Текст книги "Кровавый снег декабря"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Барабанная дробь, перекрывая выстрелы, дала сигнал к отступлению. Однако, согласно договорённости, отступление производилось не в обратную сторону, а в сторону Петропавловской крепости...

...Подполковник Беляев и бо́льшая часть «белозерцев» успели прорваться к воротам крепости. Рота прикрытия, которой командовал сам Клеопин (невзирая на протесты!), держалась почти час. Когда от роты осталось меньше взвода, а солдаты противника почти отсекли их от крепости, полковник приказал уходить и остальным. Сам Николай до Петропавловки не дошёл. Получив скользящее ранение в голову, он упал. Солдаты, сражавшиеся рядом с ним, вынести полковника не смогли.

Клеопин очнулся от резкого запаха нюхательной соли, которую ему поднесли к самому носу. Услышал знакомый голос:

– Прислоните его куда-нибудь. Очухался, штабс-капитан?

– Полковник лейб-гвардии Его Императорского Величества, – еле сумел он выговорить непослушными губами.

– Ну, для меня ты уже никто. Так...

Николай не сразу разобрался, где он находится. То, что не в тюрьме, – это точно. Судя по широким окнам – в каком-то присутственном месте. Возможно, в Главном штабе. Или – на штаб-квартире гвардейского штаба. Раньше, по долгу службы, приходилось бывать и тут, и там.

Запёкшаяся кровь залила глаза, смотреть было трудно. Когда проморгался, то кое-что удалось разглядеть. Например, длинный стол, за которым сидели два человека. Ещё один расхаживал из угла в угол. Из сидящих Николай узнал только одного – полковника Генерального штаба князя Трубецкого. Правда, князь был с эполетами генерал-лейтенанта. Второй – сухопарый, в гражданском платье, был незнаком. Ну, а третий – генерал от инфантерии, а ныне – военный министр Бистром. Стало быть, для бывшего отца-командира он теперь «никто»...

– Скажите... э-э... полковник, – сказал статский. – Что же такое вы затеяли?

– Михал Михалыч, – отмахнулся Бистром. – Чего ж тут спрашивать-то? Цель понятна: помочь мятежнику Муравьёву провизией и людьми. Вот только – для чего именно?

«Михал Михалыч, – пронеслось в голове у Клеопина. – Стало быть, Сперанский. О котором говорят, что именно он и есть истинный правитель мятежников!»

– Ну, мне интересно услышать из первых уст, – строго посмотрел Михал Михалыч на генерала, отчего тот несколько смешался.

«Дела! Карл Иванович – и тушуется перед штафиркой!», – подумал Клеопин, а вслух сказал:

– Вы бы, сударь, представились. Почему я должен отвечать первому встречному?

– Извольте, – охотно откликнулся статский. – Член Временного правительства. Председатель Правительственного Сената Сперанский. Можете называть просто – Михаил Михайлович.

– Насколько я помню, главой Правительственного Сената является князь Голицын, – усмехнулся Николай. Оказалось, что сделать из-за боли это было чрезвычайно трудно.

– Это, молодой человек, мелочи. Главное, я – законный глава, скажем так, законодательной власти.

– Да что вы нашему лейб-егерю голову морочите? – вмешался князь Трубецкой. – Он же человек военный. В различные политические тонкости вдаваться не научен. Так ведь, Николай, кажется, Александрович? Мы ведь с вами знакомы, не правда ли? Моя супруга о вас очень хорошо отзывалась. Дескать, какая же замечательная пара – юный герой-«кавказец» и Леночка Щербатова! Кстати, как ваша невеста поживает?

На этот вопрос Николай решил не отвечать. Да князь и не ждал ответа.

– Итак, – выдохнул Бистром. – Всё-таки отвечайте, штабс-капитан, зачем вам всё это понадобилось? Усилить мятежников? Или решили отбить Мишкину супругу – Великую Княгиню Елену?

– Её Императорское Величество Елена Павловна – супруга императора Михаила, – твёрдо поправил Клеопин, – нашего законного императора.

