревянная нога. Знаете, полковник... Я столько лет жил на подачки, что в нищете умирать не хочу... А болтаться на виселице с деревянной ногой... И ещё – дайте мне карандаш и бумагу.

Сергей Иванович сходил за фляжкой, заодно прихватив тетрадь для приказов и свинцовый карандаш.

– Ну вот, – удовлетворённо сказал Каховский, отхлебнув водки. – Пишите: «Приказ. Пункт первый. Командование сводным отрядом после гибели... э-э поручика в отставке, произведённого Временным правительством в генерал-майоры, Каховского поручается полковнику Муравьёву-Апостолу. Пункт второй. После вступления означенного полковника в должность приказываю немедленно вернуться в город Санкт-Петербург. В случае невозможности возвращения разрешаю сдаться войскам императора Михаила». Теперь – дайте карандаш, я распишусь.

– А что скажет отряд? – спросил Муравьёв-Апостол.

– А не всё ли равно? Эту экспедицию мы проиграли. Бистрому нужно было дать мне хотя бы пять тысяч... Потеряв одну, можно было взять Тихвин. Кстати, вы знаете, что Клеопин расстреливает пленных офицеров? Между нами, правильно делает...

ГЛАВА ПЯТАЯ
ТИХВИНСКИЙ ПЛАЦДАРМ

Октябрь 1826 года. Тихвин

– Славные единороги, – тоном знатока заявил отец-настоятель, стоявший рядом с офицерами. – Полупудовые, новенькие...

В ворота монастыря въезжали телеги, а солдаты и трудники стаскивали с них орудийные стволы, лафеты и колёса.

– Отец шумен, а почему их «единорогами» называют? – поинтересовался штабс-капитан, сиявший новёхонькими эполетами на залатанной форме с выпушкой отдельной сапёрной бригады.

– Про Шуваловского «единорога» не слышал? – удивлённо обернулся к молодому офицеру полковник. – Неужто в школе подпрапорщиков так плохо учат?

Полковник, как и сапёр, щеголял в новеньких эполетах лейб-гвардии, прицепленных на старый потёртый мундир.

– Оная гаубица, созданная в семьсот пятьдесят третьем году, имеет различные калибры: от тяжёлых двухпудовых до трёхфунтовых, – принялся монотонно излагать сапёр, как на экзамене по артиллерийскому делу. – Осадный единорог способен бросить бомбу на две тысячи сажен, своё название получил из-за геральдической фигуры графа Шувалова, единорогом именуемой, которую отливали и устанавливали на казённой части орудия!

За «выступление» штабс-капитан заработал несколько жиденьких хлопков от старших офицеров и одобрительный кивок настоятеля.

– Шуваловские «единороги», господа, я видал! Но на этих-то – никаких зверей не видно, – перевёл дух «докладчик».

– Фигурки отливать перестали, когда я сам ещё молодым был, – пустился настоятель в разъяснения. – От них ведь – кроме тяжести да лишней траты меди – никакого проку! Когда мы с Григорием Александровичем Крым присоединяли, уже тогда фельдцейхмейстерство приказало вместо самого зверя только его изображение на казённой части выбивать. А потом – и вовсе безо всяких украшений стали лить. А название – ну, старое, осталось.

– Жаль! – вздохнул штабс-капитан. – С единорогами «единороги» красивше были!

– Вы это артиллеристам скажите, – предложил подполковник Белозерского полка Беляев. – Им из-за этой красоты лишние полпуда меди на руках перетаскивать!

«Белозерец» был в эполетах с потускневшим шитьём, зато в форме, более приличествующей офицеру.

Подошёл артиллерийский поручик Налимов, командир присланной из Москвы команды, и откозырял Клеопину:

– Ваше Высокоблагородие, разгрузка орудий закончена. Теперь осталось лишь собрать да на лафеты поставить.

– Когда закончите?

– Думаю, что завтра, – ответил поручик. – Где прикажете устанавливать орудия?

– А сами как считаете? – ответил полковник вопросом на вопрос.