– Ну, господин полковник, насчёт законности – вопрос спорный, – улыбнулся Сперанский. – Вы, разумеется, не велика птица, чтобы я тут перед вами распинался, но замечу, что иностранные государства уже готовы признать законность Временного правительства.

– Ну, ещё бы да не признали, – согласился Клеопин. – И Франция радёхонька, а уж про Англичан – так и вообще молчу. Только вот скажите, господа... генералы, за что же вы с Россией-то так?

– Я, штабс-капитан, за Россию воевал ещё тогда, когда ты под стол пешком ходил! – вспылили Бистром. – У меня ран на теле больше, чем у тебя... естественных отверстий...

– А теперь, стало быть, можно её и под нож пускать? А раны-то как, не беспокоят? Или вы своими ранами своё предательство окупили?

– Ха, – неожиданно сказал Сперанский. – Я ведь теперь понял, почему у того прапорщика нервы сдали.

– Какого прапорщика? – заинтересовался Трубецкой.

– Некий прапорщик, фамилию не припомню, был отправлен с господина Клеопина показания снять. Так оный Клеопин его так из себя вывел, что бедный прапор с саблей бросился, – пояснил с улыбкой Михал Михалыч.

– Вот, значит, откуда у него шрамы, – вгляделся в Клеопина Бистром. – Дерзок ты, штабс-капитан.

– Полковник, – поправил генерала Николай. – Вы же, Карл Иванович, были генерал-лейтенантом, а теперь – генерал от инфантерии. Да и князь Трубецкой, помнится, полковником был. Всех собачек, наверное, в генералы произвели.

– Надо было этому прапору тебя насмерть зарубить, капитан, – устало сказал Бистром, неласково прищурив левый глаз.

– Надо было, – согласился Клеопин. – По крайней мере, сейчас бы я с вами не разговаривал.

– Ладно, господин... полковник, – сказал Трубецкой. – Мы о вас кое-что знаем. Честный офицер, присяге изменить не захотели. Я лично уважаю. Думаю, что и все остальные со мной согласны. Но всё-таки? Какова цель вашего демарша?

– А вы как считаете? Вы же как-никак штабист Генерального штаба...

– Ну, как штабист, – медленно, взвешивая каждое слово, ответил князь, – и как начальник Генерального штаба я считаю, что ваш рейд имел целью отвлечь наше внимание. И мы, откровенно говоря, забеспокоились: а не будет ли кроме вас атаки более крупных сил. Согласитесь, полковник, с вашей горсткой затевать атаку на укрепления – безумие...

– Считайте, князь, что это и есть безумие, – согласился Николай. – Надоело, знаете ли, без дела сидеть. А вы, господа, разве не безумцы?

– С чего бы? – удивлённо воззрился на него Сперанский. – Изложите.

– В сущности, ваша власть преступна. Это – первое. Второе – вы захватили власть в отдельно взятом городе. Вся остальная Россия – против вас. На что вы рассчитываете?

– Мы, молодой человек, рассчитываем на то, что очень скоро Россия поймёт, что законной властью являемся именно мы, – мягко сказал Сперанский. – За нами – закон и армия. И сидим-то мы не в простом городе, а в столице Российской республики. Ну, кроме того, за нами Новгород и Псков. Знаете, полковник, это примерно двести тысяч квадратных вёрст. Половина Франции. А уж Пруссий и Саксоний разных – так на две-три наберётся. В сущности, мы можем быть и отдельным государством.

– Стало быть, Россию раздерёте, – угрюмо высказался Клеопин. – Так чем же вы лучше Наполеона? Или Гришки Отрепьева?

– Это, Николай Александрович, мера временная, – спокойно сказал Трубецкой. – Тем более что на сегодняшний день Российской империи уже и не существует. Разве не так? Кавказ скоро туркам отойдёт, ежели уже не отошёл, Малая да Белая России – Польше и Австрии. То, чем управляет Михаил Романов, – это уже не империя.

– А кто же в этом виноват? Разве не вы, господа генералы? – скривился Клеопин. – Даже странно... Герои войны двенадцатого года...