– Лучше всего – на входе из города. Одну батарею я бы поставил вдоль тракта. Вторую можно рассредоточить по окрестным холмам. В крайнем случае мы сможем перевезти орудия в монастырь и расставить по стенам.

– Вот что я удумал, – заявил игумен после недолгого раздумья. – Лежат тут у меня в подвале кулеврины. Старенькие, конечно, чуть ли не со времён Делагарди. Но если их по стенам расставить, то ещё послужат. Как мыслите, господа офицеры?

Все перевели взгляды на артиллериста. Тот пожал плечами:

– Посмотреть бы нужно. Может, там уже и стволы проржавели. Или – треснули. Хорошо бы, конечно, пробные выстрелы сделать, да пороха мало. А не то ведь в бою-то эти стволы нас же и поубивают.

– Орудия хотя и старые, да надёжные, – уверенно сказал игумен. – И прежние настоятели, да и я, грешным делом, стволы-то осматривали да маслом их протирать велели. А коли по стенам расставить, а пороховой картуз не целый забить, и не половинный даже, так они ещё и постреляют. А зарядить можно чем угодно – хоть картечью, хоть булыжниками... Нам ведь большой стрельбы здесь не сделать – город рядом!

Артиллерийский поручик с уважением посмотрел на владыку. В отличие от остальных, он ещё не знал, что двадцать лет назад вместо рясы старец носил генеральский мундир, а имя его было известно наравне с Кульневым.

– Что ж, господин поручик, – принял решение полковник Клеопин. – Распорядитесь, чтобы ваш заместитель взял на себя стенные орудия. Вот пусть он у нас и отвечает за крепостную артиллерию, а вы, стало быть, за полевую. Единственное, о чём попрошу – не пугайте особо обывателей, когда орудия проверять будете. Они у нас и так пуганые.

– А с расстановкой как быть? – уточнил артиллерист. – По холмам?

– С ней пока подождите, – приказал полковник. – Думаю, выдвинуть орудия на позиции мы сможем за час-два. Так?

– Ну, если позиции заранее подготовить, управимся, – согласился Налимов.

– Вот и прекрасно. Берите гарнизонных солдат, окапывайтесь... Что там ещё положено делать? Ну, сами знаете.

...За последнее время жизнь уездного города Тихвина круто изменилась. Со второй половины августа стали приходить войска. К сожалению, расчёты военного министра на некоторые из гарнизонных команд оказались напрасными. Выяснилось, например, что город Устюжна захвачен отрядом флотского лейтенанта Арбузова. Городническое правление, капитан-исправник и солдаты гарнизона приняли присягу на верность Временному правительству. Предводитель уездного дворянского собрания Поздеев присягать мятежникам отказался, ввиду чего был расстрелян.

После захвата Устюжны войска и обозы могли подходить только водным путём.

Клеопин и немногочисленные офицеры сбились с ног, размещая в городе прибывающие воинские команды. Под постой занимали не только дома, но даже сараи и сеновалы. Обыватели, которым пришлось изрядно потесниться в собственных жилищах, тихонько выли, но вслух роптать не отваживались.

Любопытно, но артиллерия, высланная из Москвы вместе с орудийной прислугой из двадцати солдат при двух офицерах, прибыла в Тихвин раньше, нежели подтянулись гарнизонные команды из уездных городков Новгородской и Вологодской губерний. С ещё большим опозданием явился пехотный полк из Вологды. Зато он оказался полностью укомплектован офицерами и тащил при себе две походные кухни, аптекарскую фуру и даже походную кузницу.

Прибытие войск шло действительно по-разному. Клеопин уж стал подумывать: а не врут ли карты империи Российской? Может, Белое море находится ближе, нежели Белое озеро? Едва ли не сразу после возвращения Сумарокова из Москвы прибыло самое первое пополнение – нестройная толпа мужиков человек под сто, вооружённая охотничьими ружьями. Пояснив, что они являются архангелогородским ополчением, собранным из лучших охотников-поморов. Мужики долго не могли сообразить, кто должен стать старшим. В конце концов полковник Клеопин плюнул и сам назначил командира – поручика Сумарокова.

– Как же ими командовать? – с толикой грусти спросил поручик, узнав о своём назначении.

– А вы, господин поручик, ими не командуйте, – усмехнулся полковник. – Помнится, довелось мне как-то на Кавказе отряд казаков возглавить. Чечены табун увели, отбить требовалось. Казачки – это вольница ещё хлеще поморов будет. Только атамана и есаулов своих признают. Так вот, для казаков один лишь способ был: «Делай, как я!». А если вы, господин поручик, всё будете делать как надо, то и командовать не нужно будет! Я ведь после того рейда, когда мы не только свой табун вернули, но и чеченов малость пощипали, «Владимира» с бантом и получил!

Полковник погладил висевший на груди орден Святого Владимира. Жалко, разумеется, что это был не тот самый, а лишь точная копия, сотворённая одним из тихвинских мастеровых. Но это ерунда! Подполковник Беляев рассказывал, что когда после битвы на реке Кульме прусский король приказал наградить всех русских крестом, то многие, не дожидаясь награды, делали её сами из чёрной жести и белой кожи от сёдел!

Поручик, посмотрев на крестик полковника, перевёл взгляд на «иконостас». Беляева и завистливо вздохнул. Ну ладно, не хочет государь награждать орденами Владимира и Георгия за войну русских против русских. Но есть же кое-что и попроще... Орден Святой Анны, например! Уж хотя бы «клюковку»-то он заработал! Но кто знает. Может быть, государь передумает и решит наградить заслуженных офицеров? Вполне возможно, что господину Клеопину пришлют орден Владимира 3-й степени. Вот тогда бы полковник мог не возвращать свой крест в орденский капитул, а отдать его верному соратнику!

– Кстати, поручик, – вмешался в грёзы голос полковника. – Для усиления можете взять и наших прежних соратников. Здешние места знаете хорошо. Вот и начинайте партизанскую войну...

Сумароков почесал затылок, махнул рукой и ушёл. К началу сентября партизанскую войну можно было считать законченной. Увы, разгром и пленение вражеского отряда долгожданного ордена не принёс, но после победной реляции, отправленной Клеопиным в столицу, Сумароков был пожалован в штабс-капитаны...

В присутственных местах города Тихвина кипела работа. Согласно Указу, вышедшему из недр личной канцелярии Его Императорского Величества и скреплённому августейшей подписью, все унтер-офицеры, нижние чины и ополченцы, примкнувшие к отряду Клеопина до 1 сентября 1826 года, наделялись землёй в размере тридцать десятин каждому.

Причём «каждый был волен взять землю в том из уездов Российской империи, откуда рекрутирован был на воинскую службу или пошёл в ополченцы». Теперь городская канцелярия строчила копии с Указа, скрепляла их печатью города Тихвина и раздавала солдатам по списку, составленному фельдфебелем-интендантом Цветковым.

Появление Указа вызвала среди солдат ажиотаж. За грамотками на землю шли даже те, кто призывался на службу из мещан и купцов, не сумевших купить рекрутскую квитанцию. «Земелька-то, – рассуждали солдаты. – Она даже лучше чем деньги! Деньги-то что – пропить да прокутить можно. Или – выдадут их ассигнациями. А ассигнация, пока её получаешь, – так, вроде бы, и много. А тратить идёшь – так и нету ни шиша!»

Самыми важными людьми вдруг сделались писари! Каждый из солдат и ополченцев знал, что без землицы не останется, но всё равно хотел, чтобы заветная грамотка была составлена пораньше. Случались и неприятные истории. На днях, например, штабс-капитан Сумароков был вызван в штаб, к командиру отряда...

– Господин штабс-капитан, – официальным тоном начал Клеопин, – вы в курсе, что ваши люди вчера напоили писарей?

Сумароков сделал виноватое лицо, развёл руками – мол, каюсь, недоглядел...