– Мы, Клеопин, здесь не виноваты. Виновник – Великий князь Михаил, который Россию к гражданской войне подтолкнул, – с чувством превосходства сказал Сперанский. – Почему он бежал от собственного народа?

– Что-то я, господа, уже ничего не понимаю, – сказал Николай, совершенно сбитый с толку этой странной «логикой». – Можно подумать, что именно Михаил Павлович затеял восстание. Или ему стоило дожидаться, пока его убьют?

– Нет, восстание затеял не он, – пояснил Сперанский. – Восстание – это, скажем так, историческая необходимость. Революция – это естественный процесс, через который должен пройти любой народ. Смотрите – Британия через революцию прошла. Теперь она хоть и монархия, но правит-то парламент! Во Франции... Скажете – сейчас там вновь королевская власть? Э, милейший, это уже не та власть, что была, скажем, у Людовика, эдак, шестнадцатого. Россия – это тоже европейская страна. Значит, революция есть неизбежность. Понимаете ли вы меня?

– Нет, не понимаю, – мотнул головой Клеопин, зажмурившись от резкой боли. Очень хотелось пить, но просить воды у этих... революционеров, не хотелось. Пересилив себя, он продолжил: – Я не понимаю, почему должны голодать люди. Я не понимаю, почему армия, должная защищать народ, принимается его грабить. Я не понимаю, как офицеры, дававшие присягу государю, изменяют. И я не понимаю, зачем нужна революция, если в результате само государство распадается на куски!

– Э, молодой человек, – снисходительно бросил Сперанский. – Вы – слишком мелко мыслите. Революция не может быть без жертв. Каждому приходится чем-то жертвовать. Солдатам – жизнью, а крестьянам – куском хлеба. Ну, а что касается вас лично, то... Что, кстати, будет сделано с господином Клеопиным?

– Посидит до утра взаперти. Ну, а завтра или послезавтра его расстреляют, – позёвывая, бросил Бистром. – У меня и так уже из-за него был неприятный разговор с нашим «Бонапартом».

Карл Иванович постучал в дверь. Когда из неё выскочил дежурный прапорщик, держащий в руках карандаш и памятную книжку, бросил ему:

– Штабс-капитана, то есть... полковника Клеопина отвести в лазарет. Пусть лекарь его ещё раз осмотрит. Прикажи, чтобы покормили и выспаться перед расстрелом дали.

– А когда расстреливать? – деловито спросил прапорщик, делая пометку в книжке. – И кормить чем?

– Да когда народу поднакопится, тогда и расстреляйте. Не собирать же из-за одного расстрельную команду. Ну, а кормить... – задумался Бистром. – Пусть из офицерской поварни принесут. Всё-таки мой бывший сослуживец...

Когда Николая уводили, то за спиной он услышал обрывок разговора.

– А что там с нашим «Бонапартом»? – спросил Трубецкой.

– Да в запое опять, – отвечал Бистром. – Я уж и водку распорядился убирать, так ведь нет, находит где-то...

– Да пусть себе, – примирительно сказал Сперанский. – Ну, пьёт Гавриил Степаныч, но никому же не мешает...

Клеопина отвели в подвал. Пока шли, он разобрался-таки, где шёл допрос – в самом здании Сената! Приходилось как-то тут караул нести. «Узилище», в которое его отвели, особыми удобствами не отличалось. Однако наличествовала деревянная кровать с соломенным матрацем и куцее шерстяное одеяло. «Лучше, чем в Петропавловке, – решил Николай, со сноровкой бывалого арестанта «обживаясь» на новом месте. Бородатый (!) солдат, вероятно, из человеколюбия оставил заключённому кусок сухаря и баклажку с водой. Умело орудуя огнивом, нижний чин высек искру и раздул огонёк.

– Ну вот, Ваше Высокоблагородие, – удовлетворённо заявил бородач, укрепляя разгоревшуюся лучину в светец. – Свечек-то у нас уже давно не водится, так что не забывайте лучинку менять. Щепок-то там прорва. Токма глядите, чтобы огонь не погас, а не то тут крысы лютуют!