Подполковник Беляев, исполнявший должность начальника штаба, не выдержал и расхохотался:

– Сегодня присутственные места закрывать пришлось. Городничий рвёт и мечет. Жаловаться прибегал с самого утра. Говорит, писари и делопроизводители всю ночь с поморами пили... Господин полковник разобраться обещал. Кстати, а как Ваши подчинённые?

– Да как огурчики, – заулыбался штабс-капитан. – Посты стоят, секреты выставлены. Они же поморы. Что им сделается?

Клеопин старался соблюсти сурьёзность, но тоже не выдержал:

– Николай, – сквозь смех выдавил он, перейдя на неофициальный тон. – Зачем им было поить писарей?

– Да чтобы те им грамоты на землю быстрее написали, – объяснил Беляев командиру. – Мои-то «белозерцы» очередь раньше заняли, так вот ополченцы-то и заволновались – а хватит ли землицы?

– Ну и ну, – только и выговорил полковник. – А на кой... э-э... леший вашим охотникам на морского зверя земля? Они что, сельским хозяйством будут заниматься? Или – в аренду сдавать? Я что-то не слышал, чтобы земля в Архангелогородской губернии спросом пользовалась.

– Да они и сами ещё не знают... Но говорят: «А чем мы хуже?»

– Тоже правильно, – вздохнул Клеопин. – Земля – она и в Сибири земля... Ладно, господа офицеры. Городничий, он ведь не только ябедать приходил. Вчера почта прибыла, фельдъегерская. Из-за пьяных писарей городничий сам её и разбирал всю ночь. В числе прочего – пакет от государя. Токмо касается он не нас, а наших пленных. Так что, командуйте, господа, на построение всех, кто в трудниках у владыки служит, и тех, кто в подвале сидит...

– Всех? – уточнил Беляев. – И офицеров, и этих... хохлов?

Клеопин покачал головой:

– Пока – только унтеров и нижних чинов.

...За несколько месяцев пленников в Тихвине накопилось прилично. Кормить почти тысячу душ было разорительно. Клеопин уж подумывал отправить их куда-нибудь в Заболотье или на Горку. Но тут сам государь принял решение...

Построение провели не в стенах монастыря, а за его пределами, на берегу Тихвинки. Из подвалов мятежные солдаты выходили, зажмурив глаза и радуясь пока лишь тому, что вывели на солнце. Трудники из бывших «преображенцев», успевшие отпустить бороды, шли спокойно, покоряясь неизбежному. Люди ожидали самого худшего – от расстрела и виселицы до утопления в реке...

Когда пленные были построены, а охрана из числа поморов и гарнизонных солдат разместилась сзади, взяв ружья на изготовку, откуда-то появился несущийся со всех ног отец-игумен, который не был введён в курс дела.

– Бывшие солдаты Российской империи! – начал полковник Клеопин. – Все вы виновны в самом страшном грехе – смерти Помазанника Божиего, императора Николая. Однако... (сделал он паузу) здравствующий ныне император Михаил Павлович желает вас простить, вы вновь можете стать солдатами.

Полковник развернул Манифест и стал читать: «Мы, Божию Милостию Император Всероссийский и прочая Михаил Второй, считая, что нижние чины и унтер-офицеры, участвовавшие в убийстве помазанника Божиего Императора Николая Павловича, являлись лишь орудием в руках злокозненных мятежников, могут искупить свою вину перед Господом Богом, Россией и Императором тем, что добровольно, с оружием в руках, пойдут на защиту рубежей российских за Кавказским хребтом. Писано 15 августа одна тысяча восемьсот двадцать шестого года. Михаил».

Настоятель Тихвинского Успенского монастыря облегчённо вздохнул. Бывшие солдаты заволновались, но покидать строй или задавать вопросы не решались. Полковник, свернув документ, вновь обратился к серой массе:

– Итак, государь своё слово сказал. Дело за вами. Те из вас, кто желает искупить вину, отправляются на берег и грузятся в барки. Провизия уже загружена. Затем, под конвоем, вас отправят в Ярославль, где формируется сводная штрафованная дивизия, коей командовать будет цесаревич Константин. После формирования вы отправляетесь на Кавказ, в войска наместника государя – генерала Ермолова. Разрешаю задавать вопросы.