– Спасибо, братец, – поблагодарил Клеопин солдата.

– Эх, – горестно вздохнул солдат. – Дожили! В Сенате – и свечек нет.

– Ну, мне-то это и лучше, – рассмеялся Николай, вспомнив крепость. – Я, когда в Петропавловке сидел, зажёг как-то сальную свечку, а крыса её – цап. Уронила, потушила да и сожрала!

– Свят-свят, – закрестился солдат. – Не, у нас покамест крысы на людей не кидаются. Кошку бы сюда, да нету. Не разрешает господин Сперанский кошек держать. Чихает он от них. Ну да ладно, пойду я.

– Расстреливать-то когда поведут? – поинтересовался полковник.

– Да кто его знает, – почесал солдат затылок. – Вот, скажем, князя Оболенского, так того целый месяц держали. А вот его Высокопревосходительство генерала Нейдгарда вместе с господином Рылеевым – так тех через два дня. И других – кого как...

– Однако, – закрутил головой полковник. – Ну, генерал Нейдгард, начальник штаба гвардейского корпуса – это понятно. Но эти-то господа? Рылеев, сколько я помню, членом правительства был...

– Э, господин полковник, – махнул рукой солдат. – Я человек маленький. Накануне революции как ветеран в Сенат истопником был назначен. А уж что там господа Оболенский и Рылеев с начальством набольшим не поделили, мне знать не велено. А вы лучше спите, а уж за лучинками я сам присмотрю.

Николай попил воды из солдатской баклажки. Есть не хотелось. Можно бы подумать о расстреле, но он был так измучен долгой дорогой и ноющей раной, которую толком не перевязали, что впал в состояние, среднее между сном и обмороком.

Проснувшись, почувствовал себя гораздо бодрее. Захотелось есть. Вот только сухарика на месте не оказалось. Видимо, съели крысы. Поправив лучинку и попив водички, Клеопин осмотрел подвал. Обнаружилось ещё несколько коек, заправленных кое-как и испещрённых крысиными следами. Было заметно, что помещение стали использовать как тюрьму совсем недавно. В отличие от камеры Петропавловской крепости, стены которой уже не вмещали надписей, здесь нашлась только одна: «Ис искры вазгарится пламя!». Чуть ниже: «Здись страдал биз вины виновный карнэт Обаленский».

«Батюшки-светы, и этого туда же! Пламя из искры... Очень даже разгорится. Только вот что после пожара-то останется?», – подумал Клеопин с лёгкой грустью.

Князя Сашку Оболенского он знал хорошо. И на манёврах встречались да и на офицерских пирушках, где Николай как «кавказец» и кавалер был почётным гостем. Корнет Оболенский был, хоть и дальним, родственником Щербатовым. Он даже пытался приволокнуться за Элен, но встретил решительный отпор в лице Харитона Егоровича, который почему-то невзлюбил бравого кавалериста-гвардейца. Возможно, за то, что тот, прекрасно владея французским языком (которого старый Щербатов почему-то не хотел знать!), изъяснялся по-русски с такими чудовищными ошибками, что вгонял в краску не только Элен, но и её отца...

Тут заскрипела дверь, отвлекая полковника от тягостных дум. Зашёл старый знакомый – солдат-истопник. Пока Николай выбрался из угла подвала, тот успел выставить на стол миску, положить сухарь и уйти, сказав только, что очень спешит. В миске оказалась гороховая каша. Совершенно пресная, но была съедена полковником в одно мгновение. Шут с ней, что без соли, можно бы и ещё...

Потянулись дни. Время от времени заходил старый солдат, ставивший миску с опостылевшей гороховой кашей и сухарь.

Сколько времени он провёл в подвале, Николай не знал, потому что не было окон. Предполагал, что чуть больше пяти дней, но меньше недели. Он уже стал надеяться, что приведение приговора в исполнение затянется, но в одно утро его разбудили...

– Проснитесь, батюшка, – дёргал его солдат.

– Расстреливать? – спросил Клеопин, сбрасывая с себя шинель и пытаясь говорить как можно бодрее.