– А ежели, Ваше Высокоблагородие, кто откажется? – спросил пожилой трудник, в котором с трудом угадывался бывший унтер-офицер Преображенского полка.

– Тот, кто откажется, будет считаться изменником и содержаться в заключении до вынесения суда. Увы, – обратился полковник к настоятелю, – отец игумен, о ваших трудниках из состава пленных Его Величеству неизвестно.

На отца-настоятеля было больно смотреть. Он сгорбился, потеряв многолетнюю выправку. Кажется, владыка чувствовал себя виноватым в том, что его трудники, некоторые из которых уже пожелали пойти в послушники, должны были сделать выбор...

– Владыка, – вновь обратился Клеопин к настоятелю. – Ежели вы помните, то трудники эти вам жизнью обязаны. И то, что они тут стоят сейчас, – ваша заслуга... Ну-с, а теперь, – перевёл он взгляд на солдат, – желающие идти на Кавказ – выйти из строя...

Когда бывших военнопленных солдат увели, настал черёд и для офицеров. На сей раз строй был гораздо меньше, но всё-таки насчитывал десятка два человек.

– Итак, господа бывшие офицеры, – начал полковник свою речь. – Да-да, (подчеркнул он!) бывшие офицеры, потому что, согласно Указу его Императорского Величества, все мятежники считаются лишёнными чинов и званий...

– А мне плевать, что там рыжий Мишка решил, – выкрикнул из строя прапорщик Рогозин.

У Клеопина зачесалась правая рука. Очень уж хотелось ударить молокососа, но сдержался. Он жестом удержал одного из солдат, который приготовился «поучить» наглеца прикладом.

– Свои эполеты, юноша, вы получили от императора, – размеренно сказал полковник. – Значит, император вправе их и снять! И я с удовольствием бы их с вас содрал, но... Оставлю это до гражданской казни... Теперь – о Вас...

Клеопин прошёлся вдоль строя, рассматривая каждого из стоявших перед ним:

– В списке, полученном мною, есть несколько имён, коих, по приказу императора, следует казнить на месте без суда и следствия. К счастью, господа Каховский и Бестужев-Рюмин погибли, а господин Муравьёв-Апостол покончил с собой. Увы, из списка остались только две персоны, которые тут присутствуют...

Медленно, понурив голову, из строя вышел майор Терёхин.

– Я готов, – хрипло сказал он.

– К чему? – удивился полковник. – И чего вы вдруг вышли?

– Ну, – замешкался майор с ответом. – Из оставшихся офицеров я – старший по званию...

– Господь с вами, – махнул рукой Клеопин. – В списке этом, например, есть отставной подпоручик Рылеев и нет, скажем, генерала Юшневского. Нет, майор – это не вы. Это – бывший капитан Еланин. Прошу...

– Ник, а командовать расстрелом вы сами будете? – насмешливо спросил Еланин.

– Нет, – спокойно ответил Клеопин. – Есть фельдфебель, есть расстрельная команда. Они это лучше меня сделают.

– Ах, так вам противно руки марать, господин полковник?

– Павел Николаевич, Павел Николаевич, – покачал головой полковник, – вы так ничего и не поняли. Не обижайтесь, но... Знаете, я уже много раз представлял нашу встречу. Думал, вот сойдёмся на поле боя... Возьму это я старого друга в плен да и отпущу его на все четыре стороны. Он тогда возьмёт и раскается. Или – дам ему в руки саблю и скажу: «Защищайтесь!»

– И что изменилось?

– Сейчас поясню, – пообещал Клеопин. – Только вот ещё одну персону назову...

Строй офицеров напрягся как струна. Всё же никому не хотелось, чтобы его имя было названо... Полковник между тем продолжил:

– Вторая персона – бывший прапорщик Преображенского полка Рогозин.