– Да что вы, сударь. Если бы расстреливать, то я бы вам чарку водки принёс. А вас господин Сперанский хочет видеть.

– А без расстрела чарка не положена?

Солдат развёл руками: мол, где же взять-то... Жаль. Сейчас Николай с удовольствием бы выпил чарочку, а то и две.

Нельзя сказать, что Клеопин жаждал увидеть «серого кардинала», но было бы хуже, если бы сейчас его вывели во двор и поставили перед расстрельной командой. Вроде бы, много раз ходил полковник рядом со смертью, но быть расстрелянным как изменнику ему не хотелось...

– Что хоть на улице-то творится? – спросил полковник, пытаясь промыть глаза водой из баклажки.

– А вы что, разве не слышите? – удивился солдат. – С самого утра стрельба идёт. Кто с кем стреляется – неизвестно. То ли из крепости вышли, то ли с Невы напали...

В подвале действительно ничего не было слышно. Но когда страж вывел Клеопина на лестницу, стали различимы ружейные и пушечные выстрелы. Судя по звукам, били не только полупудовые «единороги», но и более тяжёлые орудия – толи гаубицы, то ли корабельная артиллерия. Впрочем, звуков корабельных орудий полковнику прежде слышать не приходилось, поэтому он мог и ошибиться.

На сей раз Сперанский был в кабинете один. И Бистром, и Трубецкой отсутствовали. Что же военному министру и начальнику штаба было не до заседаний.

– Садитесь, господин полковник, – довольно приветливо предложил «глава» правительственного Сената.

– Вы, вроде бы, меня расстреливать собирались? – с некой бравадой в голосе спросил Клеопин, усаживаясь на кожаный диван у стены.

– Да вы поближе, поближе, – показал Сперанский на кресло, стоящее перед самым столом.

– Ну, как скажете, – покладисто ответил Николай, пересаживаясь с удобного дивана на узкое креслице для посетителей.

– Вы уж меня, старика, простите, – склонив голову набок, сказал Михаил Михайлович. – Расстреляют вас чуть позже. Ответьте мне всё-таки на парочку вопросов. Думаю, что теперь-то вы можете это сделать. Вон, слышите, что за окнами делается?

– Стреляют, – лаконично ответил Клеопин.

– Вот-вот, – суетливо поддакнул «глава» Сената. – А виноваты-то в этом вы-с!

– Чем же? – искренне удивился Николай. – Я же тут в качестве военнопленного у вас сижу.

– Ну, на вас статус военнопленного не распространяется, – отмахнулся Сперанский, расплывшись в улыбке. – Да вы ведь и сами-то, сударь, его не придерживались. Вспомните, скольких офицеров вы приказали расстрелять? А ежели сюда ещё добавить генерала Каховского, полковника Муравьёва-Апостола? А других, что в бою погибли?

– Этот бой, господин Сперанский, начал не я! Да и, судя по надписям в подвале, их могли бы и без меня расстрелять.

– Всё могло быть, – не стал отпираться Сперанский. – Во Французскую революцию так же было... Вначале Робеспьер Дантона казнил, потом – самому Робеспьеру голову отрубили. Историческая неизбежность... Я ведь, сударь, очень хотел, чтобы в нашей империи Российской истинная свобода была. Но никогда не хотел, чтобы эта свобода вот так, на штыках была привнесена. Или вы думаете, что Сперанскому власть нужна?

– А разве нет? – усмехнулся Николай. – Чего же вам, милостивый государь, в Сибири на губернаторстве не сиделось? Так нет же, в якобинцы полезли...

– Ну, из Сибири, допустим, я был отозван покойным государем Александром. А почему полез?.. Верил, наверное...

– Во что же такое вы верили? В какую такую свободу? От кого – свободу? Мы что, под монголо-татарами?

– Вы, молодой человек, говорите как настоящий раб! – заявил вдруг Сперанский, став вдруг предельно высокомерным. – Вы раб, потому что император – Царь и Бог над вами!

– Император – это император. А Бог – это Бог! – рассудительно ответил Николай.

– Так почему же император вправе решать судьбу каждого из нас? Разве не каждый человек рождается свободным? Чем же крестьянин хуже вас, дворянина?

– Ничем. Просто он родился крестьянином, а я – дворянином. Его дело – землю пахать. Моё – эту землю защищать. А вы, господин Сперанский, мыслите по-другому? Вы ведь тоже, чай, не за плугом ходите, а в кабинете сидите...

– Я, сударь, из поповичей происхожу. Всего, что в жизни этой имею, всего сам добился. Своим умом...

– Ну, так и что? – повёл плечами Николай. – А кто же им мешает? Знаете, господин Сперанский, когда я на Кавказе служил, так там половина наших офицеров была из унтеров да фельдфебелей. А сколько потомков крепостных в гвардии служит?

– Только ведь каким трудом они этого достигали! А вам, господин офицер, всё на блюдечке, готовое, принесли.

– И что? Мне что теперь, за соху вставать и каяться? Простите, мол, дорогие землепашцы, что родиться довелось в дворянском сословии?

– Не фиглярствуйте, полковник, – поморщился Михаил Михайлович.

– А я не фиглярствую, – отрезал Николай. – В каком сословии да в какой семье родиться – про то один Господь Бог ведает. Суждено мне было в дворянской семье родиться – там и родился.

– Ну ладно, – махнул рукой Сперанский. – Вижу, что говорить с вами о совести и законе – всё равно, что об стенку горохом бить. Или бисер перед свиньёй метать...

– Вот и не мечите, – усмехнулся Клеопин. – Бисера не хватит...

– Поговорили, – усмехнулся Сперанский. – Я ведь вас не за тем пригласил. Скажите-ка лучше, кто сейчас Петербург штурмует? Не военная это тайна. Штурмует столицу корпус генерала Закревского, вышедший из Выборга и Гельсинфорга на кораблях, что изменник Лазарев туда увёл.

– Чего же меня-то спрашивать, коли вы всё знаете? – ответил Клеопин, радуясь в душе, что всё, кажется, получилось...

– Из любопытства, полковник, из любопытства. Господа Бистром с Трубецким – люди военные. Они-то, кажется, поняли, в чём ваша-то роль. Да ведь и я не дурак. Вы «укрепили» Петропавловку. Раньше Закревский десант и высадить бы не сумел. А тут – чуть ли не у самого памятника.

– Боитесь, что памятником всё началось да памятником и закончится?

– Боюсь, – без тени смущения сказал Сперанский. – Но ведь кроме крепости вы ещё какой-то подвох приготовили?

– Разумеется, – не стал кривить душой Николай. Тем более что скрывать правду смысла уже не было.

– И в чём же подвох?

– В том, господин Сперанский, что в тыл вашему войску ударят не только из крепости, но и из самого города. Всё-таки тыщи три ополченцев...

– Стало быть, шпионы Бистромские не всю правду раскрыли...

– А много шпионов-то? – полюбопытствовал Николай, хотя и предполагал, что в Тихвине они были.

– Точное число не скажу. Но доложили они господину военному министру, что готовится, дескать, полковник Клеопин столицу штурмовать. Князь Трубецкой в это не поверил. Считал, что с четырьмя тысячами против наших сил вы не пойдёте. А вот Бистром решил, что очень даже можете.

– В общем-то, оба они правы были. Только операцию сию не я разрабатывал, а генерал Закревский. Единственно – ускорить её пришлось, потому что крепость Петропавловская мятеж учинила. Но это – только на руку нам было.

– Ну, и то, что Лазарев флот уведёт, тоже вам на руку сыграло... Как я подозреваю, где-то на подходе ещё и корпус императора Михаила?

На подходе или нет, Клеопин не знал. Если списаться с Финляндским губернатором и командующим Отдельным корпусом Закревским удалось быстро, то ответа от императора Николай дожидаться не стал. Но мог предполагать, что государь не оставит такой удобный момент без внимания. Ответил уклончиво:

– Всё может быть.