– Почему я? – спал с лица прапорщик.

– Прошу вас, выйдите из строя, – попросил Клеопин.

Юный прапорщик упёрся было плечами в стоящих рядом с ним офицеров, но был выдернут и поставлен вперёд.

– Итак, – продолжил полковник, наклонил голову. – Оный прапорщик объявлен вне закона за то, что в ночь с 14 на 15 декабря приказал солдатам Преображенского полка добивать раненых.

– Да я разве в этом виноват? – взвился прапорщик. – Эту команду сам полковник Шипов дал. Может, мы им смерть облегчили.

Клеопин не выдержал. Подошёл к Рогозину и, взяв его за воротник, хорошенько встряхнул, говоря прямо в лицо:

– Мы на Кавказе даже чеченов раненых не добивали! Подполковник Беляев от Бородина до Парижа прошёл – ни одного раненого француза не приказал расстрелять! Я три месяца на дорогах партизанил да офицеров расстреливал, но тоже ни одного раненого не добил... Ладно...

Полковник оставил прапорщика и повернулся к старому другу:

– А лично вы, Павел Николаевич, попали в этот список за поселян... Что там ваши малоросские казаки в Новгородской губернии вытворяли? Баб насиловали да на крестьянах учились головы рубить? А вы как командир этого не остановили...

– На мне лично – крови нет, – глухо сказал Еланин. – Но революция – это стихия! Её не остановить. А вы, полковник, войдёте в историю как один из палачей революции.

– Вот-вот, – поморщился Клеопин, как от зубной боли. – Играем словами, солдат на бунт поднимаем... А ту Россию, что деды-прадеды собирали, профукали. И мне, палачу вашему, «революционному», думать приходится – как от вас, изменников, империю очистить да турок с персами вкупе с поляками выгонять... Оратор из меня скверный, простите. Но вы, господа революционеры, такого натворили, что никакому Гришке Отрепьеву в страшном сне не приснится! Впрочем, – махнул рукой полковник, подзывая солдат. – Уводите!

Игумен, грустно взирающий на эту сцену, подошёл было к приговорённым. Но и Еланин, и Рогозин только отмахнулись, считая, что грехов на них нет, а исповедоваться вражескому (!) попу непристойно! С тем и ушли в свой последний путь...

Когда их уводили, повисла гробовая тишина. В этот момент не только мятежники, но и императорские офицеры чувствовали на себе огромную неподъёмную тяжесть... Но хуже всего пришлось, наверное, самому полковнику, отдавшему приказ.

– Теперь – обо всех остальных, – пересиливая себя, сказал Николай. – Вы – мятежники, коим по всем законам положена смерть. Но! В пакете, вместе с Манифестом и «чёрным» списком, была ещё и записка от первого министра и начальника Главного штаба Киселёва, в которой он разрешил мне поступать с пленными мятежными офицерами на своё собственное усмотрение. Итак, я предлагаю вам выбор: либо вы остаётесь здесь, приносите присягу императору Михаилу и принимаете под командование пехотные взвода, либо – идёте на Кавказ в качестве рядовых солдат.

– А третий путь? – глухо спросил кто-то из строя.

– Третий путь, – устало вздохнул Клеопин, – отправиться вслед за бывшими капитаном Еланиным и прапорщиком Рогозиным... Были бы вы из нижних чинов, то посадил бы я вас в подвал или к отцу-настоятелю в трудники отправил. А вы – офицеры... Решайте.

Почти без колебаний из строя вышел майор Терёхин. Он снял с себя кивер и перекрестился:

– Я, господин полковник, устал уже от присяг. Императору Александру присягал, императору Константину, потом императору Николаю. А последнюю клятву на крови давал – Временному правительству. Так что разрешите, я к владыке пойду... Может, он мне грехи перед смертью отпустит?

Клеопин, закусив губу, наблюдал, как бывшие офицеры подходили к отцу-игумену, а потом, просветлённые, занимали своё место в строю. Когда последний из них вернулся, скомандовал:

– Господа офицеры... бывшие, хотел сказать, офицеры! Равняй-с! Смирно!

И хотя не подают офицерам такой команды, но строй замер, как на императорском вахтпараде.

– Красиво! – с уважением сказал полковник. – Вижу – умереть за идею и присягу свою... липовую вы готовы. Только – не будет вам этого. И я не буду сейчас играть в благородство и обещать похороны с воинскими почестями. Посему – коль скоро мне разрешено поступить на своё личное усмотрение, то оно таково: пойдёте в штрафованный полк. А кем вас там князь Константин поставит – унтерами ли, офицерами ли, – ему виднее...

Один из офицеров дёрнулся было протестовать, но был остановлен свирепым рыком Клеопина:

– Мне, господа, в данное время глубоко плевать на ваши личные чувства и амбиции, потому что на Кавказе ни воевать, ни командовать некому! Негоже будет, если я двадцать гвардейских офицеров прикажу расстрелять. Роскошь это, господа... Я просто прикажу заковать вас в кандалы и отправить вслед за нижними чинами. А ежели кто обиду на меня затаил, то милости просим-с – к барьеру-с! Вот только стреляться я с вами пойду только после того, как император в Петербурге на престол сядет или когда мы и поляков, и горцев на место поставим. Ну, а ещё тогда, когда Его Императорское Величество вашу вину простит. И, – развёл он руками, – не ранее этого. Если живы останемся...

Николай жестом подозвал фельдфебеля Цветкова:

– Максим Александрович, распорядитесь: господ бывших офицеров заковать в кандалы, в ножные, да пусть их в барки грузят, что купечество заготовило.

Когда мятежных офицеров уводили, кажется, многие из них не скрывали вздоха облегчения. Всё-таки жизнь – штука славная! А честь, в данном конкретном случае, не затронута...

К Клеопину подошёл озабоченный подполковник Беляев:

– Николай Александрович, – обратился он к командиру. – Может, не стоит их в кандалы-то?

Полковник немного подумал, потом, подняв взгляд на подполковника, решил:

– Знаете, Сергей Валентинович, а пожалуй, что вы и правы! Знаете что... Сходите-ка вы сами к ним да возьмите с них слово, что ежели доведут всех солдат до Ярославля, то заковывать их не будем. Дадут?

– Куда они денутся, – улыбнулся старый служака. – Кавказ – он, конечно, не гвардейские казармы, но всё лучше, чем расстрел или каторга. Да и потом, разговаривал я тут кое с кем из офицеров – им и самим вся эта каша надоела. Определённости хочется.

– Вот и ладно, – облегчённо выдохнул полковник. – Заодно и на конвое сэкономим. Отправим с ними десятка два нестроевых.

– Не мало? – озаботился подполковник. – На почти что тысячу человек?

– Ежели по правилам, так на их этапирование мне нужно сотни две людей посылать, с ружьями. Да где ж их взять? Пусть нестроевые чины и отправляются, без оружия. Чтобы провизией занимались да лодочников поторапливали. А на барках да лодках офицеры старшими будут. Они и за порядком проследят, и помощников себе подберут.

– А коли разбегутся?

– Разбегутся, так и хрен с ними, – махнул Клеопин. – Всей гурьбой не побегут. А один-два... Но ведь бывает, что и с этапа сбегают. И рекруты бегают. Куда им деваться? Главное, чтобы Цветков их продовольствием снабдил. Будут еда да надежда на прощение – не разбегутся.

...Утром Клеопин с трудом раскрыл глаза. Вернее, вначале разлепил один, а узрев, что рядом с ним сидит сам настоятель, разодрал и второй.

– Оклемался? – неласково спросил владыка.

Игумен выглядел как человек, уставший до полусмерти. Тёмные круги под глазами и серая кожа выдавали, что он не спал эту ночь.

– Мне бы водички, – сгорая со стыда, пробормотал полковник.

– Водички ему... – криво усмехнулся владыка. – Ладно, возьми вот...