– То, что Вас до сих пор не расстреляли, – это моя заслуга, – проникновенно сказал Сперанский.

– Благодарствую. Чем такой честью обязан?

– Насколько мне известно, Вы, господин полковник, имеете особые права. Вот – бумага за подписью генерала Киселёва. Не обессудьте, в вашем кармане была. Там же и Манифест об амнистии нижним чинам. Ну, и «чёрный» список.

– Вы мне льстите, – усмехнулся Клеопин. – От «чёрного» списка я вас спасти не сумею...

– А мне этого и не нужно. Вот, сударь, послушайте...

Сперанский достал из ящика стола большую кожаную папку. Вытащил лист серой бумаги, исписанной мелким и чётким почерком, стал читать:

– Пункт первый: Законодательное собрание не будет иметь власти санкционировать свои собственные постановления, но его мнения должны быть выражением народных желаний. Пункт второй: Члены судебного сословия будут свободно выбираться народом, но надзор за соблюдением судебных форм и охранение общественной безопасности будут лежать на правительстве. Третий пункт: Исполнительная власть должна принадлежать правительству, но, чтобы оно не могло исказить или уничтожить закон, необходимо сделать правительство ответственным перед законодательным собранием...

Затем, оторвавшись от чтения, спросил:

– Поняли, что тут написано?

– В общем, да, – кивнул Клеопин, но уточнил – Вы бы эти бумаги государю императору показали...

– Я прекрасно знаю, что и меня, и Бистрома, и Трубецкого – убьют на месте. От вас прошу только одного: передайте императору эти бумаги... Знаю, что меня спасти вы не в силах. Но, по крайней мере, император прочтёт.

Сперанский грустно улыбнулся. Теперь перед полковником сидел не монстр и не чудовище, а усталый пожилой человек, который так разочаровался в этой жизни, что совершенно спокойно говорит о собственной смерти.

– Знаете, молодой человек, этот проект я составил ещё в 1809 году. Тогда я надеялся, что Россию можно сделать свободной страной...

– А как же государь император? – удивился Николай. – Ведь без императора России быть немыслимо...

– Знаете, то же самое высказал Карамзин. Он тогда записочку написал, где уверял, что государь не имеет права ограничить свою власть, потому что Россия вручила его предку самодержавие нераздельно.

– Михаил Павлович радеет за свой народ, – убеждённо сказал Клеопин. – Вам же известно, что крепостное право отменено. Крестьянин теперь волен жить так, как он хочет. Будет крестьянин богатеть, а страна наша – процветать...

– А потом? – прищурился Сперанский. – Когда крестьянин разбогатеет?

Этого Николай не знал. Но всё-таки попытался найти достойный, как ему казалось, ответ:

– А что же ещё мужику надо? Будет жить-поживать да добра наживать.

– Нет, друг мой, – вздохнул Михаил Михайлович. – Рано или поздно, но он тоже захочет власти. Как во Франции. Денег у третьего сословия много, а власти – никакой. Придёт, скажем, богатый буржуа в театр, сядет в кресло. А какой-нибудь маркиз, что без штанов ходит, его из этого кресла палкой... Так вот и наш мужик. Рано или поздно, но захочет и государством управлять, и законы писать...

– М-да, представляю себе, как мужик будет законы писать, – покрутил головой полковник лейб-гвардии.

– А так и будет – по-мужицки. Беда ведь господ Трубецкого и прочих, что они мужика-то всерьёз не приняли. Вот ежели бы они сами крестьянам вольную дали, а не император Михаил, тут бы было...

Николай хотел было возразить, но передумал. Если бы в этой ситуации, да крестьянскую войну вроде «пугачёвщины», то и подумать-то страшно...

– Так-то вот, – хмыкнул Михаил Михайлович, довольный произведённым эффектом. – Ну так как, отдадите мои бумаги императору?

– Если жив останусь, то непременно отдам, – твёрдо сказал Николай.

– Постарайтесь донести до Михаила Павловича, что если он не поделится властью с остальными сословиями, то рано или поздно эти сословия сами власть заберут... И, самое скверное, ежели к власти придут хамы.